Над кручей Глава 32

32
(Февраль – июнь 1919 года)


Вкус к войне Яков потерял совсем. Как оглушённый, садился по команде на коня, скакал вместе со всеми по заснеженной степи, вечером возвращался в ненавистную Лагань, выпивал кружку разведённого спирта, падал спать. Былой охотничий азарт, с каким прежде выезжал навстречу врагу, пропал. Беспросветная тоска мутила очи, сдавливала горло. Как ни тряси башкой, не отогнать одно и то же видение: два креста над могильными холмиками. И куда ни скачи – братьев не найдёшь, нет их больше под этим низким серым небом, в этой огромной степи. В земле они, в земле. А он, непонятно зачем, таскается по белу свету.
Да и служба стала скучнее некуда, с души воротит. В Лагани заправляют наехавшие из Астрахани комиссары, всех отступающих берут в крутой оборот. Здесь у них что-то вроде сортировочного этапного пункта, распределяют кого куда. Никифора Савлука признали гожим командиром, как-никак привёл отряд в порядке. Назначили его отсеивать кавалеристов и оставлять при себе, формировать конный полк. Пехоту отправляют в Промысловое и Яндыки, больных и раненых – в Астрахань.
А служба такая. Каждое утро мелкими разъездами выдвигаться глубоко в степь, наподобие редкой сети, перехватывать уходящие с Терека войска. Ползёт их видимо-невидимо, да только большинство из них – одно название что войско. Редко кто идёт крепко сколоченной частью с орудиями и пулемётами, усталые, конечно, зато здоровые. Прочие просто беженцы, волокутся на телегах и пешком, часто без оружия, чуть не половина тифозные, мрут с голоду, замерзают. Потому каждый разъезд берёт с собой пару вьючных лошадей с вяленой рыбой и спиртом, отхаживать бедолаг. Почти до середины февраля тянулись эти ошмётки разбитой 11-й армии. Даже бывалый вояка Мишка Сменов признался, что сердце у него разрывается.
Севернее, ставропольским почтовым трактом, отходили через Элисту и Яшкуль таманцы. Никифор сказал, что тиф выкосил у них ещё больше народу, чем померло от холода и голода у отступающих с Терека. Мол, в ноябре армия насчитывала сто двадцать пять тысяч бойцов, а через этапные пункты в Лагани, Яндыках и Элисте прошло всего тридцать пять тысяч, из них третья часть больных. Кончилась армия. И рассказал, как доигрался Ванька Кочубей. В Астрахани его хотели арестовать за художества в Святом Кресте, но он не дался и с частью своей бригады двинул степями в Царицын. По дороге свалился от тифа, в калмыцком хотоне беспамятный попался белым и теперь ничего, кроме виселицы, ему не светит.
– Головой надо думать, прежде чем шашкой махать, – назидательно прибавил Никифор.
Полк Савлука размещался в бараках сезонных рабочих, что приезжают на рыбный промысел, и пополнялся день ото дня, скоро стало негде ногой ступить. Два эскадрона во главе с Никифором отправили в Яндыки. Эскадрон Мишки Сменова, куда сбились почти все уцелевшие рубежанцы, придержали в Лагани, приставив для поддержки боевого духа и революционной дисциплины комиссара Артёма Гречку. Заставь дурака богу молиться – Артём все уши прожужжал своими бодрыми песнями. Надоел хуже горькой редьки.
 Про белых ни слуху, ни духу. Разъезды уходили на тридцать вёрст к западу и никого не обнаруживали. Похоже, белым не улыбалось мёрзнуть в Чёрных Землях, ждали весны.
В свободное от службы время Яков облазил весь паршивый посёлок, состоящий из деревянных и глинобитных лачуг, в поисках питейного заведения. Нашлось аж несколько, но торговал лишь один зачуханный кабак. Если б не нахлынувшие войска, в Лагани постоянно обреталось всего несколько сот душ русских и калмыков. С весны до осени население увеличивалось в несколько раз. Астраханский чихирь, к несказанному облегчению Якова, в кабаке имелся. Спирт Яков не любил, сушит глотку и разбирает быстро, то ли дело сладкое винцо. Он и дома предпочитал пить бражку, приятное питьё и хмель лёгкий. Кабатчик-армянин нацедил на пробу стакан, по одобрительному знаку наполнил манерку, которую Яков носил на ремне, позади шашки. Второй стакан можно было выпить не торопясь, можно даже присесть за столиком. Народу не протолкнуться.
