В годы лихие. Обратной дороги нет. Главы 1-3

      1.
      Утром 12 июля 1993 года его встретил Екатеринбург. 
      После душного Харькова, мрачной, тоскливой и сумрачной Москвы, легкий бодрящий ветерок и комфортное тепло столицы Урала были весьма приятны.
      Позади суета, бешеный ритм городов, сосредоточенные, хмурые лица людей. Всё это уже позади. Он бежал от напряжения последних месяцев и не хотел вспоминать всё, что было в те дни и недели. Он стремился к семье,  мечтал увидеть родные ему лица, улыбки детей, Маринку и даже сурового тестя мечтал скорее увидеть и обнять.
      Всё!
      Долой бурный клокочущий мир, где он пребывал. Да, да, он там не жил, он там именно пребывал. Сейчас всё должно быть по-другому. Он должен просто жить, так должно быть, и в это он верил.
      Иван Петрович будто уловил настроение Доброва.
      – Олег Платонович, просто не узнаю! Да ты другим совсем стал. Оказывается, ты улыбаться можешь. И улыбка у тебя добрая. Куда же ты её прятал, а? А то всё ходил, злой, хмурый, всё на часы поглядывал, будто кто за углом ждёт. Проходи, чемодан в сторону откати. Проходи. Ну, здравствуй!
      Тесть, широко распахнув руки, обнял Олега, троекратно расцеловал.
      Со второго этажа донёсся шум, возгласы: по лестнице спускались дети.
      – Папка, папка приехал!
      В проёме кухни, как всегда в своей вечной спецовке – цветном фартуке, улыбаясь, стояла тёща – Ольга Ивановна.
      – Не задушите! Человек с дороги, устал, поди, а вы на шею ему! Задушите, чертенята.
      Олег и тёщу обнял. Осмотрелся, взял рюкзачок на плечи.
      – Иван Петрович, поехали к Маринке.
      – Обязательно, но только завтра с утра. Сегодня у неё процедуры, кардиограмма, анализы и прочее,  завтра к четырём и поедем. А сейчас ты иди в свою комнату переоденься, помойся, и к столу. Сегодня у нас праздничный обед.    Всё, вперёд.
      Но какая там ванна и переодевание, ребятню разве угомонишь. Олег занёс чемодан в комнату, и они тут как тут.
      – Папка это что мне? – Володя держал в руках белые кроссовки, и на них надпись: adidas, – И что они настоящие?
      – Ну, а какие же, конечно настоящие, одевай. Вот тебе и костюм спортивный. Носи, на здоровье. Еленка, а это тебе.
      Брючный костюм, что Олег привёз, подбирала лично Парицкая. Добров долго не знал, что купить дочери, а Света его головную боль сняла в момент: «Олег Платонович, презентую. Костюмчик, что надо, вся молодёжь, как они говорят: «В угаре» от таких. У соседки выпросила. Елена будет рада». Так и получилось, Ленка чуть не задушила отца в объятиях. Подарки Олег привёз  тестю и Ольгу Ивановну не забыл. Тесть, подаренный пуловер тут же одел.
      – Как я, мать, а? Красавчик! Спасибо, Платоныч.
      А Ольга Ивановна, разглядывая врученную большую красивую брошь, качала головой и причитала: «Ну, зачем же ты так разоряться, Это так дорого!»
      В этот день дома у Северовых был настоящий праздник. Стол, где нашлось место и «северовской наливке», и пельменям, салатам, домашней консервации, был царским. Мужчины засиделись за полночь, и  как не уговаривала Ольга Ивановна идти отдыхать, мужики отказывались, при этом их аргументы были весьма сильны: «А поговорить?!»
      Что уж тут возразишь?
      Поговорить, конечно, нужно было. Впрочем, дело было не только в необходимости родственного общения. Для Доброва этот разговор был, пожалуй, впервые за последние полтора года именно домашним. В этом разговоре и Иван Петрович чувствовал себя по-королевски. Одно дело «девок» своих, как он иногда говорил, погонять. Ну, погонял, пожурил их, а они всё одно по своему, по-женски всё строят. Но тут-то зять, заслуженный, уважаемый человек, с ним можно по серьезному общаться. При этом наливка Петровича помехой не была. Во-первых, она была чертовски ароматна и вкусна, да и не шибко крепкая: пьёшь, а мозги только светлее становятся. Ну и, во-вторых, мужчины за столом не пьянствуют, они рассуждают, и это очень важно.
      От общих разговоров перешли к домашним делам. Иван Петрович заговорил о главном.
