Догхантер. Радужный мост

«А когда умирает душа от греха –
плач от нее доходит до неба».

Преподобный Ефрем Сирин

«Я приду к тебе гомоном птичьим в окне…»
 
Мэри Фрайер, «Эпитафия»


Интермедия 1

        Тельце желторотого воробья было холодным и влажным, как у рыбы, выброшенной на берег. Перья напоминали грязные волосы, сквозь которые просвечивала розовая сморщенная кожа.

        – Давай здесь! – предлагает Вовка, и они останавливаются возле бордюра недалеко от серого здания сельской школы. Маратик согласно кивает. Он держит воробышка в сложенных лодочкой ладонях.

        Совсем недавно прошел ливень. Дождь хлестал землю и траву белыми, вспененными еще в небе струями воды. Ветер снова и снова заставлял деревья кланяться, а затем всё затихло и неожиданно показалось солнце. Маратик и его двоюродный брат выскочили во двор, успели заметить, что земля в бабушкином саду вся усыпана опавшими яблоками, и рванули на улицу к школе. Там, на полузаброшенном стадионе, полчаса назад кипели футбольные страсти, но ливень всех разогнал по домам.

        На стадион они прибежали первые и ждали минут пятнадцать. Остальные не торопились: то ли боялись мокрой травы, то ли их просто не пускали родители. И вот тогда-то братья нашли под деревом мертвого желторотика. Наверное, его выбил из гнезда порыв ветра, а потоки дождевой воды довершили дело.

        – Похороним его? – спросил Вовка с той интонацией, которая означала у него очередную «клёвую штуку». Маратику было тогда шесть лет, а брат учился в третьем классе. Вовка верховодил во всем – тем более он же был местный, опытный, всё здесь знал, а Марат приезжал сюда на лето из города. У двоюродного братца голова будто бы целиком состояла из одних клёвых штук, от которых шестилетний гость из города просто обязан был приходить в полный восторг.

        – Яму копать есть чем? – спросил Вовка, оглядываясь по сторонам. Маратик тоже начал оборачиваться со сложенными лодочкой руками.
 
        – Постой, я сейчас вон тот кирпидон принесу. Им копать будем!

        Старший приволок кусок кирпича и принялся, сидя на корточках, ковырять мокрую землю. От мокрого тельца в руки перетекал холод. Он не испытывал страха или отвращения, лишь любопытство. Тайком от брата Маратик приоткрыл ладони и посмотрел в образовавшуюся щелку на жалкую желтоватую головку птенца. Глаза у него были закрыты розовой тонкой пленкой с едва заметными синими прожилками.

        В первый раз он ощутил это именно тогда – нестерпимое до дрожи в руках желание узнать и увидеть.

        – Открой глазки! – прошептал он мертвому воробью. – На одну только секундочку. Ну, пожалуйста…

        – Чё ты там бормочешь? – брат, всё так же сидя на корточках, повернулся к нему. – Молишься, что ли?

        Маратик почему-то испугался его вопроса, побледнел и закрыл ладони.

        – Ладно, давай, бросай его, – Вовка вскочил и отбросил кирпидон в сторону. – Готова могилка! И крестик надо из веточек.

        Гость из города не двигался и смотрел на чернеющую ямку, вырытую рядом с растрескавшимся бордюром.

        – Ну чего застыл-то? Кидай его сюда! – снова потребовал старший.

        – Глазки! У него глазки там. Его нельзя в ямку, – Марат скривил губы и начал шмыгать носом.

        – Во дурак! – засмеялся двоюродный брат. Он выбил из ладоней младшего тело желторотика, потом брезгливо подобрал его двумя пальцами и, кинув в могилку, одним движением ноги в рваных кедах сравнял яму. – Вот так. Все дела. А теперь смотри: веточки вот перевязываешь и втыкаешь. Мы так сто раз делали уже!

        Вовка связал ветки травинкой и воткнул крестик в черное пятно на мокром газоне. Потом он побежал в сторону подошедших футболистов с соседней улицы. Марат за ним не пошел. Он вообще в тот день в футбол больше не играл.

        Через два дня он впервые увидел сон про желторотика с закрытыми розовой пленкой глазами. И снова ему нестерпимо захотелось, чтобы птенец их открыл.


Глава 1. Матрёшка

        Кладовщица была шалавой – об этом все знали. А на заводе ведь как в селе: ничего не скроешь, любые сплетни разбегаются со скоростью пожара. Вот и про Таньку чего только не говорили: один со сборочного хвастал, что прямо возле дальнего стеллажа у них дело было. В инструментальном и вовсе каждый третий подмигивал Марату насчет этого.

        Танька ему не особо нравилась, он больше к бухгалтерии присматривался. Но в заводоуправлении у жены водились подруги: могло выйти боком. А Матрешка – та на фиг никому не нужна, главное подкатить умеючи.
На складе он бывал нечасто, и поэтому вздрогнул, когда услышал над самым ухом басовитое карканье, эхом отразившееся от ближайших стеллажей, погруженных в темноту.

        – Напугал, дур-рак! – пробормотал он, пригладил двумя пальцами свои усы и пошел к светлой комнатке кладовщицы. Танька была ярой сторонницей энергосбережения и включала свет только в тех местах склада, откуда брали детали.

        – Татьяна, ты здесь, что ли? – сказал он и снова услышал карканье в ответ.
        – Я тут, – улыбающаяся Матрешка выплыла с другого входа. – Чего как поздно? Во вторую, что ли, сегодня? За оснасткой пришли?

        Кладовщица улыбалась всем, и он знал, что ее улыбка ничего не значит. По крайней мере ему она точно ничего не обещает и ни о чем не говорит.

        – Нет, – сказал Марат и помолчал, пристально рассматривая Таньку. – Я так, просто. Вот конфеты тебе притаранил, держи.

        Он достал из пакета коробку «Птичьего молока» и протянул кладовщице. Та засмеялась – мягко и по-доброму, широко раскрывая рот. Он заметил, что два нижних зуба у нее с блестящими металлическими коронками.

        – Конфеты – это хорошо. На стол положите. Но лучше бы Карлику принесли чего-нибудь. Вы его, кстати, видели?

        – Да видел-видел! – гость нетерпеливо махнул в сторону стеллажей и в упор посмотрел на круглые матрешечные груди, прикрытые спецовкой, – да так, что та слегка порозовела. – Может, чайку попьем?

        – Прям щас? – брови Таньки чуть поднялись вверх. – Щас некогда. Со сборочного приедут скоро.

        – Ну не щас. Потом, – Марат почувствовал, что всё выходит слишком грубовато, но, по его мнению, с ней так и надо было. Все говорили, что с ней так и надо. – Я зайду потом – завтра, наверно.

        Он развернулся и пошел к выходу, чувствуя, как Матрешка пялится ему прямо в затылок. Возле самой двери кто-то вдруг прошелестел у него над ухом и закаркал. Марат шарахнулся в сторону и услышал тоненький смех Таньки, заметившей его испуг. Он чертыхнулся и вышел на воздух.

                ***
        Матрешкой ее прозвали не из-за внешности, а потому, что как-то на одном из расширенных заводских совещаний, на котором присутствовал сам генеральный директор Семен Иваныч, она вдруг подняла руку и сказала:

        – Вот мы повторяем: «Инвестиции, инвестиции!». А мы все должны вкладываться не в производство, а друг в друга, понимаете? Как матрешки: одна за другую держится, одна в другой содержится. Ведь всё от людей зависит, а не от оборудования. Тогда у нас и развитие будет!

        Все долго смеялись и аплодировали ее словам – тогда еще предприятие работало и управлялось по какой-то советской инерции, можно было и кладовщице иной раз слово молвить. Особенно долго смеялся Семен Иваныч и одобрительно на нее посматривал. С той поры прозвище «Матрешка» к ней пристало намертво.

        Поговаривали, что старый гендиректор даже предложил назвать одну из новых моделей автомобилей «Вороном Ка» – якобы в честь известного всему заводу Танькиного Карлика. Тогда многие решили, что кладовщица – давняя любовница Семена Иваныча. Но, быть может, и это тоже были сплетни.

        Ворон появился на Матрешечном складе года четыре назад. Кладовщица спешила рано утром к проходной и увидела прыгающую на одной ноге иссиня-черную небольшую птицу. А за ней по пятам кралась полосатая кошка, у которой кончик хвоста нервно ходил из стороны в сторону. Матрешка долго не раздумывала: замахнулась на кошку черной тяжелой сумкой, а затем протянула руку к вороненку. Тот, важно переваливаясь и помогая себе крыльями, спокойно забрался на ее запястье.

        – Да он ручной, я точно говорю! Сбежал, наверно, от хозяев, – рассказывала Матрешка каждому встречному-поперечному на проходной. И уже через два дня ползавода знало, что на складе у кладовщицы появился новый помощник. Некоторые приходили и приезжали только для того, чтобы посмотреть на найденыша.

        Сначала вороненок подпускал к себе всех, охотно садился на плечи и на головы гостей – к общему восторгу посетителей. Но затем выбрал себе в хозяйки Матрешку и остальных стал сторониться, каркая на них с высоты стеллажей. Правда, от еды не отказывался – и благосклонно брал подачки почти от всех приходящих. А несли ему всё подряд – и ягоды, и мясо, и вареные яйца: Карлик был прожорлив и всеяден. За несколько лет он вымахал в полуторакилограммового красавца, и его многие любили, охотно прощая бело-коричневые следы помета на деталях и инструменте. Одно время появилась даже мода ходить к Таньке на склад и фотографироваться с Карликом – тот всегда подлетал позировать, если Матрешка его звала.

        Кладовщица любила своего птенца страстно, лечила его от всех вороньих болезней, перечитала кучу книг про птиц и перезнакомилась со всеми городскими орнитологами.

        – Семьи-то нет – вот и сходит баба с ума по своему Карлу, – говорили недоброжелатели, которых было также немало среди заводских. Они-то, видимо, и распускали слухи про то, что, дескать, Танька «слаба на передок». Сплетням охотно верили, некоторые шутники хвастались своими победами на Матрешкином фронте. А правду про нее знали только она сама да Карлик.


                ***
        Марат через два дня снова попал во вторую смену и заявился к ней на склад уже ближе к вечеру. Карканья на этот раз он не услышал – да и не до этого было: он сумел пронести через проходную бутылку коньяка и сейчас срывал с нее газету и скотч, в которые та была заботливо спрятана-упакована.

        – Татьяна, ты здесь? – спросил он хриплым голосом. Не получив ответа, он приоткрыл дверцу ее «светлицы» и увидел, что та дремлет, сидя за столом рядом со вторым выходом. Матрешкина голова была прижата лбом к правой руке, согнутой в локте, и пришедший заметил приоткрывшуюся соблазнительную ложбинку между круглыми грудями.

        Марат осторожно прикрыл за собой дверь, провел привычным жестом по своим черным усам, поставил коньяк на стол и, подойдя к спящей, присел рядом с ней на корточки. Оттуда, снизу, ему сподручнее было смотреть на ее закрытые глаза. Татьяна почти не красилась и розовая поверхность век чуть вздрагивала: по всей видимости, ей что-то снилось.

        Непрошеный гость, как загипнотизированный, смотрел на Матрешкины глаза. Во рту у него пересохло, грудь судорожно вздымалась, и он, совершенно забыв, зачем пришел, начал шептать: «Открой глазки! Ну, пожалуйста!».

       Таня вздрогнула и, открыв глаза, увидела сидящего в странной позе мужчину. Она взвизгнула и, вскочив, опрокинула стул. Марат от неожиданности упал на спину.

        – Да чего ты орешь? – недовольно сказал он. – Это я.

        – Что вы здесь делаете?! – Матрешка была не из трусих, но сейчас перепугалась не на шутку.

        – Я к тебе пришел – вот коньяк принес.

        – Уходите, пожалуйста! Слышите? Я на помощь позову! – Таня сделала два шага к другому выходу из «светлицы» – противоположному тому, откуда пришел гость.

        – Ой да ладно строить из себя недотрогу! – Марат решил пойти ва-банк: ее сопротивление даже нравилось ему. Он двинулся в ее сторону, та еще раз взвизгнула и юркнула за дверь.

        Мужчина, не ожидавший такой прыти, помедлил немного и вышел вслед за ней. Склад был едва освещен. Высокие стеллажи серыми рядами возвышались над непрошеным гостем. Он услышал шуршание, включил фонарик в сотовом и сделал несколько шагов вправо.
        – Эй, Матрешка! Нефиг прятаться. Я тебе чё: конфеты за просто так, что ль, носил? Выходи давай! – темнота придала ему какой-то странной смелости. Он почувствовал себя охотником – совсем как тогда, в детстве, когда они с дядей ходили на уток и тетеревов.

        Кладовщица, конечно, ориентировалась в своем хозяйстве неплохо, но у него-то слух более натренированный. Главное – не пропустить ее к выходу со склада. Снова шуршание. Он, крадучись, обошел стеллаж и увидел ее фигурку, прижавшуюся к одной из нижних полок. Рывок…

        – Попалась, Матрешечка! – она завизжала, начала отбиваться, будто кошка, но его руки сами знали, что делать. Он слегка сдавил ей горло, а другой начал срывать спецовку.

        Затем что-то звякнуло сверху, посыпались детали, и вдруг его голову пронзила острейшая боль – будто несколько ножей одновременно чиркнули по затылку. Когда он резко повернулся, кто-то с силой воткнул ему что-то острое прямо в ухо. Марат взвыл, женщина оттолкнула его – прямо на полки с инструментом. На голову гостя снова повалились разнокалиберные детали. Матрешка исчезла, и через несколько секунд послышалось хлопанье входной двери. А затем в тишине несколько раз победоносно прокаркал Карлик – откуда-то с верхних полок стеллажей.

                ***
        После неудачи на складе он вернулся домой в самом сумрачном настроении. Жена с сыном уже спали, хотя обычно Юля дожидалась его и после второй смены. Он только обрадовался этому. В последнее время они ссорились все чаще. Раза три ему даже пришлось немного успокоить ее – показать, что перед ним выпендриваться не стоит. Нет, он ее не бил, а так – заломил руку, прижал лицом к стене и долго что-то шептал на ухо, пока она тихо давилась слезами. Ни она, ни он не хотели, чтобы Костик что-то услышал.

        У жены сбоку на шее было такое отвратительное родимое пятнышко с волоском посередине. Он искренне ненавидел ее за этот волосок. Когда Марат пару раз прижимал ее на кухне, ему так хотелось надавить чем-то острым на это пятнышко – чтобы его не было. Совсем…

        Он налил себя чаю, плеснул туда же коньяку – того самого, не оставлять же шалаве. А затем осторожно потрогал свое залепленное пластырем распухшее ухо: сволочная птица здорово прихватила его клювом. Адски горели и царапины на затылке.

        «Ну, ничего, Матрешечка, ты еще пожалеешь, что на свет родилась!» – решил он и, залпом допив кружку, отправился на боковую.


Интермедия 2

        В то лето соседская собака – обыкновенная дворняга молочного цвета с кофейным пятнышком на ухе – повадилась таскать бабушкиных кур. Маратику исполнилось уже тринадцать, а брат Вовка к тому времени вырос в высоченного семнадцатилетнего парня с волосатыми руками.

        – Соседка-то, пьяница страшенная, не кормит псинку, видно, и на цепь не сажает – вот она за курами-то и охотится. Сделали бы вы, ребятишки, хоть что-нибудь? Может, увели бы куда ее… – пожаловалась им однажды бабушка.

        И Вовка, конечно, тут же придумал очередную клёвую штуку. Они дождались, когда бабка уйдет в магазин, – тот располагался далеко, у самой железной дороги. Соседка, как обычно, лежала в умат пьяная в своей избе в сенцах.

        – Короче, так: я беру вилы, а ты – палку какую-нибудь. Не боись, твоя работа не пыльная – просто не дашь ей смыться. Я сам всё сделаю, понял? – сказал Вовка. И Маратик подчинился – по привычке. В особый восторг, понятно, не пришел, но куда деваться: верховодит-то Вовка. Мальчик шел за двоюродным братом, словно в тумане: он предчувствовал, что будет страшно, но даже и представить не мог, во что ввязался.

        Вовка за свою сельскую жизнь много чего видел и много чему научился. В их доме всегда было полно скотины и птицы. За лето-осень ему приходилось резать по три-четыре свиньи и отрубать головы несчетному числу кур и индоуток. Он охотно рассказывал городскому «братику» о том, что иногда, если отрубить голову быстро, а потом поставить курицу на ноги, та еще может пробежать несколько шагов.

        – Ты пойми, – авторитетно объяснял старший, пока они пробирались огородами к соседскому участку. – Тут принцип простой: эту сволочь все равно уже не отучишь – псина кровь почуяла, понимаешь? Так и будет теперь к бабке шастать, пока всех кур не передушит. Способ тут один – пришить ее, и все дела. У нас тут село, не до городских нежностей.

        Маратик кивал головой, чувствуя, как палка – черенок от лопаты – странно тяготит его руки. Белочка (соседка именно так ее называла, он помнил) обнаружилась не сразу. Пьянчуга, как всегда, забыла ее привязать, и собачка спала во дворе, нервно подергивая ухом с кофейным пятнышком.

        – Смотри: у нее часть цепи болтается на ошейнике, – прошептал ему Вовка и переложил вилы в правую руку. – Нам повезло. Надо ее поймать… Постой-ка.
Брат чуть пригнул голову и, как лис, стал красться вперед. А затем быстрым движением всадил вилы в цепь. Белка подскочила вверх от неожиданности, но было поздно: вилы намертво прижали цепь к земле.

        – Попалась, сучка, – удовлетворенно сказал Вовка с какой-то протяжкой гласных – будто пел. – Не уйдешь теперича.

        Собака прижала уши к голове и несколько раз неуверенно мотнула хвостом, видимо, всё еще надеясь на благополучный исход.

        – Давай-ка сюда иди! – брат сгреб цепь в руку и, вынув вилы из земли, подтащил собачонку поближе к ноге. – Тут главное ее не испугать раньше срока. Белочка, Белочка, хорошая, хорошая…

        Собака завиляла хвостом сильнее и, высунув язык, часто задышала. Было похоже на то, что она заулыбалась.

       – Ага, расслабилась наша собака-улыбака. Щас мы ее поближе к будке, та-ак. Привяжем на цепь, вот так, отлично.

        Маратик стоял на одном месте, не шевелясь, и опирался на черенок, будто на посох. Он, как и Белка, чуть расслабился: почти поверил, что ничего страшного не произойдет. Не может же вот так – среди белого дня, кустов красной смородины за забором, спокойно плывущих в небе перистых, чудесных облаков – случится что-то страшное. Так ведь?

        И вот именно в тот момент их общего с Белочкой расслабления и веры Вовка быстро и четко всадил в белый шерстяной бок заржавевшие иглы вил.

        Раздался не визг и не скулеж – он услышал пронзительный, выворачивающий наизнанку крик. Он не мог и представить себе до этой самой секунды, что в природе есть такой крик – нервы его будто разом намотались на какой-то маховик, а потом рваными струнами вернулись обратно. Палка выпала из рук, и глаза расширились.

        Белочка рванулась в сторону, цепь жестко вернула ее обратно. Она бросилась снова, а затем шмыгнула в большую будку и там прижалась к дальней стенке и затихла.

        – Не уйдешь, собака! Мы тебя и там достанем, – вилы свободно проходили в отверстие будки, и Вовкины волосатые руки принялись методично просовывать их в самую глубину, натыкаясь на что-то живое и мягкое. Раз за разом. Снова разверзся звуковой ад; от крика дворняги, казалось, некуда было деться, он был везде, заползал в самый мозжечок и вопил оттуда каждой мозговой клеточкой.
Марата парализовало. Ему хотелось убежать, упасть, закрыть уши руками, забиться в самый темный угол. Умереть. Но он не двигался с места и смотрел во все глаза на то, как вилы, поддерживаемые волосатыми руками, снова и снова исчезали в темном отверстии будки.

        Сколько это продолжалось, он не помнил. Минуту? Две? Полчаса? Под самый конец, когда из будки доносился уже не крик, а хрип, Маратик услышал дребезжащий, испитой голос соседки. Вовка, вынув из будки красноватые вилы, тоже обернулся в сторону говорящей.

        – Будьте вы прокляты! – просипела женщина с туманными, еще не проснувшимися глазами. Она покачивалась из стороны в сторону; ей можно было дать и сорок лет, и все семьдесят – свой точный возраст она давно пропила. – Вы не люди совсем, не человеки. Белочку мою… истерзали…

        Она икнула, плюнула в сторону братьев и, повернувшись, поплелась опять в избу спать. А вот Маратику не удавалось нормально поспать еще долгое время – до самого возвращения в город.

        Человека меняют и определяют не сами события, а воспоминания о них. А лучше всего ему запомнились не окровавленные иглы вил и не волосатые руки братца. И даже не проклятия, произнесенные сиплым голосом пропойцы. Ему запало в душу иное: он ощутил, что значит власть над жизнью и смертью, когда только от тебя зависит, жить дальше кому-то или умереть. И вот в этот миг тоненький ручеек щекотящей энергии перетек от умирающей, хрипящей Белочки в его солнечное сплетение и ниже – в промежность. И происходящее ему понравилось.


Глава 2. Карлик

        Как он и думал, шалава-кладовщица никому не проболталась про его вечерний визит на склад – ни вечером, ни на следующий день.

        «Боится, что снова ославится на весь завод, – улыбался он про себя. – Подожди. Ты еще не так у меня забоишься, сучка!..».

        Сначала он решился на повторное посещение склада, но затем сам себя отговорил: все-таки Матрешка могла подготовиться к его приходу или кому-то шепнуть лишнее. В общем, вряд ли он теперь ее застанет врасплох – спящую в соблазнительной позе. Тут надо что-то другое.

        «Вот если Карлика не будет. Вот тут она запоет, тут она завоет – в ногах валяться будет у меня…» – думал он. Когда ему впервые пришла в голову идея отравить ворона, он почему-то вспомнил о ненавистном родимом пятне на шее жены.

        «Есть между ними что-то похожее – и тот меченый, и эта. Бог шельму метит».

        У Танькиного ворона на шее тоже была особинка – небольшое белое пятнышко, которое у Матрешки по неведомой причине вызывало чувство особой гордости: дескать, ни у кого такой птицы нет, Карлик – уникальный, такой нигде не потеряется и т.п. В общем, Бог шельму метит, это точно.

        «Весь вопрос: какую отраву лучше использовать?» – размышлял он, идя с работы домой. Марат хорошо знал, что буквально на соседней улице есть магазинчик со звучным названием «Дератизатор». Там можно было легко приобрести отраву для крыс и мышей.

        «Но ведь эта тварь зерна клевать не будет. Ему мясцо подавай, такие кусочки – не слишком жирные. А где я ему мяса отравленного раздобуду?».
Он раздумывал над этим несколько дней, нашел даже несколько сайтов, где предлагали «совершенно анонимно» доставить ему любые яды для любых целей. Но вбивать во всезнающий Интернет какие-то сведения о себе – пусть только электронный адрес – показалось ему опасным. И он пошел другим путем.

        – Почем у вас вот эта, да, помельче которая? – Марат тычет пальцем в стекло большого аквариума, наполненного мелкими опилками. На стекле остается мутный след от его указательного пальца.

        – Вот этот? – улыбается миловидная продавщица в прямоугольных очках. Она опускает руку в аквариум и ловит серо-белую крыску с черными глазами. – Мы его Сырком прозвали. Правда, красавец?

        Сырок смешно свешивает передние лапки с тонкого указательного пальца женщины и смотрит по сторонам. Затем его темные глазки сосредотачиваются на усатом лице Марата, крыса вздрагивает и пытается «утонуть» в кулаке продавщицы.

        – Дурачок, чего ты испугался? – она перекладывает серое теплое тельце в другую руку.

        – А под хвостом у него чего торчит? Болеет, что ли? – покупатель морщится.

        – Да нет! – смеется хорошенькая собеседница. – Многие так думают. Это у самцов так… яички, в общем. Некрасиво немного, конечно. Может, вам лучше самочку взять?

        – Не-е. И такой пойдет. Почем?

        Марат на клетку тратиться не стал – выпросил в зоомагазине ненужную коробку, соврав очкастой дуре, что клетка у него уже есть.

        – У меня уже была крыска, сын их любит. Ага. Подарю ему…
Он вышел с картонной добычей под мышкой и направился в парк. Пакет с отравленными зернами красного цвета Марат приобрел накануне.

        – Голодный, небось? – спрашивает он Сырка, высунувшего серую мордочку навстречу дневному свету. – Щас пожрешь. До отвала.

        Мужчина с черными усами устраивается на свободной скамейке и сыплет горсть зерен в коробку. Потом еще. Затем удовлетворенно слушает, как крыса шуршит коготками по дну коробки.

        – Вот так, вот так. Молодец, Сырок. Ешь побольше. Мне концентрация нужна.
Марат сидит минут 15, время от времени пробегая глазами инструкцию на пакете с отравой. Потом он приоткрывает коробку; серая морда с усиками немедленно устремляется к свету. Мужчина почти инстинктивно загораживает ладонью путь беглецу и вертит временный домик Сырка, пытаясь увидеть дно. Из коробки на маратовские джинсы падают несколько красных зернышек.

