Иван Премудрый Часть IV Глава III

– Ну, здравствуй Матрёна Марковна.
– А ты не желай, без твоих пожеланий обойдусь.
– Что так не ласково?
– Чай не с пряниками пожаловал.
– Верно мыслишь, не с пряниками.
– А раз не с пряниками, то и пожелания твои ни к чему, ни за здравие, ни за упокой.

Внешне Матрёна Марковна выглядела вполне спокойной, без вопрошающего блеска в глазах и дрожи в руках, только ответы её истеричные выдавали то, что творилось у неё на том месте, где у всех остальных людей душа располагается. И черты лица как бы стали резче, заострились. Волновалась Матрёна Марковна, сильно волновалась, хоть изо всех сил и старалась не показывать свое беспокойное состояние. Разумеется, Черномор всё это заметил, но, да наплевать ему было на её состояние, нервное или спокойное.

– Знаешь, с кем разговариваешь?
– Знаю, наслышана.
– Вот и хорошо, времени терять на знакомство не потребуется.
– А мне с тобой знакомиться вовсе и не надо, век бы тебя не видать и о тебе не слышать.
– Однако увидела, не обессудь.
– Говори, с чем пожаловал? Нечего тут песни–пляски разводить, чай, не на хороводах.
– Верно, не на хороводах. Ты уже нахороводила, на десять жизней хватит. Пришло время назад всё отматывать и возвращать, разхороводивать. – видать Черномору понравилось только что придуманное им слово, разхороводивать, и он усмехнулся.
– А ты не смейся и не потешайся над бедной женщиной. – по своему поняла усмешку Черномора Матрёна Марковна. – Ты что же думаешь, раз незнатного происхождения, то и защитить меня некому?
– Некому тебя защитить, Матрёна Марковна, некому. – вздохнул, как будто пожалел её Черномор. – Где он, покровитель твой? Если бы он хотел тебя защитить, здесь давно бы уже битва жаркая происходила, и я с тобой не сидел бы, и разговоры не разговаривал. Бросил тебя покровитель твой, Кощей Бессмертный, использовал, как ему надобно было, своё удовольствие получил и бросил. Не нужна ты ему стала, потому сейчас ничего и не происходит.
– И ничего, – не сдавалась Матрёна Марковна, хотя видно было, черты её лица стали ещё резче. – я и сама себя защитить в силах и в состоянии.
– Ну, это ты не мне будешь рассказывать. – опять усмехнулся Черномор. Глянь, в отличии от братца, смешливый.
– А я кому хочешь расскажу, и в обиду себя никому не дам. А ты, раз уж здесь появился, делай что тебе велено. Приказано казнить, казни, если отпустить меня на все четыре стороны велено, отпускай, а разговоры твои душевные не для меня. Не к той обратился.
– Эх, Матрёна Марковна, Матрёна Марковна. – вздохнул Черномор. – Дожила до возраста, когда самое время внуков нянчить, а так и не поняла, что жить надо без хозяина и не хозяйским умом, а своим.
– Можно подумать ты своим умом живёшь! – вот она, это Матрёна Марковна так про себя подумала, спасительная зацепка, начиная с которой надо будет всю эту уверенность из Черномора выбить, а потом начать верёвки из него вить.
– Своим, Матрёна Марковна, исключительно своим.
– А Золотая Рыбка, хозяйка твоя?
– Эх, как же тебя перекорёжило, что неведомо тебе: на белом свете друзья–товарищи бывают, которые случись что, тебе помогут, и ты, если надобность возникнет, им поможешь. Жаль, Матрёна Марковна, не воспитывал тебя батюшка, не порол как это для воспитания полагается. Смотри, что получилось!
– А ты батюшку моего не трожь! Всё правильно он делал, да и не тебе чета он.
– Ясно дело, не мне. Только я так тебе скажу: не стоят детские сопли загубленной человеческой души, не стоят, Матрёна Марковна. – дабы показать, что дальнейший разговор никакого смысла не имеет Черномор встал и направился к двери. И уже от двери.  – Казнить или миловать я тебя не собираюсь, пусть это царь Салтан делает. Ему, и царству его, ты множество зла, горестей и печалей преподнесла, ему тебя и судить.

Матрёна Марковна ожидала и была готова ко всему, вплоть до того, что прямо сейчас выведут её куда–нибудь на задний двор и срубят голову, или же повесят на ближайшей осине. Но чтобы отправить её на суд к царю Салтану, этого она даже в мыслях не держала, не думала в эту сторону, а значит не была готова к такому развитию событий. И хоть приговор царя Салтана был ей уже ясен и понятен, не очень она–то и боялась смерти в любом её проявлении, сам суд представляла себе с содроганием.