Из-за дальнего столика подмигнуло женское лицо. Вот те на – Галька Тягнирядно! После похорон братьев она как сквозь землю провалилась, да и Яков про неё не вспоминал. А рядом с ней – лопни мои глаза – Васька Шкиль, её муженёк, если не отпетый, то давно сгинувший безвестно. Как уехал весной шестнадцатого рыбку половить в Каспии, так и пропал. Однако, жив, лыбится круглой ряшкой.
– Здорово, земляк! В воде не тонешь, в огне не горишь?
Васька вертится мелким бесом. Пьяненький, а брешет складно, как отрепетировал. Галина отворачивается, скрывая улыбку – нету веры муженьку.
– Первое лето не очень удачное получилось, мало заработал, подрядился на зиму тюленей бить. Простудился, заболел, на лечение всё спустил, опять на лето остался. Купец уговорил поработать в коптильне, ещё зима прошла. Только домой собрался, тут эта катавасия с войной – куда ехать? Кругом банды, грабят. А я уж капитальцу насобирал. Галя как чуяла, примчалась с попутным ветром.
Яков остановил говоруна. Язык у Васьки, что помело, не переслушаешь. В станице никто его всерьёз не принимал.
– Ладно. Мне твои истории – в одно ухо влетело, в другое вылетело. Значит, в Лагани надумали окопаться?
– Ой, Яшенька, – встряла ушлая половина, – мы же тебя хотели искать, а ты сам ясным солнышком появился. У нас до тебя разговор серьёзный. Будешь ещё вина? Вася, принеси. Закусывай балычком.
Мягко стелет забогатевшая супружница. Стакан у неё чуть початый. Баба хоть и последняя простигосподи, но себе на уме. Глазками так и ощипывает.
– Мы, Яша, надумали в Рубежную возвернуться. Купим домок, лавку откроем, заживём спокойно. Хватит кураём по степи носиться.
– А я вам что –запрещаю? Да хоть на луне селитесь! При чём я? Только дорога до станицы безопасней не стала.
– Яшенька, кому мы нужны? Домой охота. А ездить с вами мочи больше нету, страх один. Так и до Сибири докатимся.
– Никто вас не держит. Вы с Васькой – люди вольные, мирные.
– Так вот у нас к тебе просьба, Яша. Ссуди нам свою мажару с лошадками до Рубежной доехать, а? Она тебе не нужна, а мы её твоей маме передадим, как приедем. Настасье Михайловне упряжка ой как пригодится. Я вам с братьями вон сколько по дороге услужала, окажи и мне божескую милость.
Вон куда загнула, рожа бесстыжая! Так бы и плеснул недопитым вином в умильные зеньки. Нашла, чем мериться. Божий дар от яичницы не отличает. Это плут Васька ей в уши надул. Тому плюй в глаза – божья роса. Ишь, как прижук, торгаш новоявленный. Знает, что за мной не заржавеет в морду дать. С другого боку – забота о ездовых лошадях Устина давно костью в горле. С кормом плохо, Ваньку, разлюбезного братца этой стервы, не пнёшь – не пошевелится. Своего строевого коня морока обихаживать. И мамке, если, конечно, эти горе-помощники доберутся до станицы, будет с паршивой овцы шерсти клок. Хоть что-то доброе от загинувших сыновей достанется. Так, Яков Тимофеевич, покажи этим шкурам-городовикам широту казачьей души, и припугнуть не забудь.
– Считайте, что уговорили. Прямо сейчас идём до конюшни. Только зарубите на носу – вздумаете обмануть, из-под земли достану. И Ваньку не баламутьте – не свои как дезертира расстреляют, так белые повесят.
– Что ты, что ты, Яша, разве мы не понимаем, – радостно суетится Галина, небось, думает – сочтёмся на том свете угольками. Не видать тебе, глупый, своей станицы никогда. Пойдёшь вслед за братьями. Думай, думай, а я назло тебе выживу, приеду в станицу и спрошу.
Забрал из мажары только своё барахло, братнии вещи наказал передать матери. Всё равно ни черкеску Устина, ни бешмет Павла не достанет духа на себя надеть, а отдать чужим – как братьев обворовать. Везите с богом, налегке воевать легче.
С приходом весны запахло не только молодой травой, но и порохом. Прибрежья вскрылись ото льда, из Астрахани по Бахтемировскому и Лаганскому каналам под охраной миноносок буксиры притащили несколько барж с батальоном пехоты, пушками, разными припасами. Пехота начала рыть за околицей окопы, ставить колья с колючей проволокой. Разведочные разъезды уже несколько раз встречались в степи с белыми. Скоро нагрянут вражины.
