Генеалогия как наука xviii начало xx века

Генеалогия как наука – XVIII – начало XX века.
Краткий экскурс в историю


Прошло уже почти 30 лет с того момента, когда генеалогия перестала считаться «наукой сословной» и ей (можно так выразиться) вернули «свободу выбора». Стали появляться многочисленные публикации, которые можно с полным правом занести в актив генеалогии.
Тем не менее, пора сделать определенные выводы. 15 лет – срок, более чем достаточный для того, чтобы сформироваться и продвинуться далеко вперед. Но ВО ЧТО ИМЕННО сформировалась (или трансформировалась) генеалогия и продвинулись ли мы на самом деле?
Необходим критический взгляд на существующее положение вещей и трезвая, рациональная оценка. Настало время определиться, а что же есть на самом деле генеалогия – игрушка, «забава для взрослых», просто «собирательница и хранительница» генеалогических фактов, но без статуса науки в современном значении этого слова, или же все-таки научная дисциплина со своей системой знаний?

Начало

«Три – в одном» (Бизнесмены, политики и мерзавцы в одной куче)«

Надо понимать, КОГДА ИМЕННО генеалогия перешла из разряда прикладных дисциплин в разряд научных. Иными словами, с какого момента нам считать, что генеалогия стала наукой? И стала ли она вообще…
Понятно, что до того момента, когда дисциплину можно считать наукой, должна сформироваться база данных (собственно, источники), которую можно было критично обрабатывать и осмысливать. Такими источниками стали родословные росписи.
Генеалогию нельзя рассматривать «в отрыве от исторической действительности». Абсолютно неправильно трактовать уже не только зарождение, но и развитие генеалогии в XIX столетии как результат подвижнической деятельности всевозможных любителей и ценителей старины.
Любая наука (будь то математика или физика) зарождалась как результат практической необходимости. Но … практической необходимости ВСЕХ, а не только кучки избранных.
Велик и могуч русский язык! Один только словарь синонимов состоит из нескольких десятков тысяч слов. Порой автор может так «заретушировать» предложение всевозможными эпитетами и прилагательными, что скроется его истинный смысл. Но, я привык называть вещи своими именами.
Увы! Как бы нам этого не хотелось, но среди тех, кто принимал самое деятельное участие в зарождении генеалогии были и откровенные негодяи, стремившиеся сорвать приличный куш на своих познаниях в области родословий, и предприниматели, для которых генеалогия представляла возможность дополнительного заработка (прообраз «желтой прессы») и хитроумные политиканы, решавшие понятные только им сложные внутриполитические задачи.
Чем в целом плоха такая специальная дисциплина, как историография? Тем, что из нее абсолютно невозможно понять, ПОЧЕМУ ИМЕННО выпускали те или иные труды и произведения. На первый план выходит ФИГУРА, а опускается самое важное – ИСТОРИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА. А без нее – все равно, что читать выдержки из популярного романа из самой середины. Основное внимание уделяется ПЕРЕЧНЮ и СУТИ работ, но не пониманию причин их написания.
Нельзя не задумываться над тем, а ДЛЯ ЧЕГО те или иные личности выпускали солидными тиражами публикации, в которых порой с особой вычурностью описывались подвиги их предков, как на военном, так и на гражданском поприще. Ведь слишком упрощенно списывать все это на гордость и самолюбие потомков.
Да и не поймем мы ничего, если не будем в деталях и тонкостях представлять себе русское общество 2-й половины XIX века, когда о генеалогии и можно собственно говорить.
А это были необыкновенно сложные процессы, описание которых нельзя уместить в две-три строки. Поэтому я предлагаю набраться терпения – путешествие по страницам нашей истории будем долгим.
Давайте посмотрим и разберемся.
Первым, кто открыл для генеалогии двери в «большой свет» (сам того не понимая), был журналист и издатель Николай Иванович Новиков (1744 - 1818).
Выходец из богатой помещичьей семьи, уроженец имения Тихвинское-Авдотьино (недалеко от нынешнего города Бронницы под Москвой), он так и остался недоучкой (был исключен из дворянской гимназии при Московском университете за «леность и нехождение в классы»). Недорослю была одна дорога – в армию, где вскоре молодого способного поручика лейб-гвардии Измайловского полка приметили и пристроили «письмоводителем» в одно из отделений Комиссии по составлению проекта «Нового уложения».
Чиновника из него не получилось: Комиссия была распущена, а, серьезно разочарованный идеалами Просвещения на государственной службе, Новиков стал издавать сатирические журналы под экзотическими названиями («Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек»), где откровенно высмеивал человеческие слабости и пороки, которыми изобиловала родимая действительность. Здесь Новикову особенно пригодился опыт работы чиновником, откуда, собственно, и черпались всевозможные темы для едких нападок.
Вскоре сатирик-моралист развернул широкую издательскую деятельность, арендовав университетскую типографию в Москве на 10 (!!) лет [1].
В те годы он считался самым успешным и известным издателем России. За время своей деятельности Новиков выпустил 892 названия книг, что составляло около трети (!!!) всех вышедших в России в эти годы. Он организовал книжную торговлю в 16 городах России, в Москве открыл библиотеку-читальню и на средства читателей создал две школы для детей разночинцев, бесплатную аптеку в Москве и даже оказал помощь крестьянам, пострадавшим от голода 1787 года.
