Родион

У меня была знакомая, которая к двадцати годам разучилась серьёзно воспринимать чувства романтического характера. Касалось это не только тех признаний, которые она получала от других, но и её собственных «бабочек в животе»: она говорила мне, что отношения нужны ей лишь для того, чтобы не теряться в собственных мыслях. Она была мечтательницей, такой мечтательницей, о которых пишут обычно в ласково-насмешливой форме: каждую минуту она выдумывала новый образ и новую историю, и лишь немногие из них оставались в её голове надолго. Я почерпнул от этой девушки немало идей для своих произведений, но мне никогда не приходило в голову написать её настоящую историю, вернее её значительную часть, которая была и остаётся необъяснимой для всех бывших ей близкими людей.

Я познакомился с ней, когда мне было около семнадцати: я поступил в университет, находившийся в городе, где она жила, и имел неосторожность увлечься её подругой, с которой впоследствии мы оба вынуждены были перестать общаться. Аля – так звали мою мечтательницу – впервые пришла ко мне, когда эта наша общая подруга в очередной раз довела её чем-то до истерики. Мы уже были коротко знакомы, но знакомство наше состоялось в немаленькой компании, и я до сих пор не понимаю, почему она обратилась именно ко мне. Должно быть, она заметила на моём лице тень ещё только начинавшего зарождаться разочарования в той девушке и мгновенно соотнесла его со своим. Я не удивился бы, если бы она сама сказала мне это, потому что она нередко видела человека насквозь, да и я никогда не отличался особой скрытностью. Она, однако, не сказала.

На моей памяти Аля, даже выдумывая образы и истории как обычно нереальными, всегда проводила чёткий анализ объекта или события, от которого она отталкивалась. Истории она не всегда связывала с собой – временами от её безумных фантазий страдали и её друзья. И много, очень много раз им приходилось сначала смеяться и уверять её в том, что «всё это глупости», а потом, открыв рот, писать ей, что она была права до мельчайших деталей и что они – ужасные кретины, раз не слушали её.

Тем не менее, статуса экстрасенса Аля не приобрела. Все её выдумки – да, впрочем, и реальная жизнь – казались окружающим абсолютно обычными и недостойными внимания. Временами она и сама считала так, но следствием таких мыслей обычно было глубокое разочарование в себе, потому что именно в этих выдумках она негласно видела свою единственную особенность. Перечисление и краткое описание всех её героев заняло бы, наверное, целую книгу, в которой читатель бы беспрестанно путался, как путалась в своих выводах о них сама Аля, потому на свою долю я решил взять лишь самую интересную, на мой взгляд, историю… Историю эту звали Родион.

Родион был ровесником Али. Они учились в одной школе, но в разных классах, и потому могли бы никогда и не познакомиться, если бы университет, в котором я как раз учился, не организовывал дополнительных занятий по предмету, который был интересен им обоим. Их официальное знакомство произошло совсем не так, как протекало потом их общение, и, может быть, именно эта встреча со временем поменяла их местами.

Я уже говорил, что Аля пришла ко мне сама, поэтому я всегда был вполне уверен, что ей несложно было начать разговор первой – так поступила она и с Родионом. Она уточнила у него какой-то организационный момент насчёт этого кружка, в который на тот момент они ходили уже несколько недель, и уже много лет спустя она говорила, что понятия не имеет, зачем это сделала: ни один из возможных ответов Родиона не мог повлиять на её действия. Это был последний раз, когда Аля намеренно искала повода для того, чтобы заговорить с кем-то – после Родиона она перестала нуждаться в обществе совсем, и новые знакомства лишь утруждали её.

Родион, напротив, после знакомства с Алей стал общителен и смел до неприличия. Слова для первого диалога с ней он выбирал около трёх недель – столько прошло с тех пор, как он впервые её заметил. Она же видела его ещё до начала занятий: в школе, на олимпиадах, среди своих знакомых – и потому не могла больше ждать. Мне неизвестны подробности их отношений, я лишь слышал от них обоих о том, что однажды произошла некая пренеприятная история, из-за которой Аля чуть не сошла с ума, и Родион был единственным, кто поддержал и успокоил её, да и то лишь потому, что произошла эта история у него на глазах, и он, как честный и воспитанный человек, просто не смог не обратить на неё внимания.