Гора с горой не сходятся, человек с человеком обязательно сойдутся. Как ни перемешало отступление красные части, а нет-нет какой-нибудь старый знакомец вынырнет из мешанины защитных рубах и фуражек. Возвращаясь из разведки, где довелось обменяться выстрелами с разъездом терцев, Яков принялся задирать отдыхающих возле окопов пехотинцев.
– Эй, тарбаганы ленивые! Закапывайтесь шустрей! Белые в одном переходе, а у вас окопы по колено.
– Не пужай, казак, мы ужо пужаные, – повернул голову раздетый по пояс бородатый солдат. И оскалил зубы. – Гляди, свиделись. Не узнаёшь?
Как не узнать! Два дня лежали под Невинкой рядышком, отбивались от покровцев, а вечерами вместе бегали за душистой абрикосовой самогонкой, которую надыбали у одной тороватой тётки. Солдат был не дурак выпить, из таманского пехотного полка, хотя рассказывал, что сам он из Воронежской губернии, коренной кацап, застрял в Новороссийске после эвакуации Кавказского фронта и решил пробиваться домой с красными. И вот, вместо дома загорает в калмыцкой степи, всё такой же кряжистый, налитой, ничего его не берёт.
– Здорово, поблудная душа!
Яков спрыгнул с коня, грех проехать мимо человека, породнённого с тобой огнём и вином. Протянул манерку – за встречу, на здоровье. Хлебнули, задымили самокрутками, поговорили по душам. Как сюда попал? А ты что, с неба свалился? Дорога нам одна досталась, не к ночи будь помянута. В Астрахани не повезло с формировкой, 33-ю дивизию отправили подавлять восстание на верхнем Дону – рукой подать до дому – а он оказался в 34-й дивизии, оставленной оборонять Астрахань. В Астрахани тоже было восстание в марте месяце, белые организовали, пустячное, за пару дней ликвидировали. Разнесли восставший район судовой артиллерией, переловили удиравших. Расстреляли – жуть. Из нашего полка пять бывших офицеров тоже арестовали, не вернулись. В астраханском ЧеКа зверюга шурует, Атарбеков такой, слышал? Ну, он вашего войскового атамана Бабыча в Пятигорске лично кинжалом зарезал. Лютый, разве что кровь не пьёт.
Солдат оглянулся, заговорил тише.
– С февраля прошлого года от Новороссийска до Воронежа не могу добраться. Всё сносит куда-то вбок. Когда уже ветер попутный задует?
Чем утешишь неудачливого воронежца? Оба мы, друже, запутались, как сазаны в вентерях. Давай ещё по глотку, где наша не пропадала.
Белые атаковать Лагань не спешили. Конница ихняя покрутилась на дальних буграх, но на проволоку и окопы не пошла. Ясно – пока не подтянут пехоту и артиллерию, не полезут. В небе всё чаще появлялись аэропланы, кружили над позициями, пролетали стороной на Астрахань. Говорили, бомбят город. Вроде бы, англичане. Прилетают не то из Баку, не то из Порт-Петровска. И на острове Чечень у них промежуточная база. Морские транспорты из Астрахани перестали приходить, белый флот загнал красный в Волгу. Комиссар Артём Гречка объяснял – белые остервенились после гибели в море генерала Гришина-Алмазова. Тот плыл из Петровска в Гурьев на пароходе «Лейла» и под Фортом-Александровским был перехвачен миноносцем «Карл Либкнехт». Генерал застрелился, почту, которую он вёз от Деникина Колчаку, теперь читают в Кремле. И англичане передали всю Каспийскую флотилию белым, чтобы они владели морем. Того гляди, жди гостей оттуда. Час от часу не легче. Из-за бугров стали прилетать пристрелочные снаряды. Навалятся от моря и с суши – сомнут.
В июне – жара уже стояла адова – комиссар ошпарил новостью покруче кипятка, аж пятки зачесались. Белые взяли Царицын, сообщение по Волге перерезано. Дивизия генерала Мамонова уже переправилась на левый берег, идёт навстречу уральским казакам атамана Толстова, наступающим на Астрахань с востока. Есть угроза железнодорожной ветке Астрахань-Саратов и полного окружения. По правому берегу от Царицына к Чёрному Яру движется дивизия генерала Бабиева. Короче, надо сплотиться и дать отпор. Где-то мы эту песню слышали, и не раз. Нет, нет, это временный успех белых. В центральной России формируется несколько красных армий, скоро они погонят белых назад. Скоро – это когда? Месяц от силы.