        – Черт, ты жрешь их или нет? Так дело не пойдет… Средство-то от мышей, а не от крыс. Внимательнее надо было читать. Черт! – ему жуть как не хотелось тащить крысеныша домой живым. Жена и сын обязательно заметят, начнут спрашивать. Блин. Надо было от крыс покупать, а не от мышей, голова садовая. А «Дератизатор» ведь закрыт уже… Он решает подождать еще полчаса.

        – Мама, смотри, смотри! У дяди мышка! У дяди мышка! В коробочке! – детский голосок верещит совсем близко. Марат вздрагивает всем телом и, не понимая, где он, начинает оглядываться. Сон сморил его незаметно, руки ослабли и потеряли контроль над коробкой. Сырок вылез почти наполовину и балансировал сейчас на картонном краю. Щеки его странно раздулись, одна лапка царапала Марату джинсы.

        Рядом со скамейкой стоит улыбающаяся мамаша, держащая за руку мальчишку лет четырех. Глаза ребенка блестят от восторга, будто он встретился с живым волшебником.

        – Это ваш крысеныш? – спрашивает женщина. – Какой забавный! Он не упадет?

        Сырок, казалось, только и ждал этих слов. Он прыгает на асфальт и серо-белой молнией несется к парковым кустам. Усатый мужчина охает, почти рычит от злости и, отбросив коробку, устремляется за хвостатым беглецом. Мальчишка хохочет, а его мать морщит брови и чувствует, как неприятный холодок бежит по позвоночнику.

        – Сынок, пойдем! – говорит она торопливо. – Не надо смотреть… Не будем мешать дяде.

        – Дядя ловит мышку? Он играет в догонялки?

        – Да, точно. Но мы не будем смотреть, нельзя.
 
        Молодая мамаша не понимает, что с ней – почему ей всё это так неприятно? «Что-то в его фигуре… Как он погнался за крысенышем. Как хищник – паук или птица какая-то. Жуть», – проносятся мысли в ее голове.

        Сын надувает губы, ему очень хочется увидеть, как дядя догоняет серую большую мышку. Но мать дергает его за руку и почти тащит к выходу из парка.

                ***
        Марат быстро открыл входную дверь и тут же сунул коробку на самую нижнюю этажерку с обувью. Он заранее это всё просчитал и обдумал – так, чтобы жена с сыном не успели ничего заметить. Юлька делала что-то в зале и не вышла его встретить. Это хорошо. Он успеет выключить свет в коридоре и, глядишь, всё обойдется.

        Мужчина, которого в парке на несколько секунд приняли за волшебника, рывками снимает черные туфли и спешит в ванную. Там он тщательно моет руки и лицо.

        – Как на работе? – Юля старается изобразить спокойную заинтересованность, но удается ей плохо: он чувствует, что она напряжена и боится его. Это тоже хорошо – поменьше будет выпендриваться.

        – Да так – нормуль. Как Костян? – он доедает макароны и не смотрит ей в глаза.
        – Температура еще держится, но получше сегодня. Дня через два в садик уже можно отправить. Да и я что-то засиделась… – она зевает, почти не открывая рта, и он замечает родимое пятно с волосиком на ее шее. Настроение портится окончательно.

        – Мама, папа, у нас мышка! Слышите? Мышка! – вдруг раздается веселый простуженный голос Костика из зала, и время для Марата на несколько секунд останавливается…

        – Да, конечно, хотел сюрприз сделать!.. Конечно, конечно, для Костяна, да… Ой, точно – у нас же старый аквариум есть, как я мог забыть!.. – усатый мужчина скрежещет зубами и про себя матерится так, как ругаются водители на скользкой дороге.

        «Ну почему эта тварь не сдохла? Что за черт? Он что – зерна за щеки запихал? Это же не хомяк в конце концов? Ах ты, чтоб его!» – Марат снова в ванной, трет холодной водой глаза и пытается успокоиться. Он чувствует, что искренне ненавидит людей, которые мешают его планам – ту, что с пятном, и этого – мелкого, сующего свой нос куда не следует.

        Ночью он несколько раз вставал, осторожно подходил к заляпанному аквариуму и пытался осветить его внутренности белым светом смартфона. Его встречали выпуклые глаза и тонкие чувствительные усики Сырка, блестящие от белого света. Проклятая крыса еще дышала, недобро посматривая на своего отравителя.

        – Сдохни же наконец! – шептали его губы. Он успокаивал себя тем, что спешить особо некуда: лучше он завтра купит еще яда – настоящего, крысиного, не чета этим дурацким мышиным зернышкам. Чем сильнее траванётся крыса, тем больше шансов убить Карлика. «Подожди, Матрешечка. Потерпи еще немножечко».

                ***
        Костик ревел с утра, а его отец божился, что отнесет назад бедного крысика.

        – Костян, будь мужиком! Это бракованная крыса, мы тебе потом купим новую – в сто раз лучше! – успокаивал сына Марат, и у мальчика постепенно высыхали слезы. Не успел он еще к нему привязаться, да и отец не позволял брать Сырка в руки.

        – Пусть сначала попривыкнет к новой обстановке, а то еще цапнет! – пояснял он жене, глаза которой впервые за долгое время блестели неподдельной радостью. Но так было вечером, утром – вместе со смертью Сырка – всё вернулось на круги своя.

        «Надо же – крысе рады, а меня с работы встречают с кислыми рожами!» – думал он, заклеивая скотчем коробку со сдохшим грызуном. Ему еще надо умудриться протащить этот «груз двести» через проходную. Ничего – он пойдет через северные ворота, там часто дежурит Витек, его друг. Точнее не друг, а так – приятель. Друзей у него на заводе не было – он туда ходил работать, а не дружить.

        Он не мог дождаться вечера, делая свою рутинную работу по заточке инструмента. Рутину он обожал. Марат считал, что нет ничего лучше инструментального цеха и сборочного конвейера: тут всё идет своим чередом, нет неожиданных взбрыкиваний и виляний хвостом, и главное – никто не выпендривается. Все четко размечено, знаешь, что будет через час и через два, что случится утром и что – вечером.

        А вечером он пойдет на склад и подбросит нарезанного кусочками Сырка. Каждый кусочек крысятины он дополнительно вывалял в яде, купленном в «Дератизаторе». Благо, в старой раздевалке, которая находилась на задворках инструментального, можно было делать что угодно: туда редко кто заглядывал. Это тебе не двухкомнатная «хрущевка», где негде скрыться от глаз меченой и ее сыночка. На то, чтобы освежевать Сырка, снять серо-белую шкурку и, хрустя мелкими косточками, нарезать его тельце удобными кусками, ушло всего сорок минут. Ведро воды и ароматное средство для мытья пола стояло тут же – никаких тебе следов крови…

        Он шел мимо серо-желтых заводских зданий, стараясь держаться подальше от фонарей. Скоро пересменка, и народ хлынет к проходной. Нужно успеть дойти до склада. Зато потом можно встроиться в поток и ускользнуть незамеченным. Тут светиться нефиг. Он ошибки не совершит.

        Советское время заставляло людей строить большие здания и отдавать предприятиям многие гектары земли. Сейчас можно было обойтись и половиной всех этих разномастных построек: заводское пространство давно надо оптимизировать и ужимать. Так оно и происходило, жизнь и работа постепенно покидала здания, оставляя за собой мертвые, заброшенные цеха и склады. Медленное умирание, как раковая опухоль, захватывало все больше и больше заводского тела. Утром и днем умирание было не слишком заметно, но вечером чернеющие окна заброшенных зданий вызывали тревогу и тоску. Заводское население чувствовало это и старалось схлынуть побыстрее, убежать в сторону светящихся окон цехов и многоквартирных домов. А вот Марат наоборот: любил встречать вечер именно здесь, стремился к заброшенному заводскому телу… Ага, вот и он – Матрешкин склад.

        Она не должна его увидеть, не должна узнать, что он приходил. Надо просто улучить моментик – и хоп! Цып-цып-цып, Карлуша, где ты там затаился, мальчик мой?
Усатый мужчина чуть приоткрыл дверь с торцевого входа и прислушался. Как там говорил дядя-охотник? Маратик, стой и слушай. Стой, пока можешь стоять. Терпи до последнего. Когда тебе покажется, что больше стоять невмоготу – постой еще минут десять. И тебя вознаградят за терпение. Обязательно вознаградят.

        Он услышал звук Танькиного голоса. Либо на складе был кто-то еще, либо она болтала по сотовому. «Та еще болтушка!» – он улыбнулся. Зато он точно теперь знает, где она находится. Это хорошо.

        Он просочился через приоткрытую дверь, прошел несколько шагов и снова остановился, прислушиваясь. Ворон точно где-то здесь. Дура-кладовщица его не заметила и не заметит, а вот Карлик давно уже знает, что на склад пожаловал непрошеный гость. Марат нащупал в кармане спецовки пакет с мясом и медленно выудил его наружу. Стеллажи, где он стоял, были не освещены, и пришедший мысленно благословил Матрешкину энергоскупость.

        Мужчина осторожно, стараясь не касаться кусочков мяса голыми руками, надорвал пакет и положил подарок на верхнюю полку стеллажа.

        – Цып-цып, Карлуша. Угощение подано, – прошептал он, вновь улыбнулся и скользнул в тень – к выходу.

                ***
        Марат нашел лакомство уже после того, как ушла та, которую он любил. Мясо слегка горчило, но все равно было вкусным. Кусочки ровно того размера, что ему подходил: не нужно рвать их, а сразу можно заглатывать, чуть запрокинув голову.

        Плохо ему стало на верхней полке – в том месте, где он обычно спал, чуть нахохлившись и думая о хозяйке. По его большим черным крыльям вдруг прошла судорога, и он, резко раскрыв их, затанцевал на одной лапке к краю стеллажа. Другую лапку он подволакивал – с тех самых пор, как его нашли возле больших серых ворот. Тогда он впервые увидел ту, которую любил.

        Балансируя на краю, Марат чувствовал, как что-то обжигает его изнутри – что-то связанное с тем черным человеком, непрошеным гостем. Он клюнул его в ухо и жалел, что не сделал этого дважды. Горечь внутри разрасталась, ему захотелось искупаться. Хозяйка у дальней двери всегда ставила ему таз с водой. Он любил подлетать туда и бултыхаться в свежей холодной воде. Блаженство для перьев и клюва. Потом он вдруг вспомнил то, иное место, где он жил раньше, а затем память его ушла дальше – в кроны зеленых деревьев, где летали такие же черные птицы, как он. Воздуха не хватало, горло его зажило своей отдельной жизнью, зоб заходил туда-сюда, а затем он рухнул вниз. Одно крыло неудачно подогнулось и встретилось с металлическим полом склада. Раздался едва слышный треск мелких костей, но птица уже ничего не почувствовала – потому что ее уже больше не было…

        Усатый мужчина резко дернул рукой, перевернулся и скатился с дивана, на котором он спал вместе с женой. Та не проснулась, но, пробормотав что-то, перевернулась на другой бок. Марат присел на корточки и вытер застывшую струйку слюны в уголках губ. Его тошнило, желудок скручивало судорогой, и он, прикрыв ладонью рот, побежал в туалет. Там он проблевался зеленой массой с отвратительными кусочками плохо прожеванного ужина.

        Он долго сидел на краю ванны и смотрел мутными глазами на стену с облупившейся краской. Сон уже почти выветрился из его головы, но правая рука всё еще ныла: он неудачно подогнул ее под себя, когда скатился с дивана.

        Завтракал он в плохом настроении, вяло жевал кусок ветчины с батоном и молча следил за тем, как Юлька в коридоре собирает сына в садик.

        – Ты обещал ему купить нового крысенка или хотя бы хомячка, помнишь? – сказала она ему как бы между прочим, и он, сузив глаза, ничего не ответил. Волосик на ее родимом пятне доставал его все больше и больше.

        А вот на заводе – еще на проходной – настроение его пошло в гору.

        «Карлик умер, слышали? Танька сама не своя. Вороненок и впрямь такой хорошенький был…» – говорила охранница своей товарке, пропуская ее через турникет. Марата так и подмывало поправить ее: не умер, а сдох. Умирают люди, а черные твари с тяжелым клювом дохнут и правильно делают.

        Работал он весело, иногда насвистывал мелодию из любимых «Scorpions». Царапины на затылке и левое ухо перестали ныть, а о руке он и думать забыл. Матрешка теперь принадлежит только ему: куда ей деться-то с подводной лодки? Вот всё немного уляжется-утихомирится, и он обязательно наведается к ней в гости на склад. Танюшка заждалась, наверное.


Интермедия 3

        Они с Лешкой облюбовали эту свалку давно. Вообще, свалки бывают разные, но самое клёвое место – то, куда свозят строительный мусор. Девятиэтажный дом, где жил Маратик с родителями, располагался возле городской черты – рядом с полем и лесопарком. А если идти налево от остановки, то уже метров через триста начинался огромный пустырь с колючками, небольшими холмиками и ямами. Там водились ящерицы, ужи и – главное – туда свозили остатки строительных блоков с небольшими плиточками. Белые плиточки ценились мальчишками на вес золота: в них можно было играть, их копили и собирали.

        А еще у них с Лешкой был там свой шалаш. Неведомые основатели великого пустыря зачем-то вкопали в землю большую бетонную трубу, конец которой неприметно выходил наружу возле зарослей акации. Друзья расчистили вход, натащили туда всяких картонок и сумели просунуть в узкий лаз сиденье от полуразвалившегося кресла. В трубе было темно и тесно, пахло старым цементом и песком, но зато об их шалаше больше никто не знал. Именно там Марат впервые понял, что такое свой дом – собственное пространство, на которое никто не сможет покуситься, место, где хозяин – только ты.

        Однажды в их дворе объявилась большая и ласковая дворняга с рыжей свалявшейся шерстью. Сердобольная баба Катя с соседнего подъезда, которая неустанно следила за порядком в их большом дворе и этим самым надоела всем детям без исключения, стала ее подкармливать. Девчонки Танька и Наташка – одноклассницы Маратика – тоже таскали собаке кусочки, гладили ее, нашли где-то ошейник и умудрились насадить на рыжую голову старый белый бант.

        Лешка и Марат с Рыжей подружились не сразу. Они считали дворнягу девчачьей собакой и не подходили к ней. Но как-то раз Рыжая увязалась за ними на свалку, таскалась за мальчишками везде, как хвостик, и в конце концов растопила их сердца – тем более что дурацкий бантик давно уже где-то потерялся.
К трубе она сначала отнеслась с подозрением и ни в какую не хотела идти туда. Но затем Лешка сумел заманить ее в шалаш кусочком вареной колбасы.

        – Вот теперь у нас самый настоящий дом! – объявил Маратик и осветил фонариком внутреннее убранство шалаша. Противоположный от выхода конец трубы, наглухо заваленный кусками кирпичей, украшала большая потертая картина «Дети, бегущие от грозы». Ее друзья нашли рядом с мусорными контейнерами, стоявшими неподалеку от детского садика. На крюке из арматуры, торчавшем сбоку, висело почти целое велосипедное колесо. Марат, кстати, чуть не выколол глаз этим крюком, когда в первый раз залез в трубу – чтобы разведать, что да как.

        Рыжая, высунув язык, тяжело дышала и смотрела умными глазами на своих новых хозяев.

        – Да, – важно подтвердил Лешка. – Это настоящий дом – у нас даже собака теперь есть. Рыжая будет охранять шалаш!

        – Точно! – восхитился идее друга Маратик. – Мы ее оставим здесь, принесем ей воду и еду, а Рыжая никого сюда не подпустит – охранять будет!

        Дворняга мальчишкам полностью доверяла и поначалу спокойно отнеслась к тому, что кольцо ее ошейника охомутали веревкой, которую привязали к крюку из арматурины. Однако когда друзья выползли на свет Божий и принялись, как обычно, замаскировывать вход в шалаш ветками и камнями, рванулась и залаяла.

        – Рыжая! Посиди немного! Мы щас вернемся, принесем тебе миску, хлеба и колбасы, – наставительно сказал Лешка в трубу. Но Рыжая не понимала всех тех радужных перспектив, что ждали ее в будущем, отчаянно скулила и с надеждой смотрела в сторону редких полосок света, что остались после тщательной маскировки.
        Всё это случилось в воскресенье последнего дня жаркого августа. А в понедельник пятиклассники Леша и Марат пошли в школу. Началась сентябрьская кутерьма – дурацкая линейка и выдача учебников. Им поставили аж три физкультуры в неделю; в среду на первом же уроке русского Маратик умудрился схлопотать двойку за поведение. Мать в четверг из-за этого не разрешила ему пойти гулять. В субботу они тоже теперь учились, а в воскресенье отец Лешки увез всю семью за грибами.

        В общем, по-нормальному погулять вместе друзья смогли лишь в следующее воскресенье – через две недели после начала учебы. Сначала они поиграли в ножички, затем щелбанами загнали белые плиточки в ямку.

        – Слушай, – сказал Лешка, вдруг вспомнивший про свалку. – А ты тогда вечером еду-то отнес Рыжей?

        Марат замотал головой:

        – Не-е, тогда же «Утиные истории» начались. А потом уж темно было.
И они решили сбегать к своему шалашу. Уже на подходе к трубе мальчишки почувствовали запах. Воняло чем-то нездешним – тем, от чего хотелось убежать и спрятаться. Они раскидали ветки и кирпичи, и запахло сильнее.

        – Я туда не полезу, – сказал Лешка и шмыгнул носом. – Рыжая, наверное, умерла.

        Маратик не ответил и, задержав дыхание, сунулся с фонариком в шалаш. Долго он там не смог находиться – пахло слишком страшно. Когда он вылез и, отряхивая колени от цементной пыли, поднял глаза на друга, то увидел, что Лешка плачет.

        – Ну, чего ты разнылся? – спросил его Маратик злым голосом. – У меня в поселке двоюродный брат есть – он этим… знаешь, как… Курице вот топором – хрясь! Голову. И потом ставит на ноги – а она еще бежит. Подумаешь – собака… Пошли лучше еще в ножички поиграем, а?


Глава 3. Развод

        Сначала к нему подошел этот – хмырь со сборочного конвейера. Такой здоровый бугаина, его все почему-то звали «Стул». Марат даже не знал его настоящего имени – Стул он и в Африке Стул.

        – Слышь, Марат, дело есть одно. Ты на обед пойдешь?
Усатый смерил его взглядом и покачал головой. Он не обедал в заводской столовой: приносил с собой домашнее и ел потом в старой раздевалке. Туда ведь редко кто заходил.

        – Чё? Брезгуешь, что ль, со всеми жрать-то? – скривился хмырь. – Ну, ладно. Я тебе так скажу, по-простому: ты если еще раз к Таньке подойдешь, я тебе ноги вырву и в жопу вставлю. Понял? Ну вот и океюшки. Бывай.

        И ушел. Козёл… Марат потом сидел в раздевалке на потертой скамье, смотрел на неработающий рукомойник и грязно-желтый столик, на котором он несколько дней назад готовил подарок для Карлика. Руки у него тряслись, и губы побелели.
«Что именно они знают? Только про то, как я эту шалаву возле стеллажа прижал? Или про Карлика – тоже?».

        Его снова тошнило и хотелось домой. А на следующее утро его поманил пальцем бригадир – редкая гнида, всего два года назад пришедший после политеха и уже сделавший карьеру. Он вывел Марата из цеха на лестницу, ведущую на второй этаж. Здесь было потише и разговаривать можно, не повышая голоса.

        – Васандеев, я это… Что хотел спросить… Ты в инструментальном-то давно?
Марат провел указательным и большим пальцами по усам и ответил:

        – Девятый год. А что?
        – Да так. А до этого где работал?
        – До этого я учился. В техникуме.
        – А-а, – у бригадира появилась складка на переносице, будто он о чем-то задумался. – Ну, ладно. Иди. Это просто меня тут спросили про тебя, а я даже ответить не смог – я же сам-то недавно на заводе. Давай, пойдем работать.

        В обед Марату опять стало нехорошо. Он перетащил желтый столик в другой угол старой раздевалки, так как ему показалось, что на нем заметны коричневые следы крысячьей крови. Есть не хотелось. Он всё вспоминал лицо бригадира, и на душе было тревожно.

        «Кто это мной так заинтересовался? Кто спрашивает-то? Проклятая шалава Танька разнесла по всему заводу – сплетничает  про меня, наверно, с каждым, кто приходит к ней. Вот только бы добраться до Матрешечной шеи…».
        Но на склад он идти трусил. И дело совсем не в Стуле и его идиотских угрозах: он просто до тошноты боялся опять увидеть темные стеллажи, тянущие свои полки до самого потолка. От одной мысли о темном складе у Васандеева перехватывало дыхание, кружилась голова и ныла правая рука.

                ***
        В субботу Марат с семьей поехали на вещевой рынок. Обратно решили пойти пешком. День выдался замечательный: несмотря на то, что был конец сентября, по-летнему грело солнце, небо нежно белело и синело над головой, дышалось легко.
Юля уж и не помнила того дня, когда они с мужем и сыном гуляли вместе. Костик убегал вперед и возвращался к родителям, Марат взял ее руку в свою, и в памяти вдруг всплыло, что именно в эту пору – когда зеленые листья превращались в красные и золотые – они семь лет назад впервые с мужем поцеловались.

        – Ты меня любишь – хоть немножко? – ее глаза заискрились. – В кино, что ль, сходить, а, Маратик? Давно мы что-то не ходили никуда.

Она потянулась к нему, и муж ее поцеловал. Губы у него были  холодные и сухие, но Юля этого почти не заметила. А затем Костик закричал.

        Васандеевы проходили мимо потертой двухэтажки, окна которой заросли сиренью. Сын опередил родителей шагов на тридцать и, увидев что-то в кустарнике, заинтересованно вытянул голову. Как раз в тот момент, когда Юля потянулась за поцелуем к мужу, Костик нырнул в кусты – поближе к перевернутой набок коробке из-под старого телевизора. Там копошились и поскуливали несколько мохнатых комочков с черными ушками. А затем серой стрелой к нему метнулась взрослая собака – не слишком миролюбивая сучка Найда, которую подкармливали несколько здешних кумушек. Одна из них и принесла два дня назад коробку для кутят.

        Почему лохматая мамаша решила, что Костик угрожает ее выводку – об этом так никто и не узнал. Сучка вцепилась мальчику в левую руку и взрезала ему запястье острыми клыками. Ребенок закричал от боли и выбежал на тротуар, подняв окровавленную ручонку навстречу родителям. Ему вслед залаяла обозлившаяся Найда.
Юля, расширив от ужаса глаза, бросилась к сыну и тут же, плача, стала осматривать рану. Марат несколько секунд не двигался с места, глядя на кусты. На сына и жену он не обратил внимания. Костик кричал от боли и рыдал в голос, и Юле казалось, что ничего страшнее этих звуков она еще не слышала. А затем муж прошел мимо и нырнул в сирень. И буквально через несколько секунд под балконом потертой двухэтажки разверзнул пасть настоящий звуковой ад. Сначала супруга Васандеева услышала глухой тяжелый удар и визг Найды. А потом кто-то там, в сиреневых кустах, добрался до коробки с кутятами.

        Всё длилось недолго, но Юля за это время успела забинтовать руку сына своим шейным полупрозрачным платком и на руках унести его почти на сотню метров назад – подальше от звуков, от которых стыла кровь в жилах и холодел позвоночник. Кто-то методично рвал и топтал, превращал в мертвое месиво комочки с черными ушками – и старался не пропустить ни одного. Там на минуту из ниоткуда возник завод – сборочный конвейер смерти, где нельзя пропустить кого-то и оставить в живых. На хорошем предприятии так не принято.

        Юля правда не хотела смотреть – она бы дорого дала, чтобы не увидеть именно этого момента. Но не смогла. Глаза ее оторвались от укушенной руки сына и посмотрели вперед. Потом, когда у них случился тот самый скандал, она в запальчивости прокричала ему это – и получила свое. А потому что нечего выпендриваться…

        – У тебя на губах была шерсть! – содрогаясь от ужаса, говорила она ему. – Красный пушок от их шерсти! Слышишь? Что ты там с ними сделал в кустах?

                ***
        Она собирала одежду, документы и деньги в страшной спешке. Слезы давно высохли, остались только страх и боль – в тех местах, куда полторы недели назад попал кулак ее мужа. В лицо он ее не бил, руки уже не заламывал.

        Да, раньше ограничивалось именно этим: Марат резко выкручивал ей руку и, прижав лицом к стене, принимался шептать ей в ухо. Это сильно пугало ее, особенно в первые два-три раза. Но в конце концов из-за сына можно и не такое перетерпеть. Мало ли у кого какие бывают странности? Подруга с работы, сидевшая за соседней кассой, как-то шепнула Юле, что ее муж может заниматься этим только на природе. Из-за этого они не раз попадали в смешные и нелепые ситуации.

        Женщина решила про себя, что мужья вообще – существа непростые. И если уж родила от такого, то терпи и не выпендривайся, как любит говорить Маратик. Но полторы недели назад всё изменилось. Скандал начал он сам – заговорив про сложности на своей работе.

        – Я увольняться буду, Юль. Там невыносимо работать больше.

