Над кручей Глава 37

37
(24 августа 1919 года)

До конца августа бронепоезда несли сторожевую службу вокруг Царицына, бегая как собаки на цепи, по едкому сравнению Александра. Донцы продолжали топтаться по границе казачьих и мужичьих земель, отметившись разве рейдом генерала Мамантова по тылам красных. Рейдом скорее грабительским, чем полезным для наступления. Нахапали казаки добра, превратив кавалерийский корпус в купеческий обоз, да и вернулись в свои хутора и станицы. Фронт как стоял на месте, так и остался стоять. Хуже того – Кавказская армия сдала Камышин и медленно пятилась.
Александр уже перестал подтрунивать над Борей: мол, спасибо, что организовал замечательные, а главное – безопасные прогулки на колёсах. Катаемся, загораем, жиреем и в то же время вроде как числимся на войне. Чего понапрасну заставлять страдать друга? Самому тошно. Где победный марш на Москву?
В ночь на 24-е августа «Генерал Алексеев» был срочно отправлен к станции Качалино прикрывать отступающие части генерала Улагая. Не успел Боря с утра пораньше вызнать причину столь спешного распоряжения, как поступил приказ – бронепоезду «Вперёд за Родину» выдвинуться на поддержку «Генерала Алексеева».
– Жареным пахнет, – повеселел Боря.
Весёлого настроения друга Александр не разделял – нервозность командования обычно сулит крупную переделку. Боевую часть заняла первая смена во главе с полковником Скоритовским. Помчались на всех парах, захватив с собой ремонтно-вспомогательный поезд – в боях у передовой часто повреждается железнодорожное полотно.
На станции Котлубань телеграф уточнил обстановку – Качалино уже оставлено, конница Улагая и Покровского переправляется через речку Сакарку за разъездом Паньшино под сильным нажимом красных, «Генерал Алексеев» – в огне вражеской артиллерии, еле держится. Офицер связи говорит, что линия переговоров с Паньшино вот-вот прервётся, красные теснят отчаянно. Надо выручать беспорядочно отступающие наши части. Сам погибай, а товарища выручай! Суворовское правило. Полковник Скоритовский не медлит ни секунды – вперёд! Имя бронепоезда обязывает.
Громыхаем, все командиры в башенках, впились в бинокли. Вскоре увидели, мягко говоря, безрадостное зрелище. По левую от железной дороги сторону, открытыми полями тащатся вразброд группы нашей конницы, с запряжками двух-трёх взводов артиллерии. Отгрызаются от наседающей пехоты и кавалерии красных. Пушки красных преследуют их шрапнелью, но больше бьют гранатами по «Генералу Алексееву», медленно отползающему назад. Положение у бронепоезда незавидное. С правой стороны, в полуверсте от полотна, тянется параллельно путям высокий земляной вал, из-за которого садят по бронепоезду с закрытых позиций не меньше двух батарей. Огонь прицельный, перекрёстный, «Генерал Алексеев» отбивается практически вслепую. Пулемётный вагон бронепоезда дымит, развороченный прямыми попаданиями, орудие передней площадки клюнуло носом, молчит. Снаряды густо ложатся вокруг, вот ещё один разрыв сверкнул на броне все той же несчастной передней площадки.
– Какого чёрта они не уходят из-под обстрела?! – не выдержал Александр.
Боря кажет рукой на отступающих казаков – как ты их оставишь на съедение? Огонь орудий и пулемётов «Генерала Алексеева» сдерживает наседающих красных. Гибельное самопожертвование. Пропадают алексеевцы. А мы на что?
Проскочили мост через речушку Котлубань, пошли на сближение с гибнущими коллегами. По верхушке земляного вала ныряют фуражки красных корректировщиков, сейчас и нам подсыпят. Есть – обдало горячей волной воздуха, застучали по броне осколки. Куда отвечать?
– Беляев! Высочин! – Полковник Скоритовский оставил величание по имени-отчеству. Высунулся по пояс из командирской рубки, рупор у рта. – Ваши цели слева! Огонь! Паровоз – стоп!