Черномор вышел и прикрыл за собой дверь. Бежать?! Не в том дело, куда и как?! Ясно дело, за дверью стража приставлена и пройти мимо неё, или даже с боем прорваться никак невозможно. Всё–таки загадочный он, человек: наверное в первый раз, с детства, Матрёна Марковна расплакалась.

***

– Алексей, где эти чужаки? Давай, веди. – Черномор присел на одну из лавочек во дворе. – Посмотрим что за народ, поговорим.

Команда, не самому же Алексею за чужаками идти, хоть младший, а командир, и двое воинов отправились за Матрёнихой и Емелей.

Привели. Матрёниха, та хоть и старалась держать себя так, как будто ничего не произошло, как будто у неё о соседкиной жизни сейчас спрашивать будут. Правда получалось это у неё очень даже неважно, потому что она не знала и не могла догадаться, почему и за что оказалась под стражей? Ну а Емеля, тот вёл себя вполне нормально и естественно, потому что только проснулся, вернее, разбудили. Он тоже хоть ничего не понимал, пока ещё, но уверенности в нём было хоть отбавляй – знамо дело, Щука, она завсегда на помощь придёт.

Емеля и Матрёниха искоса посмотрели друг на друга изо всех сил изображая будто совершенно незнакомы. А оно не в первый раз такое произошло. Когда Матрёниха поселилась на княжеском дворе и в первый раз увидела Емелю, она нисколько не удивилась. Будучи женщиной от природы любопытной, и слава первой деревенской сплетницы тому в подтверждение, Матрёниха не была глупой женщиной, ну разве что исключительно по женски, поэтому сразу догадалась, куда делся и запропастился Емеля, да ещё вместе с печкой. Ну сами посудите: это же кем надо быть, чтобы отправиться неизвестно куда и неизвестно зачем, да ещё на печке, когда дома сыр с маслом в сметане утонули? Когда делать ничего не надо и никто не заставляет, плюс беспробудная Емелина лень. И к тому же те самые двое всадников, которые неизвестно откуда в деревню пожаловали. Ведь деревня, она и есть деревня, ничего не скроешь. Ну а Емеля сторонился, вернее, делал вид, что знать не знает кто такая эта женщина из самого простого чувства своей безопасности, на всякий случай. Народ же, он хоть на базаре, хоть на княжеском дворе, всё равно одинаковый. Увидят что знакомцы, сразу же Матрёниху начнут вопросами терзать и расспрашивать, уж больно загадочный он, Емеля этот – на княжеском дворе живёт, а чем занимается, никто не знает. Ну а Матрёниха, это Емеле было очень хорошо известно, может такого про него рассказать, что кошки от страха прятаться начнут.

А Матрёниха, та тоже для себя определила поведение на княжеском дворе. Уж если ушла из опостылевшей деревни, где тебя не то что собака, каждая мышь амбарная знает, то и жить надо по–новому. Тем более князь не прогнал взашей, определил на проживание. Что Матрёниха будет делать, чем заниматься, она нисколечки не представляла. Она рассудила так: призовёт к себе князь, определит какое–то задание, тогда и размышлять будет. А пока живи, ешь досыта, спи сколько влезет, одним словом, радуйся жизни и своей головой созданному личному счастью. Ну а чтобы не было такого, как в деревне, Матрёниха держала себя на особицу: разговоров ни с кем старалась не разговаривать, ну если так, по мелочи, и уж тем более дружбы ни с кем сводить не собиралась. А тут Емеля, вот он голубчик! Ясно дело, Матрёниха в его сторону и головой не повела и даже тайком не подмигнула, мол привет земляк.

– Здравствуйте, люди добрые. – перед Черномором стояли: Матрёниха с бегающими от непонимания глазами и Емеля, не до конца ещё проснувшийся, но весь уверенный в себе.
– И тебе, батюшка, здравствовать. – ответила Матрёниха и поклонилась, чай спина не переломится, зато глядишь и зачтётся, это она так подумала.

Емеля же как стоял, так и продолжал стоять: волосы после спанья на печке дыбом, лицо от жирных щей с мясом и спанья вволю аж всё опухшее, к тому же набычился весь, взгляд из подбровья, недовольный значит, что разбудили.

