Над кручей Глава 36

36
(Август 1919 года)

Вот она какая, Волга-матушка! Кубань наша рядом с ней средней величины речкой покажется. Волга вширь побольше версты будет. Течение, правда, здорово слабже. Вверх по Кубани буксир еле-еле одинокую баржу тянет, а тут пароход в семь штук впрягся и волочёт цугом хоть бы хны. Весь полк с конями, тачанками и обозом захватил гамузом. И пароходы этакие по Кубани не ходят, громадина в два этажа. Размах, ничего не скажешь.
Целый день грузились, и заночевали на баржах. Кони – в трюмах, бойцы – на палубах. Командиры, понятно, в классных каютах парохода. Набежало их много – штаб дивизии, комиссары астраханские, политотдельцы, евреи через одного. Какая-то комиссия из самой Москвы, несколько штатских в панамах, и две, бабами не назовёшь, нафуфыренные дамы в белых кружевных платьях. Артём Гречка сказал, что писатели, приехали описывать, как мы белых от Чёрного Яра погоним. Хорошо устроились товарищи-писатели: мы – юшку хлебать, а они – чернила переводить. Взяли бы ружья, да попробовали – с чем едят солдатскую кашу. Здесь, в Астрахани, больше с воблой.
А полковых баб, что законных, что приблудных – привели их с Кубани и Ставрополья богато – комиссары на борт не пускали. Те гвалт подняли страшенный, мужья их тоже давай глотки драть – бесполезно. Дивизионный комиссар с комендантским взводом всех баб отправил восвояси – ждите в городе, советская власть о вас позаботится, нечего мешать мужьям воевать.
С рассветом караван пошёл вверх по Волге. Путаница в голове – справа левый берег, слева правый. Правый берег повыше, левый низкий. И не разглядеть их толком, пароход петляет между островами, разбегаются во все стороны протоки, ерики, старицы, воды немерено. Во взвод Мишки Сменова правдами и неправдами сбились все уцелевшие рубежанцы, вообще первый эскадрон почти целиком состоит из старого сбора савлуковского отряда. Сам Никифор уже занёсся высоко, командир Сводно-Кубанского полка 7-й кавалерийской дивизии, ходит в кожаной фуражке с красной звездой, вокруг него помощники и комиссары из астраханских большевиков, своих земляков от прочих бойцов умышленно не отличает. Старшего брата забрал в ординарцы, плывут оба на пароходе.
Мишка ворчит, ворочаясь с боку на бок на жёстких досках палубы:
– Опять мы, Яшка, заделались рекрутами регулярной армии. Мутузит нас начальство, как карты в колоде, и при любом раскладе выпадаем мы с тобой трефовыми шестёрками. Командиров ставят не понять каких, языками мести только горазды, а в седле сидеть не умеют.
Обидно Мишке, что турнули его с эскадронных. Новый комэск и мне не нравится, из подгородных крестьян, служил в драгунах, ярый большевик. В седле сидит, как надо, тут Мишка загибает со злости, а вот выпивку на дух не переносит, и нюх у него собачий. Уже пару раз придирался. Приятель-каптенармус снабдил в поход чихирём скуповато – надолго ли хватит трёхлитровой баклажки? А в Чёрном Яру, говорят, и спирта днём с огнём не сыскать, не завозят, сидят в осаде, как суслики в норах. Сегодня не причащался, вот и клонит в сон. Нагретая солнцем палуба дышит теплом, от воды веет свежестью – самый раз подремать сладко.
А Мишка, знай, бубнит своё:
– Мы с тобой, считай, полтора года из боёв не выходим, сколько друзьяков потеряли, а этот мужик чем прославился? По сёлам советскую власть устанавливал, насобачился митинговать – вот и все его заслуги. Братан твой Пашка, вот это я понимаю был эскадронный! Он бы и полком не хуже Никифора командовал.  Пощады белякам не давал, огонь казак!
