Мечта дилетанта

Надя Уткина любила сказки о принцессах, сама мечтала быть волшебно красивой, такой, чтобы все смотрели на неё, восхищались,  чтобы на ней были красивые наряды, а вокруг – цветы, цветы, цветы… Но в детском саду, где она желала играть Снегурочку или, на крайний случай, Снежинку либо Лисичку, ей давали роли Снеговика, попросту, Снежной бабы, Медведицы или мамы-Зайчихи. Надя была большая и толстенькая, с носатым и длинным лицом, с маленькими глазками и рыжими волосами. Веснушки пятнами лепились на коже, даже на пальцах, длинные ресницы были почти белыми, а бровей не было вовсе. Надя видела, что взрослые смотрят на неё с жалостью, а дети с брезгливостью. Красивая черноглазая Таня сказала ей прямо: «Какая ты, Надька, противная! Смотреть на тебя не хочется». Надя убежала в раздевалку и тихо плакала за шкафчиком, пока не позвали на обед.
И вот Надя идёт в школу, в первый класс. Она теперь не толстушка, просто крепкая и сильная. На ней красивый белый фартук, весь кружевной, в тонкой косичке огромный прозрачный бант, сверкающий блёстками, пышный букет из разных, но очень подходящих друг другу цветов, шуршит в руке яркой, праздничной упаковкой. Даже туфельки у Нади блестящие, лакированные. Девочка чувствует себя настоящей принцессой, тем более что учительница, очень добрая и красивая молодая тётя, сказала, поздоровавшись, что дети все такие красивые! Все, значит, и Надя.
В классе Надю посадили на предпоследнюю парту, по росту. Она не обижалась, понимала, что, если сядет впереди, из-за неё  не будет видно другим. Алла Витальевна объяснила это с улыбкой и погладила Надю по голове. Самое первое, о чём сказала учительница, это об уважении ко всем и ко всему: к ученикам в своём и в других классах, к  учителям, всем работникам и гостям школы, к себе. Их уже научили поднимать руку, задавая вопрос, и Алик Игнаткин сразу спросил:
— Как это, уважать себя? Отнимать у других? Толкаться?
— Вот то, о чём ты сказал, и есть неуважение к себе. Про такого человека что скажут?
— Что он нахал или невоспитанный.
— Верно. А таких уважают?
— Не-е-ет! – дружно пропел ученический хор.
— Правильно, не уважают нисколько. Надо поступать так, чтобы тебя уважали другие, тогда ты докажешь, что умеешь уважать себя.
Так в классе и повелось, дети не злились, не дрались и даже не обзывались. Наде поэтому в школе  понравилось больше, чем в саду. Она пела в хоре, выразительно читала стихи на утренниках, участвовала в сценках, где чаще всего играла роль учительницы, что ей очень нравилось.
Мама привела Надю во Дворец детского творчества, чтобы записать в какой-нибудь кружок. Надя увидела много фотографий, прошлась по кабинетам и залам и выбрала балет. На просмотре учительница балета с большим сомнением оглядела Надю: крупная, коренастая девочка, с некрасивым лицом подкупала тем, что имела длинные, стройные ноги.
— Подними-ка ногу, как можно выше.
Надя, держась за поручень станка, свободно вскинула ногу выше головы.
—  Ого! Растяжка отличная. Ладно, занимайся, Надежда.
В школьном хоре Уткина стояла всегда в последнем ряду, в балете тоже. А мечтала Надя о сольном танце, о пении соло на сцене, чтобы все на неё смотрели, чтобы была белая пачка или самое нарядное платье.
Вера Ивановна, преподаватель балета, разрешила Наде репетировать сольный танец вместе с их кружковой примой Тасей Смолиной. Это была награда Наде за то, что она согласилась играть роль мальчика-принца и таскать по сцене хрупкую партнёршу. Всё-таки это было соло. Костюм принца был красивый, Наде накрасили брови с ресницами, и она очень стала похожа на одного известного киноартиста, игравшего роль Дуремара в фильме про Буратино. Конечно, Надя об этом не знала, Вера Ивановна тихонько отсмеялись с аккомпаниаторшей в уголке.
Надя танцевала Лебедя не хуже Таси, эмоциональнее, как отметила учительница, но на сцену Дворца  её не выпускали. Зато в школе на концерте она смогла исполнить свой танец, её хвалили, хотя места на эстраде было мало, и пол сильно пружинил, а пуанты стучали так, что заглушали пианино.
Надя любила школу. Вскоре там заработал филиал городской музыкальной школы, и Надя стала учиться игре на фортепиано. Она верила, что хорошей пианистке всегда найдётся место на сцене, что неважно, красивая она или не слишком, но наряд у неё должен быть шикарным, сценическим, а сцена и была всей целью её жизни. 
Пианистки из Нади не получилось, несмотря на всё её усердие. Учительница сожалела, что Надя занялась музыкой поздно, в шестом классе, техника у неё была слабая.
К окончанию школы Надя Уткина пришла без определённой жизненной цели. Куда пойти учиться? Кем быть, если мечтаешь о том, что неосуществимо? Музыка – на среднем уровне, для сольного пения голос не сильный, не выразительный, танцам мешает внешняя форма… Директор школы на вечере за столом сказал Наде Уткиной, что она разносторонне одарена, к сожалению, стороны эти равные, а выдающейся нет. «Это хорошее дилетантство. Оно способно украсить жизнь, но не может дать профессию. Счастья тебе, милая дилетантка!»
