Над кручей Глава 34

34
(Май – июнь 1919 года)

Шли на северо-восток под зелёный свет, останавливаясь лишь для заправки паровоза. Последней кубанской станцией была Белоглинская, дальше пошла донская земля. Простучали по мосту через Маныч, характерный стук колёс над водой оторвал друзей от шахмат. В Екатеринодаре Боря приобрёл этот чёртов ящик и, обещая невиданный рост интеллекта, втянул Александра в поистине изуверскую игру. Александр, что называется, лишь умел «ходить», продумывать дальше одного хода терпения не хватало, а великий мыслитель Боря любил затевать комбинации и раз за разом ловил партнёра в хитро расставленные ловушки, веселясь от души яростной брани друга. На угрозы выбросить проклятый ящик в окно, уверял, что Саша с каждой новой партией играет всё лучше и, щадя самолюбие партнёра, порой умышленно проигрывал. Борины уловки были шиты белыми нитками, но лучше развлекаться, чем скучать: степь за окном, что кубанская, что донская разнообразием не баловала. Теперь бронепоезд шёл по высокой насыпи над пойменной низменностью со следами недавних боёв – свежие воронки, конские трупы, разбитая вдребезги прямым попаданием пулемётная тачанка.
– Александр Иосифович говорил, что под Великокняжеской были сильные бои, – задумчиво сказал Боря.
– Слушай, так мы же брали Великокняжескую в начале второго Кубанского!
– Мы взяли, донские казаки отдали, – Боря любит щеголять афоризмами, философ. – Месяц назад конница товарища Думенко находилась в переходе от Батайска. Донцы взмолились о помощи, и вот наша доблестная Кавказская армия гонит красных к Царицыну. И, бают, вчера взяла Котельниково.
– Где ты сводок штабных набираешься?
– Видите ли, мой рассеянный друг, уши у людей устроены по-разному, каждый слышит лишь то, что ему интересно. Вчера, когда мы имели честь ужинать в Новопокровской в штабном вагоне, имея во главе стола Александра Иосифовича, вы, развесив уши, внимали пламенным речам поручика Бондарева, который расписывал прелести царицынских ресторанов, а я мотал на ус полезную фронтовую информацию, исходившую из уст командира и старшего офицера. Ларчик просто открывается.
– Задавака ты, Боря.
– А вы, мой кубанский друг, грубиян.
Александр смешал фигуры на доске.
– Всё, не желаю больше истощать мозги.
– Сдаётесь?
– Не дождёшься. Просто устал. Пойдём в кают-компанию, к живым людям, осточертели твои деревяшки.
Кроме часовых на бронеплощадках, вся команда бронепоезда комфортабельно располагалась в пассажирских вагонах «базы». Занять места согласно боевого расписания полковник Скоритовский назначил на станции Зимовники, стоять пугалами у орудий и пулемётов, передвигаясь в глубоком тылу, означает людей смешить. «Кают–компанией» назвали пульман, оборудованный под столовую. В ней господа офицеры коротали время за разговорами, газетами и домино. Карты командир запретил.
Но в Зимовниках оба состава, и боевую часть, и «базу» загнали на запасные пути, причём машинистам приказали заглушить котлы. Полковник Скоритовский собрал офицеров у себя.
– Мост через Сал взорван красными, – объявил он раздражённо. – Обещают починить не ранее, чем через две недели.
– Чего ж мы летели сломя голову? – ахнул сменщик Бори, штабс-капитан Певнев, черноусый горячий офицер. – В Екатеринодаре проводили бы время веселее, чем в этой дыре.
– Чтобы не впадать в тугу, господа, извольте уделить больше времени подчинённым, – командир обвёл офицеров язвительным взглядом. – Не сидеть до одури в кают-компании и купе, а занятия, занятия, и ещё раз занятия. За безделье, пьянство и самовольные отлучки в посёлок буду взыскивать беспощадно.
Александр с Борей возвращались в самом угнетённом настроении.
– Где две недели обещают, ожидай трёх, – уныло резюмировал опечаленный стратег. – Сегодня 12-е мая, запишите, пожалуйста, мой воинственный друг, это достопамятное число на щитке башни. Опять незапланированный отдых, спасибо большевикам! Зато сколько великолепных партий мы с вами, подающий большие надежды шахматист, успеем разыграть!
– И не подходи ко мне со своими конями и ферзями, – предостерёг Александр. – Полетишь вместе с ними в окно.
