Ох и кудри!!!

   
     Стоя перед зеркалом Галина щеткой расчесывала мокрые волосы.
- «Вот смотри, бестолковый, видишь, волосы мокрые, прямые! А вот я их вытерла, а вот расчесала - видишь, стали подниматься сухие, видишь, колечки пошли? Незачем мне на бигуди крутить!»
      Она подошла к печке и, повернувшись к ней спиной, начала просушивать волосы. Подсохшие пряди разлетались, стоило ей тряхнуть головой, и сразу их концы сворачивались крупными кольцами, а самые длинные и тяжелые пряди пошли крупными волнами. Колька затаил дыхание. На его глазах совершалось чудо. Его маленькая нескладная и, в общем-то, некрасивая жена превращалась в красавицу. Розовое после бани лицо, темно-серые глаза, и роскошная волна темных, почти черных волос. Все портила сердитая насмешливая улыбка, которая, казалось, говорила
- «Вот на тебе!»  Галя расчесала волосы еще раз, собрала и заплела их в длинную косу, которую завязала обычным шнурком, и, подняв руки, уложила и заколола ее шпильками в пучок на затылке. И сразу стала обычной, скучной, ворчливой женой, которая его иногда бесила своим слишком уж правильным характером.
- «Ну и что» - вызывающе сказал Колька.
- «Откудова я знаю, может быть тебе это парикмахерша наша так сделала, какая-то говорят химия есть!»
- «Вот дурень ! Химия! А Пашка у нас в кого кучерявый? А Надя?  А Санечка? Все химия? Дурак ты,  Николай! Хочется тебе мучиться дурью, мучайся. А ко мне со своей ревностью больше не лезь! Мне по мужикам шляться некогда, у меня трое детей, да работа, да хозяйство. Успевай только поворачиваться! Это ты зальешь глаза и спишь как медведь в берлоге или в ревность ударяешься. Ревнуй вон к работе, а от меня отстань!»
     Колька сердито посопел и, обувшись, вышел на крыльцо. По словам жены все вроде было правильно, но червь сомнения грыз его на трезвую голову, а уж пьяному-то ему ревность застилала глаза, и он готов был убить любого, кто даже просто, проходя мимо, здоровался с ней. Как на той неделе, когда он набросился с кулаками на дачника, спросившего, где можно купить молока. Тогда чуть до милиции не дошло, спасибо старший сын с другом сумели его отвлечь, и обошлось. Кольке все казалось, что жена ему неверна, он придирался к ней по пустякам, и уже пробовал решать дела кулаками, но Галя дала ему такой отпор, что он только диву давался, откуда сила взялась?
     Дело было зимой. Он пришел домой пьянешенек! Ввалился в дом и с порога начал качать права. Жена схватила ухват и так приложила его по спине, что он пулей вылетел в террасу, и выскочил на крыльцо. Она захлопнула за ним дверь на щеколду, и не видела,  что он, поскользнувшись на обледенелом крыльце, пролетел по скользкой дорожке и приземлился рожей в сугроб. Он спьяну поковырялся в нем, но подняться не смог, да там и заснул. И замерз бы, наверное, насмерть, если бы жена перед сном не отправила Пашку за водой. Парень вышел во двор с ведрами и уже почти дошел до калитки, когда случайно повернувшись, увидел торчащие из сугроба валенки отца. Бросив ведра, он заскочил домой и кликнул мать. Они вдвоем затащили Николая в дом. Когда раздели, выяснилось, что он приморозил себе лицо и руки, и его увезли в больницу. К обморожению добавилось крупозное воспаление легких, и он еле выкарабкался. После болезни ослабевший, он даже на улицу покурить не выходил-курил сидя на стульчике около печки, чтобы дым вытягивало в дымоход. Галина терпеть не могла, когда в доме пахло табаком.
     Но время сделало свое дело, и Колька, собравшись с силами, вышел на работу, опять стал запивать, и летом надумал проучить жену. Та со старшим сыном была на крыше, они меняли конек попорченный ветром. Колька по лестнице с трудом взобрался наверх, и, шагнув к жене, попытался схватить ее за волосы, но промахнулся и рухнул вниз прямо в кусты шиповника, росшие под окнами. Он весь ободрался об колючки и вдобавок сломал ногу. Перелом был сложный, ему сделали операцию, и он надолго затих. Намучившись с ногой - он только в больнице пролежал три месяца, он боялся пить, но мужики из его компании обидно смеялись над ним, соседи тоже дело - не  дело подшучивали, и он потихоньку опять стал выпивать. Сначала только пиво, а потом как с цепи сорвался, все подряд, лишь бы туманило мозги! Младшие дети косились на пьяного отца и старались побыстрее сбежать из дому, чтобы не слышать матерной ругани, не видеть слез в глазах матери, и не подвернуться случайно под его пьяные кулаки. И только старший сын Пашка хмуро уговаривал Николая, тесня его поближе к кровати. В тот день, как на грех жена затеяла стирку. Сын носил ей воду, в доме было жарко - ключом закипели две больших кастрюли на печке да исходил паром бак, в котором Галина кипятила постельное белье. Приближалась Пасха и она мыла и вычищала дом к празднику, перестирывала занавески, покрывала и половики. Отмытые окна смотрели на мир посветлевшими стеклами, а старое зеркало на комоде казалось помолодевшим - сын протер раму олифой.