– Ну, поведайте мне, кто такие, откуда и чем на княжеском дворе занимаетесь?  – на самом деле Черномору было видно и ясно, кто они такие – обыкновенные лентяи и приживальщики. А спрашивал он их лишь затем, что ещё не придумал что с ними делать, в смысле, куда их отправить, по домам или ещё куда.
– Из крестьянок я, батюшка. – Матрёнихе очень хотелось узнать, в чём дело и почему этот человек в воинских доспехах их расспрашивает, потому и начала первой.  – Пришла к князю на службу поступать.
– Ну и как, поступила? – улыбнувшись спросил Черномор.
– Поступила, батюшка, поступила.
– И чем же ты у князя занимаешься?
– Пока ещё ничем. – честно призналась Матрёниха. – Жду, дожидаюсь, когда князь соизволит к себе призвать и дело какое или задание мне определит.
– А что ты умеешь делать?
– Всё умею, батюшка. – и правду сказала, и соврала одновременно Матрёниха. – Вот так–то, учитесь!
– Понятно. – кивнул Черномор и посмотрела на Емелю.– Ну а ты, добрый молодец, кто таков, откуда и какую службу князю служишь?

«По Щучьему велению, по моему хотению, Щука, сделай так, чтобы все эти воины отсюда исчезли, а я опять оказался на печке… Нет, не на печке, в трапезной, и чтобы передо мной миска со щами стояла, и чтобы мяса побольше».

Но ни сидящий перед ним бородатый дядька в доспехах, не иначе старший какой–то, ни воины, стоявшие тут же, никуда не исчезли, да и сам он как стоял, так и продолжал стоять, про миску со щами я уж молчу.

– Да, что–то не везёт вам сегодня.  усмехнулся Черномор. – Отказались от вас ваши покровители, колдуны–волшебники.

Хоть слова и были сказаны, Емеля их не услышал. В голове у него от злости и страха  громыхал гром и сверкала молния: «Предала Щука, предала подлая, а ведь обещала. Ну ладно, я тебе устрою, мне бы только до реки добраться...».

Видимо определив дальнейшую жизнь стоявших перед ним Матрёнихи и Емели, да и разговаривать с ними особо было не о чем – приживальщики и лентяи, Черномор, как топор в колоду вогнал, сказал:

– Некогда мне тут с вами о жизни разговаривать и жизни вас учить. Грехов больших в виде душегубства за вами не числится…
– Не числится, батюшка, не числится. - затараторила Матрёниха и принялась кланяться, пронесло,– стало быть...
– Не перебивай! – одернул её Черномор. – Ступайте–ка вы домой, в деревню и, совет вам дам один, маленький: жить надо трудом своих рук и своей головы, а не чьей–то милостью. Оно так лучше, да и для себя приятнее. Всё, идите.
– Не пойду.–  насупившись, ну, прямо как обиженный ребёнок, сказал Емеля.
– Это почему же? – удивился Черномор.
– В деревне засмеют. Да и куда я без печки?
– Что, спать не на чем? – усмехнулся Черномор.
– Нет, зимой холодно будет. Уж лучше я в городе где–нибудь на работу определюсь, а в деревню не пойду. – сказано это было хоть и обиженным тоном, но твёрдо.
– Ну что ж, это хорошо. – казалось Черномор даже повеселел.
– Чего ж хорошего? – всё так же насуплено спросил Емеля.
– Хорошо то, что не пропал ты ещё весь и без остатка, только начал пропадать, да остановился, одобряю. Значит работу будешь искать?
– Буду. – не ахти какая перспектива, соответственным и тон у Емели был.
– А что делать умеешь?
– Ничего не умею. Руки есть, сила есть, определюсь куда–нибудь, те же мешки таскать.
– Мешки говоришь? – Черномор на минуту задумался.  Вот что парень, уж если ты хочешь определиться на работу, иди в порт, где корабли, знаешь?
– Знаю.
– Иди в порт и спроси дядьку Сафрона, его там каждый знает. Скажи, мол, Черномор просит на работу тебя определить, он поможет. Ну а дальше уж сам, будешь лениться, да на печи валяться, выгонят, да ещё и шею намылят. Насчёт жилья он тоже поспособствует, иди, всё с тобой.
– Батюшка, а я? – для Матрёнихи было полной неожиданностью нежелание Емели возвращаться домой.