От перспективы прокисать две-три недели на запасных путях богом забытой станции можно было не на шутку озвереть. Но не так страшен чёрт, как его малюют: втянулись, привыкли к однообразно тянущимся дням. С утра, по холодку, практические занятия на бронеплощадках, после обеда, в жару, теоретическая подготовка, вечером – дозволенные увольнения в пристанционный посёлок. Он оказался не такой уж дырой, вполне оживлённое торговое село с магазинами и трактирами, с разноплемённым населением из казаков, хохлов и калмыков. Обзавелись приятными и полезными знакомствами, вроде отзывчивых красоток и пронырливых комиссионеров, доставлявших заказы прямо в купе.
На следующий по прибытию в Зимовники день соседние запасные пути занял лёгкий бронепоезд «Генерал Алексеев», за ним пришёл тяжёлый – «Единая Россия», вооружённый шестидюймовками системы Канэ. Собрался весь их 1-й бронепоездный дивизион, образовав целый военный городок, начались походы в гости, обмен визитами, станция кипела бойкой деятельностью. Если б не изнуряющая жара, вполне приличная жизнь.
За две недели пристанционные пути битком забили составы со снабжением, разобранными самолётами, платформы с танками. Время от времени товарняки уходили до Сала, там их разгружали, переправляли грузы на понтонах, а обратно привозили раненых. За Салом все перевозки производились гужевым транспортом. Начальство сильно нервничало, технические команды с бронепоездов отправили помогать ремонтной бригаде на мосту, но дело двигалось медленно. Черной молнией пролетал командующий Кавказской армией генерал Врангель – в чёрной черкеске, на чёрном автомобиле.
– Конные корпуса Покровского и Улагая уже в нескольких переходах от Царицына, – докладывал Боря, – но без нас им «красный Верден» не взять. С шашками на колючую проволоку и пулемёты бросать конницу самоубийственно. Впрочем, с барона Врангеля станется. Он в 14-м году пошёл с эскадроном конногвардейцев на немецкую батарею, в упор бьющую картечью. Половину эскадрона положил, батарею взял, получил Георгия на шею. Ни чужой, ни своей крови не жалеет.
– Остаётся благодарить бога, что ты посадил меня на бронепоезд, а не в седло, – отозвался Александр.
Но Борю уже не устраивала ни кочковатая земля, ни гладкие рельсы, где противник всегда может тебя остановить. Он с тоской глядел в небо, по которому проносились самолёты с трёхцветными кругами на крыльях.
– Вот куда нам надо было идти, – вздыхал неугомонный экспериментатор, – в авиацию. Ни взорванный мост, ни окопы с колючей проволокой для лётчиков не преграда. Возьмём Царицын, подам рапорт генералу Ткачёву с просьбой зачислить меня в авиаотряд. Кстати, он – твой земляк, кубанец, просись и ты, у тебя больше шансов.
– Ты свихнулся, Боря, – убеждённо констатировал Александр. – Завтра тебе сбрендит проситься во флот, а то и в подводники. Ты ещё на бронепоезде ни одного выстрела не сделал, а уже мечтаешь сбежать.
– Никуда я не сбегу. Просто жизнь коротка, всё хочется попробовать.
На исходе третьей недели бронепоезда, наконец, передвинулись на станцию Гашун, перед самым Салом. Тыловой распорядок был отменён, первая смена заняла посты на бронеплощадках. Но ещё несколько дней несдвигаемым ориентиром мозолил глаза шестигранный цилиндр водонапорной башни, стояли, прилипнув к рельсам. Степь вокруг молчала, фронт ушёл вперёд на добрую сотню вёрст, орудийный гул не доносится. Ну когда же?
Четвёртого июня – Александр поставил тире и вписал эту дату после двенадцатого мая на щите башни – тронулись. Боря как в воду глядел – ровно три недели. Первым пошёл бронепоезд «Генерал Алексеев», вторым –  «Вперёд за Родину». Высунувшись по пояс из командирской башенки, Александр дразнил в рупор Борю, гуляющего на своей бронеплощадке в шортах:
– Поручик Беляев, вы забыли надеть штаны! Немедленно приведите себя в уставной вид!
Больше развлечься было нечем. Голая ковыльная степь, блестят солончаки, ни жилья, ни людей. Одни кирпичные будки полустанков. На станции Семичная обогнали диковинный обоз – впряжённых в железнодорожную платформу лошадей. За отсутствием паровозов грузы до фронта доставляли способом девятнадцатого века, конкой. Попался и плетущийся навстречу по грунтовой дороге санитарный транспорт – арбы, влекомые верблюдами. Раненые, кто сидя, кто лёжа, не имели никакой защиты от всесожигающего солнца. Живьём зажариваются бедняги.