Пашка… Да, беспощадный был вояка. Что горел, то горел. Ну, и сгорел. Устя? Тот когда как. Он и воевать-то пошёл из-под палки, Пашку послушал. Устю раздраконить надо, тогда берегись. По натуре он смирный. А ты? Ну, мне деваться некуда было, как я от братьев отстану? Злобой лютой к супротивнику никогда не кипел. Как стрелял зайцев и лис в степу, потому что так заведено – истреблять вредителей, так и по белым целился. Ежели думать, что убиваешь людей, у которых отцы-матери, жёны-дети, с ума сойдёшь. Раз уж дошли мы до того предела, что вместе нам не ужиться, значит, стреляй. Тебе тоже пожить на земле хочется, если разобраться – ещё ведь толком не начинал. А чтобы не застил глаза мутный морок, хлебни чуток – вмиг прояснится. Сейчас можно и перетерпеть, драки скорой не предвидится. Слушай Мишку, башкой тряси.
Под вечер встали на ночёвку у большого острова с пристанью, напротив Енотаевска. Лошадей на берег не сводили, сами рассыпались по берегу, развели костры, заголосили песни – чем не ватага Стеньки Разина? Гуляй, казак! Под шумок можно и из баклажки хлебнуть. Но разгуляться не дали, загнали спать на баржи. Сквозь крепкий утренний сон почуял, как дрогнула под щекой палуба от рывка каната, пароход повлёк караван дальше.
Плыть, конечно, дело приятное, кабы не бегать до коней в трюм, а их поить-кормить надо, и убираться тоже, иначе свинушник получится. Когда уже этот Чёрный Яр?
Но причалили у какого-то села Никольского. Почему? Командир эскадрона нос дерёт – завтра узнаете, а сейчас выгружаемся. Полностью? Полностью. Пароход с баржами уходит к Харабалям за пехотой. Взвоз на высокий правый берег крутоват, почти как у нас в станице. Село большое, по домам судя – зажиточное, а уж храм в нём – всем храмам храм. Не в каждом городе такой увидишь. Александро-Невский в Екатеринодаре ему в подмётки не годится. С чего разбогатели местные селяне? Астраханские эскадронцы пальцами у виска крутят – глаза разуйте. Тут по степи до самого Маныча зимовников и кошар не счесть, бычков-четвериков и баранов десятками тысяч каждый год сдают прасолам, арбузы с бахчей отправляют по воде до Москвы, рыбы в Волге – лови, не ленись. Понятно, откуда дровишки, хотя степь здесь неприглядная, голая, с песчаными буграми. Но местные наловчились из неё золотишко добывать. Как они на советскую власть смотрят? По-разному, больше косо. И это понятно, от нашего воинства один разор.
Пулемётные команды и один спешенный эскадрон укрепились по северной и восточной околицам села, взвод Сменова комполка тут же отправил на разведку. Лишний повод побурчать Мишке на Никифора:
– Горлохватам-кацапам до кухонь, а нам, не жравши, лба не перекрестивши – дуй, вынюхивай ворога, пули глотай.
Лёшка Клевцов, рубежанец, урезонивает взводного:
– Мы, Мишка, волки драные, маху не дадим, а пошли Никифор огородников вчерашних – беду накличешь.
Лёшка всю Великую войну бок о бок с Савлуком воевал, доверился ему, как отцу родному. Казак из небогатой семьи, оттого и доверился. Простофилей Лёшку не обзовёшь, науку воинскую превзошёл, с двумя крестами вернулся, но дальше кончика шашки не заглядывает.
Рассыпной цепью, на расстоянии в сотню шагов пара от пары, с опаской объезжая бугры сбоку, продвинулись в степь вёрст на пять. На жнивьях, на бахчах ни души. По-другому и быть не может, солнце на закат идёт. Далеко впереди виднеются, за остриями тополей, крыши хат – казачья станица Грачи. Никифор предупредил – в ней могут быть белые, не нарвитесь. Вызнать постарайтесь, но осторожно. Как ты вызнаешь, не сунув туда носу? По знаку Мишки съехались за высокой песчаной грядой.