Что командир кричал мичману Ольховскому, Александр уже не слушал. Всё внимание на батарею красных, бьющую с полузакрытой позиции по-за курганом. Дистанция почти предельная. Новохацкий наготове. Пошёл пристрелочный. Боря успел пальнуть трижды. За ним не угонишься. Но и красные пушкари из-за вала быстро пристреливаются к вставшему бронепоезду – граната с визгом даёт рикошет по округлости лобовой брони площадки и взрывается в воздухе, осколки градом обдают полувагон. Сколько усилий надо, чтобы не нырнуть позорно в люк башенки. Другая граната рвётся под днищем площадки, сотрясая до самого нутра. Не дай бог, перебьют рельсы. Но мы с Борей – молодцы, красная батарея сворачивается. А на нас наползает «Генерал Алексеев», с него сигналят – дуйте взад!  Планомерный отход на версту, равняясь по отступающим казакам. Таким темпом далеко не уйдёшь.
Только встали – опять посыпались со всех сторон снаряды. Слева лупит то ли успевшая переменить позицию старая противница, то ли откуда-то взявшаяся новая, пушек из-за вала словно прибавилось. Жареным пахнет, Боря? Скорей палёным. Смертью дышит горячая степь. Веселья хотелось? Веселей некуда, успевай поворачиваться. Попали в классическую вилку, каждый следующий снаряд может стать твоим. Ба-бах – нагадал, граната раздирает в клочья боковую обшивку площадки, один из номеров крутится юлой, ухватившись за плечо. Ранен? Своими ногами убегает в полувагон, значит, жить будет. А ты выцеливай красную батарею, вон она выдаёт себя вспышками выстрелов из неглубокой балки.
Сколько совершили планомерных отползаний параллельно отступающим казакам – Александр со счёту сбился. Нет, великий тёзка, нет упоения в долгом бою. Упоение может быть только кратким, а когда глотаешь отраву опасности час за часом, ты уже не в живительном подшофе, ты – угарно пьян. И тебе всё равно – быть на белом свете или скрыться в чёрном небытии,   лишь бы кошмар действительности закончился. Тупо отдаёшь команды, автоматически вычисляешь поправку, опять срываешь голос, пялишься в бинокль – ничего не меняется. Ты – в аду. Ты не живёшь, ты летишь в тартарары.
Оставался один переход до моста через речушку Котлубань, за которую отходили казаки и за которой мерещилось спасение, когда по бронеплощадкам из уст в уста прокатилось обдавшее смертным жаром известие – мост повреждён красной артиллерией. Прибежал посланец ремонтной бригады вспомогательного поезда предупредить, что въезд на мост грозит крушением. И одновременно обнадёжил скорым ремонтом, мол, потерпите.
А терпеть становилось невмоготу – мало того, что назад ходу нет, так перед самым «Генералом Алексеевым» снаряд разворотил полотно. Оба бронепоезда оказались заперты на участке пути не длиннее версты, маневрировать, уходя из-под огня красных пушек, невозможно.  Бронепоезда чуть не слиплись воедино, разъединяясь лишь на несколько сот метров. Красная артиллерия, прекратив обстреливать отступивших за речку казаков, сосредоточила весь огонь на попавших в ловушку. Сбывается суворовская поговорка. Ещё немного, и бронепоезда превратятся в груду искорёженного металла, команды – в обугленные трупы. Но пока есть надежда, надо биться. Про сдачу в плен Александр и мысли не допускал. На крайний случай в кобуре наган. Лучше застрелиться, чем сдаться на милость врага. И пока есть в ящике снаряды, стреляй.
От резкого грохота заложило уши, ослепило глаза. Фуражка улетела. Дико вскрикнул Новохацкий. Тряхнул головой, протёр глаза – орудие нелепо скособочилось на станине. Капут поворотному механизму. Пушка мертва. Наводчик держится за уши, стонет. Знакомо: контузия. Два номера лежат, искромсанные осколками. Ещё двое, стоявшие с Новохацким за щитком, трут виски. Этим повезло. А ты, похоже, выбрал лимит ранений, стал неуязвим. Только самочувствие, как у вывернутого наизнанку. Жестяный голос за спиной:
– Высочин, проверьте орудие и доложите!
Полковник Скоритовский не даёт впасть в меланхолию.
 Боря кричит:
– Саша, у тебя остались снаряды? Я свои расстрелял!
Ради бога, не все сразу. Одержимые у тебя соратники. Интересуются продолжением боя. Твоим здоровьем никто не интересуется. И правильно делают. Не до сантиментов. Бронепоезд погибает. Не чуя ног, спустился на площадку. С орудием всё ясно. Повернулся к командиру, провёл ребром ладони по шее. Капут. Снаряды? Десятка полтора имеется. Боря мечтает спасти бронепоезд пятнадцатью снарядами? Забирай. Герой Боря!