Але чужда была и та ситуация, в которой она оказалась, и то, что люди могут быть неравнодушными к чужому несчастью. Она свято верила, что с Родионом её свела судьба, что он – лучший из всех людей, которых она когда-либо знала, и что он обязательно должен быть к ней неравнодушен, чтобы поступать так. Стоит отметить, что у этой парочки было бесконечное количество абсолютно глупых сходств, вплоть до того, что они оба ненавидели весь хлеб на свете, кроме того, что продавался на улице такой-то в определённом магазине – и больше нигде. Были у них, конечно, и более глобальные сходства – как в предпочтениях, так и в историях, которые они пережили до знакомства друг с другом, но открываться это начало лишь после первого перерыва в их общении, речь о котором впереди.

Стоит отметить, что одной из главных черт Родиона во все времена была его галантность. Она бесила Алю, но устоять перед очарованием такого джентльмена, каким был Родион благодаря этой черте, она не могла. Она влюбилась в него по уши, его имя проскакивало в её речи по несколько раз за фразу, и потом, когда случилось то, что заставило её перестать общаться с ним, она ещё долго не верила слухам и готова была рушить отношения со всяким другом, который указывал ей на то, что Родион – не образец верности и чести.
Однако, порушить она успела только одни отношения, потому что особых поводов скрываться у Родиона не было. Первое время Аля винила себя за то, что однажды, ещё в самом начале их общения, она, несмотря на свой интерес к нему, не дала ему взять себя за руку. Произошло это потому, что Аля за несколько месяцев до этого разбила сердце другому человеку, и теперь боялась ввязываться в отношения. Ей не нравились сами черты отношений, которые мягко называют «не просто дружескими», да и вообще она не хотела больше связывать себя никакими обязательствами с человеком, которому она не показала ещё себя и которого не узнала вполне сама. Она хотела испытать свои чувства временем, но тут, увы, не смог ждать Родион.

Он решил, что кроме дружбы у него с Алей ничего не выйдет, и, раз так, стоит попытать счастья с другими девушками. Всё бы ничего, но его попытки отвлекли его от самого общения с Алей: у него теперь было больше знакомых, ему стало не до неё. Первое время Аля пыталась поддерживать с ним связь, хотя обычно инициатором каждого диалога был он, а потом однажды решила посмотреть, что будет, если она станет молчать - он замолчал тоже.

Спустя один тяжёлый месяц, в который Аля вспоминала и галантность Родиона, и ту ужасную историю, которая их сблизила, спустя несколько литров слёз Аля пришла в себя и начала строить жизнь по-новому. Она уже не винила себя ни за тот «отказ», ни за деньги, потраченные на подарок Родиону к двадцать третьему февраля, она уже спокойно смеялась и даже обращала внимание на других людей. Ей было хорошо и спокойно хотя бы потому, что в глубины своей собственной души она уже не лезла.

Однажды, во время прогулки с особо близкими друзьями, Аля получила сообщение от Родиона. Оно было чисто деловым – снова организационный вопрос, который Родиона попросил передать руководитель кружка при университете. Но, как и в прошлый раз, он стал лишь поводом: получив ответ, Родион принялся извиняться и говорить, что он сам не понимает, почему поступил так, как поступил, что он очень скучает и хочет вернуть общение. Аля тогда судорожно улыбалась, и кто-то из тех, кто был тогда рядом с ней, предположил, что она ещё имеет что-то за душой. Предположение это было высказано вслух и опровергнуто словами вроде: «Я не улыбаюсь, а смеюсь, потому что знала, что рано или поздно он вернётся, и что мне уже не будет до него дела.» Вследствие короткого диалога улыбка Али действительно превратилась в злой, агрессивный смех; она дала понять Родиону, что не хочет больше иметь с ним ничего общего, хотя и этого хватило ненадолго. Позднее Аля признавала, что истоки её эмоций всё-таки лежали в радости, но вместе с тем и в оскорблении тем, что Родиону могло прийти в голову, что она его простит.