– Маракуйте, казаки, – предлагает Мишка.
Лёшке Клевцову страх не ведом – давай, говорит, я с кем-нибудь вдвоём попрусь прямиком на станицу, выманим, если там кто есть, а вы прикроете с бугра. И кивает – поедем, Яков? Удружил, стервец! Ладно, поедем. Вот только горло промочу из манерки. Мишка лыбится, но про дело не забывает.
– Я, – гутарит, – в бинокль высмотрел – у крайней хаты пять коней осёдланных привязаны. Наверняка, застава. К ней и правьтесь. Чуть беляки выскочат – тикайте на нас.
На Лёшке и мне одни бешметы без погон, черкески оставили в селе, жара. Папахи с красными ленточками, издалека беляки опознают. Поехали.
Лёгкой рысью потрюхали наобум лазаря. Щекотно на душе, уйдёшь – не уйдёшь, дюже сомнительно. Беляки тоже не лыком шиты. По привычке крутнул карабин подмышку, загнал патрон, снял с предохранителя. Лёшка подмигивает, храбрится, оружия не трогает. Едем, едем, живцы несчастные! Где наша не пропадала? Глаза живой водой промыты, зрю без помех.
До коновязи шагов триста, копыта мягко шлёпают по песчаной дороге. Над плетнём вырастает калмыцкий малахай и плечи в погонах. Медная рожа шире колеса, пасть разевается в крике. Ещё несколько малахаев завертелось между кольев. Стоп, Лёшка! Хватит изображать героев, тикать пора. И для затравки пальнуть разок.
Калмыку прыгнуть в седло, что голому подпоясаться – уже летят вдогонку. Успевай оглядываться, топот бьёт по ушам. Ох, неохота в чужой степи не за понюх табаку костьми лечь. Мерещится – нагоняют. Близко совсем. Во главе – русский, треплется русый чуб, расстёгнутый френч на голом теле, поперёк груди «Льюис» на ремне. Ладится резануть на скаку. Что там наши молчат? Батюшки, мы же с Лёшкой скачем щитом перед калмыками! Заорал, мотнул рукой – Лёшка понял – брызнули в разные стороны, расступаясь. Вовремя – сзади рокотнул пулемёт, и тут же вжарили с бугра наши карабины. Можно оглянуться, перевести дух.
Порядок – калмыки улепётывают без оглядки, офицер с «Льюисом» барахтается, придавленный убитым конём. Лёшка уже мчит к нему, хват-казак. А ты чего окоченел? Давай, помогай. Офицер пробует вытащить из-под себя пулемёт, Лёшка его тупяком шашки по руке – не балуй. Смирился офицер, сел с задранными вверх лапами. Сотник, лампасы астраханского войска, молодой, гвазданулся об землю здорово, по виску кровь течёт, молчит, глаз не подмает.
Наши обступают, Мишка распоряжается, довольный как слон.
– Пленного связать! Андрюха, прими к себе! Уходим, уходим! Их там в станице полно!
У Андрюхи Скорикова самый сильный конь во взводе, рыжий рослый мерин. Мишка всё оборачивается, зырит в бинокль.
– Шевелятся, гады. Не, погони не будет. Уходим спокойно.
В Никольском встретили разведчиков разве не с оркестром, поздравляют, писатели с бабами кисейными выспрашивают – что и как, комиссар обещает представить к награде. Лучшая награда – что ноги унесли. Сердце до сих пор трепыхается. Нет, Лёшка, ищи себе других напарников! Пленного увели в штаб.
Назавтра пароход приволок баржи с пехотным полком и тремя броневиками. На Волге встали две канонерки. Серьёзное дело затевается. Бывший драгун сподобился просветить своих бойцов.
– Командование спланировало комбинированный удар. Мы бьём под Чёрный Яр с юга и разблокируем тамошнюю группу войск, а с севера бьёт на Царицын наша 10-я армия. Белые попадают в клещи и вынуждены будут отступать за Дон и Маныч. Теперь мы пойдём вперёд.