Вспомнил, что полдня не курил. Руки ходуном ходят. Как взгляд остановить? Полезай в свою башенку. Боря палит, как заведённый. Три, пять, восемь. Какой-то сдавленный выстрел. Долгая пауза. И крик, никогда не слышал от Бори подобного:
– В бога, в душу, в английскую мать!
Ничего себе. Интеллигентный Боря загибает не хуже пьяного ездового. Заглядывают с наводчиком в дуло английской пушки, матерятся.
– Снаряд заклинило в стволе! – Боря чуть не плачет.
А чего ты хотел, Боря? Аглицкие джентльмены пальнут пяток раз и садятся чай пить, а ты своей рекордной скорострельностью перегрел ствол. Теперь один мичман Ольховский отдувается за весь бронепоезд. За пулемётным вагоном и паровозом его бронеплощадку не видно, но слышно. Ритмично стреляет моряк, молодец. Только надолго ли хватит?
Бронепоезд вдруг срывается с места и частит вперёд, удаляясь от ремонтируемого моста. Куда нас несёт? Цепочка голосовой связи передаёт – мост захвачен красными, задняя площадка под их огнём. Полное окружение. Сможешь нажать на курок нагана?
Скрежет, зубовный скрежет насилуемого металла раздирает слух. Глухо лопаются шпалы. Борина площадка кренится набок, съезжая с рельсов. Конец. Наскочили на перебитый путь. Вдоль мёртвого состава, опираясь на плечо ординарца, ковыляет полковник Скоритовский.
– Беляев, Высочин – ко мне!
Жжёт подошвы земля, чужая, враждебная. Куда по ней направишь стопы? Обступают красные – маячат вокруг конники, пулемётные тачанки. Пока что держат их на расстоянии грозно рычащие «виккерсы» Калиберды. А отступишь от брони, набросятся как гончие на зайца.
– Что с вами, Александр Иосифович?
– Спрыгнул неудачно. Слушайте приказ. Боевую часть покидаем, отходим пешим порядком. Между нашими казаками и красными ещё есть щёлочка, будем прорываться. Замки орудий и тяжёлых пулемётов снять, «льюисы» взять с собой. Раненых тоже. Ясно? Выполнять.
– Александр Иосифович, может отцепим переднюю площадку и попробуем пробиться через мост? – Боря не хочет стать зайцем.
Командир зло усмехается:
– Вы не удосужились разглядеть, что ремонтная бригада сплошь из пленных красноармейцев? Про мост забудьте. А вот и гонец от коллег по несчастью.
Запыхавшийся подпоручик-алексеевец торопливо козыряет:
– Господин полковник, наш командир полковник Шамов предлагает устроить столкновение бронепоездов, чтоб они не достались врагу. Мы пустим свой бронепоезд на ваш, а сами будем отходить пешим порядком.
– Принимаю предложение полковника Шамова, – морщится командир. – Действуем.
Всё, в последний раз окидываешь взглядом ставшее родным тёмное чрево пулемётного полувагона.
– Разобрать стрелковое оружие и на выход!
Калиберда с «льюисом» на плече деловито советует:
– Ваше благородие, возьмите винтовку. Пригодится.
Пожалуй. Три «ли энфилда» – вся команда вооружена английскими винтовками – остались без хозяев. Джалюк и Побежимов убиты, раненый Братчиков – не стрелок, хоть бы ногами шевелил.
– Новохацкий, как себя чувствуешь?
Наводчик виновато показывает на уши – ничего не слышу, но винтовкой в руке потряхивает уверенно. Ладная винтовка «ли энфилд», ближе к карабину, и магазин десятизарядный.
Развёрнутой цепью отходим от брошенного бронепоезда. На него уже катит «Генерал Алексеев». Лучше не смотри, сердце не выдержит. Но голова сама поворачивается. Грохот, контрольные платформы встают на дыбы, валятся под откос. Бронеплощадки остаются на насыпи. Прощай, «Вперёд за Родину». Мы драпаем назад. И не так уж мало нас, цепи сомкнулись, на стрелковую роту наберётся, глядишь – и впрямь прорвёмся.
Пулемётчик Примин протягивает фуражку:
– Кажись, ваша.
Точно, моя. Недалеко улетела. Хорошая примета. Почему так тихо? Красная артиллерия умолкла. И вполне понятно почему – их кавалерия готовится к атаке. Из балочек, ложбинок выплывают чёрные ручейки, сливаются в широкий штормовой вал – ох, и много конных, навалятся – сомнут. От блеска сотен шашек глаза слепнут, пот бежит по щекам холодными струйками.