Ладно, комиссар, не сори попусту словами. Не дураки, без тебя соображаем, что кроме как драться насмерть, нам ничего не светит. Драться будем, деваться некуда, а там куда кривая выведет. 
Настроение в эскадроне разбродное. Мишка Сменов ругается – держат на отшибе от главных сил, штыков и сабель кот наплакал, за четырьмя пушчонками и жидкой линией окопов не отсидеться. Зачем вообще оборонять эту никому не нужную дыру?  Коль призываешь сплотиться, так надо вставать единым фронтом, а не разбрасываться слабенькими отдельными гарнизонами. Ведь слопают белые и не поперхнутся. Комиссар талдычит о важной базе для последующего наступления. А у Якова была верная примета – если те из местных жителей, у кого зачесалась шея от приближения белой верёвки, пускаются в бега, жди поражения. Лагань пустела. Кочевые калмыки и прибрежные рыбаки владели сведениями о соотношении сил достоверней разведки.
И когда поутру сосредоточенно забухали пушки, стало ясно – началось. Эскадрон встал во второй линии, спрятавшись за буграми. Только от аэропланов не спрячешься, им с неба наши позиции, как на ладони. Налетели коршунами, кидают бомбы, палят из пулемётов. Сколько их? Штук пять, наверно, не до счёту, голова кружится вместе с ними. И хоть много места в степи, бежать бестолку, везде настигнут. Кто поумней, просто слез с седла и стоял, заслоняясь конским телом, будь, что будет. Бомбы и патроны когда-нибудь закончатся. Другие с перепуга скакали, куда глаза глядят. Мишка охрип, собирая рассеявшийся эскадрон. Убитых и раненых чуть, больше паники. Яков не шевельнулся, пока не улетели аэропланы. Камнем врос рядом с конём в глинистый склон. Что на него наехало, сам не понимал – жутко, конечно, а сдвинуться с места непонятная сила не даёт. В ушах стучит – стой, сукин сын, стой, не позорься. Выстоял, и зауважал себя.
Пехота, прочно сидящая в окопах, отбила меж тем первый приступ броневиков и терских пластунов. Встреченные дружным огнём, беляки поспешно отскочили за бугры, опять замолотили пушками. Неужели отмашемся?
Ага, размечтались! С воем понеслись от моря снаряды, да не чета трёхдюймовым гранатам полевых пушек. Эти чушки поднимают такую прорву земли, что перепашут окопы как плугом и тебя заодно с конём подбросят выше облака ходячего.
– Канонерки бьют, – присвистнул Мишка. – Белый флот пожаловал. Труба нам. Уносить ноги надо.
Артём пыжится – без приказа отступать нельзя.
Приказ? Вот тебе и приказ - обозный Сенька Пестов мчится на неосёдланной лошади.
– Белый десант на пристани высаживается!
На пристани – значит, в тылу. Не зря белые генералы в академиях учились. Всё у них по военной науке. А нам опять ноги в руки.
Командир пехотного батальона соглашается:
– Уходим на Промысловку, пока не окружили. Прикрывайте.
Чёрт бы вас задрал, двуногую пехтуру! Давайте, шевелите мослами. Сверкнул зубами, пробегая мимо, сбившийся с прямого курса воронежец. Дай бог тебе, сердяга, добежать до родной избы!
Ушли почти в порядке, белые не преследовали. Чего усердствовать – Лагань взяли, можно праздновать.
Хуже нет – приходить до своих битыми. Высшее начальство с командиров стружку снимает, Артём с Мишкой отгавкиваются, и однополчане изгаляются – чем это от вас припахивает? На этот раз вывезли даже убитых, но всё равно на душе погано.
Пехоту оставили в Промысловке, эскадрон отправили к полку, в Яндыки. Здесь и вправду выстроили настоящую линию обороны – сплошная колючка в три ряда, окопы полного профиля, пулемётные гнёзда, закрытые позиции артиллерии. Здесь белых накормят досыта. «Красный Верден», – гордо и непонятно сморозил комиссар. Начитался газет. Никифор объявил, что полк перебрасывают на северный участок фронта, к Чёрному Яру. Там есть где разгуляться кавалерии, а дельту Волги с частыми межозёрными дефиле, речными рукавами и лиманами надёжно прикроет пехота. Завтра выступаем на Астрахань, оттуда пароходами поплывём вверх по Волге.