        – А куда? Уходить-то надо не в пустоту – сначала поискать новое место нужно.

        Муж сузил глаза и пригладил усы двумя пальцами.

        – Ну, еще ты меня учить будешь! Найду, не беспокойся. Я, может, вообще хочу пока дома отдохнуть. Несколько месяцев посижу-покумекаю.

        – Да у нас же кредит! – не выдержала Юля и тут же пожалела об этом.

        – Опять выпендриваешься? – жилки на лбу у него вздулись, он смотрел на нее так, будто оценивал.

        – Это ты сам выпендриваешься! – не выдержала мать Костика, которая вообще-то была не из робкого десятка – по крайней мере, еще каких-то семь лет назад. – Моей зарплаты не хватит на квартиру, еду и кредит. Я…

        И вот тут он ее ударил. Не вставая с места – в грудь. Та охнула, пошатнулась и начала оседать на пол. Он навалился на нее сзади и стал бить коленками и кулаками. Первые полминуты она не кричала: думала, что он перестанет. Но ее сиплые, тихие стоны только раззадорили мужа, и он перешел на пинки.
На крик прибежал игравший в зале Костик и, открыв рот, стал смотреть на родителей. Марат его заметил не сразу, поэтому сын наверняка успел увидеть многое.

        Ей пришлось обратиться в больницу, хотя, слава Богу, серьезных ушибов не было. Но почки все-таки частично пострадали. Заявление в полицию она тогда так и не написала. А вот вчера дошло и до этого. Она сумела вырваться от взбешенного мужа и запереться в детской комнате. Дрожащими руками набрала номер и через 20 минут приехала дежурка. Эти 20 минут ожидания были страшнее его ударов и странного шепота в ухо.

        Он уговаривал открыть, угрожал разбить дверное стекло, матерился так, что Юля закрывала сыну уши. Именно тогда она сказала ему через дверь о том, что увидела, когда Марат вышел из кустов сирени – о собачьем пушке и крови на его черных усах. Муж после этого затих на целых десять минут, а потом полицейские застучали в дверь.

        Ее приютила подруга. К матери она не поехала, так как знала, что именно там он будет искать ее в первую очередь. А затем началась мучительно долгая процедура развода и дележа совместного имущества.


Глава 4. Группа помощи

        –  Я нечаянно! Я же только улицу указала – номера дома не было, я его точно не написала! – Светик хныкала и скулила. Слезы щипали ей щеки и щекотали нос, она шмыгала и вытирала их пухлым кулачком.

        – Не написа-ала, – передразнила Наталья, не смотревшая в ее сторону. – Я уж сто раз упоминала и в постах, и в комментах об этом! Нефиг вообще лезть, если не умеешь. Помогать – помогай, а в группе не пиши больше ничего. Понятно? Или тебе про беседку в парке напомн…

        Говорившая осеклась и быстро взглянула на девушку. Светик шмыгнула носом и, вздохнув, кивнула головой. К группе помощи она прибилась через ту же Наталью («Натаху» – как ее звали друзья и администраторы в ВК). Так-то она года два до этого волонтерствовала в частном собачьем приюте в Поповке, но это – по словам резкой Натахи – не считается.

        – Чушь собачья – вот что такое твоя Поповка. Сколько там собак-кошек содержится? Сколько? Тридцать пять? Курам на смех! Мы за месяц пятьдесят пристраиваем. И не просто пристраиваем – а лечим, стерилизуем и следим, чтобы они потом снова на улице не оказались. Понятно?

        Света с искренним восхищением смотрела на свою старшую подругу, которая вполне годилась ей в матери. Она на многих смотрела с восхищением, и этих многих такой подход к людям напрягал.

        – Светик, ты в жизни-то вообще что хорошего видела? – спрашивала ее Татьяна Федоровна, самая пожилая в их группе. – Отца не было, мать испарилась, бабка из тебя личную рабыню сделала. А ты от всех встречных-поперечных просто млеешь! Да разве так можно, дурочка? Тебя уж сто раз обманули и еще сто тыщ раз проведут. Доверять никому нельзя!

        Шестнадцатилетняя волонтерка кивала в ответ светлой головой и радостно смотрела на своих повидавших жизнь наставниц. Те только разводили руками. Правда, сейчас радость потухла в Светикиных глазах.

        – Ну скажи, теть Наташ, неужели они тоже убили этого таксёныша? Как же так можно? – спрашивала девчонка и снова готовилась плакать.

        – А куда же он по-твоему делся? Я мильярд раз говорила: конкретный адрес пишем только в личку проверенным людям. Ты видела, сколько в нашей группе подписано человек? Двадцать три тысячи с хвостиком. И ты думаешь, что все они – хорошие люди? Черта с два!

        Когда Наталья говорила о числе подписчиков их группы Вконтакте, тон ее смягчался и настроение всегда улучшалось. Ведь именно она пять лет назад эту группу и основала. Именно она ее раскрутила – и теперь всё работает, как часы. Точнее – работало…

        – Ладно. Попробуем сейчас еще пост сотворить – может, таксёныш твой просто в другой микрорайон подался. Или хозяева настоящие нашлись, – Натаха говорила это без особой надежды. Раньше, буквально месяц назад, ее тон был бы более уверенным. Но в последнее время что-то изменилось. В их городе появился кто-то (они, как называла эту неведомую силу дурочка Света) серьезный и быстрый. Кто-то очень умный и жестокий.

        Всё началось с той кошки – с Ленинского района. Одна из левых «френдов» часов в девять вечера выложила в принципе банальнейший пост: мол, там-то там-то, на Робеспьера, 51, в третьем подъезде кошечка окотилась. «Я взять домой не могу, а сосед с третьего этажа грозится их всех на улицу выкинуть. Ночью уже холодно, я боюсь за котяток. Кто может взять на передержку?» – и всё в таком же духе.
Обычно в комментах быстро проявлялись волонтеры – из тех, кто живет поблизости: кто-то мог подкормить, а кто-то на месяц-другой угол предоставить. Затем по обычной программе: котятки подрастали, их прививали, обрабатывали от паразитов, стерилизовали – и раскидывали по хозяевам. В группе были и люди, которые собаку съели на организации всяких выставок-продаж животных. В общем, не мытьем, так катаньем найденышей пристраивали.
 
        Но с кошкой на Робеспьера что-то пошло не так. Когда до подъезда в одиннадцатом часу ночи добрались местные девчонки, состоявшие в группе второй месяц, там никого не было. Автор поста (левый «френд») разводила руками и божилась, что полчаса назад коробка с котятами стояла возле подъездной батареи на первом этаже.

        Волонтеры обыскали соседние подъезды, а после разбрелись по домам: кому в школу завтра, кому в универ. А на следующий день в ВК – душераздирающий пост о том, что котят нашли на помойке.

        «Это ужас, девчонки! У каждого на шейке – шнурок. Вы понимаете? Я даже фоткать не стала – не смогла. Тут маньяк действует, больной на всю голову. Весь вечер проплакала» – снова из заметок той же френдихи.

        Кстати, ее обращение к читателям «девчонки» – не случайность. В созданной Натахой группе процентов 95 подписчиков – женское население их города.

        – Мужикам это всё нахер не надо! – говорила Натаха – как всегда в своем резком стиле. – У них телек, футбол и бабы голые – вот весь круг интересов. А ведь чиновники, которые могли бы бродячими кошками-собаками на бюджетные бабки заняться, – все, как на грех, мужики. Я мильярд раз в мэрию по этому поводу писала: нужен хороший муниципальный питомник, нужна программа по стерилизации, поддержите тех, кто частные передержки содержит – хотя бы жратвой. Не-а. Ноль реакции. Мужики, блин, это такая скотина – их самих стерилизовать надо…
Татьяна Федоровна, бывшая училка математики, посмеивалась в ответ на эти феминистские тирады основательницы группы и говорила, что шансы у Натахи когда-нибудь выскочить замуж «давно находятся в седьмой размерности евклидова пространства».

        После случая на Робеспьера никто из администраторов-основательниц так и не допетрил ввести новое правило – ни в коем случае не указывать в общедоступных постах точный адрес найденышей. Итогом такого разгильдяйства стал еще один дикий случай.

        12 сентября (эту дату Наталья запомнила точно – у нее как раз днюха случилась) ей в личку прислали письмо: «На 40 лет ВЛКСМ бегает беременная собака – кажется, породистая и даже с ошейником. Людей вообще не боится, ко всем идет. Нужна передержка». И фотку со смартфона переслали.

        Нет проблем. Натаха состряпала пост, прикрепила фотку и, естественно, указала адрес – дескать, те, кто там поближе, откликнитесь, пожалуйста! Отклики пошли сразу же. Помусолили тему в комментах, определились, кто идет. Даже с колесами проблем не возникло – это чтобы потом собаку в ветклинику на проверку отвезти. И вдруг – дежавю, блин. Не могут найти, вот бегала только что и – пропала.

        Натаха уже тогда ночью сообразила, что дело нечисто. Утром она сама поехала на 40 лет ВЛКСМ, хотя и дела в компании были, и микрорайончик этот – не ближний свет. Одну только ошибку она тогда сделала, о которой и сейчас жалела, – взяла с собой Светика. Светловолосая «радость», как называла ее Татьяна Федоровна, прыгнула к ней на борт – на переднее сиденье ее «Киа» – и вылазить не захотела. А у Натальи под ложечкой сосет: интуиция у нее при опасности обострялась так, что самой страшно становилось.

        Приехали на место, стали объезжать микрорайон. 40 лет ВЛКСМ одним концом в федералку упирается, другим – в парк. Когда подъехали к деревьям, Натаха еще затормозить не успела, а ее горе луковое уже – прыг на тропинку и ускакала. Пока основательница группы пристраивала тачку, пока цокала своими каблучищами по тротуару, не решаясь залезть на размокшую тропку парка, Светик ушла Бог весть куда. И через пятнадцать минут выбежала навстречу растрепанная, без шарфа, в слезах и соплях. Старшая не могла добиться от нее ничего связного целых полчаса. А затем потопала туда, куда указывала Светик. Лучше бы она сразу уехала, блин.
Совсем недалеко от тропки на спуске к небольшому оврагу виднелся остов беседки. Ржаво-гнилое строение, наверное, сохранилось еще с советских времен и пережило многое: на ее лавках не раз разводили костры, не по-детски гадили и внутри, и снаружи. Однако, как ни странно, металлическая крыша с потрескавшимся шифером сохранилась. Именно уцелевший навес позволял старой беседке не развалиться и не сгнить окончательно.

        Шестое чувство Натахи тут же подсказало, что причина истерики Светика – там. Она раздвинула ветки и, вдавливая каблуками опавшие красно-желтые листья, подошла к обугленному боку строения. Судя по смарфоновской фотке, у собаки была черно-коричневая лохматая шерсть и длинные забавные уши. В крови у нее точно намешано что-то от кокер-спаниелей и шнауцеров. Однако теперь утверждать так Наталья не стала бы. Ей вообще теперь было наплевать и на породу, и на цвет шерсти беременной сучки.

        Отрезанная длинноухая голова была насажена на верх немногих досок, что остались от напоминавшего частокол ограждения беседки. Сердце у подошедшей подпрыгнуло куда-то ближе к горлу и там остановилось, едва подрагивая. Собачья голова смотрела на Натаху, не мигая. Черные, вылезшие из орбит глаза, будто две взорванных изнутри лампочки, стекленели на морде убитой.

        – Урод, – как она говорила потом Татьяне Федоровне (Наталья не сомневалась, что изувер – мужского пола), – умудрился вырезать ей веки. Понимаешь? Разве может так сделать человек?

        То, что валялось на лавке – мелкие и крупные кусочки собачьей плоти и шерсти, потертый ошейник – пришедшая не стала разглядывать. Ее «железный желудок», который, как она уверяла, мог переварить и гвозди, и собачьи консервы, вдруг изменил ей. Отбежав от беседки, женщина переломилась пополам и освободила себя от легкого завтрака. Выйдя на тропку, она достала из сумочки влажные салфетки и вытерла губы.

        К своей «Киа», где на переднем сиденье скрючилась фигурка светловолосой, она подходила уже прежней Натахой. Сев за руль, она сузила глаза и некоторое время смотрела на лобовое стекло, покрытое мелкими каплями осеннего дождя.
– Не боись, Светик, – сказала она и повернула ключи зажигания. – Мы этого гада еще прищучим. Попадись он мне только!.. Сатанист гребаный.

        Однако ночью, пряча руки под одеяло на своей одинокой большой кровати, она плакала. Плакала не потому, что ей было страшно и очень жалко убитого кокера – хотя было действительно страшно и жалко. Она чувствовала, что и здесь, как в не слишком удавшемся бизнесе и в несостоявшейся семейной жизни, кто-то снова встал на ее пути. Кто-то опять и опять разрушает ее законное счастье. И эта сволочь, этот козел – точно мужского пола.

                ***
        Натахина мать была ветврачом с большим стажем, отец – инженеришка на автозаводе. И та, и другой умерли лет семь назад.
– Животные, как люди, Таша. Только лучше, намного лучше, – любила повторять ее маман. И дочка не возражала.

        Отец у них в семье всегда был на втором и третьем планах.

        – Федь, надо бы окна заменить на кухне! – бывало говорит маман; отец кивает. – Федь, лучше пластиковые или деревянные? Пластик-то, вроде как, на легкие влияет, – отец кивает.

        – Чего киваешь? – злится мать. – Пластиковые или деревянные? Наверное, лучше пластик – как у всех?

        В итоге ставят пластиковые. Когда маман притаскивала с собой полубольную кошку или прооперированную собаку, которых хозяева привели в ветклинику, чтобы усыпить, – никто не возражал. Таша к этому давно привыкла, а отец – даже если очередные лохматые постояльцы гадили ему в тапочки – лишь кивал и соглашался.

        Первый ухажер у Таши появился еще в десятом классе. Она давала ему списывать, он водил ее в кино. А потом она встретила его с шалавой из параллельного класса – и всё, тю-тю, гудбай, мой мальчик. Вали, одним словом, к своей расфуфыренной Катьке.

        Она потом не позволяла себе влюбляться до последнего курса в институте. Училась на экономиста, получала только повышенную стипендию и посылала всех ухажеров лесом.

        Так-то она сама ничего была: стрижка каре, губы подкрашены, груди – побольше, чем у остальных. Есть, в общем, за что зацепиться глазу. Но – идите лесом…

        И вот тут-то объявился новый препод – Евгений Николаевич. Скажите пожалуйста! Чуть полноватенький, очочки с золотой оправой, усы, как у певца Игоря Николаева, на лекциях – постоянно шутит. И глаза – она влюбилась в него из-за глаз. Когда он глядел светло-карим оком из-под очков, айсберги таяли и камни говорили.

        В универе (тогда – еще институте) была столовая на первом этаже – точнее не столовая, а так – «чайхана», как ее прозвали студенты. Как-то после лекции она увидела, что мечта всей ее жизни сидит за дальним столиком один-одинешенек с надкушенным пирожком на тарелочке. Пьет кофий.

        – Можно? – подсаживается к нему Таша и сама задыхается от собственной наглости.

        – Гм-м. Конечно, Борьк… Бори…

        – Борисова, – подсказывает девушка и улыбается. – Наталья Борисова. Пятый курс.
        – Точно. Я пока еще не запомнил всех. Что-то вы припозднились – уж пятый час ведь? – Евгений Николаевич поправляет очки. Он лет на десять старше ее, но выглядит младше, чем Ташкин брат, которому всего двадцать шесть.

        – А у нас сёдня репетиция – последний звонок готовим. Придете к нам в июне?

        – Ну, до июня еще дожить нужно, Наташа, – отвечает препод и краснеет. Чуть-чуть. Она его о-бо-жа-ет!

        – Доживем, куда мы денемся! – смеется его собеседница тоненьким голосом, хотя все подруги в общаге (с родителями она не жила принципиально) часто говорили ей: «Ты, если заржёшь, Ташка, консьержка на первом этаже за сердце хватается! Чистый конь, ей-богу».

        Затем они еще раз в чайхане пересеклись – уже ближе к зимней сессии. Таша к тому времени правдами-неправдами выведала о своем принце с золотистой оправой практически всё. Так она думала.

        – Не женатый он, девчонки. Вот клянусь! Точно знаю! – докладывалась она своим одногруппницам, бытующим с ней в одной общаговской комнате. – Живет с матерью на Кирова. Девятиэтажный дом.

        – Ты чё, Ташка, сумасшедшая? Следила за ним, что ли? – Маринка гогочет, театрально упав на разобранную кровать.

        – Ну и что, что в этом такого? – Наталья отходит к окну и смотрит на падающий снег. – Я гуляла, он – шел с универа. По пути всё было.

        – Ага, рассказывай. «Следствие ведут знатоки», блин. По пути! Общага налево, Кирова – у черта на куличках, – худющая Тайка зевает. – Ничего у тебя с ним не выйдет. Он старше, маменькин сынок и – самое главное – препод. И он – толстый!!

        – А чё: преподы – не люди, что ли? – возражает Маринка и снова гогочет.
Ташка дуется на подругу за слово «толстый», старается не обращать внимания на говорящих и смотрит на снег.

        Встречаться начали в феврале. День влюбленных в начале 1990-х годов был в новинку; он преподнес ей шоколадный торт в виде сердца. Потом было роскошное кафе – «Золотой телец» называлось. Там играл саксофонист с белой бородой, и посетители могли заказывать музыку.

        – Знаешь, Натали, эту песню Крис де Бург посвятил своей жене Диане, – шепчет ее кавалер, пока они плавно качаются туда-сюда под «Lady in Red». И у нетрезвой Таши всё плывет перед глазами – не от выпитого и не от звуков саксофона, а от его слов «Натали» и «своей жене».

        – Дальше, казалось бы, должно пойти как у всех, – разоткровенничалась она разочек с Татьяной Федоровной. – Долой девственность, вперед к семейному счастью. Он, сволочь пузатая, пригласил меня как-то к друзьям – якобы отметить день рождения хорошего человека. Я тогда вообще ничего не видела и не слышала: как говорили общаговские девчонки, если выключить свет, могла по ночам комнату глазами освещать от радости. Разоделась, купила новое платье на родительские деньги, подружки меня провожали – будто на свадьбу…

        Наталья заявилась в условленный час «на хату», а там – странности за странностями. Сидят два незнакомых мужика и Женя, то бишь Евгений Николаевич. Ее ухажер верхнюю одежку у нее принимает, за стол провожает. На столе – пир горой. Салаты, пицца, вино, водка.

        – Вот, Натали, разреши познакомить – Сергей Сергеевич, мой друг, ему сегодня, как Христу, тридцать три исполнилось. И еще один мой товарищ по аспирантуре – Анатолий Иванович.

        – Ну что ты, Женька! – улыбается именинник. – В старики-то нас записал. Серега да Толян – все дела. А то по отчеству – бр-р, не люблю.

        – Сидим мы, значит, – Натаха снова возвращается к своему откровению для Татьяны Федоровны. – И постепенно выясняется, что никого, кроме нас, четверых, и не будет вовсе. Ну, ноу проблемс. Сообразим, как говорится, на четверых. А чё такого: Женя с подругой и двое его приятелей отмечают днюху? Так ведь? Так да не так, дорогая моя Татьяна Федоровна. От козлов добра не жди никогда. Ни-ког-да.
Таша лишь потом поняла, что ее поили, словно последнюю деревенскую дуру. Наливали и подливали, мешали и перемешивали.

        – Думаете, я только их виню, а себя нет, Татьяна Федоровна? Я же понимаю, что и я виновата в этом – пришла сама, пила сама. Но, Господи, я ведь была молодая влюбленная дуреха – вот совсем, как Светик, разве что постарше. А он – пре-по-да-ва-тель. Крис де Бург гребаный, леди ин ред, понимаете?
Сначала она пробовала, кажется, сопротивляться. Затем перестала. Потом вообще отключилась. Но четко помнила одно: они делали это все втроем. Не по одному, а именно втроем – с ней. И делали долго.

        Заявлений в полицию (тогда еще – в милицию) никаких не было. И родителям – никаких объяснений.

        – Ушла из института в конце пятого курса. Со справкой. И так потом и не восстановилась: незаконченное высшее у меня. Я даже вид этого здания университета теперь на дух не переношу… Ну что, Татьяна Федоровна, вы теперь мне будете доказывать, что мужики бывают разные? Ни хрена подобного. Все – сволочи. До последнего.

                ***
        Потерянную таксу они тогда, к великой радости Светика, нашли. Странные пропажи и убийства бродячих животных тоже вроде бы не повторялись больше. Но Натаху на мякине не проведешь: она ощущала, что кто-то держит их группу под колпаком. Чувствовала своим внутренним радаром, как чьи-то злые темные глаза следят за каждым ее Интернет-движением, чтобы нанести очередной удар.

        – Интуиция, Светик! У меня, как у старой ведьмы, волосы на загривке начинают шевелиться, когда я приближение чужих слышу. Он или они, как ты говоришь, где-то рядом. Так что – никаких адресов! Только в личку. Будем выжидать.


Интермедия 4

        Над ней – удивительное. Неопределимое. Она не знает слов «красное, круглое, погремушки, веревочки». Зрение у нее еще очень смутное: очертания лиц становятся видны лишь вблизи. Но маму она узнает сразу – стоит той лишь показаться в дверях и улыбнуться. Мамина улыбка освещает весь мир, и девочка тянется к ней, хочет схватить маленькими ручонками, но не может.

        А вот то, что над ней – красное, круглое, удивительное – она может схватить. Но не ручками. Просто – схватить. И погремушки гремят, веревочки вертятся, а Светик смеется…

        Мама исчезла, когда ей исполнилось четыре. «Исчезла» – это почти в буквальном смысле. Однажды она ушла на работу, а Света осталась с бабушкой. И больше маму они не видели. Искали, обращались в милицию, много плакали.
За два-три года бабушка Марья Петровна превратилась в бабку Машу – сварливую, строгую старуху, которая свою внучку любила, но повторять прежних ошибок не собиралась.

        – Я твою мать расслабила слишком, – говорила она Свете. – И вот что из этого вышло: кинула она нас, как последних дворняжек. За отцом-дураком твоим, наверно, пошла. Оставила жить старуху и девчонку на одну пенсию. Так бывает, когда молодым слишком много позволяешь. С тобой я этого не допущу!
Впрочем, строгости ее, в основном, сводились к четкому расписанию: Светик должна – вот хоть ты умри – быть дома не позднее 18-00.

        – Мне на твои звонки наплевать. И на возраст наплевать. Шесть часов вечера – будь любезна пожаловать домой. Иначе – ты меня знаешь!
Света знала. Бабка в детстве драла ее часто, но не больно. Да и бросила она такое воспитание, когда той исполнилось десять.

        – Я какой-никакой, а педагог, – ворчала бабка Маша. – В детсаде отработала без малого четверть века. Детей после десяти лет воспитывать уже поздно. Ты у меня уже воспитанная.

        Еще одна старухина особенность – она на дух не переносила животных и птиц. Любых.

        – Ты вот мне перышко от канарейки или волос из задницы кота покажи издалека – я уже чихать начну. Так что даже не заикайся, поняла? Да и негде у нас! – так реагировала она на редкие просьбы внучки завести какого-нибудь завалявшегося хомячка в их однокомнатной «хрущёвке». Зато Светик впадала в редкую разновидность кататонии при одном виде лохматых и четвероногих.

        – Ей-богу, Тонь, ведь дура дурой! Замерла посреди площади, и я с ней раскорячилась, как баба-Яга. Охаю-ахаю, да ты что, Светонька, что с тобой? Ведь стоит недвижима, как статуй! И зенки остекленевшие, ага. А потом-то оказывается – она лошадь увидала! Елки-палки! Петуха гамбургского узрела! Эка невидаль! – рассказывала она соседке по лестничной площадке о своем походе с внучкой на День города.

        Старуха праздников не любила, людской толчеи тоже. Но в тот раз восьмилетняя Света была в ударе и сумела уломать бабку. Вот там-то на площади в толпе она впервые увидела украшенную в ленты лошадь, которую впрягли в имитацию сказочной кареты. Сутки Светик грезила наяву и ни о ком другом не могла говорить и думать. Бабкино сердце дало трещину, и она таки записала ее в местный клуб «иппотерапии».

        – Свалишься, шею сломаешь – и слава Богу! Я рада только буду, так и знай! – свирепствовала она всякий раз, когда видела, как внучка после школы торопливо собирается на стадион, где дети и их тренеры занимались с лошадьми. Сама бабка Маша ходить туда отказывалась, уверяя, что после будет болеть неделю из-за запаха конского пота и навоза.

        – Бабуля, он живой, понимаешь? – рассказывает Светик вечером, сметая с тарелки гречку с подливой.

        – Кто живой? – старуха поднимает глаза и смотрит на нее поверх толстых стекол в прозрачной оправе. В руках у бабки – сканворд.

        – Ну, Сокол… – внучка прячет взгляд и краснеет.

        – Конь твой, что ль? А какой же он еще? Известно – живой!

        – Да он, как мы, живой – такой же…

        – Охи-ох… – вздыхает мать ее матери и возвращается к сканворду. – Свихнешься ты, Светка, со своими конями. Точно говорю!

