Преступление страсти Часть 1

    После пива на Леху накатывали приступы человеколюбия и если ему в это время не мешали следовать золотому правилу "Не делать сегодня то, что можно перенести на завтра", можно было быть уверенным - вокруг все будет спокойно. Ни на какие эксцессы в этом состоянии он не поддавался.               
    Но сегодня было не так. Родной батя по кличке "Дурак" растолкал его, срубившегося после обеда в обнимку с любимым журналом "Человек и закон", и стал доставать с ремонтом бредня, который был порван по пьяной рыбалке с закадычным другом Андрюхой и который один фиг сегодня тебе не нужен!..
    Как не лягался сонный Леха, но Дурак нынче ещё не похмелялся и, подверженный тряске, тряс и сына, и таки растолкал. Кровинушка хотел двинуть бате в рыло, но это, во-первых, противоречило гуманистическому настрою, во-вторых - дня на три придется валить из дому, пока Дурак не набегается со своим двуствольным пугачом двенадцатого калибра и не наорется "Убью, собаку!". Они ограничились неоднократным посыланием к матери, известно какой, и в процессе этих препирательств Леха встал и свинтил от греха подальше к Андрюхе.
    У его друга была достопримечательность - кобыла Машка - будучи жеребенком, она досталась отцу-покойнику после раздела имущества их последнего в районе колхоза имени начдива Чапаева. В довесок к жеребенку шла двуколка. Все это, в свою очередь, перешло по наследству к сыну. Андрюха холил и лелеял пегую с белой звездочкой на лбу шестилетку, как его бывшая жена, выгнанная пинком под зад за гульбу, свое ленивое упитанное тело. Вот и сейчас Леха застал друга с ведром и щеткой, шоркающим любимицу.
- Че? - сказала Андрюха, не переставая заниматься кобылой.
- С Дураком поцапался, - ответил друг, усевшись на чурку и облокотившись спиной о стену сарая.
    - Да починим мы этот бредень!.. Завтра.., - Андрюха тоже придерживался золотого правила лежебоки, но не по душевной склонности, как Леха, а из-за избыточного веса.
- Ага, - лениво согласился Леха, у которого под крышей еще погуливали пивные пары.
- На фиг нужно, да? Сёдни пятница, а мы будем выежываться с ним!
- Ну... Он че-то на взводе сёдни. Не похмелился, козел. Чуть по таблу у меня не схлопотал. Еле сдержался, мня!
 Андрюха, отдавшись чистке, молчал минуты три.
- Че седни делать будем? - наконец разомкнул он рот.
- Нажраться бы! - возмечтал кореш.
- А у тебя бабки е?
- Полный голяк!
- Такая же фигня!
    Покончив с кобыльим туалетом, Андрюха похлопал животное по крупу, вылил ведро за забор и присел рядом с Лехой на другой чурбак.
- Один вариант е, - сказал он, закуривая, - на зерноскладе доска есть хитрая, в стене со стороны Панькиной пади - мне Дуркины сказали - они уже так коммуниздили... И к бабке Насте. Мешок зерна - две литры самогонки.   
- Не подловиться бы, мня...
- Ну, на фиг!.. Там все четко! - возразил друг. - Тихоныч вечно в сторожке балду парит. А до склада – идти и идти!.. И провод телефонный тайфуном сорвало...
- А че! - заводится Леха, - Давай! Фигли делать!... Стемнеет!..
- Кой фиг стемнеет!.. Щас!..
    Желудок у Лехи - тончайший индикатор опасности. – Ладно, сейчас так сейчас... Только на дальняк схожу...

    …Все прошло как по нотам. И не тёмной ночью, а в три часа дня. Машку, запряженную в двуколку с хорошо промазанными солидолом осями, оставили в рощице неподалеку от склада.
    К задней стене склада подступал густой кустарник - идеальное место для кормящихся на халяву.
    Доску Андрюха нашел почти сразу. Он пролез внутрь и минут через пять, показавшихся бздевшему Лехе целой вечностью, кряхтя и пыхтя, просунул наружу грязный и тяжелый мешок.
    Через полчаса они были у северной окраины бывшего колхоза имени Чапаева, там, где в падь спускались зады сельских огородов и среди них - лидера местного самогоноварения бабки Насти.
   Злоумышленники восседали на краденом мешке, полупросунутом под сиденье и присыпанном сеном и юркий маленький живчик Леха напирал на грузного Андрюху. - Давай, коли ее на три!
- Да не подпишется она! - отбивался кореш. - У нее такса четкая! Хватит нам и двух до усрачки!
- Завтра догнаться! - не унимался друг,
- Да отвали, не подпишется говорю!..