По Волге так по Волге. Побачим матушку русских рек. Мотает тебя, Яков Тимофеевич, по всему югу. Ставропольцем побывал, терцем тоже, ещё калмыком и астраханцем, теперь кем? Кружной получается дорога до кубанской станицы, не хуже, чем у воронежского кацапа. Если не брешет Артём Гречка, на Рубежную выйду от севера. Это ты так маракуешь, а куда поведёт полк Никифор – не угадать. Кто ты? Рядовой боец Красной армии, таких как ты не спрашивают – куда изволите? Куда поведут, туда и пойдёшь. Ну, и байдужэ, незачем голову забивать лишними заботами. Иди лучше пошукай чихиря.
Путь до Астрахани одолели походным порядком за три дня. В сам город полк не ввели, разместили в кавалерийских казармах Астраханского войска. Выдали новое солдатское обмундирование, преобразив в драгунов, меняли изношенную конскую амуницию, сёдла. Влили сотни три мобилизованных, доведя состав полка до нормы. Конники из казаков отказались переряжаться, без бешмета, черкески и папахи становишься чужим самому себе. Яков тоже отказался. Никто не приневоливал. Получилось, что казаки резко выделялись в строю.
 А вот с дисциплиной начали туго закручивать гайки. Добавили в комсостав городских коммунистов, сменили двух старых эскадронных – Мишка Сменов и Семён Мироненко опустились во взводные – перетасовали весь полк по-новому, запретили самовольные отлучки, за выпивку сажали на гауптвахту. Никифор зачужел, возведённый в звание утверждённого сверху командира полка 12-й Красной Армии, Артём Гречка, неутомимый балабол, ещё больше занёсся и разговорился, душу вынимал занудными политзанятиями. От взводных, эскадронных, полковых учений стало не продохнуть – учебные лагеря, и только.
Якову такие перемены – как коту против шерсти, без порционного приёма чихиря солнце серым кажется, но рыбак рыбака видит издалека – каптенармус из местных служивых выдал себя свежим запашком, и насчёт поставки чихиря договорились. Деньжатам в серебряном портсигаре спасибо.
Английские аэропланы прилетали бомбить Астрахань не каждый день, но в одно и то же время – хоть часы проверяй. Вреда от них было немного – в железнодорожный мост через Болду не попали ни разу, на базе гидродивизиона в Оранжерейном смогли утопить единственную баржу, больше доставалось мирным жителям. Приятель-каптенармус жаловался, что у него погибла корова. Красная авиация, составленная из летающих лодок и разведывательных «Фарманов», была бессильна против могучих бомбардировщиков. Каждый налёт вызывал в городе переполох.
Наконец, из Москвы прислали два истребителя «Ньюпор-23» с обученными воздушному бою военлётами. Якову довелось увидеть, как они воюют. Мишка Сменов проводил на плацу взводное учение, когда со стороны Каспия показались высоко в небе четыре английских бомбардировщика. Наши истребители их поджидали и тут же пошли в лобовую атаку. Взвод, укрывшись под деревьями, затаил дыхание. Всё произошло мгновенно. Передовой истребитель ударил из пулемёта по ведущему бомбардировщику – и метко – у того запарил мотор, потом остановился винт и светло-зелёная махина, распластав крылья, пошла к земле.
– Есть! – завопил каптенармус.
Выхватил у растерявшегося Ваньки Тягнирядно поводья, вскочил в седло и помчался вслед планирующему биплану. Взвод без команды поскакал за самозваным атаманом, как упустить такую крупную дичь.
Аэроплан сел недалеко на арбузной бахче. Две чёрные фигурки выпрыгнули из кабины, посуетились и бросились бежать. Бомбардировщик вспыхнул. Подожгли, гады! Чтоб врагу не достался. Только от нас не уйдёте. Яков потянул из-за спины карабин.
– Не стрелять! – орёт Мишка. – Берём живыми!
Лестно взводному взять в плен англичан. Те недолго соревновались в беге с конниками, подняли руки, встали. Все в коже, шлемах, вылупились как бараны на новые ворота. Страшно, голубчики? Это вам не бомбы безнаказанно из облаков кидать, заморские Ильи-пророки. Теперь понюхаете русского духу!
Наскочивший первым каптенармус принялся охаживать лётчиков нагайкой.
– Это вам за корову, бандиты!
Гулко отдаются хлопки от согнутых кожаных спин, выглядывают перепуганные глаза из-под рукавов. Учи их, каптенармус, учи!
Мишка прекратил порку – пленных не бьют. Вон, комиссары едут на автомобиле, накажут за самосуд.
Дисциплина, мать её так! Скорей бы на фронт, там вольней.