        А Светик правда теряет голову, когда садится в седло и, покачиваясь, едет по овальной дорожке стадиона. Ей так хочется прижаться к Соколу, зарыться в гриву и говорить с ним, говорить…

        Школьных подруг она тоже здорово достала – те в конце концов стали над ней просто издеваться.

        – Ну, Светка, расскажи, как ты с Соколом разговариваешь? – с невинным видом спрашивает ее Катька Сорочина. Это был ее любимый прикол, когда они учились в пятом классе.

        – Он показывает. И я тоже.
        – Что показывает?
        – Картинки.
        – Как по телевизору?
        – Нет. Как на песке – рисунки.
        – Светик ду-ура, Светик ду-ура! – напевает в ответ Сорочина. – Конская гри-ива, врешь краси-иво!

        «Конской гривой» ее дразнили долго – до двенадцати лет. До самой желтой машины. Потом – перестали.

        Были у Светика и другие странности, из-за которых с ней отказывались сидеть одноклассники.

        – Столярова опять руки тянет! – канючит ее очередной сосед по парте. Классный руководитель Светлана Сергеевна чуть вздыхает, посматривая на свою светловолосую тезку. С «конской гривой» пересидел за пару лет чуть ли не весь класс, пока у Светика не прошла ее причуда.

        – Боже, это кошмар какой-то! – делилась наблюдениями в учительской классный руководитель пятого «В». – Я и бабушке ее говорила, а та только брови нахмурит – и вся реакция. Посреди урока, представляете, вдруг вытянет свои худые ручки к окну и тянет их, тя-янет. Ее соседка по парте однажды аж расплакалась: «Не буду, говорит, я с этой сумасшедшей сидеть!».

        – Ну вы-то у самой у этой, как ее? Столяровой, да, светленькая такая, я помню… Спрашивали у нее – зачем она так… тянет? Как она сама объясняет это? У нас ведь вообще-то школьный психолог есть. Может, ей и не место, извините, с нормальными-то? – интересовалась завуч по воспитательной работе.

        – Да спрашивала, спрашивала, – Светлана Сергеевна пугается перспективе потерять одну из лучших учениц своего класса и торопится ее защитить. – И с психологом она общалась много раз. Так-то она на «отлично» ведь учится.

        – На «отлично»? Хм-м. И что она говорит? – завуч берет чашку чая и шумно пьет.
        – Энергия. «От солнышка идет – вот я ее «пью», – говорит…

        Брови завуча округляются, она молча допивает чай, а затем снова интересуется:

        – А психолог, Роза-то Николаевна, что? Какой диагноз-то ставит?
– Да так, – пожимает плечами ее собеседница. – Пройдет, говорит, может, само собой. С возрастом.

        И точно – прошло это у Светика. В школе она так перестала делать. А дома-то кто за ней уследит? Куда она там руки свои тянет… Но желтая машина изменила всё.

        Была весна. Девочка выбежала на улицу и остановилась. Густой, как помутневшее стекло, туман расползался по двору, крышам автомобилей, висел на ветках деревьев. Она, расширив глаза, смотрела вокруг, и всё ей казалось сказкой.

        – Если я не буду наступать на трещинки в асфальте, то Сорочина дразниться сегодня не будет. И туман не уйдет – со мной полетит, – решила она и, повеселев, побежала в школу. Таких «примет» она выдумывала по десятку на дню и потом старательно соблюдала условия договора. Возле школы – на «односторонке» – трещин, как назло, было пруд пруди. И Светик стала старательно их обходить:

        – Одна, вторая. Ой, нельзя! Назад, еще назад… Ой!

        Потом медэкспертиза показала, что водитель такси был полностью трезв.

        – Торопился клиент – на поезд опаздывал, понимаете! И туман этот чертов. Еду, как обычно, – да вроде все соблюдал: скорость сорок, потом лежачий полицейский. И вот из ниоткуда она прыгнула – как из дыры какой-то, честно слово. И под колеса прям! – таксист эту историю сотни раз на разные лады потом пересказывал – в полиции, друзьям, жене, на посиделках с приятелями. Запомнилось ему это надолго: дали полтора условно и еще на два года запретили за баранкой сидеть.

        А у Светика – перелом в двух местах правой ноги и серьезное сотрясение мозга. Бабка сутки из реанимации не вылазила, пока она в себя приходила.
Поправившись, девочка изменилась и внешне, и внутренне.

        – Что-то толстеть она у тебя стала… Корми ее поменьше, – рекомендовала бабке Маше соседка по площадке.

        Марья Петровна в ответ лишь рукой махала. Толстеть – это полбеды. Раньше Светик была веселее солнышка, а теперь ходит, словно кто-то камень ей на шею повесил.

        – Я, бабуль, не хочу больше в клуб ходить… – сказала она однажды за завтраком.

        – Да чего ты шепчешь-то? Говори шибче – совсем рта не открываешь, – хмурится бабка.

        – Не пойду больше я к лошадям!
        – Почему это? – удивляется старуха. – А Сокол как же?
        – Не пойду! Не слышу я его больше! Понимаешь! Не слышу! – и в слезы.
        – Ну не ходи, – Петровна огорчается ее слезам. – Баба с возу – кобыле легче. Ты только не реви. Болит головка-то?

        Светик вскакивает из-за стола и убегает в комнату. Бабка Маша снимает очки, протирает их и смотрит в окно. В глазах ее тоже дрожат слезы, но не из-за очередной внучкиной причуды. Просто вспомнилось что-то. Что-то связанной с дочкой – такой же причудницей.

        – Где ж ты, моя горемычная? Неужто написать-позвонить сложно? Жива ли? Э-эхх…


Глава 5. Сны

        – Как у тебя бабка-то? Поправляется? – Натаха в темно-красном пиджаке и такой же юбке сидела, положив ноги в черных колготках на журнальный столик – привычка старая, подсмотренная, видимо, в сериалах. Поза словно говорила возможным посетителям: мой офис, что хочу – то и делаю. Полупрозрачный дым от ее длинных сигарет поднимался к натяжному потолку и там растворялся.

        – Ага! – Светик взяла пухлой ручкой еще одну печеньку. – Второй раз ее прихватывает. Сегодня она уже дома – выписали.

        – Инсульт – дело такое, серьезное. Но ты не боись, Светулек, если бабку шибанет окончательно – я тебя под опеку возьму, – основательница группы гогочет. Ее давние общаговские подруги наверняка бы вспомнили в этот момент про консьержку, хватающуюся за сердце.

        Светик хмурится, что с ней случается редко.

        – Ну, не дуйся, – женщина в красном лохматит светловолосую голову своей собеседницы: посторонний мог бы действительно подумать, что они мать с дочерью. – Ты лучше скажи, куда пойдешь, когда ЕГЭ свои дурацкие сдашь? В этом году выпускаешься?

        – Ага! – лицо девчонки снова светлеет. – Нас с пятого класса на ОГЭ-ЕГЭ натаскивают – уже слышать про них не могу.

        – Ну так куда пойдешь? Может, ко мне? Возьму тебя в свою управляющую компанию – будешь как сыр в масле? А? Да шучу-шучу…

        – Я хочу… только вы не смейтесь, теть Наташ!

        – Ну?

        – На кинолога учиться пойду.

        – Кого? – Натаха спускает ноги на пол. – На кого? Кинолога? Да это разве профессия? Собачья работа, Светка. Тебе надо в сельхозакадемию – на ветеринара какого-нибудь. А уж с таким фундаментом тебя куда хошь возьмут – и в кинологи, и в мультологи…

        Борисова опять гогочет над своей шуткой.

        – Так я это… Теть Наташ… Крови боюсь, – Светик бледнеет. – Не переношу совсем. Даже вида.

        – Ладно. Решим еще. Давай про группу – чё там, как? Я сегодня даже не заглядывала – времени вообще нет. Тут такая кутерьма: щас же тарифы на содержание и ремонт принимают. Мама дорогая! У меня старшие по домам все как один взбесились – никто не хочет ни копейки уступить. Ужасть, одним словом! – Натаха пересела поближе к ноутбуку, стоявшему на краю высокого черного стола. Светловолосая пристроилась рядом с ней на кожаный диван.

        – Четыре новых поста – нашли двух кошек, собаку на Ленинградском шоссе и пару кутят на автостоянке, – отчитывалась Светик.

        – Про Ленинградское – из лички, надеюсь, узнала? – женщина в красном уже открыла страницу группы Вконтакте.

        Девчонка быстро закивала в ответ.

        – Хорошо. Ага, вижу. Так, сюда молодежь пошлем – у нас там две школьницы новых объявились. А туда… Катю с Тухачевского. Она не откажет. У нее и место одно освободилось – на передержку. Знаешь, да? Микки наконец-то взяли. Слава Господу, услышал Бог мои молитвы. Катька намучилась с ним. Ну а шоссе мы могли бы сами прошерстить. Надо только списаться со всеми. Угу?

        Светик опять кивает:

        – Нам тут еще деньги на передержку нужны, и на голодный телефон что-то капнуло. Операцию-то сделали – и всё никак не выплатим.

        – Это у Найка операция была? Лохматый такой, весь в зеленке был, я помню. Сколько на голодный за сегодня капнуло?

        Девочка ответила, и они на пять минут замолчали, уткнувшись одна в ноут, другая – в смартфон.

        – А, совсем забыла! – Света откинулась на спинку дивана. – Сегодня такой звонок прикольный был. Женщина какая-то. Татьяной представилась. Я думала, сначала забрать кого хочет из котят-кутят, а она: «Я давно на вашу группу подписана, вот хотела узнать: вы птиц не пристраиваете?». Я такая: «В смысле?». Она: «Я бы вороненка с удовольствием взяла!». У нее, говорит, жил долгое время ручной ворон – и погиб. Теперь ищет нового. «Очень тоскую, переживаю!», – говорит.

        – Охи, охи, ёжики все сдохи! – запричитала Наталья, не отрывая взгляда от монитора. – Каких только чудаков не наслушаешься. Нам бы с собаками-кошками справиться, а она нам – про ворона. К орнитологам вон пусть в юннатку звонит!

        – Вот и я ей то же самое сказала! – улыбнулась Светик.

        – Ты все-таки поосторожнее со звонками на сотовый-то, – Борисова зажгла еще одну длинную сигарету. – Мало ли придурков. Если мужик какой будет звонить – сразу на меня переадресовывай. Лучше вообще только в ВК общаться. Молода ты еще слишком… Ну чё: поедем на Ленинградское? Пока меня кто-нибудь из старших по домам здесь не застукал или чего доброго – из прокуратуры снова начнут мозги канифолить. Собирайся!

                ***
        Она лежала под деревом, поджав лапки под себя. Боль почти не чувствовалась – только холод. Сил держать глаза открытыми уже не было, поэтому когда кто-то спустился на землю рядом с ней, она это услышала, а не увидела.

        – Открывай давай… Ну! – прошелестел чей-то хриплый голос. Она послушно разлепила веки и увидела большую черную птицу. Ее злые глазки-бусинки смотрели прямо внутрь Светика.

        – Это хорошо, – прокаркала гостья. – А теперь мне придется взять тебя со мной.
        – Я не хочу… – забеспокоилась девочка и поджала лапки сильнее. – Я жду маму, она прилетит за мной!
        – Держи карман шире! Прилетит! Как же, как же… Я прилетел за тобой. А матери ты на фиг не нужна. Вставай!
        – Нет!
        – Вставай или – пеняй на себя! Я не люблю, когда выпендриваются, – черная птица наклонила свою голову и вдруг больно ударила девочку клювом чуть повыше виска.

        – Встава-ай! Встава-ай! – карканье раздавалось всё громче, пока Света не вздрогнула и не проснулась.

        – Ну, вставай, опять проспишь и позавтракать не успеешь! – бабушка стягивала с нее одеяло, открывая нагретое за ночь тело утреннему холоду.
Внучка откинула голову на подушку, убрала рукой чёлку и посмотрела на старушку. Та встала засветло, успела согреть чай, сварганить гренок и подмести. На лбу ее блестели мелкие бисеринки пота.

       – Ну, чего смотришь? – заворчала бабка Маша. – Опоздаешь ведь!

       – Бабуль, ты ведь не умрешь? – спросонья голос Светика походил на клекот небольшой птички. – Ты же будешь всегда? Да?

       Старуха взглянула ей в глаза, помолчала и отвернулась в сторону окна:

       – Чегой ты, Свет, ей-богу… Как маленькая. Конечно, умру. Все умирают.

       – Нет, не все! Не все! Ты будешь еще долго-долго жить. Обещай мне! Обещай! – возразила внучка и вытянула руки в сторону старухи. Точнее, так сначала подумала бабка, глядевшая на нее сбоку. Когда Марья Петровна посмотрела на нее внимательнее, она поняла, что Светик тянется к окну.

       – Батюшки! – не выдержала наконец старшая. – Неужто опять? Причуды твои? Ты ж бросила это дело – потяготины свои…

       – Это я не себе, – обиженно ответила девчонка. – Это я тебя солнышком кормлю. И у меня, кажется… Получается!

       – Я те-е дам, бесстыдница! – заворчала Петровна, но в голосе ее дрожали нежные нотки. – Давай-ка шементом в ванную. Вон титьки уже выросли, а бабка тебя всё будит по утрам – как в ясли собираю ведь, ей-богу!

       Света засмеялась, спрыгнула с кровати и побежала в одной тапочке в ванную (там же, по хрущевским традициям, находился и туалет). Бабушка подняла было вторую тапку, но снова плюхнулась на кровать и посмотрела в окно. Осень стряхнула почти всю листву со старого тополя, и теперь его оживляли лишь два суетливых воробья и одна крупная черная птица, прислонившая голову к стволу. Без очков Марья Петровна не смогла толком рассмотреть, куда направлены глаза ворона, но ее вдруг пробрал озноб. Она медленно приподнялась и задернула желтую занавеску.

                ***
       В школу Света ходила через парк – по протоптанной тропке, петляющей от дырки в решетчатом заборе до самого асфальта. По дороге она попыталась вспомнить сон, который напугал ее. Единственное, что осталось в девичьей памяти – удар клювом. Место над ухом чуть повыше правого виска до сих пор побаливало.

       – Какая же птица там была? Черная и большая. Ворон, что ли? – спрашивала она себя. – Наверное, вчерашний звонок этой Татьяны так повлиял. И…
Девушка затормозила так резко, что чуть не упала. Она покачнулась и перед глазами вместо деревьев и асфальтовых тропок парка замелькали высокие темные стеллажи.

       «Где ты, Матрешечка? Цып-цып-цып! – услышала она хриплый мужской голос. – Выходи, поросеночек!».

       Потом всё встало на свои места. Она помедлила еще минуту и, вынув сотовый, посмотрела, сколько времени. Ойкнув, Светик нахлобучила капюшон зеленой куртки и побежала вперед.

       В школе на биологии она удивила многих: ее руки сами по привычке потянулись к окну в сторону солнечных лучей. Учитель замолчала, глядя на светловолосую. В выпускном профильном классе с ней учились всего человек шесть из прежних одноклассников, которые помнили ее «причуды». В последний раз она так делала в классе шестом, и об этой ее странности успели подзабыть.

       На большой перемене к ней подкатила Бочкова Настька – бывшая староста их девятого «В». Они дружили давно, но общались, в основном, только по школьным делам.
       – Светка, у нас тут такое, такое! – затараторила она: Настька всегда куда-то спешила и не могла долго стоять на одном месте. – Ты же в этой группе помощи бездомным собакам состоишь еще?

       – Да! – Светик насторожилась.

       – Представляешь, у Кольки – ну черный такой, Фомин фамилия, знаешь? Ну, не важно, он в третьей школе раньше учился. У него собака такая пушистая, большая – прелесть просто. Белкой зовут. А они переезжают – и девать ее некуда. А ей уж лет девять, наверное, старая, да. И они ее усыплять собираются, ты подумай! Ее… Да чего ты побледнела-то? О-о, глаза на мокром месте. Ты даже не видела ее ни разу – уже переживаешь! – бывшая староста покачала головой и переступила с ноги на ногу: ей уже хотелось бежать дальше по следующему неотложному делу.

       – Сколько они еще могут подождать? Мы ее заберем, слышишь? Скажи им!

       – О, я так и думала, что к тебе надо идти! Не бойся, еще целый месяц впереди. Я им скажу, что нашла, куда пристроить Белку. Все нормально будет – они же не изверги какие-нибудь. Просто не знали, куда деть.

        Светик закивала, заулыбалась и сказала, чтобы Бочкова обязательно дала Кольке номер ее сотового. Затем прозвенел звонок.

       После уроков она, как обычно, пошла не домой, а на Автозаводскую – в Натахин офис, над входом в который висела большая вывеска: ООО «Домсервис+» – красными буквами на белом фоне. Здешний директор просто обожала красный цвет.
       – Наталья Федоровна сегодня не в духе, – успела шепнуть девочке секретарша перед тем, как та шагнула в кабинет.

       – А-а, ты, Светик… – рассеянно протянула основательница группы помощи и потушила сигарету о край пепельницы. – У меня просто завал сегодня. Садись. Хочешь чаю?

       Пока чаевничали, школьница рассказала про Белку, Натахин стационарный телефон звонил трижды и всякий раз беседу с нетерпеливым абонентом брала на себя секретарша.

       – За месяц найдем ей передержку не беспокойся, Светик, – также рассеянно говорила директор «Домсервиса». Потом она неожиданно сменила тему:

       – Слушай, а ты снам доверяешь?

       Светловолосая поставила кружку на стол и чуть привстала от любопытства.

       – Вот знаешь, никогда мне такого раньше не снилось, – продолжила Борисова. – Необычно ярко всё – как вживую. Вот иду я будто по кладбищу, но оно какое-то странное – словно под водой. Трава такая зеленая, пушистая и колеблется от течения – красиво, жуть просто! А кресты, памятники эти и ограды… Не знаю даже, как описать. Вот они какие-то маленькие, что-то в них не так. Я подхожу к одной могилке, а там в холмик врыта доска – обыкновенная плоская доска. К ней прикручена фотка – с датой и именем, всё как полагается. Только вот на фотографии-то этой – птица, ворон, не человек, понимаешь? На меня такой страх напал, я аж проснулась.

       Они помолчали немного, а потом девочка спросила свою старшую подругу:

       – Теть Наташ, ты сказала, что имя – ну под фоткой – имя там было?

       – Ну да. Я не помн… Постой, да-да. Точно. Карл, что ли. Как-то так. А что?

       – Да нет, – Света снова взяла кружку. – Ничего. Я просто думаю, а про что думаю – сама не знаю. Глупость, наверно. А Белку мы кому на передержку отдадим?
И они уселись на кожаный диван рядом с черным высоким столом. Натаха поставила на колени ноут, а Светик разблокировала свой смартфон. Настала пора проверить, как там дела в группе.


Глава 6. Прогулка по парку и ярмарка

       – Не подходи! – взвизгнула Юля, и эхо ее крика прокатилось по всему двору. Темная фигура отпрянула от нее на несколько шагов.

       – Юль, ну чё орешь-то? – Марат показал ей ладони обеих рук, свидетельствуя, что он пришел с миром. – Я не сделаю тебе ничего.

       – Где стоишь – там и стой! – отчеканила его жена. Он уловил твердые нотки в ее голосе, которых раньше не замечал.

       – Юль, я поговорить. Пять минут – вот здесь на лавке. И всё, уйду.
В свете тусклого вечернего фонаря его лицо казалось желто-черным, глаза блестели как-то незнакомо.

       – Ты садись, а я рядом постою, – сказала женщина. – Попробуешь подойти – я в полицию заявлю. И даже не думай, что я от развода откажусь.

       – Всё, сел-сел, – Марат приземлился на холодные брусья старой лавки. – Развод так развод. Я согласен. Но у меня есть одно условие. Имею право.

       – Условие? – лицо Юли скривилось: ничего хорошего она от него не ждала. – Какое?

       – Я всё подпишу, разделим имущество. Квартиру обменяю – всё сделаю. Но только если ты согласишься сына со мной отпускать. На прогулку. Редко. Хотя бы разик в неделю – по выходным. Всё с ним будет в порядке, ты ведь меня знаешь – я за него глотку порву.

       – Я тебя не знаю! – отрезала жена и всхлипнула. – Я думала, что знаю, но нет. Ошиблась. Очень по-крупному.

       Она вытерла указательным пальцем уголок правого глаза: вероятно, потекла тушь. Марат уставился себе под ноги и сжал руками брусок лавки.

       – Ну? Согласна, что ли?

       – Ты мне условие не ставь тут! – вдруг заявила Юля и быстро сделала четыре шага к подъездной двери. В кармане плаща она нащупала связку ключей. Сидевший на лавке медленно приподнялся.

       – Не выпендрив…

       – Заткнись! Замолчи! – закричала женщина и, повернувшись, сделала шаг в его сторону. – Слышать тебя не могу, видеть не хочу! Я в полицию обязательно заявление напишу и соседей предупрежу.

       – Юлька… – зарычал тот. – Добром прошу – раз в неделю. Костян не только твой сын!

       Они постояли, смотря друг другу в лицо и почти не различая глаз: на улице становилось всё темнее, и фонарь, казалось, только усиливал тени.

       – Не только мой, – согласилась она тихо. – Я посоветуюсь кое с кем. И отвечу тебе. Позвоню. Завтра.

       Она прислонила к домофону ключ и поспешно закрыла за собой железную дверь. Марат постоял немного, поднял голову, а затем с шумом выдохнул в черное небо.

                ***
       После «Орбиты» и тира, где Марат прошил мелкой пулькой восемь воздушных шаров из девяти, отец с сыном сели на скамейку. Младший держал в руке отцовский трофей – выигранную в тире мягкую игрушку, небольшую розовую свинку. Гуляли они в том самом парке, где полгода назад Сырок, сидя в коробке, ел красные зерна.

       – Смотри, сын, – мужчина с усами взял веточку и начертил в пыли букву «К». – Какая это буква? Знаешь?

       – Ка. Костя, – заулыбался мальчик.
       – Да. Но если тебя кто-нибудь спросит – ну на улице там или в школе: «Кто ты?». Как ты ответишь?
       – Ма-а…льчик, – предположил сын.
       – Ну это понятно. Если спросят: «Как тебя зовут?». Что ты скажешь?
       – Костик.

       – Не Костик, – отец быстро раздражался, но ему не хотелось пугать мальчишку. – Ва-сан-де-ев. Вот что первое ты должен сказать. А потом уже – Костик или Константин. Мы – Васандеевы. Понял?

        Малыш закивал и попросил палочку. Отец увидел его протянутую руку.

       – Как? Заживает? – он провел по розовым рубцам на маленьком запястье.
       – Да, – Костик спрыгнул с лавки. – Я в песочек хочу.
       – Подожди, – Марат присел рядом с ним на корточки. – Посмотри на меня. Ты помнишь, кто это сделал?
Мальчик опустил глаза на рубцы и закивал.
       – Кто?
       – Собачка.

       – Не собачка. Сука. Знаешь, в чем разница? У собак у настоящих – всегда ошейник и с ними рядом кто? Хозяин, правильно. Всегда. Вот это собаки. А те, кто без ошейника, – это злые суки. Бродячие твари. Понятно?

       – Да. Пап, пойдем на песочек.

       – Успеешь. Щас. Я еще мороженое тебе куплю. Прям минутку. Ты помнишь, как тебе больно было? Кровь текла. И мама плакала – помнишь?

        Костя выпятил нижнюю губу, личико его сморщилось: он готовился заплакать.

       – Не куксись. Смотри, я тебя научу одной штуке – запомни. Навсегда запомни! Потом будешь отца вспоминать добрым словом. Вот, – Марат взял у сына мягкую игрушку – выигранную розовую свинку – и поднес ее к самому лицу малыша. – Представь: ты увидел ту собаку, лохматую сучку, которая тебя цапнула. Вот эта свинья – это она и есть. Что ты сделаешь?

        Мальчик вопросительно посмотрел на отца. Его пугали блестящие черные глаза Марата.

       – Ну? Что надо сделать? Вот эта сучка! – он еще раз сунул ему игрушку под нос.

        Костик зашмыгал и отступил на шаг.

       – Ударить надо, ё-пэ-рэ-сэ-тэ… Ты чё тупой, что ль? Давай врежь. Ударь! Ударь, я сказал.

       Мальчик насупился и отступил еще на шаг.
       – Ну?
       – Папа, я боюсь собачки!
       – Кто ты? Кто ты?! – усатый человек чувствовал, что он сейчас выпустит эмоции из-под контроля, и сын совсем перепугается и расплачется. – Ты – Васандеев. Понял? А Васандеевы ни хрена не боятся. Понял?!

       Тут он перехватил взгляд сына, смотревшего чуть в сторону, и резко повернул голову. По асфальтированной тропинке шла девчонка. Почти квадратная зеленая курточка смешно сидела на ее пухлом теле; из-под шапки с помпоном по обе стороны головы свисали две светлых косички. Они подпрыгивали и бились о плечи куртки при каждом шаге.

       Марат потерял контроль над собой. Ему так хотелось поскорее научить сына очень важным жизненным принципам. А эта пухлая девка вдруг замедлила шаг и уставилась на них.

