Глоток свободы

Я смотрю на почерневший от времени кофейник на плите, на серые стены, покрытые тёмными разводами непонятного происхождения, на холодильник, который уже практически опустел, на свою бледную руку. Больше всего мне бы хотелось сказать, что к этому жизнь меня не готовила. Но это было бы самым мерзким из возможных вариантов самообмана.

Когда я родилась, мир уже поделился на две части: на тех, кто принял решение и тех, кто его отверг. Последние уходили за черту города, образовывали поселения и творили там такие вещи, о которых не пишут в книгах. Я практически ничего не знаю о них, кроме того, что их называют Бессмертными - слишком нелепая ирония, если учитывать тот факт, что мало кто из них доживает до тридцати шести лет, потому что в тридцать пять на них начинается Охота. В новом мире очень странные понятия о развлечениях.

Говорят, раньше у людей было сильно больше городов и сильно меньше свободы. Сегодня городом называют то, где живу я и такие как я - те, кто приняли решение. Вернее, это не совсем правда - я знаю ответ, но мне ещё не задали Вопроса. В прошлом году мне исполнилось двадцать лет. Мама говорила, что обычно как раз в этом возрасте они приходят с Вопросом. Но ко мне никто не пришёл, хотя я на самом деле ждала их. У меня с девяти лет есть готовый ответ. Тех, у кого его нет, либо принуждают назвать любое число и подписать договор, либо просто вышвыривают за черту города, к Бессмертным, а дальше они или выживают и адаптируются, или  становяться очередной кровавой игрушкой для этих одичавших неограниченных психов.

Когда я говорю о том, что мир поделился на два лагеря, я имею ввиду принятие нового закона. Дело в том, что незадолго до моего рождения, сильные мира сего легализовали лицензии на убийство. Разумеется, это не значит, что каждый волен убивать всех вокруг и ему ничего за это не будет. Всякий, кто подписывает документ о согласии с данным законом, заранее называет своё число. Именно такое колличество людей он имеет права лишить жизнь, если, конечно, его не убьют раньше.

Вопрошающие обычно приходят к тем, кому уже исполнилось двадцать лет, но это совершенно не означает, что до этого времени твоя жизнь неприкосновенна. Тот факт, что ты ещё не назвал число, означает лишь то, что ты сам пока не можешь никого отправить к праотцам, но никоим образом не страхует тебя самого от сия увлекательного путешествия. "Кто же станет убивать беззащитного?" и прочие глупости старого мира отмерли, как придавленная камнем конечность, которую никто не собирался освобождать.

Такие понятия как любовь и дружба опошлились донельзя, и практически перестали существовать. Думаю, спустя ещё пару десятилетий никто уже не рискнёт привязываться к кому бы то ни было, потому что исход любой из привязанностей очевиден. Даже сейчас семьи остались у немногих жителей города. У меня только мать, у моей соседки - вообще никого, про остальных я стараюсь не думать. Каждый чёртов день сотни людей теряют своих возвращающихся с работы родителей, вышедших в магазин детей или близких друзей, оказавшихся не в том месте в максимально неподходящее для этого время.

Например, мой отец принял решение, что убьёт за жизнь не больше семи человек, но убил только троих. Вора, который пытался обворовать беззащитную женщину, с числом ноль на руке, какое-то пьяное, невоспитанное быдло, напавшее на меня с ножом по дороге из школы и кого-то из своих сослуживцев, в перестрелке с Бессмертными, случайно. В этой же перестрелке погиб и он сам. Не знаю, сколько бессмертных он положил прежде, чем его отправили на тот свет, но, думаю, много. Всё-таки хорошо, что они не считаются за людей. Хотя какая теперь разница, если отец всё равно мёртв.

Моя мать назвала число ноль, потому что думала, что ей никогда не придется убивать. Что люди не озвереют настолько, что придётся принимать столько жёсткие меры. Только сейчас, отправляя меня на вылазки, чтобы заработать денег или достать еды, мама  осознает, насколько она ошибалась. Сама она не может выйти из дома, обуреваемая паническим страхом. Единственная её надежда - я, и она это знает. Но это не значит, что она не готова внезапно меня потерять. Думаю, у неё уже есть отличный вариант самоубийства на такой случай. Я никогда об этом не спрашивала, но точно уверена, что примерно так и обстоят дела. Я слишком хорошо знаю свою мать, чтобы подумать, что она рискнёт бороться. Нет, нет и нет - она опустит руки и будет по своему права. Я же не могу позволить себе такой роскоши, поэтому должна сражаться.

После смерти отца, я каждый день задавалась вопросом, какое число я назову. Ведь можно выбрать любое, можно вообще не убивать наших, только Бессмертных - на них закон не распространяется. Но после я вспомнила все те случаи, когда на меня пытались напасть, и моя позиция изменилась. Я знала, что максимальное количество - пятьдесят человек, и не сомневалась ни секунды, что ровно столько я и назову. Это, в первую очередь, ради собственной безопасности. Единственное, что всегда смущало меня в этой концепции: что, если желающих меня убить окажется больше пятидесяти? Смогу ли я защитить себя каким-то иным способом? Или просто убегу за черту города, когда моё количество жертв закончится, и героически умру в перестрелке с Бессмертными? О, в таком случае я буду сражаться до последнего, и заберу с собой столько этих тварей, сколько смогу. А может, про меня просто забыли и мне не придётся подписывать договор?

Сегодня у меня день рождения - двадцать один год. Мама сидит в соседней комнате и вышивает на всей моей одежде число пятьдесят, потому что я попросила её сделать это в качестве подарка. Я смотрю на кофейник, из которого медленно стекает кофейная гуща. Вот поток ускоряется, гуща подползает к огню - вспышка - и остатки уже сухого, опалённого пламенем кофе падают на плиту. Всё ради этого момента, после этого можно выключать плиту, которая всё равно не станет грязнее от подобных фокусов.

Я медленно наливаю кофе в чашку, всем своим существом ощущая, что сегодня произойдёт что-то очень важное.

Раздаётся стук в дверь, и я, спотыкаясь, бегу открывать.

- Здравствуйте, подпишите, пожалуйста, договор и укажите число.

Калиграфически вывожу число пятьдесят, которое точно так же писала в своём сознании каждый день своей жизни, ставлю размашистую подпись. Закрываю дверь, возвращаюсь на кухню, хватаю трясущимися руками чашку кофе, делаю глоток. Глоток свободы и защищённости, которая навсегда со мной.