      – С Маринкой нашей беда. В сорок инфаркт заработать – как такое могло быть, не понимаю. Врач говорит это всё последствия смерти Серёженьки. Ей и его роды тяжело дались и его болезнь, всё сошлось вместе, вот сердечко и не выдержало. Хорошо вовремя скорая приехала. Ты уж, Олег, завтра будь с ней внимательней. Она знаешь, как тебя ждала? Ну, ничего, всё образуется, я думаю.   Ты как планируешь жить дальше. Или опять в Харьков поедешь?
      Олег, протестуя, замахал рукой.
      — Нет, нет, Иван Петрович, обратной дороги нет. Дорого мне тот бизнес обошелся. С чем начинал, тем и закончил: квартиры нет и денег нет. Да ещё сына потерял, друга…  Как-то всё не сладилось. Поживу пока с вами, если не возражаете, присмотрюсь, может, какую работу найду. К маме надо съездить, обижается, вот уж года три как дома не был, только по телефону и общаемся. К бате на могилку схожу. С ребятами надо что-то решать. Лене ещё год учиться, с ней проще, а вот что с парнем делать, не знаю, пойдёт ли учёба в училище, понравиться ли. Даже не знаю.
      – С Володькой что? Да, вопросы есть. После  школ, что он за два года поменял, знания у паренька не такие уж и сильные.  Пробовал, было, я рассказать ему об инженерных специальностях, юридических делах, в конце концов, институт иностранных языков в городе есть, тоже престижно. Нет, не хочет. Говорит, военным хочу быть, чтобы как отец политработой заниматься. Ну как ты ему объяснишь что всё, нет больше политработы, есть какие-то воспитатели – должности  смешные: «пропагандист», «помощник», батюшкой ещё бы назвали. Тьфу! Аж противно. Вот в наше высшее артиллерийское командное училище и определили. С прошлого года оно ещё и филиалом общевойсковой академии России стало. Это бывшее военно-политическое училище. Преподавательский состав там крепкий, командиры толковые. Думаю пареньку понравиться, поступит. Два экзамена сдал, по математике даже пятак получил. Думаю, поступит.
      Северов встал, поправил новёхонький пуловер, бросил взгляд на кухонную дверь.
      – Наши наверно уже спят. Сейчас погоди. Наливочки принесу.
      Олег прикрыл глаза. Он засыпал. Вроде и слушал монолог Ивана Петровича, и даже кивал головой. Слушал и уже не слышал. Он спал, разве что не храпел, но посапывал активно.
      – О! Да ты никак спишь. Вставай братец, пошли. Мать! Застелена кровать у Олега?
      Ольга Ивановна будто и не отдыхала: тут как тут.
      – Говорила, идите спать. Говорила? Спит человек. Конечно, такая дорога позади, а ты ему свои задушевные байки рассказываешь.
      – Ладно, не шуми, мать.

       2.
       К шестнадцати часам Добровы и Северовы были в больнице. Маринка в цветастом халате вышла в небольшой уютный больничный дворик. Олег обнял жену.  Похудела Мариша, да и росточком вроде как меньше стала.
       И она как услышала его мысли.
       – Что худющей стала? А?
       – Да ты что, ты просто постройнела и всего лишь.
       Он пальчиком осторожно смахнул слезу, предательски скатившуюся по щеке.
       – Ну, ну, Мариша, спокойнее. Я здесь. Тебе нельзя волноваться. Присядь.
       Ольга Ивановна поставила на лавочку внушительный баул.
       – Доченька, вот бульон, он ещё горячий, в термосе. И блинчики со сметаной. А вот здесь в пакете фрукты, огурчики, помидоры. А ещё…
       – Мамочка, я же просила… Здесь хорошо кормят. Да мне много и нельзя. Ну, хорошо, хорошо, вот это я возьму, с соседками поделюсь. А вот это домой неси.   Нет, нет, домой.
       Пока шел этот незатейливый разговор женщин, мужики тактично отошли в сторонку, а дети, сидя на лавочке как воробьи на ветке, молча, смотрели на мать. Они не понимали – какой-то инфаркт, мама чуть не умерла… Но вот же она!  Вот их мама! Жива, она и улыбается, чуть побледнела, но это она, их мама!
       Иван Петрович взял жену под руку.
       – Мать, пусть люди пообщаются, потом с продуктами определишься.  Заканчивай этот свой базар.
       Олег помог присесть Маринке на лавочку и сам рядышком сел.
       – Как ты себя чувствуешь, Мариша?