       – Чего смотришь? – прошипел усатый. – Жопой шевели. Активнее! Вали отсюда.
Девчонка широко распахнула синие глаза и не двигалась с места.

       – Пошла вон, шалава! – заревел Марат и вскочил с корточек. Светловолосая вздрогнула и медленно отступила назад. Затем развернулась, накинула капюшон и, цокая короткими каблучками сапожек, побежала в обратную сторону. Правый уголок губ мужчины слегка раздвинулся, обнажив желтый клык, и он повернулся к сыну.

       – Пойдем на песочницу! Ты же хотел… – Марат изобразил самую спокойную интонацию и протянул сыну руку.

       – Папа, – спросил Костик через час, когда они шли к выходу из парка. – А кто такая шалава? Это вот та девочка в зеленой куртке, да?
Отец пошевелил усами с досады и пробормотал:

       – Это просто так. Слово такое. Обычное. Его только взрослые говорят. Забудь. Понял?

       Костя закивал и запомнил слово намертво.

                ***
       В субботу случилась ярмарка – со звучным названием «Фестиваль рыбы». Аксакал группы помощи Татьяна Федоровна связалась с кем-то из своих бывших учеников, достигших высот чиновничьей карьеры, и под их собак-кошек выделили отдельный закуток – возле веников и садового инструмента, подальше от тех, кто торговал съестными припасами.

       Натаха на своей «Киа» и Катька с Тухачевского (с помощью недовольного утренним подъемом мужа) привезли шестерых взрослых кошек, четырех котят и трех собак. Обозвали всё это «благотворительной выставкой».
 
       Катька придумала еще такую штуку: протянуть толстую леску между ближайшими фонарными столбами и на них насадить распечатанные фотки животных, разбросанных по домашним передержкам в разных районах города.

        – Человек подходит, любуется найденышами, берет понравившуюся фотку, а на обратной стороне – все сведения: сколько лет, телефон куратора. Ну? – спрашивала довольная Катька. Ей было сорок, на шее – двое детей, она работала всю жизнь продавцом на рынке и была «отличнейшей бабой» – по словам Натахи.

       – Кра-со-та! – оценила идею Борисова и тут же взялась за дело: распечатала в своей конторе на цветном принтере штук сорок фоток, которые теперь украшали их выставку.

       – Пойду прошвырнусь по прилавкам: может, меда куплю да сыра какого-нибудь! – Натаха говорила громко, пытаясь перекричать народные коллективы, голосящие в микрофон в самом центре ярмарки. Одетые в цветастые псевдонародные костюмы они создавали несмолкаемый звуковой фон, который поддерживали переходящие от грузовика к грузовику покупатели. Бабушки с заклеенными синей изолентой тележками, толстопузые хозяева жизни в черных пальто с атласными воротниками, таджики-узбеки с мешками лука на плечах, полицейские с ворчащими рациями в руках – всё это многоголосье волновалось, шумело, ходило туда-сюда. Натаха чувствовала себя здесь, как рыба в воде, Светик же старалась спрятаться за клетки с кошками.

        – Справитесь тут без меня? Я на полчаса! – спросила она у светловолосой и Татьяны Федоровны. Те кивнули, и основательница группы нырнула в толпу. Девочка вместе с бывшей учительницей математики заведовали выставкой, Катька отвечала за консультации по фотографиям. Других волонтеров они в этот день выцепить не смогли.

       – Почем эта серая кошечка у вас? – голос у женщины пронзительный, словно визг тормозов. На голове – старомодная коричневая шляпка со смятым верхом, на остром носе – очки с толстыми стеклами. Возраст – самый неопределенный.

       – Она не продается, – отвечает Света и смотрит на пергаментные, с синими прожилками руки подошедшей. – Мы их так отдаем. В добрые руки.

       – Бесплатно, что ли? – глаза у покупательницы становятся сердитыми. – А чё так?
       – Мы – группа помощи. Вот наша визитка. Это бездомная кошечка, мы ее стерилизовали, привили, от паразитов обработали, – Светик чувствует тревогу.
– Ой, как интере-есно! – пергаментные руки вертят визитку и суют ее в сумочку. – И сколько у вас их?

       – Много. У волонтеров на передержках. Вон еще фотографии можете посмотреть, – светловолосая кивает в сторону Катьки. Та как раз общается с каким-то мужчиной. Света видит его спину.

        Старомодная шляпка внезапно наклоняется вперед – над клеткой с серой кошкой:

       – А разрешение у вас есть на это? Кто вам разрешил? Я сейчас в администрацию пойду! Какое вы право имеете?! – женщина переходит на крик, цепляется руками за клетку, и Светик, испугавшись, делает шаг назад.

       – Эй, эй, уважаемая! – слышит девочка голос бывшей учительницы математики.        – От клетки отошли. И вперед – по своим делам! Другим не мешайте, слышите?
Пергаментные руки сползают с металлических прутьев, голова в мятой шляпке прячется в шею.

       – Притащили тут бродячих животных. Я жаловаться буду… – бормочет подошедшая и растворяется в людском потоке.

       – Светик, ты чего испугалась, что ли? Ну как ты только в этом мире выживаешь, а? Боевой надо быть – а то пропадешь! – улыбается Татьяна Федоровна и спешит к своим собакам – там уже посетители.

       Девочка с благодарностью смотрит на пожилую напарницу, ее губы расходятся в улыбку, и тут мужчина, беседующий с Катькой, поворачивается боком. Светик вздрагивает. Этого усатого она где-то видела. Будто темный полупрозрачный платок падает ей на глаза, и она никак не может стряхнуть эту пелену…

       – Котёночка, мама, котёночка! – мальчик лет пяти тянет молодую женщину за руку, та нехотя подходит к клеткам. – Смотри, смотри, у него на мордочке пятнышко!

       – Вы продаете?

       – Нет, нет, – Светик включает привычную пластинку про группу помощи.
– И как – прям можно забрать, что ли? – молодая мамаша удивленно складывает губы бантиком.

       – Мы только с вами контактами обменяемся, чтобы проследить судьбу котёночка. Вы нам фотки перешлете – ну месяца через три-четыре. Ну, что он растет у вас, всё нормально с ним. Нам главное, чтобы он на улице снова не оказался, – светловолосая волонтерка смотрит на счастливое лицо мальчишки. – А то, знаете, как бывает: поиграли-поиграли, надоело – и выбросили.

       – Да-да… – кивает посерьезневшая мамаша. – Слышишь, Дима, что тетя говорит: котик – это не просто так. За ним следить надо. Давай сначала у папы спросим? Да?

       Светик дает посетителям визитку группы, и женщина тянет мальчика в волнообразный людской поток. Дима вертит головой, засовывает пальчик в нос и через минуту забывает про котика в клетке.

        – А вот мужчина – усатый такой – он про что тебя спрашивал, теть Кать? – интересуется светловолосая у подскочившей волонтерки с Тухачевского. Та прикладывается к термосу со сладким чаем и пожимает плечами.

       – Какой, Светик? Да там тыща мужиков – и все с усами! Ну, поняла-поняла, про кого ты. Да пару фоток повертел, одну взял с собой и ушел. Даже не сказал ничего… Всё, давай, я к себе! – и Катька упархивает к своим фонарным столбам и леске с фотографиями. Полупрозрачная темная пелена всё еще висит в воздухе, постепенно распадаясь на рваные куски.

       – Эй, народ, налетай, торопись, покупай живопись! – материализовавшаяся из воздуха Натаха достает из пакета дымящиеся чебуреки и пирожки. – Как успехи? Гляжу: все хвосты на месте? Никого не взяли?

        Светка, жуя и обжигаясь, отрицательно качает головой.

       – Этим-то не суй пирожки, а то я тебя знаю! – Борисова указывает подбородком на кутят и кошек. – У них жратвы припасено до армагеддона. Пойду бабонек угощу.

       Им удалось в этот день пристроить двух кошек и годовалую Сойку – дворнягу, полгода жившую у Катьки. Также были разобраны почти все фотографии с лески между фонарными столбами.

       Еще один впечатляющий результат – коротенькое интервью, которое взяли у Натахи ребята с местного телеканала.

       – Ну а как вот люди начинают этим заниматься – волонтерством-то? Всё равно ведь просто так не станешь тратить свое время да и деньги, наверно? – молодой парень с залысиной вместо челки держит микрофон рядом с подбородком Борисовой.

       – Да у всех по-разному. В нашей группе Вконтакте больше 20 тысяч подписчиков, но, так скажем, реальных людей, с которыми я лично общалась – человек двести, не больше. Это волонтеры, которые могут действительно куда-то пойти, что-то сделать – не знаю, собаку, сбитую машиной, подобрать и отвезти в ветклинику. Остальные либо просто читают и лайкают посты, либо – что лучше, конечно – кидают иногда сотню-другую рублей на наши «голодные телефоны».

       – Ага, – не унимается корреспондент. – Сколько в год вам удается пристроить животных?

       – Примерно семьсот, – отвечает Наталья. – Но мы не просто пристраиваем – мы их лечим, стерилизуем, следим за их дальнейшей судьбой.

       – И всё это – за бесплатно? Власть-то вам помогает?

        – Почти нет. Если только с организацией выставок…

       Краткое интервью почти закончено: в сюжете будут еще «лайфы» с бродячими собаками из видеоархива телеканала. И тут Натаха вспоминает про сгоревшую беседку в парке и остекленевшие глаза на отрезанной собачьей голове. И она непринужденно выбалтывает про всё это в видеокамеру, о чем, кстати, потом жалеет.


Глава 7. Похороны

       После субботы они не виделись-не списывались дня четыре. Борисова полностью утонула в делах управляющей компании, а Светик – в школьных проблемах. В четверг светловолосая зарулила в офис с бело-красной надписью «Домсервис+».

       – Наталья Батьковна на собрании жильцов. Да это недалеко, в соседнем дворе, – сообщила всезнающая секретарша. Школьница не стала звонить своей старшей подруге и решила одним глазком посмотреть на собрание: вдруг там быстро закончится?

       Двор гигантского дома – на четыреста с лишним квартир – был неуютным и сумрачным. Осень размазала грязь по всем тротуарам и детской площадке, голые ветки деревьев насаживали на себя подкрадывающуюся темноту раннего вечера. Светик заметила толпу не сразу, так как жильцы спрятались за трансформаторной будкой из темно-желтого кирпича. Их было человек тридцать, но народ всё подтягивался и подтягивался. В центре она увидела крупную фигуру Борисовой.

       – Тарифы мы поднимаем ровно настолько, чтобы провести необходимый текущий ремонт. Вентили старые, клапаны в мусоропроводах менять надо. На восьмом этаже стекло выбито третий месяц. Тут еще редуктор у лифта в пятом подъезде полетел, – надрывалась Натаха. Ее почти никто не слушал.

       – Да вы каждый год повышаете! – перебивала ее востроносая маленькая женщина в капюшоне и с собакой в левой руке. Собака по параметрам едва ли обгоняла хомяка.

       – Правильно! – громыхал из-под дерева старик с костылем. – Повышают всё время, а ничего не делают. Не уступай им Семеновна! У меня вон крыша текёт третий год.

       – Кровлю отремонтируют по капремонту, – отзывалась директор «Домсервиса». – Только деньги надо на спецсчет перевести – а то будете ждать до морковкиного заговенья.

       – Да пошли вы со своим спецсчетом! – горячась выступила вперед какая-то смуглая и очкастая дама; Света вспомнила, что совсем недавно видела ее на ярмарке – только тогда на ней была смятая старомодная шляпа. – Мы вообще управляющую компанию собираемся менять!

       – Товарищи, давайте в рамках разумного! Поспокойнее… – попытался вставить Петрович, инженер «Домсервиса», правая рука Борисовой.

       – А нечего нас учить! Мы сами знаем, как нам жить. А вы, – в голосе бывшей старомодной шляпы зазвенела злость, – только и знаете, что со своими шавками возиться! Я сама видела, как ваши работницы кошками и собаками торговали на ярмарке. А потом еще по новостям смотрела…

       – Да мы не продаем их… – Натаха растерялась от такого поворота сюжета: обычно ее работа с волонтерством почти не пересекались.

       – Как же, как же! – дама с пергаментными руками перешла на знакомый Свете визг, напоминающий звук тормозных колодок. – Вот, мол: «Убивают собак, а мы их спасаем!». Да, может, вы сами их и режете, а себя героями выставляете! Лучше бы многоквартирные дома содержали по-человечески, и дело делали!..

Затем старомодную шляпу оттеснили, и посыпались другие вопросы. Но светловолосая их уже не запомнила. Она смотрела на бледное лицо Натахи, которую нелегко было выбить из колеи: к кричащим на нее людям она давно привыкла и общалась с ними спокойно и даже с удовольствием. Но тут ее ударили в под дых. У Светика тоже хорошее настроение сдуло, словно ветром.

       – Зачем она так сказала – эта женщина? – спрашивала школьница свою старшую подругу, пока они шли к машине. Борисова решила подбросить девушку домой, так как уже совсем стемнело.

       – Не обращай внимания! – хмурилась в ответ Натаха. – Люди разные, каждый считает себя центром вселенной. Иногда и с мозгами у некоторых не всё хорошо.
– Но мы ведь занимаемся хорошим делом, тёть Наташ?

       – Честно говоря, я иногда сомневаюсь в этом, – Борисова поплотнее застегнула замок на вороте темно-красной куртки. – Шучу. Конечно, хорошим! Но, понимаешь, Светик, есть такие особи – среди людей, – которые считают, что город принадлежит только им. Все остальные живые существа – деревья, птицы, собаки, кошки и так далее – это попутная грязь. Их можно, в принципе, терпеть, но лучше от них избавиться. Почище будет…

       Они сели в Натахину «Киа», и старшая завела двигатель.

       –  Еще эта работа моя… Наверное, не с тем делом я связалась, Светик. Больно агрессии много. Хотя где ее щас нет-то… Эх, ну, ладно, хватить ныть, поехали бабку твою проведаем!

       И вот после этих слов у светловолосой вырвали из-под ног землю. Автомобильное кресло завертелось под ней, светлая голова склонилась на бок, тело безвольно повисло на ремне безопасности.

       – Черт, черт! Ну и напугала же ты меня, кумушка! Нюхай еще! – резкий запах аммиака ударил Светику в нос. – Я эту нашатырку в аптечке уж вечность таскаю.
«Киа» стояла на обочине и посылала в темноту мигающие сигналы аварийки.

       – Ну, очухалась? Что с тобой, красавица? Дни, что ль, критические?
Светик едва разжала сухие губы и попросила попить. Борисова нащупала на заднем сиденье минералку и сунула девчонке.

       – Поехали, теть Наташ! Бабуле, кажется, плохо…
       – Да ты откуда знаешь? – испугалась Натаха и, не отдавая себе отчета в этом, включила первую передачу.

       – Знаю… Я скорую щас вызову. Едем, едем, теть Наташ! – Светик заплакала. Директор управляющей компании вырвала у нее сотовый и сама переговорила с диспетчером скорой. До дома Столяровых было рукой подать, и через пять минут они припарковались недалеко от подъезда. Потом вместе влетели на третий этаж.
Марья Петровна лежала в зале на полу ничком. Голова ее повернулась на бок так сильно, что Борисова сначала решила, что та лежит на спине.

       – Бабуля, бабулечка! – завыла Светик. – Ты не можешь, ты обещала! Ты же обещала…

       Натаха отстранила ее и осторожно стала поворачивать лежавшую. Всхлипывающая девочка помогала с бабкиными ногами. Затем Борисова попыталась нащупать пульс на морщинистом, мягком запястье.

       – Где они, теть Наташ, чего скорая-то не едет? – губы девочки побелели, глаза потемнели.

       – Ты смотри – сама не грохнись тут, а то что я с вами двумя тут буду делать? Приедут. Они минут по тридцать катят – ты не знала, что ль? На диван класть не будем. Слушай меня! Дыхание искусственное делала когда-нибудь?
В институте давным-давно у Натахи были какие-то курсы медсестер, и сейчас она судорожно вспоминала, что и как.

       – Ты дуть будешь, а я на грудную клетку нажимать. Да поосторожнее. Раз двадцать нажимаем – потом два вдоха. Давай!

       Вошедшая бригада в белых халатах застала их на коленях возле распластавшейся Марьи Петровны. Она умерла минут за десять до приезда скорой.

                ***
       Бабушка лежала в гробу, установленном на трех табуретках посередине зала. Откуда-то набежали три-четыре старушки – все сплошь подруги Марьи Петровны, которых Света никогда раньше не видела. Организацию похорон и все расходы взяла на себя Борисова – даже не спрашивая об этом внучку умершей.

       Сначала Светик испугалась всех этих молитовок, горящих свечек в стаканах с пшеном, икон, шептаний и тихой суеты. Но потом приняла, как-то забылась и просто сидела рядом с гробом и смотрела на бабушку. Часа через три ее попробовали увести – поесть, прогуляться, но та покачала светлой головой и в конце концов от нее отстали. Девочка замечала иногда мелькавшую фигуру Натахи, сменившую привычное красное на черное, но тут же отвлекалась, уходила в себя.

       Первые слезы она уже выплакала, сейчас глаза были сухие и красные.
       – Почему у бабушки лицо другое? – спросила Света ближе к вечеру одну из двух оставшихся с ней старушек. Натаха попрощалась с ней, обняла и пообещала приехать завтра рано утром – чтобы всё подготовить к выносу и поездке на кладбище.

       – Так она умерла, детонька, – ласково зашептала та, что была похудее и постарше. – Ты вот на нее много бы не смотрела, а то ведь приснится. Лучше вот так за ноги, за ноги ее потрогай – и тогда ее бояться не будешь.

       – Почему же я ее буду бояться? – удивилась Света. – Это же бабуля. Я наоборот хочу, чтобы она мне приснилась. Чтобы всё время снилась.

       – Нельзя, нельзя, – покачала головой в черном платке старушка. – Эдак она ходить к тебе начнет, если тосковать будешь. И угробит тебя, дурочку.

       – Как – угробит? – Света смотрела на читалку, словно та была сумасшедшей. – Моя бабушка никогда…

       – Ничё, ничё, детонька. Потом поймешь. Мы почитаем, почитаем, а ты посиди. А потом баиньки пойдешь. Нельзя ж так – целый день-то сидеть…

        Она еще что-то сказала, но девочка не слушала ее больше. Она решила, что старуха плохо разбирается в этом, раз думает, что бабуля может ее «угробить». Затем та, что помоложе, принялась молиться. Голос у нее был низкий, монотонный. Потрескивала свечка, одно за другим скатывались с губ в уши слова молитвы, было душно, и у Светика сами собой закрылись глаза.

       Она очнулась оттого, что кто-то погладил ее по голове. Отодвинув чёлку, светловолосая увидела Марью Петровну, сидящую в гробу. Ее нос заострился, щеки пожелтели, но глаза светились по-бабулиному – нежно и с любовью.

        – Ну, пойдем-пойдем на воздух. Залежалась что-то я, – заворчала  умершая, и Светик помогла ей спуститься с табуреток на пол. Они оделись, бабушка накинула свой осенний серый плащик и повязала старый пуховый платок на голову. Внучка помогла ей обуться.

       – Ты Наташку свою слушай-слушай – да не больно, – говорила Марья Петровна, пока они шли по двору. – Своя голова на плечах-то должна быть.
Как они очутились возле входа в парк, Света не запомнила.

       – Давай, давай, нам еще дело сделать надо, – по обыкновению ворчала бабка. – Некогда тут цацкаться особо-то! Ага. Заходи сюда.

        Девушка увидела обгоревший бок старой беседки, и ей стало страшно.

       – Вот, вот. Заходи... Тебя тут ждут, и меня уж заждались, – мягкая  и дряблая рука бабули вдруг напряглась, пальцы цепко схватили девушку за локоть.
На остатках черного частокола по-прежнему чернела голова длинноухой собаки, но что-то в ней изменилось. Теперь у нее появились веки – розовые, с тонкими синими венками, совсем человеческие. Под ними нечто пульсировало и двигалось.

       – Бабуля, отпусти! Я боюсь! Пойдем отсюда! – девочка застонала от боли: с такой силой ее схватила рука покойницы.

       – Чего ты раскричалась? – произнес чужой голос, и Светик, повернувшись, увидела, что ее держит вовсе не бабушка, а тот – усатый. Мужчина, испугавший ее в парке. С ним тогда был мальчик…

       – Бабушка уже там! – державший ее за локоть указал на собачью голову, чуть раскрывшую зубастую пасть. – Она тебя ждет. Очень ждет. Ты ведь хочешь к ней? Так? Так ведь?!

       Света закричала, но ничего не услышала: вместо крика – лишь тишина.

       – Тебе обязательно понравится! Это правда клёвое чувство, когда кто-то уходит, а ты рядом. Такая мягкая-мягкая щекотка, сначала вот здесь, – он показал на переносицу, – затем спускается ниже, ниже, ниже… Ты следишь за мной?
Ужас парализовал ее. Руки и ноги превратились в холодную вату. Она не могла оторвать взгляда от его скользящих вниз коротких пальцев. Он схватил ее за подбородок свободной рукой и резко повернул в сторону собачьей головы.

       – Открой глазки! – хриплый мужской голос сменился мальчишескими интонациями. – Ну, пожалуйста. Давай-давай! Умоляю тебя! Мы ждем, мы все очень ждем!..

       С разных сторон беседки – со всех боков, снизу и сверху – послышались удары. Сначала слабые, а потом всё сильнее и сильнее. От деревянных частей полетели щепки, ржавый металл крыши выгнулся. Потом возник гул – похожий на отдаленный и неприятный вой реактивного самолета. Гул и стук нарастали, словно к ним на всех парах мчался старый поезд, управляемый сумасшедшим машинистом.

       – Открой, открой глазки! – продолжал умолять плачущий мальчишеский голос.  – Я не виноват. Это не я! Открой! Открой!..

       Эхо подхватывало его слова и повторяло. Девушка почувствовала, как рука, державшая ее подбородок, дрогнула и немного ослабла. Она чуть повернула голову и боковым зрением заметила, что усатый куда-то делся, а вместо него стоит дама в старомодной помятой шляпе. Женщина раздвинула губы в легкой улыбке и кивнула Свете, словно старой знакомой. А потом указала глазами вперед. Светловолосая вновь посмотрела на собачью голову, насаженную на обгоревшую доску.

       Жизнь, пульсирующая под розовыми веками собачьей головы, внезапно прорвалась наружу желтым, густым, гнойным светом, девочка снова закричала, и на этот раз ее крик услышали.

       – Ну что ты? Что ты? – ее толкала в плечо слабая рука старушки в черном платке. – Сон плохой приснился? Все равно уж вставать. Поспала – это хорошо. Давай чайку…

       Девушка лежала на своей кровати, но совсем не помнила, как и кто ее укладывал. Она легла одетой, подмышки неприятно холодил пот. Ее знобило. Она с трудом встала и пошла умываться. Проходя мимо гроба, Света старалась не смотреть на бабулино лицо. Ей хотелось, чтобы в памяти не осталось желтых щек и заострившегося носа.

                ***
       Натаха появилась утром, прижала бледную голову девушки к груди и затем, легонько взяв Свету за подбородок, сказала:

       – Всё будет хоккей, слышишь? Не переживай!

       Светловолосая кивнула, но внутренне сжалась в комок. Ей так и хотелось крикнуть: «Уберите, уберите вы руки от моего подбородка!».

       Гроб выносили четверо молодых парней в черных костюмах – сотрудники агентства, куда вчера звонила Борисова. Пока гроб несли по ступеням с третьего на первый, было тихо. У подъездной двери старухи в черном снова затеяли то ли молитву, то ли протяжную песню.

       Светик подняла глаза и среди стоявших у подъезда разглядела даму с острым носом и смятой шляпой. Несмотря на состояние полусна, какую-то леность и дремоту, которые не оставляли ее всё утро, она вздрогнула и остановилась. Гроб поставили в «ГАЗель» с темными занавесками. Девушка, сама не зная, что делает, направилась прямиком к даме.

       – Зачем вы пришли? – спросила она спокойно – таким тоном, будто они продолжили прерванный вчера разговор.

       – Я? – женщина выгнула брови дугой. – Я вообще-то хорошо знала Марью Петровну. Мы с ней работали вместе в детском садике – правда, давно. А ты внучка ее? Бедная ты, бедная…

       Светик кивнула и пошла к нанятому Натахой микроавтобусу. Смятая шляпа теперь показалась ей обычной и милой женщиной. Как только они выехали со двора, начал накрапывать холодный мелкий дождь; на кладбище его сменил частый снег. Разрытая могила их уже ждала, постепенно меняя черный цвет на грязно-белый.
Девушка ничего не чувствовала. Когда все прощались с бабушкой, она поцеловала ее холодную щеку – и сама осталась холодной. Когда услышала, как забивают крышку гроба – в ее сердце это никак не отозвалось. Только в левом ухе что-то звякнуло – будто ожил маленький колокольчик с незапамятных времен лежавший в старом серванте. Бабуля говорила, что этот колокольчик – подарок ее прабабушки. А она, Марья Петровна, потом подарила его своей дочке Катеньке, маме Светы.

