Б. Глава четвёртая. Главка 6

     Ночь уже давно вступила в свои права, а Владиславу всё не спалось. Он лежал на спине, задумчиво глядя в почти неразличимый потолок, и пытался понять себя. Это оказалось на редкость нелёгким занятием. Анализировать внешний мир – совсем другое дело. Но пытаться проникнуть в собственные ощущения и дать им оценку… здесь Владислав оказывался словно в глухом тупике. И в самом деле, что он почувствовал, когда узнал сегодня о болезни отца? Безотносительно того, насколько серьёзна была эта болезнь, – что он почувствовал? Был ли он расстроен? Да, пожалуй, что да. Но почему он расстроился? Потому ли, что подобная новость, сообщённая кем бы то ни было, в любом случае влияет на настроение, или потому, что сообщил её отец? И разве слово “расстроиться”подходит под данную ситуацию? От таких вещей не расстраиваются, по крайней мере, в цивилизованном обществе так не принято. Когда тебе говорят, что у твоего ближайшего родственника подозрение на столь тяжёлое заболевание, ты испытываешь… Вот именно, что ты испытываешь? Шок? Потрясение? Боль? Сострадание? Наверное, именно это должен чувствовать любящий сын. Но прислушиваясь сейчас к себе, Владислав понимал: ничего подобного в нём нет. Он не был потрясён, ему не было больно, он даже не сочувствовал отцу в той мере, в которой следовало бы сочувствовать. Новость неприятно удивила его, и только. Так удивляет сообщение, что отныне тебе придётся делить свой дом с чужим незнакомым человеком. Болезнь была чужаком, вторгшимся в привычное пространство. Ей суждено было нарушить устоявшиеся связи, изменить взаимоотношения, изменить саму жизнь. Однако она не повергла Владислава в отчаяние, не причина ему боли. Возможно, всё это придёт в дальнейшем; возможно, сейчас он ещё просто не осознал сказанное отцом. И, в конце концов, диагноз может быть куда менее опасным. И тем не менее…
     Что ж, он никогда не любил отца, так, как его полагается любить. Странно, вот уже второй раз приходит ему в голову это слово – “полагается”. Откуда оно? Откуда взялось у него представление о том, как нужно и как не нужно чувствовать? Родители почти никогда не говорили с ним о таких вещах. Чувства интересовали его отца куда меньше, нежели действия. А его мать вообще мало говорила… Получается, он сам пришёл к таким выводам? Или опыт многих поколений, выраженный в культуре, в книгах, в кино навязал ему подобную систему взглядов? В ней утверждалось, что родителей следует любить безусловно, за дарованную ими жизнь. Чистая, не обременённая причинами любовь. Однако возможно ли это? Человеку не свойственно делать что-либо без всякой причины. А много ли оснований для любви – или даже простой симпатии – давал его отец?
     Владислав повернулся набок, крепко обмотался одеялом. Ответ тут был очевиден, и не стоило его стесняться. Любить такого человека – непростое занятие. Авторитарный, узколобый, жёсткий, порою даже жестокий. Могущий пойти на многое ради своих интересов. Не считающийся при этом с мнением других, если оно отличалось от его собственного. Не раз случалось им конфликтовать по самым разным поводам, и то были серьёзные, даже страшные порой схватки. И лишь в последнее время сын стал иногда выходить из них не то что победителем, а, по крайней мере, – не проигравшим. Теперь же у отца появился прекрасный повод снова восстановить несколько пошатнувшуюся власть. Удивительно, как легко можно слабость превратить в силу! Конечно, если у тебя достаточный опыт по обращению любого жизненного обстоятельства в свою пользу.
     Так почему сейчас, лёжа без сна в своей постели, Владислав испытывал угрызения совести? Почему ему было стыдно за себя, за то… бесчувствие, что им владело? Да, именно бесчувствие. Не то чтобы давешний разговор оставил его равнодушным. Однако он испытал не больше эмоций, чем если бы узнал о болезни постороннего человека. Всё-таки странная штука – сострадание. Кому-то совершенно чужому сострадать гораздо легче, нежели человеку родному, близкому. Потому ли, что семейная близость – понятие переоценённое и в некоторой степени эфемерное? Или оттого, что незнакомец для тебя – как чистый лист, не испещрённый взаимными обидами, упрёками, разочарованиями? Ему легко сочувствовать, легко помогать, его совсем не трудно пожалеть. Он всего лишь человек, попавший в беду, и в нём очень просто увидеть несчастную жертву. А с тем, с кем ты прожил много лет под одной крышей, это не пройдёт. Его можно любить или не любить, его можно даже ненавидеть, однако в любом случае к нему нельзя отнестись просто как к человеку, человеку вообще, имеющему столько же права на сострадание, как и любой другой. В дело обязательно вмешаются иные, посторонние чувства, не относящиеся к данной ситуации. В их с отцом случае чувства эти были сугубо негативными. Чего же, скажите на милость, тут стесняться? Не боялся же он раньше признаться себе, что не любит отца так, как любят другие дети – других отцов? Разве что-то изменилось теперь?
