Посреди Ватикана

Кира лежала на площади Святого Петра и смотрела в небо.
Тысячелетние камни хорошо прогрелись солнцем и сейчас отдавали ей свое тепло, которого в эти апрельские дни в Риме изрядно не хватало.
Девчонки полезли на купол Собора по лестнице, насчитывающей более 500 ступеней, чтоб в десятый раз полюбоваться крышами Рима и пофотографироваться на их фоне.
Она же предпочла подождать подруг внизу, и сначала присела возле стайки молодежи слева от фонтана, а потом и растянулась за компанию с ними, положив ветровку на теплые камни.
Кира смотрела в прояснившееся небо с кучей взбитых, словно сливки на десерте, облаков и думала о странностях жизни.

Мимо сплошной рекой текло огромное количество людей, со всего света добравшихся сюда, чтобы посмотреть знаменитые шедевры. Вход в собор был бесплатным, но чтоб попасть туда, нужно было выстоять гигантскую очередь, которая, медленно двигаясь, занимала в пространстве почти весь периметр площади, и чуть больше часа во времени.
Люди стояли группками, оживленно беседуя на разных языках. По внешнему виду и поведению иностранцев почти невозможно определить их статус - богатые одеваются просто и не качают права в общественных местах.
Что привело вас сюда? - думала Кира.  - Стремление отметиться, отчитаться перед кем-то или собой об этом достижении, о посещении очередной достопримечательности? Или действительная любовь к искусству, желание увидеть подлинники Микеланджело со товарищи?
Ну, сама-то я отношу себя ко второй группе. Значит, таких большинство. Нельзя же о других думать хуже, чем о себе.  С этим всё ясно.
Но ее занимал другой вопрос: почему эти люди продолжали разговаривать, улыбаться и в упор не замечать босоногого и явно больного нищего, который обращался к ним: - Бонжорне, сеньоры, - протягивая пластиковый стаканчик в надежде на монетку. Его босые ступни были сильно загорелыми, грубыми и отечными, одежда старой, но довольно опрятной. Лицо с седой щетиной и морщинами тоже успело уже загореть на весеннем солнце.
Он шел и шел вдоль извивающейся очереди- змеи, и все тише доносился его голос, а звона монетки так ни разу и не было, и протянутых к стаканчику рук туристов тоже.
Эти люди явно не бедствовали, больше того, они потратили деньги и время на "излишество" с точки зрения многих обывателей - на музей. Они стояли в очереди, чтобы насладиться произведениям искусства. Того самого искусства, которое тысячелетиями проповедовало сострадание и любовь к ближнему.
Из храма эти люди выйдут просветленными и нравственно обогащенными - увиденные шедевры пробудят в них нечто доброе и светлое. А этот жалкий человек явно не мог пробудить.
В схватке с совершенными творениями Микеланджело, пережившими века, этот неудачник, побитый временем и жизнью, безнадежно проигрывал.

А сама-то чем лучше других? - подумала Кира.
Первым ее желанием при виде нищего было высыпать ему оставшуюся в кошельке валюту - вечером всё равно улетаем домой, она больше не понадобится.
Но вспомнила, что еще не купила обещанные подружкам магнитики...А человек тем временем ушел вперед, не бежать же за ним со своими тремя евро.
Видимо,  и у прочих туристов, игнорирующих нищего, были свои веские причины, не менее серьезные, чем у нее.
А может быть, дело в том, что эмпатия иногда действительно бывает вредна?
У каждого своя ниша, "доля", как говорила бабушка, и в том, чтоб не нарушать границы этой ниши, нет ничего стыдного. Разве ты не имеешь права отдохнуть пару недель на каком-нибудь райском острове за сумму, которую иные и в пять лет не заработают?  Разве ты должен пытаться что-то изменить в их жизни,
 ведь тебя она  н е  к а с а е т с я?
И вдруг память неожиданно вернула Киру в раннее детство,  к ее встрече с двумя бродягами.
Один из них был маленький, толстый, веселый и черноглазый. Его звали чудным именем Инкирей, и он хохотал и играл с детишками так, словно сам был ребенком.
Почему мать пускала его в дом и разрешала играть с нами? Это ведь полная антисанитария!
 Впрочем, на стерильности, моющих средствах и микробах тогда в деревне не заморачивались - и как ни странно, всё обходилось без каких-то последствий. Или, может, он приходил, когда дети были дома одни - двери в те времена не запирались.
Второго звали Абакыр, и он был полной противоположностью первому. Его Кира узнала уже будучи постарше и запомнила лучше. Он появлялся весной и просто неподвижно стоял у калитки, глядя куда-то вдаль непроницаемым взглядом. Он был стройным, высоким, и как сейчас она поняла, довольно еще молодым. И, судя по-всему, немым. По крайней мере, никто не слышал от него ни слова.
Обычно, увидев его неподвижную фигуру в кухонное окно, Кира кричала: Мам, Абакыр пришел!
Мать выглядывала, потом шла в чулан, выносила десяток яиц, наливала в бутылку из под водки молоко, отрезала хлеб и сало. Выносила в какой-то тряпице всё это бродяге, он брал с полупоклоном, лицо его озарялась улыбкой. И медленно с достоинством уходил. Чтобы через год, в конце марта или начале апреля, так же молча и неожиданно возникнуть возле калитки.
Где ж он зимует, бедняга? - вздыхала иногда мать. Киру этот вопрос не волновал,  но она всегда удивлялась отмытой до блеска бутылке, которую Абакыр неизменно возвращал в следующий свой приход.
Она представляла,как долго и тщательно он моет ее в холодном ручье. Деревенское жирное молоко трудно отмыть даже горячей водой, как же ему приходилось стараться, наверное!
Однажды весной мать вдруг сказала: Абакыра-то нет уже третий год. Сгинул наверно где-то...В глазах ее была грусть, в голосе жалость.
-  И что тебе за дело до какого-то  чужого бродяги? - подумала тогда Кира.
Почему ты меня так не жалеешь, когда я плачу из-за разбитой коленки или ссоры с подружкой?

...Черт, откуда всё это нахлынуло и вспомнилось, будто было только что? Ведь она вообще забыла об этих моментах, ни разу не вспомнила бродяг из детства, хотя прошла уже целая жизнь, и нищих она повидала немало с тех пор.
Вот не хватало еще расплакаться тут, посреди Ватикана, среди щебечущей молодежи...
Кира резко встала. Уже прошло больше часа, пора идти поджидать девчонок возле Собора, они вот-вот выйдут.
Она направилась было против текущего людского потока, тянущегося из храма, но тут краем глаза увидела знакомые босые ноги из под плаща. К черту эмпатию! попыталась было остановиться Кира, но сама уже бежала за нищим: Signore, aspetta!
К черту магнитики, пробормотала она, высыпая мелочь в пластиковый стаканчик под благодарный лепет старичка.

Ну что, стало тебе легче? - спросила себя Кира минуту спустя, продвигаясь против толпы к выходу.
И ответила сама себе : Нет, не стало.