Прошло около полугода прежде чем была предпринята ещё одна попытка примирения. Аля, казалось, отвлеклась, но вместе с тем мелочи, которые не давали ей потерять Родиона из виду, вселили ей мысль о том, что она может ещё быть влюблённой в него и что эта влюблённость лишь маскируется под обидой. Близился новый учебный год, классы были переформированы, и Родион и Аля оказались в одном…

Примирение состоялось. Аля убеждала себя в том, что всё это лишь для комфорта, ведь как учиться с человеком, с которым у тебя остался неразрешённый конфликт? Но ей это не помогло. Всё началось сначала и зашло куда дальше – до отношений, длившихся, правда, от силы дня три. Аля запомнила его признание, потому что она не могла тогда сомневаться в его искренности: она слышала, как бьётся его сердце, видела, как дрожат его руки и чувствовала, что он не может ей врать. Но он врал.

Родион уже не первый год любил девушку, которой он был безразличен. Он пытался скрыться в тех сомнительных удовольствиях, в которых обычно ищут спасения подростки – в алкоголе, сигаретах и, кажется, даже лёгких наркотиках. Он быстро взрослел и быстро превращался в жестокого и чёрствого человека. Аля видела насквозь и его – в какой-то момент она прямо спросила его о той девушке и получила утвердительный ответ. Ей, наверное, было больно, но она говорила лишь о том, как, с разницей в несколько дней она понимала и уважала Родиона больше чем кого-либо и презирала его за его решения. Решения эти состояли в том, чтобы оставить Алю близкой и понимающей подругой, но сделать её не последней девушкой, которая от него пострадала.
Родион был уже достаточно взрослым юношей, весьма симпатичным и всё так же невероятно галантным. Многие его черты, несомненно, пострадали, но ни Аля, ни даже я не могли сказать, что новые черты, пришедшие предыдущим на смену, не добавляли ему харизмы. Девочки и девушки теперь уже ходили за ним толпами, и он без зазрений совести пользовался их вниманием. Мне неизвестно, как скоро и под каким предлогом это случилось, но Аля и Родион перестали общаться снова – теперь уже навсегда. Во всяком случае, всем, и им в том числе, так это виделось.

Я говорю, что мне неизвестны такие подробности, потому что, когда происходили эти события, я вынужден был вернуться домой, за много километров от уже полюбившегося мне города. Первое время я поддерживал с Алей связь, но уже тогда не мог полностью понять всего, что у них там происходило, а потом и вовсе перестал с ней общаться и за всё время получил лишь несколько писем – таких, как в детстве, бумажных, потому что адрес был единственной неизменяемой информацией об Але, которая у меня имелась – и в них она говорила совсем немного. Сколько я мог понять из этих писем, Алю в её юные годы накрыла череда депрессий и неврозов, первопричиной которой был – в этом я почти уверен – Родион. Конечно, слишком долго она о нём не переживала, но и она, и я, и другие её близкие друзья прекрасно понимали, что она не просто была в него влюблена, она его любила.

Аля была невероятно сильной и разумной девочкой и, как потом мне говорили, с годами развила именно эти качества как нельзя сильнее. Когда мне было порядка двадцати трёх лет, я встретил её на вокзале одного крупного города-курорта. Она сразу узнала меня и, клянусь, мы оба чувствовали себя так, как будто не было этих долгих лет разлуки, но как будто мы оба стали совсем другими. Её поезд должен был уйти через несколько минут, посадка уже началась, и поэтому долго поговорить нам не удалось. Мы коротко обсудили с ней всё то, что интересовало нас в жизни друг друга ранее и, среди прочего, коснулись и вопросов окружения и личной жизни. Она сказала мне, что уже долгое время не нуждается в общении с кем-либо, но что она стала достаточно просто ко всему относиться, чтобы это общение всё-таки происходило. Она также упомянула о том, что уже не в первый (хотя и далеко не в сотый) раз находится в отношениях с человеком, который ей симпатичен, с которым ей комфортно и от которого она ещё не всё взяла, и что непременно уйдёт от него тогда, когда это самое «всё» возьмёт. Она уже не переживала о том, что может разбить кому-то сердце, потому что она приносила с собой простоту в любые отношения, в которые вступала. Никто не культивировал чувства к ней, так же, как она не культивировала свои чувства к тем, кто был ей когда-либо симпатичен, в кого она была влюблена и кого любила. Её собственное сердце уже нельзя было разбить, потому что она не жила теперь им. Всякий незнакомец, который случайно узнавал о том, как и на что она реагировала, думал, что такие эмоции не могут идти откуда-то кроме сердца, потому что ни одному из встречавших её людей не приходило в голову, что у неё есть ещё один орган – тот, которого в таком виде, может быть, ни у кого больше нет, не было и не будет – воображение.