       – Сейчас лучше, но тогда, когда всё случилось, и уже в реанимации, тяжело было. А главное болей никаких вроде и нет, а не понимаю, что со мной, где я. Страшно. И за вас всех и за себя страшно. Ну а ты как, на время приехал?      И когда уезжаешь?
       – Да ты что, Маринка, как я могу уехать от вас. Всё! Я дела свои в Харькове завершил. И даже жильё пришлось оставить, так уж случилось. Как говорят «как оно пришло, так и ушло». С Иваном Петровичем договорились, пока мы здесь поживём, а дальше… Дальше посмотрим. Сейчас надо Володю устроить, вот ближайшая задача. И тебе надо поправиться. После больницы наверно в реабилитационный санаторий поедем?
       Марина неопределённо пожала плечами.
       – Мариночка, ты теперь ни о чем не думай, я с тобой рядом и всё у нас будет хорошо. Главное, ты выздоравливай.
       На лавочку подсели ребята, они уже здесь вполне освоились и даже проголодаться успели. Ольга Ивановна выделила им по парочке яблок. Олег встал. Лена прижалась к матери, с другой стороны к ней прильнул Владимир. Маринка обняла детей.
       Чуть позднее Добров встретился с лечащим врачом.
       Молодой симпатичный доктор долго рассказывал ему о миокарде, ишемии, инфаркте, причинах и возможных последствиях болезней сердца. Олег внимательно слушал, иногда кивал головой, что-то уточнял, в  медицинской терминологии он не был силён, однако в итоге понял, плохи у Маришки дела. Инфаркт тяжелый, и реабилитация предстоит непростая и длительная.
      – Вы поймите, Олег Платонович, болезнь запущена, сосуды плохие, кровь никудышная. Что необходимо мы делаем, но возможности  ограничены. По западным методикам сосуды восстанавливать в России ещё не научились. Марине видимо предстоит делать аортокоронарное шунтирование. Через недельку будем решать, а пока организм в порядок приводим. Вот такие дела. Вы уж извините.
       В пять часов Марина пошла в палату. «Под капельницу», как она сказала.
Домой ехали молча. Как бы старшие и молодежь не пыжились, но всё-таки гнетущее впечатление от посещёния больницы, вида немощных людей гуляющих по дворику, и самое главное осунувшейся Маринки, сказалось.
       Олег понемногу входил в ритм новой для себя жизни.
       Поутру вставал рано, делал лёгкую пробежку. Потом в душ. А после завтрака, когда на улицу выходил Иван Петрович подключался к его заботам по дому. Работы, на удивление, было много. Вошёл Петрович в гараж. Вроде всё в порядке. Ан нет,  стеллаж покосился – подправил. Барашек крана холодной воды разболтался – подтянул. Масло в двигатель залил, стёкла машины помыл. И так целый день. Ольга Ивановна жаловалась Олегу.
       –  Хорошо в прошлом году хоть кур раздали,  барана соседу подарили, а то и ночевал бы мой Иван на улице с живностью.
       К вечеру Олег ехал к Марине. Его уже и врачи, и сестрички знали. На  бюро пропусков вахтёр кивнёт головой, дескать, давай, друг, поспешай, и он бегом в палату. Выправлялась Марина медленно. Врачи пока решение по операции не могли принять. Лечащий врач сказал, опасность повторного инфаркта высока. Так что в её положении мало что менялось, капельницы, да таблетки. Но духом не падала, она видела заботу и переживание домашних, и это её радовало.
       В пятницу 23 июля семью порадовал Володька. По результатам вступительных экзаменов он зачислен курсантом училища. Иван Петрович по такому случаю объявил.
       – В воскресенье пикник! Едем на пикник!
       Но празднества не получилось. Володю на выходные не отпустили, Ольга Ивановна запротестовала: «А компоты кто крутить будет?» Маришка в больнице.
       – Нет, Олег, так не пойдёт. Давай на рыбалку с тобой смотаемся, что-ли.  Надо же как-то отметить поступление внука.
       Ольга Иванова тут же съязвила.
       – А уж дома выпить не можете, всё природу им подавай! Удочки только не забудьте.
       – Молчи женщина! Что бы ты понимала в рыбной ловле.
       Конечно, эта пикировка была дружеской. Северов был отменным рыбаком. И если уж он шёл на пруды или речку, то улов был гарантирован. Собственно как и хороший отдых. Иван Петрович знал – «день на рыбалке, в счёт жизни не заносится».
       – Древние ассирийцы мудрыми были людьми. Они понимали: жизненная суета, пользы не даёт. Я вот месяц без удочки проведу, чувствую что-то не так, а посидишь на бережку, да у костра, вроде как энергии жизненной поднабрал. Так что Олег привыкай, польза от рыбалки не только в том, что рыбу домой принесём, но этот день ещё и жизнь продляет.