На бумаге и в комиссарских речах всегда всё гладко. А как до дела доходит, так спотыкаемся на каждом шагу. С двумя полками не очень-то размахнёшься для крепкого удара. Тем паче, пехота какая-то задрипанная, небось, из огородников и мещан астраханских набранная, винтовки носить не умеют, кто на левое плечо кладёт, кто на правое. Один камень с души – драться нам, по словам допрошенного пленного, с Астраханской казачьей дивизией, потому как 3-я Кубанская казачья дивизия белых наступает на Чёрный Яр северней. Неохота переведываться с земляками, нехай их убивают чужие руки, хватит с меня Фильки Шеховцова. Какие бы ни были сволочи кубанские белые казаки, всё равно стрелять в них – душа не лежит. Вдруг опять отправишь на тот свет старого приятеля? Филька, скорей всего, выжил. Фельдшер невинномысский сказал, что рана не смертельная. Выпьем ещё, Филя? Вряд ли. Как в глаза друг другу глянем?
Ладно, воюем, а там видно будет. После бомбардировки канонерок вошли в Грачи – станица почти пустая, никто её не оборонял, белые смылись. Подтянулась пехота, начала строить проволочные заграждения. На кой? Боятся белой конницы. А мы на что? Бережёного бог бережёт. Всё ясно с пугливой пехтурой. Два дня псу под хвост.
Следующий переход до села Солёное Займище на берегу Волги. У астраханцев тоже чересполосица казачьих станиц и крестьянских сёл. И шкубутся, поди, казаки с крестьянами, как у нас на Кубани. Прав, похоже, комиссар, отжило свой век казачье сословие, пора его отменять. Справедливей выйдет, раздоры утихнут. Чего рядиться из-за титула, когда одинаково землю пашем и воевать одинаково ходим. Но попробуй вдолбить это казаку! Слушать не станет – я эту землю шашкой добыл, для отечества сберёг и охранил, а кацапы на готовенькое норовят устроиться. Не зря в крестьянских сёлах красных привечают, в казачьих станицах рыла воротят.
Солёное Займище – село вроде Никольского, разве церковь поплоше. И за него белые цепляться не стали, только хвост показали. Опять днёвка, ночёвка, проволочные заграждения. Пришёл караван с подкреплением – ещё один конный полк 7-й кавалерийской дивизии. Стало веселей – двухполковой бригадой можно пускаться в степь махать шашками. До Чёрного Яра тридцать вёрст. Белые разъезды мелькают за буграми, но где их главные силы – поди угадай. Степь бескрайняя, о линии фронта и помину нету, пехота жмётся поближе к Волге, к пароходам и баржам. По-своему верно поступает – сунешься в горбатую степь, выскочит конница из засады, изрубит в крошево. А вам, красным кавалеристам, сам бог велел в поле промышлять, мериться – у кого клинок острее.
С утра приказ – конным полкам идти на Чёрный Яр. Там вас заждались.  Ну, и мы силёнок поднакопили. Пока валандались в сытых сёлах и станицах, сами отъелись на баранине и арбузах – от астраханской воблы воротит, – коней подкормили дармовым овсом. Выступили бодро, походной колонной, поэскадронно, наш полк передовым. Бойцы сидят в сёдлах, подбоченясь, глядят орлами. Считай, тысяча конных ломит, не шутка!
Никифор разослал разъезды, на каждый попутный бугор выезжает с биноклем. Аллюр переменный, чтоб коней не утомлять. Всё верно делает командир. Солнце жарит, воздух не дохнёт. На полпути примчался дозорный – беляки обозначились. Конница, не меньше нашего. Заходят с запада, мылятся во фланг ударить, разрезать нашу походную колонну пополам.