Я называю воображение органом, потому что для меня, как для того, кому чужда физиология живых существ, оно является не менее важной составляющей человека, особенно Али. Она жила чувствами, которые сама придумывала, но жила ими до тех пор, пока ей не становилось с ними тесно. Тогда она придумывала, что она слишком хороша и достойна гораздо большего, что она сильная и независимая – и это становилось её новой маской. Может быть, её настоящие чувства и мысли всё это время не покидали её, но были зарыты так глубоко в её натуре, что она сама о них не знала… да, впрочем, и не хотела бы знать. Всю жизнь Аля была против масок, она всегда пыталась показывать себя настоящей и видеть настоящими других, но в двадцать лет, а, может, и раньше, ей это уже не удавалось. Правда, потом я слышал от её друзей, что маски эти касались лишь романтики. С друзьями и коллегами она по-прежнему оставалась искренней, и на любые темы с ней можно было заговорить, точно зная, что она ответит по сердцу и разуму.


Аля уехала, взяв у меня адрес (тот, который я писал ей перед отъездом, она потеряла) и пообещав написать в скором времени. Я и не надеялся, что она действительно напишет скоро – это было не в наших традициях – но я не думал, что адрес мой скоро сменится. Письма от Али я так и не получил.
Прошло ещё несколько лет, прежде чем я снова услышал её имя. Услышал я его в телефонной трубке – звонил Родион. Я сразу понял, что должно было произойти что-то невероятно плохое, да и вообще невероятное, чтобы кто-то – тем более он – специально позвонил мне, чтобы сообщить об этом. Он сказал, что Аля погибла, попав под машину.
На следующий день я прилетел в тот самый город-курорт, где мы в последний раз виделись, и лишь тогда узнал, что она жила там с тех пор, как окончила школу, и до самой смерти. Я долго не мог понять, почему я застал её там именно тогда, когда у неё совсем не было времени, почему жизнь так несправедлива и всё такое, но то, что я узнал вместе с этим и то, что произошло после, избавило меня от этих размышлений.

Родион увидел в моих глазах другой вопрос, касавшийся его: что он делал в том городе и почему именно он позвонил мне. Он рассказал, что буквально через год или два после нашей встречи с Алей на вокзале он приехал к ней из соседнего города и каким-то загадочным образом добился того, что она его к себе подпустила. То, что они снова сошлись, не было уже ни для кого удивительным, потому что выбор Али подчас выпадал на абсолютно неожиданных людей, и Родион не был пределом безумия. Странным было то, что она вообще смогла ему доверять после того, как он когда-то с ней поступил. Однако, случилось то, что случилось. Близкие Али говорили, что у неё с Родионом были невероятно гладкие и красивые отношения, и каждый считал своей обязанностью отметить, что длились они порядка шести лет. Все привыкли, что Аля встречалась с кем-то на протяжение нескольких месяцев и потом ещё как минимум на столько же забывала об отношениях вообще, а тут вдруг шесть лет бесконфликтной жизни с человеком, который не раз её предавал…

Прошло около двух недель, в которые я вместе с Родионом и остальными близкими друзьями и родственниками Али решал некоторые имущественные и прочие вопросы. Я жил с Родионом и ждал, когда он вернётся домой из магазина, в который он внезапно сорвался несколько часов назад. Это ожидание утомляло и беспокоило меня, но звонить я не решался. Однако, делать этого мне и не пришлось. Мне позвонили с его телефона. Мужской голос на том конце провода точно не был похож на голос Родиона; он представился каким-то майором полиции и сообщил, что Родион спрыгнул с главной городской высотки и, естественно, разбился. В руке, которая была одной из немногих почти не повреждённых частей его тела, он держал записку, содержание которой составляло одно предложение: «Я так ни разу и не сказал ей, что я её любил».