Безостановочного движения до фронта почему-то не давали. Опять по двое-трое суток торчали на захолустных станциях Котельниково, Чилеково, Абганерово. Пропускали встречные и попутные составы. Боря выходил из себя, бегал, как гончая, вынюхивая новости.
– Чёрт знает что творится! – горячился он, размахивая руками. – Не знаешь – радоваться, или волосы рвать. Горячий барон погнал-таки конницу на проволоку. Разумеется, был отбит. В кубанских станицах – а Кавказская армия на девять десятых из кубанских казаков – стало на несколько сотен вдов и сирот больше. Не мог нас подождать! Из хороших новостей – 12 июня нами взят Харьков. Наступление на север идёт быстро. Одни мы топчемся перед Царицыном, отстаём. И – тебе как патриоту Кубани известно, что в Ростове заседают делегаты Южно-Русской конференции на предмет учреждения казачьей республики из войск Дона, Кубани, Терека и Астрахани?
– Во-первых, я – не патриот самостийной Кубани, – брезгливо парировал Александр. – Я –  русский офицер, мой девиз написан на борту соседнего бронепоезда «Единая Россия». Во-вторых, давно не казак. Как у нас говорят – «Дед был казак, отец – сын казачий, а я – хвост собачий». Так что я бы эту говорильню взял и разогнал нагайками.
– Однако, подход у вас к политике, мой решительный друг, – топырил губы Боря, – чисто казачий. Добровольцы и казаки – союзники, и все вопросы должны улаживать миром и словом, а не нагайкой и штыком. К сожалению, бесшабашных голов, вроде вашей, с обеих сторон слишком много. С прискорбием сообщаю – глава кубанской делегации Рябовол застрелен в Ростове из-за угла. Убийцы скрылись. Молва упорно приписывает сей идиотский подвиг добровольческой контрразведке. Что скажете?
Александр достал папиросу.
– Что тут скажешь? Действительно, идиоты. Убеждать оппонента револьвером – добром не кончится.
– Слышу голос не юноши, но мужа. Кто у нас на бронепоезде сидит за пулемётами? Кто у тебя номерами?
– Почти сплошь казаки.
– Понравится им убийство председателя Краевой Рады? Да ещё под соусом ядовитых слухов?
– На фронте не до политики.
– Без тыла, мой недальновидный друг, фронт далеко не уйдёт.
Ох, Боря, всем ты хорош, только от твоих речей порой голова болит. Лучше слышать разговор пушек, чем речи о политике. Все беды в мире от оголтелых властолюбцев. Пока мы честно воюем, у нас за спиной делят власть тыловые крысы. Герои добывают победу для подлецов.
Что ещё неприятно поражало на всех попутных станциях – толпы пленных красноармейцев. Оборванные, зачастую босые, без всякой охраны, они сидели под стенами пакгаузов, шатались по улицам посёлков, побираясь и предлагая услуги. Станционные коменданты задействовали их на погрузке-выгрузке, но большую часть времени пленные проводили в тупом безделье. Бельмо в глазу.
У Бори и на этот счёт были готовы раздражённые комментарии.
– Перестали расстреливать пленных поголовно – слава богу. Генерал Врангель требует только комиссаров и коммунистов беспощадно уничтожать. Разрешено зачислять в строй всех изъявивших желание бороться с большевиками – разумная мера, но недостаточная. Почему не мобилизовать всех пленных, распределив их мелкими партиями по полкам и батареям? Наши ветераны быстро их обтешут, из бывших красноармейцев получатся нормальные солдаты Белой армии. Ведь они все прошли военную подготовку, обученные бойцы. За каким чёртом мариновать их без всякого проку? В Кавказской армии почти нет пехоты, 6-ю пехотную дивизию красная конница изрубила под Котельниково вместе с начальником дивизии генералом Патрикеевым. Как без пехоты брать Царицын?
– Удивляюсь, Боря, почему ты до сих пор не назначен генерал-квартирмейстером штаба армии? Без тебя генерал Деникин пропадает.