Цепь вздрогнула, изогнулась, начала рваться. Одни ускоряют шаг, другие их одёргивают – от конницы в степи не убежишь, надо принимать бой, не трусить. Где Александр Иосифович? Что ж мы делаем, мерзавцы?! Отстал наш хромающий командир на целую сотню шагов, висит на шее ординарца.
– Стоять! – Возвысился во весь свой немалый рост полковник Шамов. И голосина дай боже. Водит нацеленным револьвером. – Выровнять цепь! Залечь! Лицом к врагу! Огонь по моей команде!
Колет локти давно скошенная стерня, противно пахнет пылью. Прямо перед лицом вырванный конским копытом ком земли, левее лежит, вытянув шею, убитая лошадь. Это отступающим казакам досталось от красной шрапнели. Калиберда рядом, настраивает пулемёт. А вон и Боря вертит головой, рыкает на своих подчинённых. Мои припали к винтовкам, ждут команду. Выскочил вперёд бронепоездной фельдшер Хорошайлов, помог ординарцу довести Александра Иосифовича до цепи.
Красные конники выстроились в лаву, понеслись. Ну, держись, раб божий! Душа не в пятках? Не дождутся.
– Прицел шесть!
Ого, малый зазор даёт полковник Шамов. Стоит, как монумент, оттачивает глазомер. Красные – какие они красные?! Чёрные они на фоне заходящего солнца – летят. Взвыли, замахали шашками.
– Огонь!
Против дружного залпа, поддержанного десятком пулемётов, и гвардейская кавалерия не устоит. Куда этим горлопанам! Не успел обойму разрядить, красных как ветром сдуло. Оставив на поле десятка два сражённых, конница опять расточилась по балкам и ложбинам.
– Отходим! – командует полковник Шамов.
Некогда наслаждаться промежуточной победой, мало ли чего красные предпримут. Могут и шрапнелью угостить. Наше спасение в быстрых ногах.
Отстать красные и не подумали. Комиссары ли их гнали, сами бойцы ли вошли в азарт погони, но так и продолжили преследовать, только тактику сменили. Вместо фронтальной общей атаки, стали нападать отдельными группами, заходя со всех сторон, используя складки местности, выдвигая тачанки с пулемётами. Поневоле цепь дробилась, одни залегали и отстреливались, другие в это время отбегали, появились раненые, замедлявшие и без того невысокий темп отступления. Красные пытались вклиниться, оторвать отстающих. Без добычи они явно не желали остаться. Чего-чего, а хищного инстинкта у них в избытке. И своё звериное рвение они удовлетворили.
Александр не видел, как это произошло. Когда его, ошалевшего от пальбы и перебежек, дёрнул за рукав Калиберда, было уже поздно.
– Командир, командир, – повторял пулемётчик, тыча рукой в кучку красных конников, столпившихся на обратном скате пологой балки недалеко от цепи.
– Что командир? – не понял Александр.
– Александр Иосифович застрелился!
– Что-о?!
– Отставал он всю дорогу, – отчаянно бормотал Калиберда. – И провожатые его из сил выбились. Я посматривал за ними, отгонял красных очередями, а тут, как на грех, последний диск выпулил, и красные на них наскочили. Хорошайлов руки вверх поднял, ординарец не успел наган выхватить, зарубили, а командир револьвер в руке держал и застрелился. В грудь себе стрельнул.
– Отбить надо! – рванулся Александр.
– Самим бы ноги унести, – остудил Калиберда. – Наши уже вон где. Дай бог догнать. Моя «люська» пустая. Бежим.
За спасением собственной шкуры потеря командира отошла на второй план. Вспомнилась, когда усталая цепь взобралась на высокий бугор и её прикрыла огнём казачья батарея, вставшая здесь на позиции. Алексеевцы тут же выстроились и посчитались под зорким оком полковника Шамова, команда «Вперёд за Родину» растерянно оглядывалась.
– Остаётся застрелиться, господа офицеры, – резюмировал Боря. – Бросить командира – позор несмываемый.
Мичман Ольховский и Александр подавленно молчали. Что и говорить, клеймо навеки – сами бежали без оглядки, обезноженного командира оставили на растерзание врагу.
– Пускай нас судит суд офицерской чести, – подал голос мичман. – А сейчас наш долг вернуть подчинённых в строй.
– Отдохнём и маршируем на станцию Котлубань, – Боря решительно берёт власть в свои руки. – Там телеграф, вызовем «базу».