Кончилась прогулка. Савлук разворачивает полк в боевой порядок, лицом к врагу – взводы шеренгами по три сплачиваются в эскадронную коробку глубиной в десять всадников, шириной в двенадцать. Никакой рассыпной лавы – ей только слабонервную пехоту можно застращать. Идти в рубку надо тесно сбитой массой, способной смять и прорвать вражеский строй. В лагерях под Астраханью с живых не слезали, обучая новому способу конного боя. Меж эскадронными коробками идут пулемётные тачанки, манёврам с выдвижением их на линию огня и отходу с заполнением интервала тоже плешь проели. Но бой – не учение, сейчас проверим науку в поле. Второй конный полк примкнул слева в том же порядке. Приказ – аллюр шаг, держать равнение, слушать команды.
Поле – просторное, пастбищное, есть где разгуляться. Далеко, у подножия песчаной гряды, темнеют камышовые крыши кошар. И оттуда уже пылит белая конница. По старинке-матушке правятся астраханские казаки, широкой лавой, охватывая полукольцом наш плотный строй. Никифор командует тачанкам оставить межэскадронные интервалы, выйти на фланговые позиции. Белые скачут ходкой рысью, торопятся ребята, на испуг берут. Мы по-прежнему идём ровным шагом.
Лёшка Клевцов едет справа, щурит глаза, облизывает губы, будто увидел смачную закуску. Взводные наши – проверенные вояки, что казаки Мишка Сменов и Семён Мироненко, что иногородние Спиридон Закладный и Прокофий Удовица, как сидели в сёдлах вразвалочку, так и сидят. Знают, сзади на них глядят десятки глаз, не моги показать, что тебе страшно. Комэск-драгун вертится, как на горячей сковородке, шашку за каким-то чёртом из ножен вынул без команды. А как тебе, Яков Тимофеевич? Бывают на свете места послаще, чего скрывать, но ты же не Ванька Тягнирядно, чтобы при кухне огинаться. Ты – природный казак, твоё место в строю.
Никифора Савлука видно всем, он шагов на двадцать впереди полка, прямой, как статуй. Комиссар обретается в тылу, при обозе. Каждому своё. До белых меньше версты, летят во весь опор, визжат, шашками блестят. Не пора ли и нам? Пора. Никифор поднимает над головой клинок.
– Полк! Шашки вон! В намёт! Ура!
Затукали пулемёты, кони, будто подхваченные ветром, понеслись, прижав уши от дикого рёва – ух, люблю это дело! На миру и смерть красна, веселись, казак!
Нет, напрасно нагнетал руку, держа шашку у стремени. До шей удирающих беляков не дотянуться. Жидкие на расправу оказались астраханские казаки. Разворот кругом исполнили на загляденье. Да и не одни казаки были в белой лаве. Мелькали калмыцкие малахаи, круглые шапки карачаев, осетинские высокие папахи. Каких только чертей нету! А улепётывали все споро. И за карабин не взяться – те из наших, у кого кони погорячее, перемешались в погоне с беляками. Ну и нехай джигиты тешатся, а я конька поберегу. Победа чистая.
Никифор остановил преследование, приказав трубачу трубить сбор. Собрались у покинутых кошар – привал, считаться, поить лошадей. С колодцем повезло, глубокий, вода не солёная. Потери – двое раненых пулями из-за бугров, за которыми скрылись белые. И неприятелей порубили, да скосили пулемётами не больше десятка. Шуму много, шерсти мало. Лёшка Клевец довольно щерится, полирует лезвие шашки – от меня не уйдёшь. Не зря облизывался. Взяли штук пять пленных. Подтверждают – да, из Астраханской дивизии, одни – из казачьего полка, другие – из инородческого. Где остальные полки, не знают. Ладно, пленных в обоз, а нам надо идти на Чёрный Яр, выполнять приказ.
Черноярцы совсем одичали в долгой осаде – только наши разъезды показались у них на виду, начали садить из пушек. Дурни, мы же вас освобождать пришли, а они шрапнелью встречают! Сколько ни махали красным знаменем издаля – бесполезно, лупят и лупят. Чтоб вас приподняло, да гепнуло, олухи царя небесного! У белых, говорят, радиостанции есть, а у нас кричи – не докричишься. Никифор хотел уже послать гонцов в Солёное Займище, чтобы оттуда послали курьерский пароходик к этим остолопам – глядь, пароходик сам к нам по Волге бежит. Орут в рупор:
– Срочно вертайтесь в Солёное Займище!