После вспышки в Рубежной, когда чуть не пристрелил саботажников, Александр странным образом остыл. В отличие от рвущегося в бой, нетерпеливо реагирующего на все проволочки и неурядицы Бори, ему не то, чтобы всё стало безразлично, но почти ничто больно не задевало. Подобно своей бронеплощадке он словно оброс непробиваемой корой фатализма. Полученные прежде раны и рубцы не давали проникать в душу новым впечатлениям. Подумаешь – стоим, подумаешь – пленных не мобилизуем, подумаешь – Боря бесится. Ничего не изменится, как ты ни переживай. Мы – пешки, нас двигают властные руки, нечего трепыхаться. К зиме будем в Москве, вот тогда можно будет начинать жизнь с чистого листа. А пока бей большевиков! Ненависть к врагам, разрушившим твою прежнюю жизнь, не угасла. Пускай будущее по-прежнему скрыто за непроглядной чёрной стеной, в настоящем ты определился, занял твёрдую позицию и выбить тебя с этой позиции способна только смерть. Жизнь научила – дальше одного дня вперёд не заглядывай, меньше будет разочарований. И назад не оглядывайся.
 Вот только с Димой как быть? Ещё на стоянке в Зимовниках настигло его письмо. Перечитал десять раз, понял, обозвал себя неблагодарной сволочью, но ответа так и не написал. Носил, носил в нагрудном кармане, не выдержал постоянного прикосновения к сердцу, сжёг.
В ночь на 16-е июня бронепоезда двинулись к Царицыну, приняв боевой порядок. Головным – «Генерал Алексеев», замыкающим – «Единая Россия». Боря торжествовал – его бронеплощадка шла сразу за двумя контрольными платформами, угол обзора и обстрела 180 градусов, он откроет огонь первым. «Базы» оставили на станции Тингута. К линии фронта подходили медленно, дожидаясь рассвета.
Высунувшись из командирской башенки, Александр видел в тридцати метрах впереди тёмный силуэт Бори на фоне сереющего неба. Тот тоже усиленно вертел во все стороны биноклем. Позиции красных открылись вправо и влево от железнодорожного полотна, обозначенные рядами колючей проволоки в пять кольев и брустверами окопов. Приказа открыть огонь не поступало. Тишина, только попыхивают паровозы. Слева, в ничтожной деревушке, вдруг заревели двигатели, из узких улочек в поле начали выползать танки. Шесть стальных махин развернулись в шеренгу и без остановок пошли на колючую проволоку, сверкая молниями пулемётных очередей. Проволочные заграждения для зубастых гусениц что гнилые нитки, сжевали и не заметили, красные горохом посыпались из окопов и пустились наутёк. Вслед за танками в прорыв двинулись стройные цепи пехоты. Александру в первый момент показалось, что видит фотографию с Западного фронта – солдаты в английском хаки, на головах тарелкообразные каски. Лишь русское «ура» вернуло к действительности – 7-я пехотная дивизия, отлично экипированная мистером Черчиллем. За пехотой потекла конница, разливаясь чёрной лавой. Позиции красных прорваны.
Бронепоезда тронулись следом, железная дорога дугою уклонялась вправо, подходя к Царицыну вдоль Волги. Там по буграм красные выстроили последнюю укреплённую линию перед городом, танки не смогли одолеть подъём, пехота залегла. Маневрируя по широкому закруглению полотна на участке в несколько вёрст, «Генерал Алексеев» и «Вперёд за Родину» без видимого успеха долго перестреливались с пушками красных, стоящими на закрытых позициях. Новохацкий после каждого выстрела вопросительно оглядывался на Александра, напрасно торчащего в башенке. Тому оставалось лишь каждый раз менять прицел, не очень веря в стрельбу по площадям. Но и наводчики красных пушкарей не успевали за манёврами бронепоездов. Их снаряды прилетали к полотну с запозданием. «Единая Россия» рассредоточил орудийные платформы поодаль, встал на опоры и вёл огонь своих могучих шестидюймовок по красной флотилии, палящей с Волги. Боря потом уверял, что один пароход был вынужден выброситься на берег, прочие вскоре ушли из-под обстрела.
Наконец последовала команда прекратить бесполезную артиллерийскую дуэль и перенести огонь на окопы красной пехоты. И дело пошло. К вечеру красных сбили с бугров, но при наступившей темноте вступать в город не решились. Все три бронепоезда дивизиона заночевали на станции Бекетовка, предместье Царицына.
– Ну, как вам, мой юный неофит, дебют на броне? – налетел сияющий Боря.
– Удобней, спору нет, – по привычке пытаясь противоречить умному другу, мямлил Александр. – Только акустика на площадке, как в божьем храме, грозит разрушить барабанные перепонки. И противника вблизи не видно, лупишь наугад.