     Колька заявился домой с двумя собутыльниками, он с утра хвастал мужикам, что держит жену в ежовых рукавицах, и собирался показать приятелям, как он ее заставит себя уважать. Преградившего дорогу сына он толкнул так, что мальчик, отлетев, сбил с комода зеркало и упал около окна, едва успев закрыть голову от зеркальных осколков.
 - «Ах ты пьянь! Опять кулаки распускаешь?!» И Галина начала охаживать еле стоявшего на ногах мужа свернутой в жгут мокрой простыней. Видя, что бабенка расходилась не на шутку, собутыльники бросились к двери и толкнули стоявшую на табуретке кастрюлю с кипятком. А Колька даже не понял, с чего это ему так зажгло ноги, а когда понял,  то было поздно. Он в жизни так никогда не орал и не выл от боли. Не помогли и уколы сделанные фельдшером скорой помощи - обе ноги были ошпарены почти по колено, да так сильно, что вместе со штанами слезла и кожа. Лежа в больнице, он пытался обвинить жену, но он помнил, что Галя была у него за спиной, а кипяток хлынул спереди. Переживая боль он строил планы мести один страшнее другого, но к выписке злость в нем перегорела и домой он вернулся притихшим. А вот сегодня, когда жена продемонстрировала ему свои кудри, он неожиданно понял, что вся ее красота в волосах. С неделю он ходил тихий и задумчивый, а потом, ночью, взяв ножницы, осторожно отрезал косу почти под корень. Уставшая после работы жена даже не пошевелилась, а он злорадно подсмеиваясь с утра пораньше смотался из дому. Пьянствовать он не пошел, хотя мужики и звали. Он спрятался у соседа в сараюшке, и трусливо ждал, что же будет? Но ничего не случилось. Когда он голодный вернулся домой, жена, молча, накрыла на стол, и он сел обедать. До самого вечера она молчала. А назавтра с утра повязав платок, ушла из дому, не сказав куда. Ее не было часа три.
- «Где й-то  это ты была?» -  ехидно спросил он, настраиваясь на скандал. Но она спокойно разделась и сняла платок. Пару раз, проведя щеткой по волосам, она ответила
- «Где, где! В парикмахерской! Стрижку сделала, видишь?» -  и обернулась к нему. Колька обомлел. Перед ним стояла коротко стриженая девчонка, его Галька, только помолодевшая и похорошевшая. Шаловливая челочка над густыми бровями, казалось, скрадывала ее не слишком удачный нос, вдруг откуда-то взявшийся румянец и озорная улыбка, которая как всегда говорила ему
- «Вот на тебе!» Он обалдело хлопал глазами, и только повторял
- «Ты это! Ты это, тово! Ты чо сделала-то? Ты тово что ли ?   Ты чо так и будешь? Платок – то покрой, чо с ума сошла? Не девка, чай, баба!»
- «Кто баба? Где баба? Я баба? Ты же косу-то отрезал, какая же я баба? Я женщина! А ты Коля дурак и козел! Ты три раза попал в больницу, а я ведь тебя и пальцем не тронула, увечье ты сам получил! Господь за меня заступается, а была бы я виновата пред тобой, разве заступился бы?»  Она гордо посмотрела на него.
- «Теперь так будет. Посмей только сунуться. Понял? За весь твой мат, кулаки и пьянки! Я тебе теперь никто. Я подала заявление на развод! Посмей только тронуть, сядешь! Хватит с меня!»          Галя повернулась и ушла во двор. Колька стоял как вкопанный. Он медленно, но верно начал понимать, что случилось. Наконец до него дошло, и он схватился за голову
 - «Во дурак! Чо это я наделал-то? Развод!  Он постоял посреди комнаты и ринулся за женой - Галичка! Не надо развода! Я чесслово, вот увидишь, больше ни-ни! Ни разу!»  Но она не глядя на него молча вернулась в дом. А у него в голове мелькнуло
- «Уйдет она от меня, и детей я потеряю, и никому я не буду нужен, что же я наделал?»  Впервые в его взрослой жизни трезвые слезы потекли по щекам
- «Галя, Галичка моя, прости ты меня, дурака, вот увидишь, чтоб я хоть выпил или нашумел! Да не будет этого никогда! Прости!»
     Они не развелись. Незачем было! Колька бросил пить. А если и случалось ему принять сто грамм, он шмыгал в террасу, укладывался под тулупчик на топчан и действительно Ни-Ни!