 Надя поступила в культурно-просветительное училище на дирижёрско-хоровое отделение. Сказать по правде, ей было скучно. Она видела увлечённых по-настоящему студентов, их соревновательность друг с другом, борьбу за первенство в глазах педагогов. Но, учась усердно, Надежда никак не могла заставить себя вдохновиться, делала всё равнодушно. Примиряло с будущей профессией одно: дирижёр выходит на сцену в красивом наряде и является центром внимания публики. Она не любила общие номера, хотелось быть центром, звездой.
Надя вернулась в свою школу. Она вела уроки пения, занятия хора. Школьный хор занимал в смотрах детских коллективов неплохие места, Надю хвалил директор, выписывал ей премии, чем можно было порадовать свою семью. Родители, у которых она была единственным ребёнком, поддерживали её материально – жили все вместе, потому что Надя так и не вышла замуж. За время учёбы ни один парень не проявил к ней интереса, а ей нравились только самые красивые ребята. Потом было два жениха: разведённый коллега её отца – строитель, старше Нади на девять лет и позже молодой, но очень упитанный продавец мяса на рынке. Всё совсем не то! Тогда зачем?
И вот жизнь, такая ровно текущая, вдруг рубанула какие-то направляющие вожжи, сорвалась и понеслась в неведомое. Умерла Надина мама. Заболела, положили на операцию, а со стола она не встала. Папа загоревал, затосковал, Надя места себе не находила от нескончаемой душевной боли. И Надя, и её отец были людьми, приспособленными к быту, умели и убрать, и постирать, и приготовить, что, конечно, хорошо. Но неприспособленным людям, когда им приходится туго без утраченного близкого человека, надо думать о бытовых делах, заниматься простыми, однако непривычными делами, невольно занимать себя. А для Нади и её отца просто образовалось пустое, глубокое, как бездна, духовное пространство, потому что всё шло, как обычно, а мамы не было. Они старались не говорить о ней, но, встречаясь взглядами, сливали две бездны в одну, понимая, каково друг другу. Надя вдруг осознала, что она не только взрослая, но стареющая женщина, что одиночество подстерегает её, ещё прячась за папину спину, но худенький, опустошённый горем папа становился на глазах всё суше, слабее, хлипче… Какая уж тут защита и опора? Наде порой становилось страшно жить.
В школе появился священник отец Дмитрий. Он вёл факультатив «Основы христианского образования», а Наде директор предложил два часа в неделю заниматься с группой детей духовной музыкой. Надя ожила. Новое дело наполняло её трепетным вдохновением, детки пришли в группу из третьих-пятых классов чудесные, все поющие и из семей верующих. Она разделила всех детей на две группы – старшую и младшую и дополнительно, бесплатно занималась ещё и индивидуально. Одна девчушка её, да и всех, просто очаровала: Даша Сонина, третьеклассница, тоненькая, с точёными мелкими чертами лица и толстой русой косичкой. Девочка была тихая, скромная, но когда запела, голосок её зазвенел, словно внутри таился жаворонок. «Дар Божий! Истинный талант!» – пело в Надиной душе. Она занималась с Дашей больше всего, хотя получалось у той всё сразу, без усилий, а подтягивать нужно было других. Но Надя чувствовала, что девочка тянется к ней, любит её и эти занятия. Однажды Даша пришла на занятия бледная, усталая, с каким-то угасшим  взглядом.
— Что случилось, Дашенька? Ты не больна?
— Нет, Надежда Фёдоровна. Сегодня ночью бабушке было очень плохо, «скорую» пришлось вызвать.
— И что? Как бабушка?
— Был сердечный приступ. Это уже не раз случалось, у бабушки аритмия.  Но обошлось.
Надя смотрела в Дашино личико и боялась сказать что-то лишнее, просто обняла девочку, а та прильнула к ней, обвила руками её талию, молча стояла с минуту, потом тяжело вздохнула и опустила руки.
Надина вокальная группа поразила всех на праздновании Рождества. Надя стояла с детьми на сцене и впервые в жизни чувствовала себя звездой, но не единственной на небосклоне, а самой крупной в ярком созвездии. Однако в продолжение аплодисментов она впереди себя поставила Дашу, положила руки на её плечики.
В марте у Даши умерла бабушка. Надя её хорошо знала: она всегда приходила на все выступления, высказывала Наде своё восхищение и благодарность, говорила, как Даша любит свою наставницу. Оказалось, у Даши никого не осталось: её мама умерла родами, готовясь стать матерью-одиночкой. Надя, увидев отчаянное горе ученицы, взяла её к себе, старалась отвлечь от горестных мыслей.  Девочку готовились отправить в детский дом, но Надежда Фёдоровна, поговорила с Дашей, выслушала её сомнения, желания и, избегавшись по разным инстанциям, оформила документы, чтобы стать Даше приёмной матерью.
Словно сад зацвёл в жизни Уткиных: дедушка, подобно старому дереву, наполнился весенними силами, душа его раскрыла благоухающие цветы любви, Надя вся засветилась, ощутила прилив необыкновенной, радостной энергии. Она все силы и время отдавала дочке. А по ночам мечтала, что её маленькая принцесса выйдет на огромную, залитую светом сцену и запоёт, даря миру свой талант и мамину нерастраченную силу любви к искусству, к людям, к божественно волшебному миру прекрасного.