– Ничего, – радостно хлопал в ладоши Боря, – завтра узришь любимые рожи, когда они полезут на твою площадку со штыками. Сдавать Царицын для красных смерти подобно – отрезается их астраханская группировка от снабжения по Волге. А переправимся на левый берег – перережем и железнодорожную ветку на Саратов. Если ещё уральцы поднажмут – крышка большевикам на Юге. А Царицын завтра возьмём, не сомневайся.
Всё знает Боря, не то, что ты, невежа, не зрящий далее прицела своего орудия, живущий по поговорке «День прошёл, и слава богу». Что ж, на то и друг Боря, луч света в тёмном царстве.
И всё сбывается по Бориным предсказаниям – 17-го июня красный Царицын пал. Правда, «любимые рожи» со штыками на бронепоезд не полезли. В бинокль было видно, как они спешно окапываются и воздвигают баррикады на окраине города. Утомлённые вчерашним боем пехота и казаки генерала Улагая атаковать не торопились. Боря опять выказывал признаки нетерпения, ворча на вредность заминки – куй железо, пока горячо. Александр привычно противоречил: хорошо тебе кататься на бронеплощадке, а люди под пулями бегали целый день, устали. Но у Бори нашёлся более могущественный единомышленник – примчался на чёрном автомобиле командующий армией генерал Врангель. Поскакали во все стороны ординарцы, потянулась вперёд пехота, засёдлывали коней казаки, бронепоезда выдвинулись на огневые позиции.
В пять часов вечера бронепоездная и казачья артиллерия открыли бешеный огонь, закружили аэропланы с трёхцветными кругами на крыльях, ринулась вперёд пехота, и оборона красных была смята за считанные минуты. Кавказская армия вступила в Царицын. Потом выяснилось, что быстрому отступлению красных поспособствовал захват конницей генерала Шатилова станции Гумрак, стоящей уже северо-западней Царицына. Тем самым красные лишились путей отхода по железной дороге и бросились бежать на север пешим порядком. На запасных путях вокруг города остались бесчисленные эшелоны с воинским снаряжением, а среди них два бронепоезда – «Ленин» и «Троцкий», дав повод шутить: «Красные вожди пленены. Дело за малым».
Прекрасным утром 18-го июня, сдав смену на бронеплощадках, Боря, Александр и примкнувший к ним командир третьего орудия мичман Ольховский, рослый, красивый черноморец, обрядившись в парадную форму – друзья в марковскую, мичман в морскую – сошли с вагона «базы» на перрон царицынского вокзала. Боевая часть под начальством капитана Юрьева ушла к Гумраку, заслуженных бойцов первой смены полковник Скоритовский милостиво уволил в отпуск до вечера. Настроение было самое праздничное, желание отметить победу, добытую при их несомненном участии, огромное. Царицын, протянувшись вдоль Волги на много вёрст, шириной не отличался – четыре квартала от вокзала, и ты уже на набережной. На улицах толпы ликующего народа, в соборе торжественное богослужение в присутствии генерала Врангеля, но улицы больше напоминают свалку, завалены мусором, брошенным транспортом, конскими трупами. Амбре специфическое. Вооружённые списком с адресами злачных мест, который им любезно составил поручик Бондарев, местный уроженец, жаждущее трио понапрасну било ноги, находя одни обветшалые вывески с заманчивыми названиями, под которыми красовались крест-накрест заколоченные досками двери. Суровая советская власть прекратила существование гнёзд разврата, словно предугадав, куда в первую очередь устремятся при улыбке фортуны их идеологические противники.
Лишь у речного вокзала обнаружили действующее летнее кафе, набитое под завязку более расторопными казачьими офицерами. Терцы, кубанцы, астраханцы во всём многоцветье околышей, погонов, петлиц шумели за столиками, поднимая стаканы, перекрикивая друг друга. Гвалт, хохот, бурно отдыхают господа офицеры после сорокадневного похода через жаркие степи, отводят душу.
На боковой террасе нашёлся свободный столик, замечательно сидеть в тени тента, любоваться Волгой, потягивать прохладное красное вино, пусть и неважного качества. «Астраханское, –  аттестовал официант, – завода Зварыкина, самое лучшее. Хозяин два года сберегал в погребе».
– Не Массандра, конечно, – с видом знатока оценил вино мичман Ольховский, – и даже не инкерманское. Зимой с семнадцатого на восемнадцатый я выпил его, наверно, бочку. Не столько в удовольствие, сколько со страху.
– Как можно пить вино со страху, коллега? – засмеялся Боря.