       Затем гроб стали опускать на веревках, и Светик чуть нахмурилась – оцепенение стало сползать с ее глаз, рук, ног. С самого утра она ни разу не всплакнула, как-то подзабыла про бабушку и старалась не смотреть в лицо покойнице – даже когда целовала ее морщинистую щеку. Отец Владимир, приехавший по настоянию Натахи, прочел короткую молитву и, наклонившись, первый бросил землю на красную крышку гроба. И тут чья-то рука с пергаментной кожей чуть подтолкнула внучку в сторону открытой могилы.

       – Ты должна тоже бросить землицы, так положено, – шепнула дама в шляпе. Светик медленно пошла вперед, ощущая, что с каждым шагом от нее что-то удаляется. Кто-то уходит от нее – тот, кто никогда не вернется. Так уже один раз сделала ее мать. И вот теперь всё повторяется.

       – Бабуля! – сказала она, и земля побежала-потекла из-под ее ног. – Бабуля, ты же обещала!

       Кто-то разворачивался, заподозрив неладное. Совсем рядом мелькнуло встревоженное лицо Натахи, но остановить Свету все-таки не успели.

       – Бабу-уля-аа! Бабулечка!.. – закричала внучка и в два прыжка очутилась у края могилы, тут же исчезнув с глаз приехавших на кладбище. Их было человек пятнадцать, не больше. Священник охнул, некоторые отпрянули назад. Первой среагировала Натаха: забыв про дорогой черный костюм, она бухнулась на колени у края прямоугольной ямы.

       – Вы чего стоите?! – закричала она парням из агентства. – Помогайте давайте! Господи, Света, Светик!

       Девочка лежала поверх красной крышки без движения. Не выдержав, Натаха тоже сиганула вниз. Бледный священник принялся креститься сам и крестить могилу.
То, что происходило потом, Света знала только по рассказам Натахи – как ее достали из могилы – грязную, мокрую, почти без сознания; как пытались привести в чувство; как везли на машине в больницу. Борисова через несколько недель в подробностях живописала эту картину и Свете, и Татьяне Федоровне. Не говорила она лишь об одном – по крайней мере, от своей новоиспеченной приемной дочки Натаха постаралась это скрыть, но бывшей учительнице математики проболталась-таки (та не смогла прийти на похороны: грипп).

       – Мы, когда ее вынули, – Светик уж не дышит. Я с отчаяния двинула ее ладонью по лицу, а у ней – судороги пошли по всему телу. Мы с ребятами понесли девчонку в мою «Киа», и тут я слышу – какой-то крик сзади. Оборачиваюсь – а гости врассыпную! Кто-то стоит, разинув рот, а кто-то – пошел-побежал назад, к автобусу. Вот веришь, Татьяна Федоровна? Я бы сама не поверила, если бы собственными глазками это не увидела: крышка от гроба, которую при мне прибивали, лежит наверху – на соседней могиле. Вот будто ее кто-то выбил изнутри, понимаешь? Священник тоже не выдержал и уехал минут через пять. И деньги так и не взял потом. А те, из агентства которые, потом снова заколачивали. Как уж они там – доставали ли гроб или в могилу лазили, я не знаю. Я же Светика отвозила в больницу. Но факт – налицо! Кого хочешь можешь спросить. Такие вот пироги со блинами…

       – Так… – растерянно шептала в ответ Татьяна Федоровна. – Бабку-то проверяли? Как же это?

       – Проверяли, – махала рукой с дымящейся сигаретой Натаха. – Мертвее мертвого – там уж запах.

       – Так а как же это? Воздух, что ли, сжатый?

       – Воздух сжатый?! – Борисова гоготнула. – Вы о таком когда-нибудь слышали? Да какой воздух!.. Она это сделала, точно говорю…

       – Кто? – бывшая учительница почему-то посмотрела в сторону.

       – Кто-кто… Светик наш! А то непонятно. Кудесница светловолосая. Ладно, вы только ей не говорите! Татьяна Федоровна, умоляю, смотрите не ляпнете! А то ведь еще, не приведи Бог, придумает чего-нибудь. На кладбище побежит дурочка – я её знаю, поверьте мне…


Глава 8. Радужный мост

       Борисова принялась собирать документы на опеку чуть ли не на следующий после похорон Марьи Петровны. Натаха и ее шестнадцатилетняя опекаемая пока жили раздельно: никто никуда не торопился. Об этом попросила сама Света.
– Ты деваха самостоятельная, – не возражала старшая подруга. – Давай пока по-прежнему: звони, пиши, забегай. Я всегда на связи, ты же знаешь. Если станет муторно одной – переедешь за один день. Ноу проблемс. Не боишься одна-то ночевать?

       Светик отрицательно мотала головой.

       – Ты хоть ешь что-нибудь? – Натаха поворачивала ее за плечи в разные стороны. – Ты посмотри, как похудела! Давай в кафе съездим, а? Ну или хошь – шмотки тебе куплю новые?

       Светловолосая не поднимала глаз и просила, чтобы ее оставили в квартире бабушки – хотя бы до лета.

       – Мне к ЕГЭ так легче готовиться: никто не мешает, – придумывала девчонка на ходу. Она и правда похудела – буквально за несколько недель и стала похожа на ту шестиклассницу, которую когда-то сбил торопившийся на железнодорожный вокзал таксист.

       Директор «Домсервиса» здорово переживала, винила себя в том, что Светик не хочет к ней переезжать.

       «Боится она, наверно, меня… Нрав у меня крутоватый – уж кому, как не ей, это знать…» – вздыхала Натаха, оставаясь вечерами одна-одинешенька в своей большой двухкомнатной квартире с темно-красным диваном и розовым кафелем в ванной.

       Сердце у Натахи немного успокоилось лишь после того, как у светловолосой в «хрущевке» появилась Белка.

       – Я же тебе говорила про нее, теть Наташ, помнишь? Колька Фомин из параллельного класса переезжает – и вот ее хотели усыпить. А я как ее увидела, так сразу поняла – моя это собака, моя родненькая, – глаза у внучки Марьи Петровны впервые за последние несколько недель засветились радостью, и Натаха мысленно благословляла всех Колек Фоминых на свете и заодно его престарелых родителей.

       В предках у Белки были и ретриверы, и немецкие овчарки, и Бог знает кто еще. Получилась большая дворняга самых благородных кровей – с длинной серо-белой шерстью, которая лезла с нее, словно у верблюда во время линьки.

       – И до чего ж красивая собака! – нахваливала Белочку Татьяна Федоровна в комментах к фотке, которую Светка выложила в ВК на личной страничке. – Хоть в фильме каком-нибудь снимай.

       Внучка Марьи Петровны с ней была полностью согласна. Она каждый вечер вычесывала у старой дворняги шерсть, баловала ее новыми игрушками и с удовольствием гуляла с ней по вечерам. У Белки, как и у ее хозяйки, мигом образовались свои странные привычки. Например, каждое утро у них превращалось в целый ритуал: девочка потягивалась и спускала правую руку с постели. Там ее уже поджидала лежавшая на спине собака, с поднятыми кверху передними лапами. Светик слегка ударяла ладошкой черные подушечки с когтями, Белка в ответ делала то же. Так они играли минут пять и лишь потом молодая хозяйка шла умываться.

       – Я, теть Наташ, если так не сделаю – она прям обижается, представляете? Считает, что я чуть ли не преступление сотворила!

       – Избалуешь ты ее! – гоготала Натаха, слушая приемную дочку по громкой связи. Руки ее в этот момент рисовали подписи под банальными отписками для надзорных органов. – Хотя чего там баловать: собаке уж девять лет, ее воспитывать поздно.

       Другая странность Белочки – беспричинный лай, если она замечала, как Светик совершает то, что бабуля называла «потяготины». Собака терпеть не могла, когда девочка «пила солнышко», и ругала ее на своем собачьем языке. Девчонка в ответ пожимала плечами:

       – Я же не ругаю тебя, когда ты таскаешь бумагу из туалетного ведра или лижешь у себя там, где ни одна приличная дама лизать не будет! – выговаривала она в ответ Белке и пряталась от нее на кухне. Но собака продолжала басовито ругаться и в этом случае – до тех пор, пока Светик не переставала тянуть к окну свои похудевшие руки.

       Через месяц, когда зима, казалось, окончательно отвоевала землю у осени, старый термометр с утра показал плюс три. Света поиграла в «Дай пять» с Белкой и подошла к окну, чтобы посмотреть, сколько градусов. Раньше так всегда делала бабуля, и от этого воспоминания на глазах у девушки задрожали слезы. Но солнце призывно светило, Белка с такой надеждой смотрела хозяйке в глаза (ведь воскресенье сегодня!), что светловолосая не выдержала и снова заулыбалась. Она решила прогуляться со своей серо-белой подругой на Черное озеро.

       До четырехполосной трассы шли на поводке, а у самого входа в полузаброшенный лесопарк Светик отпустила дворнягу на волю. Ветра не было; солнце искрилось по краям подтаявших снежных тропок. Девочка сначала выбрала привычный маршрут – по заасфальтированной дорожке, но затем Белка соблазнила ее на более короткий путь – через небольшую насыпь.

       В последний раз Света гуляла в этом парке в июле. И просто не могла знать о том, что в конце августа хозяева местного гаражного кооператива устроили здесь мини-карьер по добыче песка. Светловолосая отвернулась секунд на десять в сторону старых железнодорожных путей. Ей показалось, что вдалеке стучат колеса поезда. А когда снова повернула голову, то Белки не увидела.

       «Наверное, успела спуститься с холмика!» – решила девушка и поспешила вперед. Сверху открывалась заросшая высохшими камышами поверхность Черного озера. Правда, теперь его уместнее было называть «Белым»: снег неровными слоями покрывал водоем, камыши торчали из него, как маленькие маячки. Собаки она нигде не заметила.

       – Белка! – громко позвала девушка, почувствовав неладное. – Белочка! Где ты?

       Дворняге негде было спрятаться: до ближайших деревьев пришлось бы бежать минут десять. И вот тут-то Света ощутила то самое. То, что заставило ее потерять сознание в «Киа», когда они ехали к умирающей Марье Петровне. Точнее – почти то.
Светловолосая упала на колени в мокрый снег и начала задыхаться. Глаза ее закатились, горло судорожно хватало воздух, лоб и руки посинели. Мир потускнел, и сквозь пелену она узрела нечто иное, прекрасное. По зеленой, пушистой, как паутинка, траве бежали собаки, кошки, какие-то грызуны. Их были десятки, сотни. В небесной синеве летели стайки птиц. Среди них Светик разглядела большого ворона с белой отметиной на шее. Она взглянула на горизонт и… задохнулась от счастья. Там светился всеми цветами радуги гигантский полукруглый мост. По нему шли и летели тысячи четвероногих, лохматых, хвостатых и пернатых…

       – Ты где-то здесь, – очнувшись, забормотала она и поползла на четвереньках по верхушке насыпи. – Я знаю. Я иду... Я иду!

       Рваный прямоугольник темной грязи она нашла через полминуты. Там, на дне этого трехметрового колодца, стояла Белка. Стояла, не шевелясь – под водой. Морда ее была запрокинута вверх, уши колыхались, словно большой лист кувшинки на поверхности озера. Перевалившись через грязный край, Светик бултыхнулась в ледяную воду. Вот эта вода и привела ее чувства в порядок. Пелена с глаз спала, она нырнула и, схватив собаку за шерсть, вытащила лохматую морду на поверхность. Затем Белка зашевелилась сама и стала поспешно перебирать лапами, опершись на песочный край карьера. За ней выбралась и Светик.

       – В принципе, теть Наташ, это было не трудно… – рассказывала она своей приемной мамаше. – Там же песок. Замерзли мы правда с Белкой, пока до дома бежали. Но все равно – тепло было: солнце светило.

        – Солнце светило… – передразнила ее бледная Натаха. – Я, понимаешь, тут только отвечать за тебя взялась, а ты утонуть решила. Господи ты Боже мой!..
Немного успокоившись, Борисова спросила:

       – Ты мне только одно скажи, Светик: чего же эта Белка твоя на дне-то стояла и оттуда таращилась? Чё не всплывала, не лаяла, не скулила?

       – Не знай! – пожимала плечами светловолосая. – Стояла и всё. Может, лапа за что-то зацепилась?

       – Вечно с тобой чудеса какие-то происходят! – Натаха обняла девочку. – Переезжай ко мне, Светик, а? Нам так хорошо будет вдвоем, обещаю!

       – Еще немного, теть Наташ, потерпите. Надо мне одной… Побыть там, в бабулиной квартире. Понимаете?

       – Ладно-ладно, – леди в красном зажгла длинную сигарету. – Надо так надо. Ты, главное, не заболей у меня. Ноги парила, как прибежала домой-то?

       – Ага. Сразу ванну налила. И – под одеяло, – улыбалась девчонка.
– Горе ты луковое. Давай глянем, как дела в группе? Давно не заходили…

       О том, что ей привиделось на верху песчаной насыпи, Светик почему-то умолчала. Да и помнила она это всё смутно: какой-то мост, бегущие собаки с кошками… Стресс есть стресс.


Глава 9. Хвосты

       – Так. Потихоньку, полегоньку... Да езжай потише! Так… Аварийку включил? Ага. Щас, еще чуть-чуть. С-стоп! – Марат резко открывает дверь серого «УАЗика»-буханки и выпрыгивает на газон. Хлоп! Хлоп! Пневматическая винтовка делает два выстрела и оба раза – удачно. Один оранжевый дротик торчит в загривке черной собаки – той, что похожа на овцу. Другой – в боку той, что поменьше. Шавки взвизгивают и дают стрекача по диагонали – убегают в соседний двор. Усатый мужчина спокойно забирается назад в «буханку».

       – Всё клёво. В яблочко прям, – басит толстый водитель Серега. Марат кивает, улыбается и просит закурить.

       – Минут через десять-пятнадцать подействует. Там доза лошадиная. «Адилин-супер», брат, это мощь! – говорит усатый и глубоко затягивается. Затем чуть приоткрывает окошко и кольцами выпускает дым в зимнее небо. Начинает вечереть.

       – Ты давно работаешь в «Автодорсервисе»? – спрашивает Серега и зевает.

       – Не-а, – усатый посматривает в сторону двора, куда убежали собаки. – Третий месяц. Но я быстро учусь.

        Несмотря на свое автомобильное название, год назад именно эта контора выиграла муниципальный контракт на отлов бродячих животных.

       – Ага, – кивает водила. – Мне с тобой нравится ездить. А то эти – из другой смены – всё чего-то телятся, ждут – пока стемнеет. И потом мы полночи с ними возимся, ищем, грузим, на свалку отвозим. Говорят: типа, дети, женщины нервные увидят, всё такое…

       – Похер дети, – быстро отвечает его собеседник. – Когда я мальчишкой был – с соплями зелеными под носом, я и не такое видал. И жив-здоров, как видишь. Ничего со мной не случилось… Ну чё – пошли?

       – Ага. Щас только мешки возьму! – Серега достает большие светло-зеленые мешки для строительного мусора, и они идут искать шавок. Одна закоченела прямо на детской песочнице, другая – за гаражами. Двое мужчин, одетые в камуфляж, быстро упаковывают трупы и закидывают мешки на плечо.

       – Вы что же тут делаете, а? – откуда-то сбоку к ним вылетает молодая женщина без шапки: видно, торопилась.

       – А чё такое? – с протяжкой спрашивает ее Серега.

       – Это вы их… отравили? Вы знаете, сколько минут вот эта черненькая здесь в судорогах билась? Знаете, как она выла?! Все дети видели это, все плакали… – голос у женщины дрожал.

       – Слышь, ты, – Марат перекидывает мешок на другое плечо. – Замерзнешь, сучка. Иди в подъезд, а то щас сами погреем тебя – вон в машине.

        Подкрашенные глаза расширяются от изумления и ужаса. Мужчины делают шагов пятнадцать, прежде чем остолбеневшая начинает кричать им вслед.

       – Я вас найду, я жаловаться буду! Я сейчас мужа позову! Гады! Сволочи!
Усатый продолжает идти не оборачиваясь. На губах играет легкая улыбка.

       – Здорово ты ее отшил! – Серега включает первую передачу, и серый «УАЗик» трогается. На дне их автомобиля параллельно пассажирским скамейкам штабелями уложены больше десяти светло-зеленых мешков. Каждый потом отметят и – долой с глаз, на свалку. А им за эти отметочки премия полагается.

       – У меня опыт с такими бабищами общаться, – Марат снова закуривает. – Они только такой язык и понимают…

       Он искоса посматривает на грузного водилу и раздумывает о том, что, пожалуй, Серега подходит для дела. Он еще пару раз его испытает, проверит и потом посвятит его в свои планы. Одному все равно с этим не справиться: здесь нужен надежный и испытанный напарник.

       Водитель врубает радио и оттуда льется приятный медляк: Крис де Бург поет о своей леди Диане. Серый «уазик» перестраивается на среднюю полосу и едет, соблюдая скоростной режим. А куда торопиться-то? Норма выполнена, смене – конец.

                ***
       Сорокалетняя Катька с Тухачевского плакала навзрыд – совсем как маленький ребенок, захлебываясь слезами, шмыгая, спрятав лицо в ладонях. Натаха, сама зареванная, гладила ее по голове и предлагала воды. Светик сидела на кожаном диване с пустыми глазами и смотрела куда-то далеко – за стены офиса «Домсервиса».

       – Они… они, – всхлипывала Катя, вновь и вновь пересказывая одну и ту же историю; ее никто не останавливал, хотя эти повторы жутко расстраивали всех. – Позвонили сначала… Голос такой хороший, добрый… Понимаете? А потом пришли… Двое. Толстый один…

       Говорящая снова прятала лицо с потекшей тушью в ладони. Борисова курила уже седьмую сигарету за последний час. Из рваного, совершенно нелепого, сбивчивого описания Катьки выходило следующее. Три дня назад вечером ей на сотовый позвонил мужчина, который представился «Ромой».

       – Вы собачек пристраиваете? О, отлично! У них как с охранными качествами? Замечательно! Вы знаете, у нас тут просто беда – очень как нужны. Две собаки в село, чтобы в будке жили, да. Будки утепленные, всё хорошо. И вот одну бы – на квартирное содержание, в семью с маленькими детьми, ага.

Дело в том, что на передержке в квартире на Тухачевского как раз содержались три собаки. Как говорила Катька, «так сложились звезды». Вообще-то, она больше двух никогда не брала: да, квартира у нее трехкомнатная, но в ней проживала еще вся Катькина семья – сын с дочкой и муж. Вот последний к волонтерским увлечениям жены относился весьма прохладно.

       – Терпеть-то он терпит, но, блин, ворчит в последнее время всё громче, – говорила сорокалетняя волонтерка. – А тут к Рози и Мальчику еще этот большой добавился – ну, Грин, да. А куда его девать-то? У девчонок тоже ни одного места не осталось! Ну, думаю: я его дня на три возьму, а там пристроим. Ага, как же: две недели, потом еще одна, вот муж и взвыл. «Я, говорит, домой скоро приходить перестану!».

       И вдруг – манна небесная. Звонивший решил взять сразу троих! У нее как раз Мальчик и Грин в будке себя отлично бы чувствовали, а вот Рози – так это исключительно квартирный вариант.

       – Натаха, и на моей улице «КАМАЗ» с шампанским перевернулся: берут всех трех моих хвостов, представляешь! – Борисова хорошо помнила этот Катькин звонок и тоже тогда за нее порадовалась. Сердце у основательницы группы даже не ёкнуло, и интуиция ей ничего не подсказала. Волонтерка с Тухачевского считалась ветераном их движения, и знала все нюансы того, как правильно пристраивать хвостов. Но и на старуху случается проруха.

       На следующий вечер к Катькиной девятиэтажке подкатил серый «УАЗик»-буханка.

       – Я их, дура, встретила, как дорогих гостей. Один – увалень, распирает его во все стороны, будто накачали воздухом через одно место. А другой – усатый, среднего роста, глаза – чернющие;¬ – описывала Катька уже позднее, когда немного пришла в себя и успокоилась. – Вошли, собак так профессионально осмотрели, будто на выставку собирались везти…

       – Ага, на выставку! Сволочи… – неизменно вставляла Натаха в этом месте истории.

       – А собаки-то, особенно вот Рози, – прижались ко мне, рычат, скулят, чуют бедные, кому я их отдаю! А я – вот как слепая курица. Дура, дура последняя!.. Так мне хотелось их пристроить в хорошие руки, да и муж весь изворчался… – Катька снова принималась всхлипывать.

       Когда женщина попросила у пришедших документы, усатый, не раздумывая, сунул ей визитку:

       – Вот тут наша фирма, да, тут все контакты. Да, конечно, всегда можете приехать – посмотреть, проверить, как собачки. Пожалуйста, пожалуйста. Без проблем.

       В группе такие правила были приняты испокон веку: те, кто забирал хвостатых подопечных, потом через некоторое время обязательно «отчитывались» – то есть присылали фотографии или разрешали приехать волонтерам-кураторам. Этот подход настраивал будущих хозяев на серьезный лад: мол, животные – не игрушка, если уж взяли – отвечайте.

       – И я вот на эту его долбанную визитку купилась. Ну что я – полицейский, чтобы паспорта у них спрашивать?

       – Надо, надо спрашивать! – злилась Борисова. – Не переломились бы паспорт показать.

       – Ах ты, Господи, ну не допетрила я! Как-то всё так быстро произошло, так этот усатый всё ладно да складно обставил. Увалень-то молчал больше, а тот, с черными глазищами, соловьем разливался! Я им сама помогла до «УАЗика» собак довести, поводки и ветпаспорта из рук в руки передала. Договорились, что завтра с ними созвонюсь: спрошу, что да как. И всё. Всё!

       Под этим Катькиным «всё» подразумевалось нечто странное и одновременно страшное, какое-то вычурно-сюрреалистическое. Если бы Натаха сама, собственными глазами не увидела этот светло-зеленый мешок…

       – Сотовый телефон, с которого они мне звонили, не доступен. Визитки – полная лажа. Фирмы такой нет, а телефоны вообще левые. И это ведь надо было всё так придумать?! Зачем? Ради чего, скажите мне? Что я им такого сделала?! А?
– Кать, да не реви ты! И без того тошно. Ты тут ни при чем! Эти подонки – больные на всю голову люди. Уроды, ироды! Мы в полицию обязательно обратимся – за жестокое обращение с животными и за мошенничество по головке не погладят! – вещала Борисова. А потом добавляла:
 
       – Я вот только одного не понимаю: ну как можно умудриться номер их машины не запомнить? А?

       – Да не обратила я внимания! – оправдывалась потерпевшая. – Визитка в руках – значит, всё в порядке. Вот как я думала.

       Катька окончательно убедилась, что ее обманули, к вечеру четверга – через сутки после того, как она сама помогла затащить своих скулящих подопечных в серую машину. Прошла еще ночь, и утром случилось это. Муж волонтерки уходил из дома раньше всех – спешил в свое КБ на завод. У порога он наткнулся на мешочек зеленого цвета и на автомате заглянул внутрь. Если бы не шок, он бы, возможно, сообразил, что возвращаться в квартиру назад не надо, что звать жену и молча совать ей в руки находку совсем не стоит. Катька собирала детей в школу, уже опаздывала и прибежала на зов впопыхах. Затем, нахмурившись, взяла мешок из рук мужа, раскрыла его и… завыла. Закричала страшно – так, как никогда не делала при муже.

       В тот день дети опоздали в школу (в итоге их просто выпроводили – от матери подальше), а взрослые на работу не пошли вовсе. Муж позвонил в свое бюро и попросил отгул, а затем несколько часов ходил по квартире за женой, словно охранник – за президентом. По всей квартире воняло валерьянкой, пустырником; супруг, как заведенный, просил Катю «лечь и полежать – отдохнуть, успокоиться». Но та ходила по кругу, садилась в кресло и вставала вновь, садилась и вставала – и никак не могла остановиться.

       – Я виновата! Я виновата. Куда смотрели мои глаза? Почему никто мне не подсказал? Почему?! Рози, они даже Рози не пожалели, сво-ло-чи!.. Изверги! Нелюди! Даже Рози… Слышишь?

       В мешке аккуратно – будто на продажу – лежали три отрубленных собачьих хвоста, два больших и один поменьше.

                ***
       Основательница группы действительно написала заявление в полицию. Вместе с Катькой они даже ездили к участковому.

       – Знаешь, чё-то я не особо впечатлилась, – признавалась Натаха. Ее левая рука лежала на руле родной «Киа», в правой торчала неизменная длинная сигаретка. – Мне показалось, им просто пофиг на то, что с нами случилось. Не до собачек им, одним словом…

       Катя кивала и была мрачнее тучи.

       – Ты чё какая? – спрашивала ее Борисова уже в офисе «Домсервиса». – Давай-ка понемногу развеиваться будем. Вина красного хочешь?

Волонтерка с Тухачевского кивнула. Они налили полусладкого в матовые фужеры.
       – Давай за то, чтобы нам этих гадов поймать! – предложила Натаха. – Вот мне бы только добраться до них – всю маньячью душу бы вытрясла, честно слово! Не-е, всё! Нас больше на мякине не провести – такой ошибки мы не совершим! Я всю группу по сто раз предупрежу… Кать, ну, брось, что ли! Ведь на тебе лица нет.