Ну, как известно, любой пример, он заразительный. Матрёнихе сразу же и прямо до зубной боли тоже не захотелось возвращаться в деревню. Она вдруг с самой–пресамой отчётливой ясностью поняла, ничего хорошего в деревне её не ждёт, вернее ждёт, но всё тоже самое, что и раньше было. Буквально в одну секунду времени Матрёниха решила для себя, что тоже пойдёт туда, где корабли. Что она там будет делать Матрёниха, даже при всей своей богатой фантазии не представляла. Но, фантазия на то и фантазия. Матрёниха быстро сообразила, что вполне может найти себе там занятие кусок хлеба дающее: постирать, одёжку какую починить–заштопать. Опять же, помимо сплетен, Матрёниха была очень даже неплохой гадалкой, а это всегда кусок хлеба, да и в травах разбиралась.

– Что, ты? – опять удивился Черномор. – Иди в свою деревню и живи как жила.
– Не пойду. – твёрдо сказала Матрёниха. – Я тоже пойду где много кораблей, а уж дело себе я там всегда сыщу.
– Сплетни пересказывать?  усмехнулся Черномор.
- Не буду я больше сплетни пересказывать. – обиделась Матрёниха. – Постирать, одёжку починить, завсегда у кого–то потребность имеется. Я людей умею лечить, гадать умею.
– Ну, если с такими талантами, тогда не пропадёшь. – засмеялся Черномор и уже серьёзно. – Хорошо, иди и ты. Тоже, найди дядьку Сафрона, он поможет. Ну всё, идите. Некогда мне тут с вами. – Черномор встал и не попрощавшись пошёл в терем.

***

Дорога в силу своей природной стыдливости пряталась под копытами коней и от этого становилась короче, правда, ей было всё равно, привыкла. Тройка белоснежных коней запряженных в возок мерила и прятала под себя дорогу не каким–то там сумасшедшим галопом, а лёгкой и весёлой рысцой направляясь в деревню, в ту самую. Чуть сзади и слева за возком ехал царевич Гвидон. Настроение – лучше не придумаешь. И самым главным в его настроении было: закончились скитания и жизнь у, хоть и добрых, но всё равно, чужих людей. В первую очередь царевич Гвидон радовался за матушку, о себе он как–то не очень и думал. Нет, думал конечно, но совсем по–другому, не так как думал о матушке. Как и что будет дальше происходить царевич Гвидон не знал, скорее всего поплывут они с матушкой по Самому Синему морю домой, к батюшке, к царю Салтану. То, что царь Салтан совершенно не виноват в произошедшем с ними царевич Гвидон нисколько не сомневался, да оно всё видно было, даже слепой, и тот увидел бы. Как оно будет выглядеть дальше, царевич Гвидон тоже не знал, но, а что тут думать? Наверняка найдётся корабль готовый плыть в царство царя Салтана, а уж принять пассажирами жену царя Салтана, Царицу, и его сына, мало найдётся желающих отказать, даже смешно говорить. Как и что будет происходить там, дома, царевич Гвидон тоже не представлял, но сами понимаете, теперь–то уж ни у кого не получится, не позволит царевич Гвидон, ни себя, ни матушку, в какую–то там бочку поместить и в Самое Синее море выбросить.

Так царевич Гвидон думал как бы вообще, говоря нашим языком, глобально, а о себе, лично о себе, он не сколько думал, сколько удивлялся, а удивляться было чему. Первый раз в жизни взял в руки лук, боевой лук, оказалось, умеет стрелять. Сегодня, даже без какой–либо мысли на то, что ни разу в седле не побывал, потребовал коня, и что? А то, что вскочил в седло, да так, будто лет с трёх в этом седле сидел и никуда не отлучался. Да и сейчас, когда в седле да с непривычки, оно ой как неудобно и устаёшь быстро, а царевичу Гвидону было хоть бы хны – вот так вот.

«А вот интересно, весело размышлял царевич Гвидон. Чего такого я ещё умею? Такого, о чём пока сам ещё не знаю?»

От таких мыслей, да ещё когда за матушкой едешь у кого угодно настроение будет хоть в небо взлетай и кувыркайся там, в небе, от радости и с большим удовольствием. Но при всех уже определившихся и ждущих своего часа способностях и талантах, царевич Гвидон прекрасно понимал, небо ему недоступно, закрыто оно для царевича. Только Княжне–Лебедь, Василисе, оно подвластно, вернее, встречает её с радостью.

Василиса! За всеми радостными событиями и хоть и малыми, но делами, царевич Гвидон не то чтобы напрочь позабыл о Василисе, просто она как бы отступила немного в сторонку дав дорогу происходящему. А сама тем временем стояла и смотрела, как на то что происходит с царевичем Гвидоном, так и на него самого, и улыбалась. Обязательно улыбалась. Вы сомневаетесь?!

