Парикмахерская

 Парикмахерская

Парикмахерша - высокая, взбитая прическа цвета сладкой ваты, гордый классический профиль...     Я хотел было уже  назад, но было  поздно...
-- Как стричь?
Я сел пригвожденный к креслу ее голосом.
-- Да   как-то так, так как-то, вам виднее…
-- Вам видне-е, повторила она и, почему-то обиделась, решительно развернув меня к зеркалу. Рядом щелкала ножницами над приговоренным к стрижке мальчиком,  другая, низенькая, полная в широченных шальварах. Обе они  были, кажется, в соре и не смотрели друг на друга.
Закутанный в зефирную накидку прихваченную скотчем я  посмотрел на свою руку и не увидел ее, хотя ощущал   совершенно ясно как она стискивает подлокотник.  Зажужжало над правым ухом,  жужжание было приятно щекочущим,кружило вокруг, убаюкивало.   
В зеркале я видел как она удалялась странно глядя на меня скривив уголок рта, по мере того как она удалялась, жужжание все больше переходило в шорох.
 Далекий шорох звезд рождал пространства, они восходили опадали сияющими куполами и снова росли, огромные небы, много небес, неисчислимые, несчетные сгустки не сложились еще ни в какие созвездия и галактики,   водовороты и стремления, никакие фигуры не завладели этими обширными видениями  и небо расцветало передо мной как огромная тысячелепестковая голубая хризантема, как многочешуйчатая радужная фантасмагория, солнце, луна, звезды  проплывали передо мной, устроив небесный парад, полосы, тени, облака и светы...
Сверху я  видел  дом с черной крышей, вспухающий   простынями двор, ворота увитые диким виноградом,  заросли дикого бурьяна и чертополоха, высокая раскидистая шелковица, под ней  пустая детская кроватка поставленная там неизвестно кем, во дворе суета, женщины бегают из тени в тень умножаясь движением, нося перед собой, сквозь оконное стекло видна ,  глиняная детская свистелка в виде птички, меня еще нет, я еще не родился. Чем ближе я приближаюсь тем более мутной становится картинка, словно в воду влили крахмальный клейстер, все более вязким становится воздух и сам я обрастаю чем-то липким, неотчетливая печаль,  и томление - ничего я не уберег, не захватил хотя бы частичку тех огромных, ошеломительных, непомерных мгновений, мне   никогда не вырваться из этой липкости, мне уже не дышать неземным воздухом беспредельных пространств, мне вечно тосковать по   трепету и сверхцветью небес.
--Эй, просыпаться пора, с вас 60.