     Нет, ответил себе Владислав, не изменилось, но ведь изменения как таковые мало нас волнуют. Важно восприятие, оценка, интерпретация. Отец поделился с ним тайной – это было почти что невероятно для столь скрытного и подозрительного человека. Он признался в слабости, пусть и объективной, физической, но слабости. Тут был, конечно, расчёт, известная хитрость, однако было и доверие. И от Владислава требовался ответ. Ответная жертва, если быть точнее. Отец не любил уступать, очень не любил. Вне всякого сомнения, он затаил обиду, когда Владислав настоял на своём и пошёл в уголовный розыск. Теперь, окольным, но весьма надёжным путём, отец стремился добиться-таки своего. Используя даже свой (возможно) страшный диагноз. Почему же тогда Владислав никак не может избавиться от охватившего его осознания вины за собственную бесчувственность? Может, не только в его отношениях с родителем тут дело?
     Конечно, и это стоило признать с самого начала, он никогда не жил эмоциями, никогда полностью их не понимал. Рациональный, трезвый подход к жизни Владислав полагал единственно достойным уважения. Отсюда рождалось непонимание – и отчуждение. Большинство людей, которых он знал, отдавали предпочтения чувствам, страстям, желаниям. А он не испытывал никакой необходимости в подобных вещах. Со временем Владислав совершенно убедил себя, что у него просто недостаёт какого-то важного элемента, которым обладают другие, – и смирился с этим. Смирение, впрочем, помогало не всегда. Чем глубже пытался он загнать убеждение в собственной чёрствости и неспособности чувствовать, тем сильнее стыдился сам себя. Что бы сделал на его месте другой сын, узнавший нечто подобное от своего отца? Трудный вопрос! Но уж, по крайней мере, он не лежал бы сейчас в постели, занятый философскими размышлениями и самобичеванием.  Другой сын на его месте рвал бы на голове волосы, плакал, впал бы в отчаяние. Это было бы глупо, конечно, однако куда более естественно, нежели его реакция. Правда, другому сыну и отец достался бы другой, но ведь родителей, как известно, не выбирают…
Не в силах больше находиться в горизонтальном положении, Владислав вскочил с кровати, подошёл к окну, широко распахнул его. Прохладный ночной воздух ворвался в комнату, и он с наслаждением вдохнул его. Хмарь, чёрная хмарь, наполнившая его голову, немного рассеялась. В самом деле, ну что он тут напридумывал себе! Неужели нельзя относиться ко всему проще, без этих дурацких надстроек? Его отец болен – или уверен, что болен. Уверенность эту Владислав сегодня почувствовал, и почувствовал ясно. (Вот, умеет же и он чувствовать!) Отец держался хорошо, даже слишком хорошо. В его голосе не было неуверенности, он ни на секунду не позволил усомниться в том, что держит ситуацию под контролем. Однако… однако в самом воздухе витало нечто плотное, физически ощутимое. Витал страх. Едкий, всепроникающий страх. Самый естественный из всех страхов. Чему же тут удивляться? Все бояться умереть. Просто кто-то считает постыдным это демонстрировать, видя в этом слабость, недопустимую слабость. Его отец был из числа тех людей, которые терпеть не могут казаться слабыми. Вот только страх так просто не спрячешь. Он подобен воде: достаточно малейшей щёлочки в броне самообладания, чтобы вся конструкция оказалась бесполезной.
     Владислав закрыл окно, медленно прошёлся по комнате. Интересно, а что бы он почувствовал на месте отца? Если бы ему сообщили об опухоли в его организме, как бы он реагировал? Испугался бы? Наверное, да, тут трудно не испугаться. Но страх – это всё-таки не полноценное чувство, это скорее просто инстинктивная реакция. Что ещё? Отчаяние? Безнадёжность? Или, напротив, желание бороться за свою жизнь и победить во что бы то ни стало? Если бы можно было так просто ответить на подобные вопросы! И даже если ответить на них, будут ли ответы искренними? Потому что это только красивый оборот речи – “поставить себя на чьё-либо место”. Себя никуда не поставишь и чужими глазами мир не увидишь. На подобные темы можно рассуждать умозрительно, теоретически. Да, наверное, он бы воспринял такую болезнь, как задачу, требующую решения, как вызов его способностям и силам. Наверное, он бы смог не впасть в уныние и если не победить недуг, то сделать всё, что от него бы зависело, для победы. Однако всё это – наверное. На самом деле никто не может знать о себе подобных вещей. Точно так же, как не может знать и о своём поведении в любой непредвиденной ситуации. И остаётся лишь надеяться, что никогда не узнает.