       В воскресенье в шесть утра они были на Калиновском разрезе. Место чудесное, да ещё, по сути, в черте города. Однако городом здесь не пахло, водоём ухожен, всё по-людски, даже туалеты в наличии. Рыбаков многовато, но никто никому не мешал. Петровича, кстати, здесь знали, знал его и хмурый егерь.
       – Привет, Иван Петрович! Твоё место, к сожалению занято, но вон там, чуть правее от беседки, видишь, там мой резерв, занимай. Сочтёмся.
       Рыбалка в тот день удалась. Ловили на удочки и закидушки. Рядышком с мостком развернули скатерть-самобранку. Иван Петрович сиял от удовольствия, ещё бы: впервые он был на семейной рыбалке — зять рядом.
       – Эх, жаль Володьку не пустили. Представляешь, Олег, три поколения на озере. Красота. Ладно, давай, за рыбку по грамульке. Твоё здоровье!
        Часам к шести вечера в садке плескалась солидная добыча: с десяток карпушков и штук двадцать хороших толстеньких карасей. Работа хозяйке была обеспечена.
        Олег с удивлением приподнял садок.
        – Иван Петрович, так здесь килограмм двадцать пять, не меньше.
        – Ну и хорошо! Теперь не только по четвергам рыбу есть будем, месяц рыбным меню обеспечены. Ну что, собираемся?
К их приезду Ольга Ивановна подготовила баньку. Она, кстати и к Марине успела съездить, куриным бульоном подкормила дочь.

        3.
        После обследований консилиум врачей вынес вердикт: Марине необходимо аортокоронарное шунтирование и чем скорее, тем лучше. Неопределенность, наконец, ушла. Марина повеселела. Олегу даже стало казаться, что она выздоравливает, и он бы этому рад. Накануне операции они долго разговаривали, строили планы на дальнейшую жизнь и о завтрашнем дне говорили.  Чувствовалось, устала Маринка, очень устала от больничных оков, от этих ежедневных причитаний соседок по палате, оханий по пустякам, дамских сплетен. Она рвалась на свободу. Домой рвалась. И каждый, казалось бы, домашний пустяк был для неё важен. Леночка скучает по Володе, и её это трогает, она просит Олега: «Ты поговори с мальчиком, нельзя Лену обижать, пусть с ней больше общается, сестричка никак». Вовка курит: а она уж и в панике: «Как же так, а вдруг привыкнет, втянется? Это же вредно. Олег! Нельзя так…». Олег понимал, мелочи её расстраивают, но без этих мелочей для неё и жизнь не жизнь. Она этими заботами и проблемами привыкла жить.
       Накануне операции он из больницы ушёл позже обычного, сестра просто вытолкала.
       – Идите, Олег Платонович, нельзя, ей отдыхать надо, завтра сложный день, ещё наговоритесь.
       Уходя, уже у двери Олег обернулся, они встретились взглядами. Глаза Марины  был печальны, улыбка застыла. Она как бы прощалась с ним.
       – Маринка! Первый кого ты завтра увидишь, это буду я! Выше нос!
       Задолго до начала операции Добров был в больнице. Уж и отгоняли его медсёстры, и уговаривали погулять, на улице подождать, нет, он сидел в душном предбаннике рядом с операционной и ждал. Вот в операционную прошли врачи. Тишина. Долгой была та тишина. Затем за широкими дверьми послышался шум, голоса. Вновь тишина. Но уже тревожная. Спустя три часа после начала операции к нему вышел  врач.
       – Присядьте, Олег Платонович. Видите ли…
       – Что с ней?
       – Тромб. Тромб оборвался. Мы ничего не смогли сделать. Простите нас.
       Врач тяжело поднялся и медленно пошёл в сторону операционной.
Олег, всё ещё не осознавая происшедшего, долго сидел на лавочке у операционной. Ещё несколько часов назад они вот здесь, совсем рядышком, метрах в десятке, в её палате сидели и мечтали. Мечтали, как жить будут, думали о будущем детей, о родителях. Они о жизни думали и говорили. И вот её не стало.
      Он хотел пойти к ней и боялся. Просто боялся и ждал. Чуда ждал: а вдруг это ошибка, вот сейчас она выйдет и улыбнётся ему.
      Но чуда не было.
      Из состояния ступора его вывел голос тестя.
      – Олег пошли домой. Маринки нашей нет больше.