– За каким?
– Там белая конница нашу пехоту разогнала!
Как разогнала? У пехоты же – проволочные заграждения, броневики, канонерки?
– Срочно!
Тьфу на вас! Наступление называется. Шаг вперёд, и два назад. И легко сказать «вертайтесь». Мы уже тридцать вёрст в один конец по жарюке отмотали, сшибку с беляками нешуточную имели, черноярцы, придурки, погоняли шрапнелью, и теперь назад, спасай лапотную пехоту. Заместо заслуженного отдыха и полного котелка – марш-марш! Но Никифор с приказами не спорит, только скулами играет. Кому понравится такой оборот – где-то сбоку, за буграми, затаились два недобитых полка белой конницы, а сколько её в Солёном Займище – неизвестно, запросто могут окружить. Тогда хоть в Волгу кидайся.  И в манерке, как на грех, на донышке.
Чтоб совсем скучно не было, прилетели два аэроплана с трёхцветными кругами на крыльях, угостили бомбами. Кидали с большой высоты, спуститься пониже опасались – оба полка, не слезая с сёдел, палили по ним из карабинов. После астраханских бомбёжек бойцы уже не паниковали, давно поняли – от бомбы не спрячешься. Хоть и с полными штанами, лучше стоять на месте. Чем больше мечешься, тем вернее с летящим с неба гостинцем пересечёшься. На этот раз пронесло, беляки лишь степь поковыряли, никого не зацепило.
Под Солёным Займищем открылись следы недавнего боя. Один броневик лежит на боку, два других с дырами от попаданий снарядов. Побитые экипажи валяются вокруг, разутые, раздетые. Метко била белая артиллерия. Но где ихние пушки? Где конница? Степь как вымерла. Пехотные окопы пустые. Зарубленные красноармейцы лежат уже близ околицы, густо – по улицам. Выходит, беляки заскочили откуда-то сзади, врасплох. Проволока поставлена с фронта, перед окопами, тут конникам не прорваться. Налетели, порубили и ушли в степь. В конце улицы, у берега Волги, на телеграфном столбе висит в петле чернявый парень с кудрями до плеч. Кажись, комиссар пехотного полка. Уважили его особо, не поленились, сволочи. Дела!
Мишка Сменов качает головой:
– Прошляпила пехота.
Что шляпы, то шляпы! Ни украсть, ни покараулить.
Снизу по Волге идёт канонерка. Причаливает. Штабные руками разводят – белые ударили по трём пунктам сразу, атаковали вас, Займище и Никольское. Никольское отстояли, а в Займище стоял сырой батальон, не сориентировался, погиб.
Погиб, да не весь – ползут с разных сторон, небось с чердаков и погребов, уцелевшие красноармейцы. Понурые, глаза прячут. Спешили беляки, не всех выловили. Рассказывают, как размазывают, про свой позор. Что тут слушать – не одни красные штабы выдумывают комбинированные удары.
Никифор Савлук интересуется:
– Царицын отбили?
Штабной, весь в коже и ремнях, хорохорится.
– Пока не удалось. Белые выстроили крепкую линию обороны, с бронепоездами, артиллерией. Но с Сибирского фронта к нам перебрасывают подкрепления, там с Колчаком, можно сказать, вопрос решён, так что теперь обрушимся всей мощью на Деникина. Вы кубанцы? Новый год будете встречать на родине.
Никифора далёким будущим не соблазнишь.
– Какая задача полку?
– Размещайтесь в Займище, пока не придёт из Астрахани свежий пехотный полк.
Пока суд да дело, займись ты, Яков Тимофеевич, на отведённой квартире изготовлением бражки, не то засохнуть тебе в астраханской степи у пресной Волги.