9. Пригретая гадюка

     СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).

     Часть четвёртая: УЧИТЕЛЬ ОРЛОВ.

     9. ПРИГРЕТАЯ ГАДЮКА

     Их обобрал двоюродный брат Данил Орлов. Обобрал среди бела дня, как обирают разбойники с большой дороги.
     Более трех месяцев тому назад, этот Данил неожиданно появился в Павлодаре. Я тогда жил на улице Лермонтова один, ждал приезда мамы, сестры Фаи и племянника Петровича. Отец и старшая сестра Татьяна были в Ермаке.

     Однажды я был дома, в воскресенье, лежал на кровати и заново перечитывал "Войну и мир", четыре тома в мягком переплете, приобретенных мною в Москве в канун моего приезда сюда.
     Слышу, на кухне кто-то осторожно скребет в окно, как курица лапой. Я вы-глянул из горницы - никого нет, подождал. Смотрю, тянется рука к раме и снова - цап-царап. А самого человека не видно. Я открываю дверь и говорю:
     - Полно шутить, Ваня Богданов.
     Он обещал прийти ко мне в воскресенье.

     Но передо мной стоит совсем другой человек. Босой, голова стрижена, лицо и шея загорели и обветрились еще давним солнцем и непогодой, уши большие, оттопырились, в поблекших серых глазах голодная тоска. Застиранная белая рубаха похожа на больничную, пуговицы расстегнуты, старые брюки с заплатами.
     - Здорово, Витя. Не узнаешь меня?

     Конечно, я узнал его, это был Данил Орлов, мой двоюродный брат. Но я никогда не думал, что он предстанет передо мной в таком виде. Я всегда видел его здоровым, сильным, упитанным, хорошо одетым. А тут страшно посмотреть - кости да кожа, губы синие, трясутся, ногти на пальцах длинные и даже немного загнулись. Он не протянул мне руку, а как-то глубоко всхлипнул и прикрыл синие полукружья век.
     - Ты откуда? Из больницы?
     Он не торопился с ответом. Я не стал задавать еще другие вопросы.
     - Все расскажу, дорогой мой Витя. Я думал, ты не признаешь меня за родню, зайти можно к тебе?

     Я пропустил его в дом, дверь обратно захлопнул на крючок.
     В нашей родне Данил пользовался недоброй славой, он был очень нахален, бесшабашен, любил бражничать, а выпив - любил посмеяться, побаловаться и похвастать своей щедростью. Между прочим, хвастовство, тщеславие были присущи всей Орловской родне, но он только один из всей родни играл в карты. Войдя в азарт, мог проиграть с себя все, до белья. Мать моя называла его мотом, он мог все прожить, промотать и снова нажить благодаря азартной игре в карты.

     Года через четыре после окончания гражданской войны в Сибири, он переехал жить на Чаган, очень рыбное местечко в то время расположенное на Иртыше, примерно, в ста километрах от Ермака. Забрал с собой мать, двух меньших братьев, Пашку и Саньку (близнецов) и трех сестренок, сам он не любил работать, чурался даже легкой работы, зато беспощадно эксплуатировал братьев и сестренок.

     Вскоре жена умерла, он женился второй раз, через год жена ушла от него, он женился снова. Два или три лета служил на бакенах, потом рыбалкой занимался и самогонокурением. Завел обширные знакомства с местным населением - казахами.
Этому способствовало то, что он хорошо знал казахский язык и их обычаи. Снабжал рыбой и самогоном богатых русских казаков из ближайших станиц, но особенно он увлекался картежной игрой.

     Однажды в течение недели он выиграл в карты пару лошадей, три коровы, тулуп, хромовые сапоги, упряжь с кошевого и несколько сот рублей. Однако все это снова проиграл и пропил. Стал налетать с кулаками на мать, бить молодую жену, братьев, сестер. Сестры разбежались от него, кто замуж вышел, кто у чужих людей детей нянчил. Один брат простудился и умер, другой ушел в совхоз пасти овец и забрал с собой мать, жена ушла к другому.

     Какое-то время Данил жил один на острове и по пьянке чуть не сгорел. Весной тридцать третьего года он заболел тифом, его подобрали и отвезли в больницу. Выйдя из больницы, он услышал от кого-то из ермаковских, что я живу в городе и явился ко мне. Что мне было делать? Не принимать его? Неудобно, как-никак - родня.