    …На зеленом поле паслись: семь коз под предводительством почтенного козла Гришки, три стельные коровы - все бывшие любовницы пасшегося тут же быка Борьки, и две молодухи-нетели, одну из которых – Зорьку, пеструху с белой головой - Борька домогался с самого утра и которая на все его приставания поворачивалась боком и, мыча и клоня голову долу, норовила боднуть. Легкой победы никак не получалось и в глазах у Борьки засветились крохотные искорки ярости.
    Он презрительно отвернулся после очередного безуспешного подхода к строптивой и обрезанным рогом ковырнул землю: гордость чистопородного симментала была уязвлена какой-то безродной пеструхой, чье потомство он был приставлен аристократизировать.
    Пришедшая на обеденную дойку железнозубая и химковолокнистая Мария Ивановна застала Борьку у самого леса точащим свои обрубки о березу. Доярка, под звон молочных струй о подойник, выглядывала из-под коровьего брюха и дивилась на ни разу за три года не виданную такую бычью придурь.
    К шести часам вечера Борька совсем забыл о своих благородных швейцарских кровях. Он стоял на том же месте у березы и как дикий тур рыл рогом землю и мычал поминутно, налитыми глазами пепеля сбившихся в кучу коров, не смевших вслед за козлом Гришкой и его гаремом оттянуться подальше. Не хватало последней капли. Или - искры.
    И она не преминула явится в образе Марии Ивановны с бичем в руке и в своем обыденном состоянии агрессивного запала на неправильности протекавшей вокруг жизни. Только что объектом ее гневливого внимания стал козел Гришка какого-то лешего раньше времени и самовольно ушедший с пастбища. Встретив козла и его команду у самой изгороди хуторской, она замахнулась бичом, но козел отбежал на безопасное расстояние, разогнался и так боднул изгородь, что зашатался весь пролет. Намекал, скотина, что и он не без характера!
- Ну, погоди ж ты у меня! Вот я вернусь, козел вонючий! - ругнулась хозяйка и, погрозив наглецу бичом, пошла к дальнему краю пастбища, где у самого леса пестрели коровы и чего-то мычал этот барин Борька.
    Мария Ивановна, отягченная большим телом, которое придавало ей излишнюю уверенность, и не отягченная тонкостью чувств, в раздражении вообще ничего не понимала вокруг. Мычащий и роющий землю производитель был всего лишь неправильно ведущее себя домашнее животное. Его следовало приструнить и поставить на место, чтоб другим неповадно было. Но в самоослеплении хозяйки, которой все в доме подчинялось и все бегало на цырлах, она явно переоценила свою власть над животным,
    На щелк бича и грозный окрик. - Я тебе щас, скотина безрогая! - Борька боднул землю, взбрыкнул задними ногами и кинулся на железнозубку, самонадеянно манипулировавшей бичом в пяти метрах от него. Хотя Мария Ивановна успела развернуться и даже отскочить в сторону, но восхитительное чувство полета испытать ей все же пришлось. Борька, на крутом завороте, поймал жирные ляжки хозяйки на лоб с мелкими обрубками и не то что ударил, а скорее пронес и бросил стодвадцатикилограммовую тушу на объеденную луговую травку.
    Мария Ивановна охнула, «прилужившись», и только потом испугалась, а Борька, описав замысловатую кривую ликования вокруг разбегавшихся коров, задрал хвост и помчался в сторону проселка, оставив разочарованно пукавшую хозяйку в состоянии тяжелого предплача, чего с ней не случалось последние лет двадцать восемь с небольшим, с той самой, памятной этим событием, первой брачной ночи.
    Итак: Мария Ивановна, вдруг низвергнутая с пьедестала хозяйки, вопила басом-плачем, а Борька, миновав хутор, топотал галопом по проселку с единственным яростным желанием поддеть на свои жалкие рога хоть кого.