7. Ямышево

     СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).

     Часть четвёртая: УЧИТЕЛЬ ОРЛОВ.

     7. ЯМЫШЕВО

     Ямышево - бывшая казачья станица на Иртыше, основанная еще при Петре I, как пограничная внешняя крепость. Жили тут русские казаки, пользующиеся от царского правительства особыми привилегиями по сравнению с сибирским крестьянством, переселенцами и коренным населением степей - казахами, которых тогда называли киргизами.

     Станица была богатой. Октябрьская революция почти не тронула зажиточную верхушку, жители разводили скот в изобилии, потому что под боком были прекрасные заливные луга и корму хватало с избытком. Засевали большие площади яровыми, овсом, просом, бахчевыми культурами. Арбуз родился отменный, на больших дощаниках его доставляли в Омск и здесь по повышенной цене продавали. Многие хозяйства пользовались наемной силой.

     Но накануне моего приезда здесь прошла сплошная коллективизация, многие были раскулачены и высланы. За один или два года, длившейся этой социальной бури, станица как-то опустилась и обветшала, значительная часть домов была разрушена, на их месте рос высокий бурьян, в котором прятались одичалые кошки, несушки высиживали цыплят и приводили их домой почти взрослыми.

     Шмарченко не обманул меня, действительно прислал подводу. На вид гнедая лошадь была в теле, но оказалась настолько ленивой, нерасторопной, что на ней только впору воду возить. Полсотни с лишним километров мы ехали почти весь световой день, можно было пересесть на машину, но раз дали лошадь, надо было использовать ее. Я сам сел управлять конем, на телеге лежали два чемодана, узлы с одеждой, постель и небольшой сундук.

     Сразу за городом мы сошли с подводы и отправились пешком, остались сидеть старый да малый - мама моя и племянник Петрович, сестренка Фая умудрялась на ходу даже книгу читать. А Петрович, когда надоедало ему сидеть, бегал к телеграфным столбам, близко подходившим к дороге, слушать телефонные "разговоры" - как гудят провода.

     Приехали мы на закате солнца и сразу в дом, приготовленный для нас. А на третий день заявились отец и сестра Татьяна, прицепив свою лодку к барже. Напротив села пароход сбавил ход и они отплыли к берегу, мы ходили на крутой яр встречать их.
     Они привезли остальной багаж, не успели передохнуть с дороги, как неугомонный отец засобирался на рыбную ловлю. Он приметил одно место ниже
села и торопился туда.
     - Может подфартит, - говорил он, укладывая снасти в корзину.
     Но фарта не было, привезли красной рыбы только на пирог и раза два сварить уху.

     Сельсовет предоставил мне под квартиру добротный дом в самом центре села, недалеко от школы и магазина сельпо. Давший хозяин, переселяясь не по своей воле не в столь отдаленные места, оставил теплую конюшню, хороший двор, овчарню, погреб и другие хозяйственные постройки, которые для меня, не занимающегося хозяйством, были совсем не нужны, за исключением погреба. Погреб матери понравился. В нем даже нашлись кадки, пригодные для соления и квашения овощей. Имелась еще ограда, сделанная, как я полагал, на века: доски вершковой толщины были взяты в паз, высота забора около двух метров, поставлены устойчивые столбы через каждые три метра. Однако, не вся ограда сохранилась, отдельные звенья наполовину, а то и больше, были выломаны, видимо, соседи потрудились, чтобы топить свои печи.

     Учебный год начался вовремя. Учителя были на месте. Вот только не все ученики съехались в школу, особенно старшие, многие еще работали в колхозах и совхозах и поэтому задержались.

     В Ямышево я отведал горького хлеба и в прямом и переносном смысле. Первый учительский паек на всю семью я получил от государства через магазин сельпо мукой. Муки было чуть не пол мешка и мать обрадовалась, сотворила хлебы и они вышли на редкость удачными - белые, пышные, мягкие. Но когда попробовали - скулы повело, в горло не лезло. Хлеб оказался горьким как хина. Говорили, что зерно было заражено головней, поэтому хлеб горький. Но горечь - не отрава, пришлось есть и такой хлеб. И мы ели его, потому что не было другого. Не горькой муки не продавали. Отщипнешь крошку, бросишь в рот, закроешь глаза, чтобы меньше чувствовать горечи, покатаешь ее во рту, обволакивая слюной - и проглотишь эту крошку, как пилюлю.

     Второй раз я отказался получать паек мукой и попросил, чтобы выдали пшеницей. А пшеницу нужно было мыть, сушить на солнце или на печи, потом уже молоть на муку. Отец сделал ручную мельницу, затратив на это два или три дня. От толстого бревна он отпилил два кругляша, нашел старый чугунный котел (казан), покромсал его на мелкие осколки, набил их в кругляши, которые потом положил один на другой, на стыке широкий обруч набил, приделал ручку сверху - и готова допотопная мельница.

     Получив первый аванс на трудодни, колхозники неохотно продавали зерно. Они старались обменять его, чем продать. В Сибири и Казахстане в те годы (годы первой пятилетки) трудно было с ширпотребом, особенно на селе. Купить платок, обувку или на рубаху - проблема. Кооперация завозила товары, но мало и редко. Многие колхозники обносились. И когда мы приехали, старшая сестра сразу обменяла чулки и кофту на зерно. Потом шаль пошла в ход. Спрашивали, нет ли продажного костюма, костюмов у нас не было, но была кожаная куртка, которую я купил в Москве. На нее нашлись покупатели, два брата. Но как мы ее продали и что из этого вышло, расскажу в главе "Пригретая гадюка".