Отдохнуть – это хорошо, ноги не держат. На степь опускаются сумерки и тишина. Будто приснился этот бешеный день. По гроб жизни не забудешь. Боря не успокаивается, о чём-то переговаривается с есаулом-артиллеристом, идёт обратно.
– Саша, пойдём сходим до казаков.
В балке, у речушки около сотни конных. Чего неймётся Боре? Но и спросить – язык не поворачивается. Выжатый лимон.
Боря объясняет:
– Надо пристроить раненых. Батарея есаула Крамарова отходит на Вертячий, к главным силам, нам не по пути. Конница, говорит, собирается на Котлубань.
Мрачный войсковой старшина кивает, не поднимая глаз от земли. Как лежал ничком, так и лежит. Да, прямим на Котлубань. Посадить ваших раненых в седло? Семерых? Разместим. Долг платежом красен, бронепоезда нас выручили сегодня. Когда выступаем? Как похороним своих убитых. И поворачивает голову чуть в сторону. Там на склоне балки казаки роют братскую могилу. Широкую.
– Пятерых сегодня шрапнель скосила, – вступает в разговор молодой хорунжий. Войсковой старшина опять уткнулся лицом в землю. – Что ни день, кого-то да хороним.
– Ваша сотня какого полка? – Дотошен Боря.
Войсковой старшина вздрагивает, хорунжий взрывается.
– А это и есть весь полк! Второй Екатеринодарский! Семьдесят три шашки, не угодно?!
– Полк?! – поражается Боря.
– Чему удивляетесь? С апреля месяца из боёв не выходим. Первое пополнение неделю назад поступило. И то курам на смех – десять казаков. Да за эту неделю мы полсотни потеряли!
– Я наслышан был о некомплекте казачьих полков, – растерянно бормочет Боря, – но чтобы до такого докатиться – не предполагал.
– Любуйтесь воочию. Не шлёт казаков Кубань-матушка. Прислали десять рубежанцев, половину сегодня выбило.
Рубежанцев? Язык сам выдаёт:
– Я родом из Рубежной.
– Да? Я тоже – хорунжий Белоусов, адъютант полка. Порадовать нечем. Скляровых, Шеховцовых знали?
– Шеховцовы – соседи моей сестры. – Сразу припомнил лихого кучера Никитку. Неужели этот пострел сюда поспел?
– Двух братьев одной шрапнелью буквально обезглавило. Аккурат промеж ихними головами рванула.
– Как звали?
– Илья и Филипп.
– Я только Никиту знал.
– Ну, тот ещё малец. Будете писать домой, передайте ихним отцу и матери, что честно схоронили сыновей, что хорунжий Белоусов соболезнует их родительскому горю.
Пиши сам, хорунжий! Ты же – адъютант полка. Боря сочувственно слушает, а я сыт по горло кровавыми новостями. Пойдём отсюда. Зачем бередить казачьи души. Хоть и не помню я братьев Шеховцовых, а жалко земляков, пустеет станица. Катя хорошо отзывалась о соседях. Слава богу, ты в Рубежную не вернёшься.
С наступлением темноты потопали на Котлубань. Александр с Борей шли в хвосте колонны, молчали. О чём говорить? Крутится и крутится в мозгах никуда не ушедший несчастный бой, и чем больше его прокручиваешь, тем сильнее тупеешь. Ищешь свои ошибки и не находишь. Так сложилось, ты ни в чём не виноват. Выручали казаков, погубили бронепоезд. Что дороже – человеческие жизни или безжизненный металл? И всё равно душа болит по родному «Вперёд за Родину». Лежит сейчас на боку в тёмной степи, обездушенный, осиротевший. Без нас он просто груда металла. А мы кто?
Ремень винтовки набивает плечо. Перекладывал, перекладывал с левого на правое – надоело, повесил по-охотничьи на шею, перед грудью, положил руки на приклад и цевьё, стало легче – не тянет назад вес ружья, а несёт вперёд. Взбитая копытами и сапогами пыль стоит над просёлком на уровне колена, белая в свете высоко висящего полумесяца. Саван, да и только.
– Знаешь, кто мы с тобой, Боря?
Словоохотливый Боря словно не слышит. Загребает ногами пыль, ссутулился, безмолвствует.
– Сироты казанские, вот кто.
В ответ ни звука. Нету Бори. Бредёт рядом с тобой его ни живой, ни мёртвый двойник, рта нет сил открыть. До завтра, Боря.