От автора: Как–то оно получилось, что не только царевич Гвидон, но и я, совсем позабыли о Щуке, а ведь был повод вспомнить, да ещё какой! Видать таким уж родился царевич Гвидон, привык рассчитывать только на свои силы и способности, а не чуть что, волшебников на помощь звать. Ну а я, что я? Наверное та же Щука, а может ещё кто заколдовали меня, вот я и не вспомнил. Получилось, сам придумал, сам написал о силах и возможностях их волшебных, сам же от них и пострадал. Пострадал ли?!

«Эх, видела бы меня сейчас Василиса! – по мальчишески мечтал царевич Гвидон»... А Василиса видела и возок, запряжённый тройкой белых коней и всадника, но во всаднике царевича Гвидона не признала, далеко было. Василиса летела в город, на крыльях, и как на крыльях, в свой, родной город.

***

Дабы не смущать горожан, Василиса спустилась на землю за ближайшим к городу лесочком. Спустилась, охватила себя крыльями и приняла человеческий облик, облик княжны Василисы. До города было совсем недалеко, и часа не понадобится чтобы дойти, и это если не спешить. А Василиса никуда и не спешила, да и зачем спешить, если то, что и кто ждут её в городе, останутся с ней на всю жизнь, навсегда.

У нас всё по–другому, а там, на той планете Земля, городские ворота открывают с восходом солнца, ну и с его заходом за горизонт закрывают. Так что, пока солнышко на небе светит и светом своим радует народ всех происхождений, чинов, званий и сословий, да ты через городские ворота хоть сто тысяч раз пройди, тебе никто слова не скажет.  Правда, Василиса не собиралась проходить через городские ворота сто тысяч раз, ей и одного раза вполне было достаточно. Там, за воротами, раскинулся город, её город, и там же находится её дом, родимый дом, ну и что, что он терем княжеский?! Даже княжеский терем, он не только терем, но и дом, потому что в нём: рождаются, живут и умирают – всё один в один, как и в какой–нибудь деревенской избе.

Признаться, Василиса слегка робела и было от чего, уж слишком долгое время она, говоря нашим языком, дома отсутствовала , поди забыли уже. Знаете уже, городские ворота охраняли воины Черномора, а княжеская охрана не иначе с удовольствием, хоть и связанная, похрапывала в стороночке. Тем не менее воины Черномора признали княжну Василису, а потому что воины–то непростые, и приветствовали её как и подобает воину приветствовать княжну и хозяйку города.

Княжна Василиса, теперь уже княжна, привыкайте, улыбнувшись кивнула воинам и вошла в город. Город, что город? Город, он как бы живёт сам по себе и до людей, занимающихся какой–то бестолковщиной в его домах, на его площадях и улицах ему нет никакого дела. Вроде бы всё верно. Ну а вдруг как исчезнут из города все до единого человека, бестолковые люди, что будет делать город? А ничего он не будет делать, потому что умрёт.

Город встретил княжну Василису людскими разговорами на самые различные житейские темы, криками, руганью, плачем и смехом одновременно – всё как обычно, как в любом другом городе. Сам город вроде бы и не изменился, каким был при князе Руслане и княжне Василисе, таким и остался, чистеньким и ухоженным. Знаете уже, это когда их силы колдовские из города согнали, стараниями, а вернее, безразличием боярина Захара город стал зарастать грязью и прочими дурно пахнущими вещами. Порядок в городе навёл, приказал навести, Иван, хоть и самозванец, а премудрость проявил, залюбуешься. А вот народ туда–сюда по улицам шмыгающий, княжне Василисе не понравился. Нет, народ точно такой же: голова, руки–ноги, всё на месте, вот только походка и телодвижения стали нервными, как бы второпях и с опаской, как будто или боятся кого–то, или же украсть что–то собираются. И глаза, княжна Василиса и это приметила, глаза у людей как бы глубже погрузились, как бы в норы спрятались и выглядывают оттуда с каким–то непонятным княжне Василисе страхом выглядывают.

***


И всё–таки народ, да ты с ним хоть что сделай, всё равно он до нового и чего–то необычного любопытным останется, здесь даже учёным не потребуется трудиться, жизнью доказано. Княжну Василису приметили сразу и узнали. На той планете Земля и в том городе не знали что такое электрический ток? и тем не менее новость, где шёпотом, а где вполголоса сказанная, разлетелась по городу со скоростью электрического тока, а значит, со скоростью света: княжна Василиса вернулась!