     Я накормил его. Он ел с великой жадностью, подбирая каждую хлебную крошечку, насытившись, попросил закурить. От папирос он отказался, а из махорки завернул такую цигарку, что могли бы пятеро накуриться до одурения.
     - Дымить-то я выйду на улицу, - предусмотрительно сказал он.
     У меня были желтые ботинки на резиновой подошве, которые я уже не носил, но держал в резерве. Отдал их с новыми носками. Он надел, притопнул ногой и сказал:
     - В аккурат.
    
     С того времени он и прижился у нас. Ездил с отцом на рыбную ловлю, а сестре Татьяне говорил:
     - Ты отдыхай, да рыбу продавай на базаре. Вот у нас и пойдет дело вкруговую.
     Я посоветовался с родителями и сестрой Татьяной, как быть с Данилом?
     - Пусть пока живет, - ответили они. - Не выгонять же его на улицу.
     Потом мы покаялись.
     Нужно было выгнать.
     Он еще подкупал своей деятельностью, услужливостью.

     Когда мы собрались ехать в Ямышево, Данил побежал на пристань и договорился с капитаном буксирного парохода, отправляющегося по Иртышу вверх, прицепить нашу лодку к барже. Капитан согласился. В лодку сложили снасти и часть багажа, на барже поехали отец, Татьяна и Данил.

     Он же нашел мне покупателей на кожаную тужурку. С моего разрешения, он несколько раз надевал ее и ходил по селу. Был даже в клубе на вечере, вот там и понравилась им моя красивая тужурка, он запросил с них пять мешков пшеницы, они надавали три.
     - Когда придут, меньше четырех не отдавайте, - наставлял он меня. - Нечего на них смотреть.

     Парни не пришли. А через пару дней Данил снова сказал:
     - Они согласны дать и пять мешков. Мужики богатые. Бывшие казачки. Я знаю их отца... Теперь наша задача - лодку хорошую найти.
     Нашел он и лодку. Отдал я за нее семьдесят рублей.
     - Витя, мы с тобой расплатимся. Как только поймаем рыбы, так и деньги на бочку. За нами не пропадет. Правда, дядя Василий?

     Отец любил деятельных мужиков и эти слова Данилы были ему по сердцу. Отец даже улыбался. А нужно было не улыбаться, а серьезно подумать, чем это может кончиться.
     Обмен тужурки на зерно тогда состоялся.
     Когда ручная мельница была готова, Данил настоял намыть ведро новой пшеницы и смолоть. Он сам принес с Иртыша пару ведер воды, насыпал зерно в корыто и промыл, сушили на солнце, но на ощупь чувствовалось, что зерно не очень сухое.
     - Тетка Марина, ты его на листы да в печь, - посоветовал он матери моей. - В сильный жар не надо, а в легенький.

     Высушенное зерно взялся сам молоть. Мука получилась хорошая, без полынной горечи.
     - Дядя Василий, поедем на рыбалку. На старые места. Где мы раньше рыбачили - на Белогорье, Чаган. Сейчас там самый ход рыбы, черпанём пудиков десяток стерляди - и с нас хватит.
     От таких планов у отца голова закружилась. Он хорошо помнил тот год, когда мы поймали осетра на пять пудов, да четыре осетра поменьше, от полутора пудов до тридцати фунтов.

     Через неделю они собрались и уехали. Поехала с ними и старшая сестра Татьяна. Данил не возражал.

     И вот отец и сестра вернулись. На них не было лица. Оборваные, грязные, с палками в руках. Сестра плакала. Отец попросил закурить, он три дня не курил.
     Данил отобрал у них лодки, снасти, палатку, постель, теплую одежду и весь хлеб. (Они брали пол мешка муки и столько же пшеницы, на всякий случай, как говорил отец).
     - Направил на нас ружье и говорит: "Убирайтесь отсюда, а то перестреляю!" - умываясь слезами, рассказывала сестра, - Толкнул меня, я чуть не упала в воду. Вот какой гад! А ругался как - на чем свет стоит, всяко–всяко обзывал нас.

     Моя реакция на его поступок была очень бурной. Будь у меня под рукой лошадь и ружье, я бы помчался к этому грабителю и пристрелил бы его на месте. Я упал головой в подушки и заплакал от обиды.
     Об этом я никому не сказал, даже Антонине Павловне, и наказал родителям молчать.
     Данил мне встретился через десять лет. Если не забуду, расскажу об этом, тогда шла война. Все десять лет он жил на острове, как волк.

     *****

   Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/28/1345