      Добров удивлённо глянул на Ивана Петровича. Как он здесь оказался, когда пришёл?
      Домой ехали, молча.
      Понимания того что произошло, осознания глубины всей трагедии ещё не было.
      Ольга Ивановна встречала мужчин у крыльца дома, увидав их лица,  всё поняла. Она бессильно опустилась на  ступеньку, приложила полотенце к лицу и беззвучно зарыдала. Иван Петрович тяжело засеменил к ней, обнял, глотая слова, принялся успокаивать, его лицо скривилось и он плакал.
      Олег прошёл в дом. Сел к столу. Мыслей никаких не было. Как заведенная шарманка в голове крутились только сказанные им вчера Маринке слова: «Первый кого ты завтра увидишь, это буду я! Выше нос!»
      Вот и всё. Нет больше Марины, нет…
      Всё поняла и дочь, Елена. Она обняла отца.
      – Как же так, почему они не спасли её! Почему! Как мы без мамы… Папочка, что же происходит. Сначала Серёжа, а теперь вот, мама?
      Доброва будто кто-то ножом ударил.
      Дочь сказала, то, о чём он не хотел думать. Она сказала страшные слова: «…сначала Серёжа, а теперь мама». Он потерял семью!
      Это он во всём виноват.
      Олег обнял дочь, крепко обнял, прижал к себе. Слёз не было, он всё ещё пребывал в ступоре.
      – Успокойся, девочка моя, успокойся. Родная, хорошая, успокойся. Мамы нет, но мы жить должны! Мы должны с тобой жить, так мама наша просила. Мы должны с тобой жить…
      Похоронили Марину на том же кладбище, где лежал и Серёженька. Венки, что ещё малышу были положены, не успели обветшать. Кладбищенские служащие  аккуратно сложили их в сторонку. 
      После прощания Иван Петрович присел на лавочку.
      – Посидим, Олежек.
      Олег, осторожно взяв под руку Ольгу Ивановну, подвёл её к лавочке. Сам, обняв Володю и Елену, встал рядом.
      – Видишь, как жизнь складывается. Мы с матерью для себя землицу здесь взяли. А вон как судьбинушка распорядилась: дочь похоронена, внук в земле. Неправильно всё это, ох неправильно.
      Олег молчал. В памяти, страничками большого семейного альбома мелькали фрагменты их с Маришкой встреч, разговоров, общений. Вот они идут в ЗАГС, молодые, красивые. Она смотрит на него, улыбается. Он горд: эдакую красавицу отхватил – смуглое лицо, слегка вздёрнутый тонкий носик, изящные, аккуратно подведенные брови, тёмные, чуть вьющиеся волосы.
      Улыбка…
      Её улыбка –  отражение добра и душевной чистоты.
      А вот они всей семьёй в парке, дети на площадке резвятся, а они в обнимку сидят на узкой лавочке и смотрят на малышей.
      Новый год, это совсем недавно было. Праздничный стол… Тихая музыка…   Полночь… Дети отдыхают. Шампанское.  Пузырьки напитка, лопаясь, создают над бокалом ароматный фейерверк. Это зрелище было завораживающим.  И её слова: «Видишь этот легкий туман над бокалом, этот фейерверк: это наша жизнь – сначала сильная, бурная, яркая, потом пузырьки лопаются, так и жизнь медленно угасает и человек уходит в небытие».
      Он ещё тогда рассмеялся.
      – Тебя потянуло на лирику?
      А она отвечает.
      – Знаешь, иногда полезно остановиться и задуматься.  Сорок лет за плечами. Дети – достойные, прекрасные ребята. Кажется, всё сложилось. Но ощущение такое, будто это всё не моя жизнь, не обо мне всё это. Грустно.  Грустно и печально.
      Марина чувствовала беду, видимо знала, что ждёт впереди: «… так и жизнь медленно угасает и человек уходит в небытие».
      Дни шли.
      Кончилось лето, наступила осень. Слякотно, противно и неуютно. Жизнь теряла смысл. Да, у него были дети, и он ими занимался, толково занимался. Много общался с Еленой, к Володьке в училище часто наведывался, и уж в выходные всё время был с детьми. Он будто пытался наверстать упущенной, когда служба для него была всем, а дети…, детьми жена занималась, а значит всё в порядке.
      Каждую неделю Олег ходил к могилке Маринки и Серёженьки. Разговаривал с ними, а уходя прощения, просил, будто они его слышат. Вряд ли слышали они его слова. Но так нужно было. Прежде всего, ему нужно было. Он по-прежнему считал себя виновником их смерти.

      Продолжение следует