Ну и, эту черту характера, и вообще, особенность натуры, у народа тоже не отнять – не то чтобы стеснительный, скорее воспитанный народ, так получается. Никто не бросился ни кланяться, ни с разговорами своими дурацкими приставать к княжне Василисе. Поглощённая созерцанием города и изменений, которые произошли  за время её отсутствия, вполне возможно княжна Василиса и не заметила, как совсем через короткое время на уважительном удалении за ней следовала толпа горожан. Толпа эта всё увеличиваласm и не по минутам, а по секундам. Совсем в скором времени город обезлюдел, все? начиная с детей грудных и ещё неразумных, их матери на руках несли, и заканчивая древними стариками, им внуки и правнуки помогали, шли за княжной Василисой.

Единственные, кто не тронулся со своих мест, были те горожане и не горожане тоже, которые на рынке своими товарами торговали. Ясно дело, о возвращении княжны Василисы они узнали чуть ли не первыми, уж не знаю как они так умудрились, но с места не тронулись. Вскорости с рынка исчезли все покупатели, но людей торговавших и торговых сей факт нисколько не огорчил: если ушли, значит побродят где–то там, где им побродить приспичило и назад вернутся, никуда не денутся. Это не они, это я так думаю, потому что в городе том не проживаю и возвращение княжны Василисы меня не очень–то и касается. Торговый народ думал совсем по–другому. А что вы думали, если торгует чем–то, то и не человек вовсе? Заметьте, он торгует тем, что людям необходимо, а значит людям доброе дело делает, значит человек и ничто человеческое ему не чуждо. Ну а то, что люди торговые никуда со своих мест не сдвинулись и не приумножили толпу горожан, идущих за княжной Василисой, объясняется до смешного просто. Скажите на милость, зачем куда–то идти и бежать, если через совсем небольшое время княжна Василиса будет проходить через этот самый рынок? То, что она направляется в княжеский терем, даже распоследние городские собаки не сомневались, чего уж тут говорить о людях торговых, умных, хитрых и расчётливых? Поэтому и сидели они в своих лавках и за прилавками, княжну Василису ждали с тем, чтобы присоединиться к толпе горожан, нет, не толпе – к свите княжны Василисы.

Вот и получилось, когда княжна Василиса подошла к воротам терема за ней в виде неорганизованной толпы шло всё население города, причём, шли все, начиная с родовитых бояр и заканчивая городскими нищими и сумасшедшими. Шли, как бы это сказать, единым и неделимым человеческим обществом без разделений на знатность происхождения, богатства и род занятий, вперемежку. Знаете, я тут подумал: наверное если бы ворюги и урки всех мастей прознали бы про этот случай, они бы, точно говорю, все ума лишились бы. Вы только представьте: пустой, совершенно пустой город! А в городе том дома, в которых добра навалом! Заходи в любой и бери сколько хочешь и что хочешь, и неси сколько унесёшь. Вот бы тогда Тимофеевы ватажники порезвились бы! Но где в то самое время находился Тимофей сотоварищи было никому неизвестно, да никто и не интересовался, забыли горожане о Тимофее, да так забыли, как будто его и вовсе никогда не было.

– Здравствуй, княжна Василиса. – Черномор встретил хозяйку терема и города лёгким, для приличия, поклоном. – С возвращением тебя.
– Благодарю, Черномор–батюшка. – а вот княжна Василиса Черномору поклонилась. – И за помощь твою неоценимую, тоже благодарю. Если бы не ты, летать бы мне в синем небе до скончания дней…
– Ну полно, полно. – то ли засмущался Черномор, то ли ещё что. – Я здесь не причём. Ты царевича Гвидона благодари, это всё он. – ясно дело, Черномор не сказал: «из–за него», зачем парня в неудобном свете показывать?
– А где он?! Здесь?!  сразу вспыхнула княжна Василиса.

Разумеется Черномор заметил все румяные изменения произошедшие на лице княжны Василисы:

«Вот и хорошо, вот и славно. Значит скоро свадьбе быть, а я, если позовут, посаженным отцом буду».

Но разумеется этого не сказал, рано ещё:

– Нету его, пока нет. За матушкой он поехал, скоро вернётся. Ты, княжна, покуда с Никитой и с боярином Захаром поздоровайся, да поговори, поди соскучилась, а меня извини, оставлю я тебя, дела ещё не все переделаны, доделать надо.