     Как сейчас помню, на первой неделе занятий Иван Михайлович созвал всех учителей у себя на квартире, как он выразился, для обоюдного знакомства, а попросту говоря - на пирушку. Стол был накрыт на восемь персон белой скатертью, без клеенки. Чтобы создать в доме уютную обстановку, с улицы окна закрыли плотными ставнями, а внутри висели атласные белые шторы. В углу стоял большой цветок в кадке, лопушистые листья тянулись вверх и в стороны. С одной стороны стоял жесткий диван, с другой - венские стулья и высокий крестьянский сундук. На стене висела гитара с розовым бантом, на двухспальной кровати лежала одна подушка и я подумал: "Почему одна? Иван Михайлович ведь женатый".

     Вокруг стола хлопотала румяная, круглолицая старушка в белом платке, помогал ей плотный мужчина лет шестидесяти пяти с могучей бычьей шеей и белой бородою, он деловито вытирал полотенцем бутылки и расставлял их на столе.
Первым пришел молодой учитель казах Капан Оспанович. Потом явился Моисей Терентьевич Черный со своей скрипкой, завернутой в клетчатую шаль. На вопрос, почему он без жены, Моисей Терентьевич ответил: "Она почту разносит".

     Учитель первой ступени, обрусевший украинец Цирюлик Михаил Михайлович, полный и весьма застенчивый блондин, пожаловал со своей супругой, веселой хохотушкой, с подведенными черными бровями, цвет которых никак не сочетался с ее белыми пышными волосами. Михаил Михайлович занимался с учениками первой ступени, находившейся в другом здании и я с ним не был еще знаком.

     Последней пришла Антонина Павловна, молодая учительница математики и физики, она была в длинном бархатном платье вишневого цвета, короткая шея была открыта, на груди висел серебряный медальончик на тонкой цепочке, темные русые волосы были подстрижены и волнами завиты. Она окинула всех беглым взглядом и тихо сказала:
     - Здравствуйте. Кажется, я многих видела сегодня, но не мешает еще раз поприветствовать всех.
     - Да, вы многих видели, меня только не видели, Антонина Павловна, - сказал Иван Михайлович с серьезным видом. - Нехорошо забывать начальство, Антонина Павловна... И старых друзей кстати.

     Антонина Павловна немного смутилась.
     - Иван Михайлович, такие шутки опасны... Я насчет "старых друзей". Услышит ваша жена, бог знает что может подумать.
     - Жена не услышит. Она в Лебяжьем. В больнице.
     Шмарченко не сказал, чем болеет его жена, учительница первой ступени и когда вернется домой. Он начал усаживать всех за стол, меня посадил рядом с собой. Антонину Павловну - напротив, супружескую пару попросил занять место на диване, у цветка. Как хозяин, объявил первый тост за нашу встречу, дружбу, за хорошие показатели в новом учебном году.

     - Я хочу, чтобы наша школа была в районе не на последнем счету. Можно это сделать, Виктор Васильевич? - обратился он ко мне и рюмку поднес ближе.
     - Конечно, можно. Было бы желание коллектива хорошо работать.
     - Я думаю, что коллектив не будет возражать против такого желания. Тем более, что оно, это желание, пойдет на пользу всем.
     Дружно подняли чарки и выпили, отец заведующего сиял от радости, он разглаживал чудную белую бороду и пристально посматривал на меня.

     - Папаша, - обратился к нему сын, когда уже немного захмелел, - вот это и есть Виктор Васильевич, новый наш учитель, он будет учить ребят русскому языку. Кроме того, Виктор Васильевич согласился заведовать учебной частью. Думаю, что мы с ним сработаемся. - Молодой Шмарченко налил себе почти полный стакан водки, налил мне и отцу, отец заметил, что сын хочет отделиться от коллектива и выпить втроем, наставительно напомнил ему:
     - Ты всем наливай, все, наверно, хотят выпить.

     - У нас здесь хорошо будет Виктору Васильевичу, - разливая водку, продолжал Иван Михайлович. - Как вы с квартирой устроились? Нравится вам дом? Это я сказал председателю сельсовета: этот дом надобно отдать новому учителю, который на днях приезжает к нам. Он с большой семьей и ему нужен хороший дом. О, этот дом принадлежал самому богатому казаку в станице! Раскулачили и выслали.. А золотишко где-то осталось спрятанным в доме, или зарыто на усадьбе.

     Упоминание о золоте мне не понравилось, оно говорило о жадности и алчности человека, и давался намек - пробудить эти меркантильные чувства у меня. А старик все изучающе посматривал в мою сторону. Тут в наш разговор вклинился селькор Черный, похвалившись перед стариком Шмарченко, что это его, мол, заслуга, что я приехал в это село.
     - С Виктором Васильевичем я познакомился в редакции газеты, и говорю ему: "Давайте к нам, вот славно будет!" - хвастался он.

     *****

     Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/28/1304