       – Я… – мать двоих детей отвернулась в сторону. – Наташ, я… Ты, извини, конечно. Но у меня семья… Муж… Короче, я это…

       – Нет-нет-нет! – директор «Домсервиса» испуганно привстала с офисного кресла. – Ты не можешь так поступить! Одна небольшая трудность – и лапки кверку? Так, что ли?

       – Наташ, не могу, пойми… Мне муж условие поставил: или он уходит, или я завязываю с волонтерством. Мы полночи ругались, говорили, обнимались с ним, – Катька смахнула слезу с уголка глаза. – В общем, договорились так: я помогаю, как смогу, но передержке в квартире – всё, каюк…

        Борисова облегченно выдохнула и уронила тело назад в кресло.

       – Да Бог с ней – с передержкой твоей. Ты меня прям до смерти напугала!.. Найдем место, не боись. Я думала, ты совсем завязать решила. Ну как мы без тебя, Катенька, сама подумай? – они обнялись и выпили еще по полфужерчика.


Глава 10. Охота на Белку

       Снег держался до последнего; в апреле запозднившаяся весна заторопилась, полезла отовсюду зеленой травой, зазвучала прилетевшими птицами и первыми насекомыми.

       Светик уж не раз оставалась ночевать в большой квартире своей новоиспеченной опекунши, но нередко уходила и к себе – «готовиться к ЕГЭ». Натаха не возражала, тем более что сплошняком пошли весенние осмотры многоквартирных домов – тут не до «цацканий».

       Вечером часов в девять Светик обычно выходила на прогулку с собакой. Они топали до газона, тянущегося вдоль четырехполосной дороги, потом девушка отпускала Белку с поводка, засовывала в уши наушники и – каждый погружался в свои удовольствия. Дворняга справляла потребности, изучала траву, пеньки, деревья и торчащие из земли канализационные люки – в общем, все привычные собачьи интересности. Светловолосая слушала музыку и аудиокниги, мечтала о Даниле из параллельного класса, часто вспоминала бабулю. Иногда они устраивали беготню и игры с палкой. Белка, завладев деревяшкой, никак не желала с ней расставаться, и хозяйке приходилось идти на разные хитрости, чтобы ее отвлечь.

       О Катькиных хвостах девочка старалась не думать, потому что стоило ей хоть немножко сосредоточиться на этом – и голову туманили страшные и неприятные картины. Образы двух мужчин в камуфляже, один из которых держал в руках винтовку. Она чувствовала, как боялись его окружающие – не только люди и животные, даже листья деревьев и цветы старались свернуться и спрятаться от него. И еще она ощущала другое – его страх, ужас перед тем, куда уходили бродячие псы, в чьей шерсти оказывался оранжевый дротик…

       Марат выслеживал ее долго – с середины зимы. Он изучил сотни личных страничек всех тех, кто считался активистами группы помощи. О Натахе, основном администраторе, он почитал-посмотрел и кое-какие дополнительные материалы, в том числе – нашел новостной видеосюжет, где она рассказывала о нем и его ритуале в беседке. Тогда что-то пошло не так – в том парке. Он ожидал острого наслаждения, а щекотящая энергия текла, как обычно. Больше возни, чем пользы.

       И вот однажды, кликая с сообщения на сообщение, с поста на пост, он вышел на страничку Светика Столяровой. Там так и было написано: «Светик». Ему это понравилось. Из фотографий, записей на стене и ее постов в группе он понял, что эта девчонка с Борисовой связана сильнее, чем с остальными. А потом он наткнулся на фото девочки с Белкой.

       «Где-то я ее видел…» – бормотал он, ощущая, как щекотка спускается от темечка к солнечному сплетению и – ниже, ниже. Ему стоило лишь сконцентрироваться на фотографии светловолосой и ее дворняги, и он почувствовал, что мгновенно возникает то самое – то, чего он не смог добиться там, в беседке.

       Надо найти их – девчонку и собаку. Вот тогда-то он обязательно достигнет цели. Тогда он, наконец, разрубит этот тягостный узел, освободится от разъедающей всё нутро обиды, отвергнет их, избавится от них – ото всех. Он лишился нормальной работы, которая ему нравилась. Он потерял семью. Сына он видит всё реже: Юлька нашла себе кого-то, какого-то хахаля, он точно это знает. И всё это – из-за таких сволочей, как они. Гребаные спасители бродячих собак и кошек! Если бы не эти люди, которым просто нечего делать, которые страдают от тупого безделья – его сын не выбежал бы тогда с окровавленной ручкой. И там, на заводе, всё было бы в порядке. Он уверен. И Юлька с хахалем. У-у-у!..

       Марат заскрипел зубами и ударил кулаком в стену – грязную стену гостинки, которую он купил на свою долю от проданной квартиры – совместно нажитого с бывшей женой имущества. Затем еще раз ударил. И еще.

       В его жизни теперь ничего не осталось – ничего, кроме жирной морды водилы Сереги. Его он видит через день, каждую смену. Так и хочется иногда направить на его трехслойный затылок пневматическую винтовку. И надавить на курок. Потом еще раз. И еще раз…

       Помогло чудесное совпадение. И его настойчивость. В том же Инете он без труда нашел, кем и где работает Наталья Борисова. Марат с неделю околачивался возле «Домсервиса» – в свободное от работы время. А свободного времени у него, по любимому выражению Сереги, было – «хоть в унитаз сливай». И его терпение охотника вознаградили: на шестой день слежки усатый увидел девчонку в зеленой куртке, висевшей на ней, как помятый пиджак на старой вешалке. Он мгновенно вспомнил, где ее видел – да это та самая шалава в парке, которая шарахнулась от него. Марат тогда учил сына жизни, а девчонка попробовала ему помешать.

       Еще капельку везенья – и он узнал, где Светик Столярова живет. Когда и где гуляет с Белкой. Ведь выслеживать добычу – его конек. Да и терпения ему не занимать.

                ***
       – Так, давай, потихоньку. Ага. Еще чуть подъедь. И вставай – включай аварийку. Я быстро, понял?

       – Слушай, Маратик, чё-то это… Она с хозяйкой вроде. Может, не надо?
Марат сузил глаза и внимательно посмотрел на темное, раздутое лицо напарника.
– Ты чё, не понял, Серега? Я же тебе объяснял: это бродячая собака, бл… Понял? Она ее подобрала – и теперь шавка распространяет заразу по всему городу. Ты норму хочешь выполнить? Или нет? Тогда сиди и жди – вот вся твоя работа. Я сам всё сделаю! Понял?

       Водила закивал своей овальной, как огромное яйцо, головой, угнездившейся на объемной шее. Усатого он боялся. И уважал.

       Затем Марат еще раз выглянул в окно, огляделся по сторонам и тихо приоткрыл дверь серого «УАЗика». Да именно это место на газоне он и присмотрел: фонаря тут не было, от ближайших домов далеко, дорога – рядом. Подъехал, сделал дело и уехал. Ноу проблемс…

       У Светика в этот вечер разболелась голова. У самой зеленой зоны она, как обычно, спустила собаку с поводка, воткнула наушники и медленно побрела вдоль бордюра. Белка убежала далеко вперед к любимому кустарнику – по своим собачьим надобностям. На машину с включенной аварийкой она обратила внимание лишь тогда, когда от нее отделилась темная фигура и метнулась по газону вперед. Где-то в районе солнечного сплетения ее что-то обожгло, а потом желудок сжался в комок. Девушка вынула наушники и ускорила шаги. Затем побежала. Со стороны соседней пятиэтажки в тот же момент отделилась еще одна серая фигурка и медленно побрела в сторону кустарника.

       Вот оно! Наконец-то! Внутри Марата билось чистое, прохладное, освобождающее чувство. Сейчас они все получат свое, перестанут выпендриваться! Ну же… Он навел винтовку на бело-серое пятно рядом с кустами. О девчонке усатый почти забыл – она где-то там, позади. Где ей соревноваться с настоящим охотником! Средний палец мягко лег на курок. В «летающем шприце» – сразу две обычных дозы «Адилина». Всё надежно, как в сберегательном банке.

       – Эй, мужичок! – чей-то визгливый голос справа. – А ты право-то на это имеешь? А ну-ка винтовочку опусти! Опусти, сказала!

       Марат покосился в сторону говорящей – там стояла какая-то баба с помятой серой шляпой. Она слегка пританцовывала, переминалась с ноги на ногу и не переставала скрипеть, будто плохие тормозные колодки. Усатый продолжал держать на мушке Белку. Старая дворняга спокойно уселась на траву и смотрела ему прямо в глаза.

       – Вы этого не сделаете! Собака не бродячая, на ней ошейник – вы что: не видите? – это уже голос девчонки. С той же стороны, где стоит придурошная баба со шляпой.

       – Девочка, ты законы знаешь? Шавка без поводка – это раз. Документов у тебя тоже на нее нет – это два. Сплошные нарушения! А я работаю в организации, у которой контракт с муниципалитетом. Просекла? – заговорил усатый. С каждым словом его голос становился всё громче и увереннее.

       – У тебя нет прав на это! Нету прав, нету прав! – снова заскрипела-завизжала смятая шляпа.

       – Заткнись! – оборвал ее Марат и решил, что нефиг больше болтать. Со стороны женщины и девочки секунд пять не доносилось ни звука, и он прицелился получше.

       – Когда ливень закончился, вы побежали на футбольное поле – то, что рядом со старой школой. Так? – голос девушки переместился совсем близко к нему. Он приобрел какую-то глубину, стал протяжным и убаюкивающим. – Солнце светило ярко, зеленая трава и листья будто обновились, посвежели. Ты помнишь, Маратик? А потом под деревом вы с братом увидели желторотика. Крошечного, голенького, с мокрыми перьями-волосиками. Глаза его подернулись розоватой пленкой с синими прожилками…
Усатый замер. Зрачки его расширились настолько, что белки исчезли – лишь чернильные пятна под веками. Руки задрожали, но винтовку не опустили.

       – Твой братец Вовка копал яму куском кирпича – могилу для желторотика. А ты смотрел на птенчика, спрятанного в ладонях, и хотел узнать…

       – За-мол-чи… – захрипел усытый. – Замолчи, сучка!..

       – «Открой глазки! Ну, пожалуйста! Открой глазки!» – девочка с такой точностью изображала те самые интонации, что Марат в один миг перенесся к старой школе – он стоял там рядом с Вовкой, копающим на корточках могилу. Но почему она такая большая и глубокая? Она не должна быть такой! Что такое?

       Маратик отступил на шаг от темной бездны, которую успели выкопать волосатые руки его двоюродного брата. У него закружилась голова, мир перевернулся, и мальчик вдруг оказался в темноте. Пахло мокрым старым цементом, песком и пылью. Впереди – просветы, щели в ускользающий день. Он прыгает еще раз в ту сторону, откуда светит, и снова падает на дно бетонной трубы: его останавливает веревка, привязанная к крюку. В желудке давно перестало бурлить. Бурлило раньше – дня четыре назад. Сейчас кто-то уже начал есть его изнутри, кто-то пил его изнутри.

       – «У нас теперь свой настоящий дом! С картиной и собакой. Рыжая будет охранять наш шалаш!» – снова проникает в его сознание размеренный, загробный голос девчонки. Откуда она говорит? С какой стороны? Почему от нее нельзя спрятаться?

       – Замолчи, прошу тебя! – стонет он, винтовка ходит ходуном в его руках, но серо-белое пятно еще впереди. Старая шавка не уйдет от него. Обождите, ребята… Сейчас…

       – «Ты пойми, тут принцип простой: эту сволочь все равно уже не отучишь – псина кровь почуяла, понимаешь?». Сколько раз, Маратик? Ты помнишь, ты считал? Сколько раз волосатые руки вогнали в будку вилы и вынули их оттуда. А?
Усатый упал на колени. Крупная дрожь била его тело, лоб покрылся холодным потом. Сквозь отяжелевшие веки он видел, как к нему из темноты протянулись длинные руки с пергаментной кожей, ухватились за его винтовку и утянули ее куда-то в бездну.
– Вот и хорошо! – заскрипела справа помятая шляпа. – Сам отдал! Сам отдал! Молодец, Маратик. Пять тебе, пять! Заслужил.

       Усатый вздрогнул и вскочил на ноги. В нескольких метрах от него светловолосая застегивала поводок на ошейнике серо-белой собаки.
       – Где винтовка? – язык его не слушался. – Где, мать твою, винтовка?
Девочка взглянула на него и в полутемноте ему показалось, что глаза ее светятся. Она спокойно кивнула вперед – там шла женщина в помятой шляпе; она волочила по асфальту за собой на ремешке его пневматику.

– Сто-ой! – захрипел он. – Стой, шалава! Убью!

       о старая шляпа даже не обернулась и через несколько секунд скрылась во дворе. Когда Марат повернулся к Светику, та уже шла прочь, ведя за собой Белку. Мужчина больше не раздумывал. Силы вернулись к нему, и он готов был действовать. Догнав в пять больших прыжков сладкую парочку, он мгновенно вырвал поводок из рук девчонки и толкнул ее изо всех сил вперед. Охнув, та полетела в грязь и мокрую траву лицом вниз. Старая дворняга залаяла, но Марат и не такое видал. Он намотал поводок на руку и резкими рывками поволок собаку к «УАЗику».

       – Открывай дверь, чего сидишь! – усатый из темноты скалил желтые зубы на водилу, будто оборотень из плохого фильма ужасов. Пока они вдвоем втаскивали упирающуюся, визжащую, лающую Белку в «буханку», Светик успела подняться. Она прошла несколько шагов к машине, и одним движением смахнула чёлку с глаз. С ее насквозь промокшей куртки и джинсов текла грязь и вода. Левую руку она поддерживала правой: основной вес ее тела во время падения пришелся как раз на левую ладонь. Светловолосая не кричала и не плакала.

        «УАЗик» тронулся, и усатый успел поймать взгляд девочки до того, как они рванули на среднюю полосу. Ему показалось, что он увидел… спокойствие. Любопытство и спокойствие.

       – Это мне трофей – вместо потерянной винтовки. Сучка старая стащила, прикинь?! Давай намордник, псина вон укусила меня уже пару раз.
– А если она бешеная? – забеспокоился Серега. – Ты чего там так возился долго? Я уж вылезти собрался.

       – А так… Ерунда. Непредвиденные обстоятельства… – Марат насадил намордник на старую дворнягу и дрожащими руками достал сигарету. – Слышь, Серег? Я на сёдня всё – хватит. Домой вези меня!

       – Ага. У нас уже полна коробочка… Семерых замочили. И плюс эта – серая.
– Сам на базе отметишься и отвезешь шавок на свалку, лады? Я чё-то приболел, наверно.
       – А эту куда? – водила указал жирным пальцем на Белку.
       – Эту я домой возьму.
       – В смысле? Живую, что ли?

       – Живую, живую! – усатый раздраженно выдул дым в полуоткрытое окошко и резко дернул поводок. Белка заскулила. – Надо так. Давай газку добавь.
Водила включил радио, а Марат всё пытался вытеснить из памяти светящиеся глаза девчонки. Почему она так смотрела? Почему не бежала за машиной и не плакала? Да насрать! У него теперь есть способ отыграться за винтовку и унижение. Они еще попляшут под его дудку…

                ***
       Утром Марат проснулся совершенно разбитый. Болела голова, колени, руки и, главное, – горло. В ванной он показал своему отражению язык и увидел, что тот покрылся неровным слоем какой-то желто-белой дряни.

        – Вот чёр-рт! – пробормотал он. – Еще этого не хватало для полного счастья. Заболеть, блин.

       Он сварил себе кофе и лишь потом подошел к входной двери. Включил свет. Пленница лежала на пороге; поводок был привязан к дверной ручке. Собака почти никак не отреагировала на его появление – только шевельнула левым ухом. Морда ее продолжала покоиться между лап.

       – Лежишь? – спросил усатый и зевнул. – Лежи-лежи. Только смотри: не гадь у меня здесь. Насрешь – убью! Поняла? С тобой эта, как ее? Шалава твоя, Светик которая, – три раза в день, по-моему, гуляла? Так? А?
При слове «Светик» дворняга подняла голову и заскулила.

       – Я те-е! – замахнулся на нее усатый. – Поскули у меня тут еще!

       Но сил у него не было: тело всё ломило, хотелось теплого молока и забраться под одеяло. Он так и сделал, но перед тем, как лечь, нашел на кухне какую-то старую глубокую железную тарелку и, налив в нее воды, принес к порогу.

       – На вот, пей, – он пододвинул тарелку ногой – поближе к собачьей морде. Затем отрезал толстый кусок вареной колбасы и швырнул туда – к порогу. Белка даже не взглянула в сторону подачки. Марат хмыкнул и пошел спать.

        К вечеру он понял, что дело серьезнее, чем ему представлялось на первый взгляд. Его лихорадило, при каждом глотке в горле будто кто-то проводил крупной наждачкой. Он отыскал в старой аптечке, оставшейся после прежних хозяев «гостинки», несколько поблекших от времени желто-красных капсул амоксициллина и три таблетки парацетамола. Закинул все найденное в рот и запил остатками молока. От порога не доносилось ни звука, и это его вполне устраивало.

        Следующим утром он позвонил Сереге и сказал, чтобы тот ехал на смену с Толяном.

       – Скажи, что я приболел серьезно. Отгул беру. Ага. Бывай.

Чувствовал он себя все еще плохо, но знобило меньше.

       – Чего разлеглась, сучка? Гулять пойдем? Давай, поднимайся, а то точно устроишь мне тут дерьмовник – разгребай потом!

       Он оделся потеплее – в свою любимую черную болоньевую куртку с капюшоном, нахлобучил вязаную шапку и повел Белку по подъездной лестнице. Та не сопротивлялась и покорно шла за ним, стараясь не натягивать лишний раз поводок. Для прогулки Марат выбрал пустырь возле бывшей котельной – подальше от людских глаз. Собака быстро сделала свои дела и уселась рядом с его ногами. Усатый закурил.

       – Чего зыришь? – Марат осторожно провел рукой между серо-белыми ушами. – Старая ты уже. Лет уж десять, наверно, да? Или побольше? Ладно, давай домой, че-то меня знобить опять начинает.

       К вечеру он сварил себе гречневой каши. Полкастрюли гречки вывалил в обугленную небольшую кастрюльку (тоже наследство предыдущих хозяев квартиры) и предложил своей пленнице. Собака к каше не притронулась, но после прогулки пару раз полакала воду.

       – Чё не жрешь-то? Другого не будет, не жди. Тебя Светик разносолами кормила, что ли? – он снова привязал ее поводок к дверной ручке и отправился к себе на кровать – с ноутбуком на коленях. На страничках группы помощи Марат прочитал пару новых постов про найденышей, но, естественно, без конкретных адресов – только номера телефонов. На личных страницах Борисовой и девчонки – никаких изменений. Лады. Будем ждать.

       На следующий день утром он выгулял Белку на том же пустыре. После обеда отправился на базу, чтобы поработать в чужую смену – не с Серегой, а с другим водилой. С жирным Серегой ему расхотелось работать в паре – что-то душа не лежала, надоел он ему. В этот вечер они трудились в Ленинском районе. Улов – девять полнехоньких светло-зеленых мешков. Утерянную винтовку ему, кстати, внесли в счет будущей премии. Баба с помятой шляпой обошлась ему в несколько тысяч рублей.

       Вернулся он уже за полночь – злой, голодный и уставший. Однако пришлось идти гулять с этой серо-белой шавкой, иначе точно нагадила бы. В кастрюле с гречкой ничего не убавилось, и он вывалил кашу в мусорное ведро.

       – Не жрешь – и не надо! Мне же легче, – зевнул усатый и отправился на боковую.

        Утром он прошелся по привычному маршруту в сторону пустыря, а на обратном пути столкнулся с какой-то старухой, сидевшей на лавочке возле входа в подъезд. Он почти никого не знал из новых соседей, но вспомнил, что уже видел ее пару раз: жила она, кажется, этажом выше.

       – Собачку завели? – раскудахталась старая ведьма. – Какой красивый кобелек!

       – Это не кобелек, – буркнул в ответ Марат. – Ее Белкой зовут.
Шавка по-прежнему отказывалась есть, и усатый забеспокоился: все-таки у него другие планы, собака нужна ему живой.

        – Что же ты не жрешь-то? Чем тебя она кормила? – он пригладил свои усы большим и указательным пальцем. Затем отправился в ближайший супермаркет, где купил собачьих консервов, сухого корма «Для взрослых собак всех пород» и копченой колбасы. Вывалил всё это в обугленную кастрюльку, сел на корточки и пододвинул еду к белой собачьей морде с длинными ушами.

– Ешь давай. Ну!

        Белка приподнялась, понюхала издалека кастрюлю, затем сделала круг – насколько позволяла длина поводка – и снова улеглась со вздохом.

       – Вздыхаешь, значит, зараза? – у Марата потемнели глаза. – Я тут триста пятьдесят рублей отдал – как с куста, а она вздыхает!

       Он резко встал и саданул в белый собачий бок ногой в тапочке. Белка взвизгнула – как дельфин в сочинском дельфинарии – и прижалась к тумбочке с грязными ботинками. Усатый плюнул в ее сторону и пошел в зал на кровать. Телевизора у него не было, поэтому он снова включил ноутбук. Почти на автомате его руки привели Интернет-обозреватель к страничке Светика Вконтакте. Он в сотый раз пролистал ее фотографии с бабушкой, а потом – с Белкой. Фоток было немного – не больше тридцати. Затем посмотрел, не появились ли на ее стене новые записи. И тут его глаза блеснули. Он придумал одну клёвую штуку. В ВК он входил под вымышленным аккаунтом «Повелитель Мух». Информацию о себе вообще не указал. Френдов у него не было. Поэтому он смело кликнул на страничке Столяровой кнопку «Написать сообщение» и в открывшемся окошке набрал:

        «Приветик, Светик! Белочка ни хрена не жрет! Что же нам делать-то?:))» и нажал «Отправить». Он даже гоготнул и хотел уж закрыть страницу, но буквально через несколько секунд пришел неожиданный ответ: видимо, девчонка сидела Вконтакте со смартфона.

       «Приветик, Маратик! Она привыкла у меня к обычной еде: можно и макароны, можно и гречку. Добавляй собачьи сухарики – и про витаминки не забывай. Ок?».
В глазах у него потемнело от ярости. Он вскочил и заорал на всю квартиру:
– Да за кого ты меня держишь, шалава гребаная!! Да я прям сейчас ее кокну и фотку пришлю тебе! Прямо щас!

       Он кинул ноутбук на кровать, метнулся к пластиковому черному сундучку, где у него хранились инструменты и лежала пара заряженных «Адилином» дротиков.
– Я тебе покажу, ты мне еще попишешь тут! – не замечая, он до крови вгрызался зубами в узкие, бледные полоски своих губ. Дрожащие короткие пальцы выбросили из сундучка пассатижи, свёрла и схватили один из оранжевых «летающих шприцов». Он в одних носках, без тапочек ринулся к двери из зала, распахнул ее и стал злобными черными глазами сверлить лежавшую Белку. Ее бело-серая голова с длинными ушами покоилась между лап. Старая дворняга спала, глаза под закрытыми веками двигались: видимо, ей что-то снилось.

       Усатый мужчина присел на корточки с дротиком в правой руке.

       – Открой глазки! – зашептал он и тут же, опомнившись, чертыхнулся и снова вскочил. Белка вздрогнула и приподнялась.
       – Благодари Бога, что у меня щас винтовки под руками нет! – просипел он и захлопнул межкомнатную дверь.

        «От гречки она что-то отказывается – третий день уже. И от собачьих консервов…», – надолбил он на клавиатуре ноутбука с такой силой, что едва не выбил кнопки. Затем нажал «Отправить».

       «Скучает, наверно. Подожди немного – пусть обвыкнется. Гулять нужно три раза в день. И да, забыла: привязывать ее не надо. Она этого не выносит», – ответ пришел почти сразу же: светловолосая гадина набирала текст со скоростью света. Он прочитал, заскрипел зубами и откинул голову на подушку. Несколько раз глубоко вздохнул.

       – Ладно, – сказал он пустой комнате. – Мы это перетерпим. Она еще не в курсе, с кем связалась. Я просто пока подумаю, как мне прислать ей Белочку – по частям или сразу? Без хвоста или без головы? Мы это перетерпим, перетерпим…
Через час он отвязал поводок от дверной ручки и снял с собаки ошейник. Дворняга теперь могла гулять по квартире где ей вздумается.


Глава 11. Игра в «Дай пять»

       Про свою собаку Светик сказала кратко: «Она сорвалась с поводка и убежала». Борисова долго молчала, смотрела на девочку, потом попыталась взять за подбородок, чтобы увидеть ее глаза. Но та отодвинулась.

       – Теть Наташ, у меня к вам большая просьба: давайте договоримся, что вы меня за подбородок не будете хватать. Хорошо?

        Натаха вскинула брови, подняла ладони кверху и произнесла:

       – Всё-всё, поняла вас, ваше высочество! Кризис подросткового возраста. Явление изученное и понятное. Ты мне лучше скажи: ты хоть Белку-то пробовала искать?

       – С ней всё в порядке. Давайте эту тему… оставим. Ну, пожалуйста! – Светик умоляюще сложила руки.