– Очень просто, – серьёзно, даже скорбно отозвался мичман. – Видимо, вам неизвестно, что творилось в нашем Черноморском флоте после октябрьского переворота. Я служил на эскадренном миноносце «Керчь», причём сам коренной крымчанин. Когда наши матросики начали швырять за борт офицеров, я не стал дожидаться колосника на ногах и сбежал к дяде-виноделу в Инкерман. Прятался и в винных подвалах, и в монастырских пещерах, и чтобы не сойти с ума, глушил вино. Лишь приход немцев весной восемнадцатого не дал мне окончательно спиться.
– На воду не тянет? – поинтересовался Александр.
Мичман потрогал лежащую на столике морскую фуражку, поправил чёрную бабочку на шее, повёл взглядом по сверкающей шири Волги.
– После севастопольских расправ как отрезало. Идиосинкразия к воде.
– У вас с Сашей примерно одинаковый путь в Добровольческую армию, – посочувствовал Боря. – Только у Саши развилась клаустрофобия после долгого заточения в четырёх стенах.
– С чего ты взял? – Александр возмущённо уставился на Борю.
– Сужу по вашей неусидчивости, Александр Феофанович. Больше часу за шахматной доской в купе не высиживаете.
И захохотал, довольный собственной шуткой.
– Иди ты к чёрту, мадам Кассандра. Слушай, может водки закажем? У меня от этой бурды тоска зелёная и застой в крови.
– Хочешь уподобиться казакам? – Боря кивнул на разгульную компанию за углом. – Они скоро накликают комендантскую команду. А генерал Врангель дебоширов не жалует.
Грохот бьющейся посуды подтвердил Борины предположения. Двое офицеров повисли на руках рыжего астраханского есаула, третий вырывал у него бутылку. Официант растерянно смотрел на осколки стекла у себя под ногами – метательный снаряд не достиг цели.
– Как подаёшь, сволочь! – орал есаул. – Лошадей так поят, а не офицеров! А ну на колени! Зарублю!
Становилось скучно. Подозвали бледного официанта, расплатились и ушли. Александр материл диких казаков, Боря усмехался, мичман Ольховский не раскрыл рта до самого вокзала.
А на вокзале кипела генеральная уборка, пленные красноармейцы мели перрон, таскали мусор, напротив главного входа строился почётный караул. Вагонов бронепоездной «базы» не видно.
– Прибывает поезд главнокомандующего, – важно обронил пробегающий офицер.
Александр объявил, что придерживается юнкерского правила – «Подальше от начальства, поближе к кухне» и ушёл разыскивать «базу». Мрачный мичман Ольховский был с ним единодушен, а любопытный Боря остался приветствовать генерала Деникина. То-то понарасскажет, прибежав в кают-компанию.
На удивление, вернувшийся глубоким вечером неутомимый соглядатай молчал, как рыба. Александр, из принципа, вопросов не задавал. И второй день, проведённый подальше от начальства, поближе к кухне, прошёл в загадочном молчании. Боря морщил лоб, о чём-то думал, но заговаривал лишь о повседневных пустяках. Ну, и молчи, знаю я тебя, всё равно скоро прорвёт.
Два последующих дня было не до разговоров – заступили в смену на боевой части, каждый на своей площадке, покатили к фронту. Фронт успел отодвинуться на север на добрые полсотни вёрст, красные отступали почти без сопротивления. Упёрлись лишь на рубеже реки Иловли, где «Генерал Алексеев» и «Вперёд за Родину» обстреливали их позиции, поддерживая конницу генерала Покровского. Наводчик Новохацкий не оглядывался, самостоятельно регулируя прицел – окопы красных в прямой видимости. «Единая Россия» остался охранять Царицын от набегов красной флотилии. Не успели израсходовать сменный боезапас, как красные опять отступили.
Конные корпуса Кавказской армии продвигались строго на север, вверх по Волге до Камышина, а железная дорога всё дальше отклонялась к западу, в зону наступления Донской армии. На помощь донцам прошли их суверенные бронепоезда, сплошь с атаманскими именами – «Каледин», «Самсонов», «Платов».
– Гнушаются гордые казаки иногородними, – фыркал Боря. – А бронепоезда-то у них пожиже нашенских, двухорудийные, с полевыми трёхдюймовками на угольных платформах, примитив. Сгубит нас средневековое местничество.
Происходило и впрямь нечто непонятное – могучие бронепоезда 1-го дивизиона кавказской армии остались не у дел. Совершив ещё несколько выездов за станцию Иловля, достигнув района наступления донцов, получили от ворот поворот – приказ патрулировать вокруг Царицына, подстерегая красные миноносцы и канонерки. А те не баловали частыми визитами – им приходилось оборонять Камышин и Астрахань. Смены на боевой части стали почти неотличимы от скучного пребывания на «базе». Александр с Борей сходились на чьей-либо бронеплощадке и сидели на крыше, загорали, разглядывая в бинокли пустую Волгу. Иногда вверх по течению проходили баржи на буксирах в сопровождении вооружённых пароходов и катеров – это доставляли снабжение в наступающие на Камышин части. Чехлы с орудий за две недели не сняли ни разу. «Единой России», охраняющей южные рубежи, повезло – дважды отгоняли астраханские канонерки.
В свободные от смен дни шлялись по городу. Распахнулись двери нескольких ресторанов, открылось городское собрание, купеческий клуб, украсились витрины магазинов. Боря иногда безвестно исчезал, но по-прежнему не разражался стратегическими откровениями, помалкивал и отводил глаза. Лишь однажды, вернувшись с одиночной прогулки, оглушил кают-компанию убийственной новостью.
– Помните того рыжего астраханского есаула? В кафе у речного вокзала?
Александр и мичман Ольховский, к которым он обратился, дружно кивнули – как забыть этого буяна?
– Больше не встретите. Сегодня расстрелян по приговору военно-полевого суда.
– За что?!
– За дебош со стрельбой в городском собрании. Вдобавок там пропало столовое серебро.
– Это всё из-за безделья, господа, – наставительно выразился полковник Скоритовский. – Астраханские казаки манкируют службой, а фронтом и подавно. Всё формируются, да атаманов меняют. Ждут, когда мы им подадим Астрахань, а сами не чешутся.
Боря сверкнул глазами и в дальнейшем обсуждении больной темы не участвовал.
Долго пришлось Александру ждать, когда его внезапно онемевший друг разверзнет уста. Случилось это судьбоносное событие аж в середине июля, всё в том же кафе у речного вокзала, где трио бронепоездных офицеров в споенном составе коротало вечер за лучшим изделием винодела Зварыкина. Речь зашла о скором падении очередного узла сопротивления красных – Камышина. Мичман Ольховский предположил, что теперь донцы пропустят бронепоезда Кавказской армии, дабы те могли выйти на Камышин с запада, подкрепить изнемогающую конницу Улагая и Покровского.
Вот тут Борю и прорвало. Щёки у него стали красней стакана с вином, что стоял перед ним, голос зазвучал ораторским металлом, слова полились бурным водопадом.
– Чтобы выпустить нас из проклятого тупика, – чеканил Боря выстраданное и наболевшее, – донцам надо выйти на железнодорожную ветку Поворино-Балашов-Камышин, а они едва за Хопёр заступили. Не желают казаки воевать за пределами своей области. Налетят, как татары, на крайние уезды Воронежской и Саратовской губерний, награбят хабару и развозят его по своим станицам и хуторам. Общая стратегия Московской директивы генерала Деникина для них – пустой звук, им подавай нечто более осязательное. С их темпами наступления мы на круговой царицынской дороге до белых мух проваландаемся.
– И что – на донцах белый свет клином сошёлся? – возразил Александр. – У нас, слава богу, и без них сил достанет дойти до Москвы. Соединимся с Сибирской армией, и никакие донцы нам не потребуются.
Боря бешено глянул на друга, схватил стакан с вином и залпом выпил. Вместо привычного мягкого и ироничного тона слух Александра резали сухие формулировки фронтовых сводок, перемежаясь жгучими выпадами в адрес командования.
– Соединимся? Прекрасно! Мой оптимистичный друг, кроме агиток Освага читайте иногда хотя бы «Царицынский Вестник», где сквозь клыки и рогатки цензуры пробивается порой объективная информация. Сибирская армия с начала мая в полном отступлении и уже на отрогах Уральского хребта. Оренбургские казаки оттеснены в Тургайские степи, уральцы еле держатся. С кем соединяться?!
– Постой! Совсем недавно сообщали, что разъезды 3-й Кубанской дивизии генерала Мамонова встречались за Волгой с разъездами уральцев.
– Да, чтобы передать прощальный привет генералу Деникину. Тысячу раз был прав генерал Врангель, предлагая ещё в апреле, заняв оборону по Северскому Донцу и Дону, обрушиться всей массой на Царицын и перейти на левый берег Волги, когда ещё была возможность действительно соединиться с армией адмирала Колчака. Боюсь, это шанс теперь безвозвратно утерян.
– Ну почему? Наше наступление развивается успешно.
Боря как-то быстро увял, закурил и молча следил за струйками дыма, плавающими вокруг стеклянного шара электрической лампы. По тёмной Волге бегал луч прожектора.