       – Ладно-ладно. Замётано. Но и у меня есть два условия: ты в выходные переезжаешь ко мне. Это первое. И второе – мы сегодня же покупаем тебе нормальную весеннюю куртку. Ваш ответ, прынцесса?
        Светик закивала. Натаха прижала ее к своей большой груди и даже всплакнула:

        – Ты уж не обижай свою приемную мамочку, Светик. У меня ведь тоже, кроме тебя, никогошеньки нету!

       Через час они покатили на весеннюю ярмарку одежды – в соседний гипермаркет. Натаха быстро накинула на девчонку куртку веселого желтого оттенка, Света сунула левую руку в рукав и не смогла сдержать стона.

       – Это еще что за новости? – нахмурилась Борисова. – Ну-ка, покажь! Как всё в порядке? Давай-давай… Ё-мое! Это чё у тебя с рукой? Упала? Это когда? Пальцами пошевели. Мизинцем не можешь? Та-ак. Поня-атно. Давай-ка куртку бери и – в травмпункт.

       Снимок показал перелом двух пальцев, так что из травмпункта Светик вышла в новой куртке и со свежим гипсом.

       – Вот как, скажите на милость, можно было двое суток проходить со сломанными пальцами и не сказать никому? А? Горе ты мое луковое! Садись в машину. Сегодня же переедешь ко мне. Без никаких!

       Они сели в «Киа» на передние сиденья. Потом обе одновременно повернулись друг к другу. Светловолосая в желтой курточке и с гипсом на руке выглядела очень забавно. Глаза ее светились радостью. Они вместе засмеялись, и Натаха поцеловала Светку в лоб.

       – Я говорила, что люблю тебя? Нет? И не дождешься! От меня ласкового слова – как снега зимой – не допросишься. Цыпленок, ты теперь вылитый цыпленок, чессно слово!.. ЕГЭ-то твои когда? О, Господи, скорей бы. Замучили детей своими дурацкими экзаменами! – и она повернула ключи зажигания.

                ***
(24 апреля)
«Так прививку в начале мая лучше делать, что ли? А?».
«Да, там комплексную надо. Я адреса ветклиник сейчас пришлю. Это недорого».
«Не надо мне твои адреса. Сам найду!»

(4 мая)
«Витамины какие лучше брать? И какую-то подкормку с кальцием надо. Врач этот, Айболит гребаный, посоветовал. Типа собака старая. Надо, значит».
«Ага. Подкормку – это очень хорошо. А витамины – любые. Я брала ей те, которые «утро-вечер». В зоомагазине спроси – тебе подскажут».

(8 мая)
«Я двух клещей сегодня с нее снял. Шерсть у нее длинная, блин. Надо чё делать?».
«Лучше от клещей капелек купить и такой ошейник есть специальный. А клещей правильно снял – головки не оставил?».
«Не оставил. Учить меня еще будешь. Капелек ей, блин! Я разорюсь с твоей шавкой… Ты с поводка ее спускала когда – она не убегала?».
«Не-а».

(20 мая)
«Чего она по утрам делает? Не пойму я. У тебя было так?».
«В смысле? Не поняла».
«Я просыпаюсь – руку с кровати опускаю, а Белка ее, ну, типа толкает, что ли. Лапой своей».
«:))».
«Не понял. Что значат эти твои скобки? Тебя это улыбнуло?».
«Это она так в «Дай пять» играет. Она и со мной так делала. Знаешь что это значит, Маратик? Ты ей нравишься:))!».
«Я тебе вообще-то в отцы гожусь, шалава малолетняя. А ты мне «тыкаешь» тут!».
«Если в «Дай пять» играет – то вы точно с ней подружились! Маратик, пришли мне фоточку с Белкой, а? Я по ней соскучилась!».
«Пошла ты… У меня фотоаппарата нет. А на смартфон – фигня получается».
«Ну, пожалуйста! Одну хотя бы».
«Вечером пришлю».

                ***
       Она сама ему никогда не писала – только отвечала. Его это устраивало. А про лапу, ну про игру в «Дай пять» – это да. Тут, конечно, ему «немного нутро поскребло», как любил выражаться всё тот же незабвенный дядя-охотник.

        Марат как-то проснулся утром и вспомнил, что сегодня ему идти на смену. И тут кто-то приложил к его свесившейся с кровати руке что-то шершавое. Он вздрогнул и отдернул руку. Повернулся на другой бок и посмотрел на пол. Там на спине лежала Белка; ее передние лапки смешно перегибались пополам, прижимаясь к груди.
      
        – Ты чего это? А, Белка? – хрипло спросил он. Собака замерла и лежала, не смея вздохнуть. Он снова откинул голову на подушку и спустил правую руку – будто нечаянно. Через секунду по ладони прошлись шершавые подушечки лап. Его губы задрожали в улыбке, и он, не глядя на пол, чуть шевельнул ладонью и задел кончиками пальцев Белкины когти. В ответ – снова легкий удар. Так они играли целую минуту. А потом Марат резко повернулся на другой бок, прижался лицом к стене и задрожал всем телом. Белка тихонько приподнялась и ушла к квартирному порогу – от греха подальше. А потом услышала через открытую в зал дверь судорожные всхлипы и свист воздуха, вырывающегося сквозь плотно сжатые зубы.

       В этот же день Марат подал заявление об увольнении – больше на базе «Автодорсервиса» он не появлялся.

                ***
       В конце июня Натаха позвала к себе домой Катьку и Татьяну Федоровну. Светик сдала последний экзамен, так что был повод собраться и отметить.

       – Так, дайте Светику попробовать вина! Чуть-чуть! Пусть попробует, теперь можно! – говорила развеселившаяся жительница улицы Тухачевского.

       – Но, но! – одергивала ее бывшая учительница математики. – Спаиваете тут мне девчонку. Она, может, только жить начинает.

        Светик, улыбаясь, отошла к окну со смартфоном, а потом вскрикнула и прикрыла рот рукой.

       – Что такое? – насторожилась Натаха.

        – Мне бежать надо… Срочно! – девушка побледнела и пошла к выходу.

        – Та-ак. Стоп, машина! Давайте спустим пар, – Борисова встала на ее пути. – Светик, мне эти тайны твои – уже поперек горла. Ты думаешь, я слепая, что ли? А ну говори сейчас же! Ну неужели я не пойму? Неужели я тебе не доказала, что достойна доверия? Ну?

       – Там, по пути, – светловолосая едва шевелила губами. – По пути расскажу.
К ним присоединились и две другие гостьи – ведь они тоже свои. Куда от них денешься?

       – Куда ехать-то? – спросила Натаха, когда все четверо устроились в ее автомобиле. Светик назвала адрес.

       – Ну, колись, Светик, что случилось? – из Катькиного голоса исчезли все винные нотки.

       – Белка умирает…

       – Как умир... Где она? Ты же говорила, что она убежала? Ради Бога, Светик, ну не томи!

       И светловолосая им рассказала. Уложилась в десять минут.

       – Ты думаешь, что это он убил Катькиных хвостов?
Света кивнула.

       – И в беседке, – тоже его рук дело?

       Снова кивок.

       – И ты этому извергу рода человеческого отдала Белочку?! Я тебя не понимаю, Света! Просто отказываюсь понимать… – у Катьки покраснели глаза и побелели скулы.

       – Вы сами меня уговорили рассказать, а дослушать не хотите…

       – Щас направо, – подсказала Татьяна Федоровна, следившая по навигатору.

       – Этот человек болен, да. У него душа вывихнулась. Именно поэтому Белка ему нужнее, чем мне.

       – Ты же говоришь, что Белка умирает? – спросила Татьяна Федоровна, потому что остальные молчали. – Получается, он ее и замучил?

       – Да ну нет, тетя Таня! – от отчаяния Светик расплакалась. – Ну, всё не так. Совсем не так!

       – А как? Объясни нам – глупым, неразумным бабам! – Натаха развела руками и опять схватилась за руль.

       – Он ухаживал за ней, мы с ним переписывались несколько месяцев. Она умирает сама по себе – от болезни.

       – Переписывались? Несколько месяцев? Час от часу не легче! – Натаха вытерла пот со лба. – А сейчас-то мы куда едем? Скажите на милость, ваше высочество?!

       – К нему. С Белкой попрощаться, – Светик отвернулась к окну.
– Ага… – Борисова остановилась на светофоре. – Понятно, что ничего не понятно. Ты мне только одно скажи, милая. И я успокоюсь, клятвенно обещаю! Ты у него на квартире хоть раз была?

       – Никогда.

       – Вот и слава Богу! – выдохнула Натаха. – А со мной тебе ничего не страшно. Я ему такую белку покажу – пулей вылетит из дверей!

       – Тё-отя Наташа…

       – Чего тетя Наташа? Тебе про беседку с собачьей головой напомнить?
Они замолчали. Через пять минут въехали во двор трехэтажного дома.

       – Я не пойду с вами! – отрезала Катька, как только они остановились. – Я если эту усатую морду увижу, то глаза ему выцарапаю. Точно говорю. Сами идите. Договоримся так: я вам через 10 минут отзваниваюсь. Если не отвечаете – полицию вызываю. Поняли?
       Борисова сочла это предложение разумным.
       – Номер квартиры-то он написал? – спросила Татьяна Федоровна. Девушка кивнула, и они поднялись на третий этаж второго подъезда. Дверь им открыл худой человек с черной острой бородкой. Света не сразу его узнала, так как Марат, отрастив бороду, сбрил усы.

       – А-а, всех привела? – он открыл обшарпанную дверь пошире. – Ну, что ж, заходите. Белка там. Разуваться не надо.

       Гости вошли в небольшой коридорчик. Света первая побежала к собаке. Она лежала на единственной кровати в зале, глаза ее были закрыты, дыхание едва ощущалось.

       – К ветеринару возили? – быстро и строго спросила Борисова хозяина квартиры.

       – Возил, – Марат сел на стул и посмотрел на нее уставшими красными глазами. – Не один раз. В разные клиники. У нее рак – там уж от кишечника ничего не осталось. Бесполезно…

       Татьяна Федоровна присела на край кровати, Натаха отошла к окну. Все взрослые смотрели на девочку, положившую голову собаки себе на колени. Слышны были всхлипывания Светика, редкие вздохи Белки и капание воды из крана на кухне. Запах в комнате стоял тяжелый и нехороший – так пахнут холостяцкие квартиры, хозяин которых убирается нечасто и целыми днями не выходит на улицу. Директор «Домсервиса» молча открыла форточку нараспашку.

       – Можно вас на пару слов – на кухню? – спросила Марата дама в темно-красной куртке. Он кивнул. Они вышли, и хозяин затворил за собой межкомнатную дверь.

       – Я тут долго с вами якшаться не собираюсь! – с места в карьер прыгнула Натаха. – Вы ответьте мне: зачем девочку сюда позвали? Чтобы на жалость надавить, что ли?

       Марат молчал и смотрел в окно.

       – Отвечать-то будем или как?

       – Наталья… Или, как вы любите, чтобы вас называли? Натаха?

       – Для вас – Наталья Федоровна.

       – Хорошо, Наталья Федоровна. Я Свету позвал, чтобы она попрощалась с Белкой. Потому что эта собака для нее много значит.

       – И давно вас беспокоить стало, что для нее это много значит?
Марат помолчал.

       – Я, Наталья Федоровна, ругаться и спорить сейчас не буду. Мне некогда. Если у вас всё – пойдемте к Белочке. Ей несколько минут осталось.

       – А потом что, Марат? Что вы собираетесь делать дальше?
Мужчина пожал плечами:
       – Это хороший вопрос. Раньше я знал на него ответ. Теперь – нет. Я знаю, что я изменился – из-за Белки. Вот это для меня важно. А на всё остальное мне наплевать.

       – Я в курсе, что вам наплевать… – начала Борисова, но Марат уже пошел в зал. Натаха нахмурилась и поплелась за ним. В единственной комнате «гостинки» было тихо. Белка уже не дышала. Бывшая учительница смотрела на мертвую собаку, Светик стояла у окна с потухшими, заплаканными глазами.

       – Мы тут, наверное, уже не нужны? – через некоторое время произнесла директор «Домсервиса» будничным тоном. – Поехали, Светик.
Девушка отрицательно замотала головой.

       – Марат, – обратилась она к хозяину квартиры. – Ты что собираешься с Белкой делать?

       Тот сел на стул, опустил голову вниз и ничего не ответил.

       – Тогда поехали! – решительно сказала светловолосая.

       – Куда это? – забеспокоилась ее опекунша.

       – В Горелый лес. Белку надо похоронить – всем вместе. Так будет лучше всего. Я это точно знаю, я это чувствую!

        Бородатый мужчина повернул к ней голову и спросил:

       – А что там – в Горелом лесу?

       – Так вы не знаете, что ли? – ответила за девушку Татьяна Федоровна. – Там уж лет десять хоронят. Неофициально, конечно. Городское кладбище домашних животных. Любопытное место, кстати.

       Натаха и здесь всё взяла в свои руки – вероятно, по привычке. В полузаброшенной квартире Марата на балконе нашлась коробка из-под телевизора. Потом обнаружили старое байковое одеяло. Серо-белый труп обернули в него, а потом упаковали в коробку.

       – Лопата у вас есть? Нет? Ладно, значит, поедем через мою контору – там захватим. Все готовы?


Глава 12. Кладбище домашних животных

       Катька отказалась ехать с Маратом. По правде сказать, в Натахином «Киа» и без нее места было маловато.

       – А тут еще коробка с Белкой. Не, не поеду, хороните без меня… И не верьте этому недочеловеку. Он вас еще обманет, вот попомните мои слова! – шепнула она Борисовой, и после такого дружеского напутствия они вернулись в «Домсервис», где раздобыли лопату с коротким черенком.

        Светик и ее опекунша ехали на передних сиденьях, Татьяна Федоровна и Марат с коробкой на коленях – сзади. Почти всю дорогу пассажиры молчали, и Натаху эта тишина тяготила. Она включила музыку – легкую инструменталку – но уютнее от нее не стало.

       – А там что – прямо с надгробиями, ну, я имею в виду, как у людей могилы? Или просто закапывают – и всё? – вдруг спросил Марат Татьяну Федоровну.

       – Да по-разному! – пожала плечами бывшая учительница. – Я, честно говоря, там сама была-то раза три всего. Мы с мужем похоронили там нашего котика – Снежка. Он жил у нас 12 лет, очень к нему привязались – особенно Саша, мой муж. Вот он ездил – часто, почти каждый месяц. На родительские могилки заглянет, а потом – к Снежку заруливал. Там и обычное, человеческое, кладбище недалеко – километра четыре всего. Соорудил нашему Снежку и оградку, и памятничек с фотографией. Ну я вам покажу – если дойдем до нее. А как Саша умер, так я больше там и не появлялась. Больно уж мне грустно становится, когда я вижу все эти могилы.

       На этом беседа прервалась, и далее все снова молчали – до самого Горелого леса. Натаха поставила «Киа» рядом с самодельным указателем – дощечкой, врытой в землю. На прикрученной картонке черным маркером было написано «Кладбище животных» и нарисована стрелка вправо. Буквы выцвели и едва просматривались. Марат вытащил коробку, Светик взяла в руки лопату с коротким черенком. Татьяна Федоровна пошла вперед, показывая дорогу.

       – Через час стемнеет, так что давайте поторопимся: неохота возиться здесь с фонариками, – сказала Натаха и, пикнув сигнализацией, пошла за остальными.
Светик знала об этом кладбище лишь по фоткам в соцсетях; в реальности всё оказалось иначе. Когда между деревьев и зарослей кустарника начали попадаться то тут, то там яркие пятна надгробий, они с Маратом остановились. Бывшая учительница, не заметив этого, пошла вперед. Борисова отстала от группы шагов на пятьдесят, так что Светик и бородатый оказались на несколько секунд вдвоем.

       – Ты это слышишь? – спросил он девочку шепотом. – Или мне только кажется?
– Да, – тут же отозвалась она. – Слышу.

       И тут на них сзади налетела запыхавшаяся Натаха.

       – Ну, чего: присмотрели местечко? Где будем копать?
В Горелом лесу располагалось около трехсот могил. Или, как потом подсчитал новый Хозяин кладбища, 287 надгробий и еще 94 никак не обозначенных «холмиков». Надгробные памятники попадались самые разные – крестики из наспех сколоченных досок, валуны с прикрученными фотографиями, классические трапеции из металла. Роль оградок выполняли пластиковые декоративные заборчики, остатки кафельной плитки, воткнутые уголком в землю, просто деревяшки, уложенные прямоугольником.

       – Ну, это, по-моему, чересчур, – покачала головой Натаха, увидев православный крестик с косой перекладинкой внизу. На нем была прикреплена фотография бульдога с датами рождения и смерти. Татьяна Федоровна в ответ лишь пожала плечами.

       – Ну как: выбрали место? – повторила вопрос леди в красном.

       – Там! – тут же отозвался Марат и пошел с коробкой в руках куда-то вправо. Борисова старалась идти так, чтобы почаще оказываться между бородатым и светловолосой. Она, как и Катька, не испытывала никакого доверия к этому убийце животных. Правда, она успела заметить, что в лесу Марат как-то переменился. Его лицо утратило угрюмость, черты разгладились. Он напоминал человека, который наконец-то нашел то, что искал. По большому счету, Натахе было наплевать, что чувствует бородатый, но ей сильно не нравилось, что похожая радость и даже торжественность отражается и на лице ее приемной дочки.

       – Вот тут! – провозгласил тот, кто нес умершую Белку. Он выбрал место между двух сосен – немного в стороне от остальных надгробий. Создатели надгробных памятников как будто опасались, что умершим питомцам будет скучно в одиночестве, и хозяева постарались расположить могилки рядами – вероятно, по образу и подобию человеческого кладбища.

       Марат взял из рук Светика инструмент и принялся за дело. Женщины отошли за сосны, чтобы не мешать работе.

       – Ты действительно веришь в то, что он изменился? – вдруг тихо спросила Наталья, склонившись над ухом светловолосой.

       – Нет, – Светик в задумчивости почесала подбородок. – Он не изменился, но он меняется. Точнее даже не так…

        Девушка рассеянно посмотрела по сторонам на проступающие сквозь траву и листья цветные пятна пластиковых оградок и деревянных крестиков.

       – Я же говорила, что Белка просто помогла ему выправить какой-то вывих в душе. Детскую травму. Я видела его детство…

       – Видела детство? – Натаха нахмурилась. – Ладно, в общем-то, мне все равно. Мне главное, чтобы ты от него держалась подальше. Вот похороним Белочку – и баста! Пусть идет своей дорогой. Лишь бы наших собак-кошек больше не трогал. И переписываться с ним нечего. Окей?

        Светик неопределенно пожала плечами и сделала шаг в сторону, чтобы посмотреть, как у Марата продвигается дело.

       – Нет-нет, – Натаха взяла ее за плечо и снова притянула к себе. – Пообещай мне! Он – страшный человек. И процентов на 100 – законченный псих. Так что…
– Хорошо, – кивнула девочка. – Обещаю.

       Борисова подозрительно ощупала глазами лицо собеседницы и облегченно выдохнула. Она не ожидала такого быстрого согласия и решила отложить выяснение всех подробностей на потом.

       Минут через тридцать в мягкой летней земле Горелого леса появилась квадратная яма больше метра глубиной. Она легко поглотила старую коробку из-под телевизора. А потом между соснами остался лишь холмик.

       Вечерело. Темнота выползла сначала откуда-то из-под корней и травы, а затем начала быстро опутывать деревья.

       – Ну всё – поехали! – объявила Натаха.

       – Да, вы езжайте, – кивнул бородатый мужчина.

       – А вы как же? Остаетесь? – спросила Борисова и не смогла скрыть нотки облегчения в голосе.

       – Да, я здесь побуду. Сам доберусь – не беспокойтесь.
Татьяна Федоровна пошла первой, Борисова потянула девушку за собой.

       – Света, можно тебя буквально на пару слов? – спросил Марат, отдавая руководительнице «Домсервиса» лопату, которую он заботливо вытер об траву.
       – На три минуты, не больше! Мы торопимся, – ответила за Светика ее опекунша. – Я буду в двадцати метрах – совсем рядом.

        Когда они остались вдвоем, Марат посмотрел на свежий холмик и прислонился спиной к сосне.

       – Света, я плохой человек. Я это знаю. Будь я хорошим – я бы у тебя сейчас извинения попросил и за Белку, и за то, что толкнул тогда. И… Но я – другой. Ты знаешь, ты же видела… Лучше скажи: они всегда будут тут… общаться со мной? Ты же слышишь? Так?

       – Я не знаю… Марат, я сама тут в первый раз, – Светик закрыла глаза и прислушалась. – Но мне кажется, что ты им понравился.

       – Как Белке?

       – Да, как Белке.

       Они помолчали. Марат тоже прикрыл глаза и прижал обе ладони к бугристой коре сосны.

       – Еще вопрос – и можешь уходить. Как ты думаешь: они простят меня? Когда-нибудь? Как ты думаешь?

       Светловолосая посмотрела на черный холмик Белки и убрала чёлку с глаз.
– Маратик, ты у них сам и спроси. Если уж ты здесь – почему им этот вопрос не задать?

       – Да, да, – он закивал и улыбнулся. – Я теперь часто сюда приходить буду. И спрашивать. Ты права.

       Светик махнула ему рукой и пошла по тропинке. Он не смотрел ей вслед, а снова закрыл глаза. В ушах его звучали множество тихих голосов, и ему предстояло в них разобраться. Выслушать каждого и – рассказать свою историю в ответ.
 

Эпилог

       «…ский курьер» от 14 сентября 2016 года:

       «Городские власти наконец-то обратили внимание на проблему, о которой мы не раз уже писали. Напомним, в Горелом лесу – парковой зоне и месте отдыха многих горожан – за последние годы появилось целое кладбище домашних животных. Лет десять назад кто-то похоронил там свою кошку или собаку и воткнул доску с фотографией. А как известно, дурной пример заразителен. Люди стали приезжать и хоронить там своих питомцев – естественно, абсолютно неофициально и незаконно. В результате значительная часть леса превратилась в скопище разномастных надгробий – крестов и оградок.

       – В этом году из муниципального бюджета были выделены деньги для приведения территории лесопарка в порядок. Мы не просто благоустроим эту территорию, но будем ее развивать. В частности, на месте незаконных захоронений животных планируется организовать зону для проведения детской спортивно-патриотической игры «Зарница», – сообщил нашему корреспонденту глава Заречного района Виталий Долганов.

       По его словам, строительство игровой зоны позволит избежать появления на этом месте новых захоронений…».

                ***
       Лунная ночь – хорошее время для беседы и неспешной работы. Он наметил новое место давно – еще недели три назад. За оврагом не было тропок, так как попасть туда было сложно: пришлось бы перейти вброд широкий ручей. Именно там, подальше от людей, он решил обустроить новый дом для своих собеседников. За пять ночей удалось перенести почти половину надгробий. Такая скорость его вполне устраивала. И другие тоже были довольны.

       Чаще всего он их просто слышал, но совсем недавно он стал и кое-что видеть. Как-то Марат сидел под соснами всю ночь. Голоса успокаивали его, просветляли, переносили на его любимое место – туда, где трава-паутинка колышется от ветра, а на горизонте сияет полукруглый радужный мост. Он открыл глаза и боковым зрением уловил что-то темное на своем плече. Тяжести он не чувствовал, но уколы от коготков ощущал. В следующий раз темное пятно, похожее на кляксу, приняло более четкие очертания. И он услышал знакомый каркающий голос. С тех пор Карлик не оставлял его и постоянно сопровождал в прогулках по лесу.

        Помогал он и сейчас – когда Марат выкапывал и переносил через ручей надгробия и останки похороненных – каждого в особом светло-зеленом мешочке.
Иногда чернобородый мужчина спрашивал ворона прямо: сможет ли он когда-нибудь простить своего отравителя? Карлик на этот вопрос не отвечал или делал вид, что не слышит. И лишь однажды – уже ближе к зиме – черная птица наклонилась к его уху и сказала:

       – Ты просил нас открыть глазки. И мы их распахнули для тебя. Разве этого мало, Марат? Разве мало?

       И мужчина согласно кивал и улыбался. Да, именно этого он и просил. И ждал всю жизнь. И сила, которая раньше текла через его темечко в солнечное сплетение и ниже, ниже, – теперь устремлялась вверх. Туда – к верхушкам сосен, к черному небу, звездам и полукруглому мосту. Он видел, как тысячи четвероногих, лохматых и пернатых бежали и летели к этому сверкающему всеми цветами радуги переходу. И Марат знал, что когда-нибудь и он посмотрит с его золотистых перил на реку, через которую тот перекинут.

       По крайней мере, Карлик обещал ему, что именно так всё и будет.




______________________________________________
Впервые опубликовано в сборнике: "Зеленая лампа. Том 2". М.: Издательские решения, 2019. С. 84-178 - ulgorod-folk.wixsite.com/ul-litka/zelenaya-lampa-tom-2

Аудиоверсия повести "Догхантер. Радужный мост" (читает Олег Булдаков): www.youtube.com/watch?v=EZZtZCIPfYA,
https://akniga.org/safronov-evgeniy-doghanter-raduzhnyy-most