– С чего ты вдруг ударился в панику? – приступал Александр. – Мы идём вперёд, и сибиряки могут оправиться. Резервы у них громадные.
Лицо Бори вернулось к цвету, заданному его фамилией. Аккуратно стряхнув пепел, он вдруг спросил:
– Ты читал Московскую директиву?
– Все читали. Кают-компания аплодировала.
– Аплодировали собственному смертному приговору.
– Боря, у тебя приступ чёрной меланхолии.
Мичман Ольховский откашлялся:
– Борис Петрович, не вижу повода отчаиваться.
– Ну так послушайте мои скромные рассуждения. Что генерал Деникин одержим идеей первым войти в Москву и прослыть спасителем отечества наравне с Мининым и Пожарским, надеюсь, никто оспаривать не будет. И что он для этого предпринимает? Разбрасывает войска от Днепра до Волги, изобразив растопыренную пятерню вместо ударного кулака, как велят принципы элементарной стратегии. Да ещё оставляет в тылу незамирённый Кавказ, «зелёных» Причерноморья, осиное гнездо Астрахани. Не говорю о казачьей оппозиции. Тыл у нас неблагополучен. И баланс сил на фронте далеко не в нашу пользу. Активные бойцы почти все выбиты, мобилизованные разбегаются или переходят к красным. А у тех железная дисциплина и неисчерпаемый людской и боевой ресурс. Скоро мы выдохнемся и нас задавят.
– Перестань каркать! Тебя не узнать.
Боря опять вспыхнул:
– Да гляньте вы чуть дальше собственного носу! Не будем брать во внимание во внимание порыв Добровольческой армии генерала Май-Маевского. Порыв хорош для сиюминутного броска, а корниловцам, марковцам и дроздовцам до Москвы чуть не тысяча вёрст, задохнутся. А что на фронте нашей Кавказской армии? После взятия Царицына конные корпуса Покровского и Улагая, растаявшие наполовину, кладут последних казаков под Камышином, генерал Бабиев топчется перед Чёрным яром, генерал Мамонов не в состоянии перерезать железную дорогу Саратов-Астрахань – блестящая стратегия распыления сил! Везде мы слабее красных, нигде нам не сломить их до конца. Ставка оперирует количеством корпусов и дивизий, не постигая, что они уже дошли до состава полков! Типичное головокружение от временных успехов.
Мичман Ольховский опять осторожно покашлял:
– Недавно я встретил в городе старшего лейтенанта Ваксмута, балтийца, он командует дивизионом катеров. По его заверению, дни Астрахани сочтены. Каспийская флотилия, отряды генералов Эрдели и Драценко вот-вот войдут в неё и с моря, и с суши.
 Боря презрительно кривится.
– Я располагаю более достоверной информацией. Не далее, как три дня назад, признаюсь, имел свидание со своим превосходительным дядей, он приезжал отбирать у генерала Врангеля наши бронепоезда. К слову, генерал Врангель бронепоезда не отдал, и по-своему прав. Нельзя оставлять Царицын без прикрытия от набегов красных канонерок, ну и донцы, возможно, скоро откроют нам путь. Так вот, дядя отрицательно отозвался о шансах взять Астрахань. Красная флотилия многократно сильнее нашей, в устье Волги не пустит, а отряды Эрдели и Драценко, собранные из терцев, ингушей и калмыков, с ничтожной артиллерией и слабой пехотой способны лишь обозначать своё присутствие. Подкрепления и снабжение через калмыцкие степи затруднительно, а красные по заволжской железной дороге снабжаются отлично. Без общего разворота Кавказской армии на юг нам эту занозу не выдернуть.
– Послушаешь тебя, Боря, и впору стреляться, – с досадой сказал Александр.
– Вы, как всегда, чересчур категоричны, мой скоропалительный друг, – гримаса отчаяния на лице Бори отрадно сменяется тёплой улыбкой. – «Юнкер Шмидт, честное слово, лето возвратится». Подождём, авось, ставка образумится. Кстати, вы заметили при прошлом выезде, что между Гумраком и берегом Волги строится оборонительная линия лицом на север?
– Заметил. Слава богу, нашли чем занять пленных.
– Не правда ли – наводит на размышление?
– Пускай размышляет высокое начальство.
– Восхищает меня ваше упорное стремление применять голову исключительно для ношения фуражки.
Александр встряхнул пустую бутылку.
– А не заказать ли нам «Смирновской»?
– Вы удивительно догадливы, сэр. Не вижу иного способа взбодрить дух.