Новиков, один из первых русских книжных коммерсантов, понял, что книги должны удовлетворять самым разным читательским вкусам (хотя печатал в основном книги религиозные, аскетические и теософские). Именно таким образом, в 1787 г. и «увидела свет» «Бархатная книга» [2]. По одной из версий она была издана по «самовернейшему списку» самого Г.Ф. Миллера! Удивляться не стоит. Вот уже более двух столетий из знаменитых «портфелей Миллера», как из неиссякаемого источника, ученые черпают все сведения по истории средневековой России [3].
Еще раньше, в 1773 г. Новиков начал издавать «Древнюю Российскую Вивлиофику» - обширный сборник старых актов разного рода, летописцев, старинных литературных произведений и исторических статей. За 3 года издал 10 частей. Это было первое крупное издание письменных источников по истории России.
В предисловии к Вивлиофике Новиков определяет свое издание как «начертание нравов и обычаев предков» с целью познать «великость духа их, украшенного простотою». (Надо заметить, что идеализация старины уже сильна была и в первом сатирическом журнале Новикова «Трутень», 1769-1770 г.).
Здесь были опубликованы ярлыки ордынских ханов русским митрополитам, духовные, договорные и прочие грамоты великих и удельных князей, частноправовые акты, записки об истории Сибири, родословные знатных боярских родов, сказание о С. Т. Разине и многое другое.
Первое издание «Вивлиофики» вскоре было забыто ради второго, более полного, в 20 томах (1788-1791). В нем особую ценность представляют: топографические описания Симбирской губернии, Иркутского наместничества, заводов Уфимского наместничества, описания Нерчинских рудников, земли войска Донского, г. Перми. Здесь же опубликованы двинский и нижегородский летописцы, список и исторические известия о придворных чинах, сказание о взятии Азова и другие литературные произведения.
Новикова в этом его издании поддерживала сама Екатерина II и деньгами, и тем, что допустила его к занятиям в архиве Иностранной коллегии, где ему очень радушно помогал старик Миллер. По своему содержанию, «Древняя Российская Вивлиофика» была случайным сводом попавшегося под руку материала, изданного почти без всякой критики и без всяких научных приемов.
Об этом стоит поговорить отдельно. Правление Екатерины называют «веком просвещенного абсолютизма».
Узнав, что знаменитая французская Энциклопедия осуждена парижским парламентом за безбожие и что продолжение издания запрещено, Екатерина немедленно предложила Вольтеру и Дидро напечатать этот фундаментальный труд в России. Успех был ошеломляющим. Вольтера это неожиданное предложение привело в неописуемый восторг. Он пишет Дидро:
«Ну, славный философ, что скажете о русской императрице? В какое время мы живем! Франция преследует философию, а Скифы ей покровительствуют».
Екатерина предложила пост воспитателя своего сына философу Даламберу, а когда тот отказался, формально сославшись на российский климат, Екатерина выручила из материальных затруднений Дидро, купив его библиотеку. Впрочем, то, что сделала русская императрица, нельзя назвать в полном смысле покупкой. Речь шла о талантливой рекламной акции, подкупившей очень многих. Екатерина выплатила Дидро все положенные за библиотеку деньги, а затем оставила книги в его пожизненное пользование. Мало того, императрица назначила философу прекрасное ежегодное жалованье в качестве «библиотекаря», а затем даже выплатила это жалованье за 50 лет вперед!
Как и всякий имидж, имидж императрицы и екатерининской России, от реального образа отличались сильно. Это убедительно показало уже пугачевское восстание. При первом же серьезном ливне деликатная европейская позолота, с такими усилиями наведенная Екатериной, потекла ручьями, перемешиваясь с кровью и обнажая старый проржавевший каркас государственного российского здания. Имидж – лишь размалеванная театральная маска, а не реальное лицо. Может быть и не зря, Пушкин называл Екатерину «Тартюфом в юбке».
Таким образом, тщеславие Екатерины II на короткое время сослужило «добрую службу» науке истории и ее многочисленным «отпрыскам» - вспомогательным дисциплинам, среди которых есть место и генеалогии
Великая французская буржуазная революция, начавшаяся в июле 1789 г., изрядно напугало Императрицу (и не только ее). Ее прежняя программа была свернута моментально, а все, кто не вписался в рамки нового времени (бывшие помощники и протеже) в лучшем случае получили отставки.
Новиков, отнюдь не самая светлая голова екатерининской эпохи, тем не менее, ратовал за благо своего отечества. Ему импонировала «вольность» мыслей англичан, он видел в ней причину их великих успехов в философии. Он - поборник «лучших законов», цветущего состояния наук и художеств; но осуждал «безумные» писания, «лжемудрия» французских просветителей. С позиций общехристианского и масонского гуманизма Новиков защищал угнетенных, особенно крестьян, доказывая, что они хоть и рабы, но «человеки», обличал пороки «худых дворян».
В своем «радении за благо» он явно перестарался – не уловил «ветра перемен» конца XVIII столетия. И, как известно, закончил плохо: был объявлен государственным преступником, организатором заговора против правительства, руководителем тайного общества, опасного для православной религии, агентом иностранных держав, издателем «развращенных книг» и прочая, прочая, прочая.
Омрачило жизнь такого ретивого издателя одно «но»: Новиков рано связал свою судьбу с масонским движением в России, что, в конечном счете, и привело его на цугундер.
Считается, что масоны появились в России в 1731 году, то есть вскоре после образования в Лондоне первой Великой Масонской Ложи. В Петербурге возникли ложи всех тогдашних западноевропейских систем, которые посещали представители аристократических семейств Голицыных, Апраксиных, Трубецких, Бутурлиных, Мещерских. Масонами были граф Р.И. Воронцов (отец будущей знаменитости княгини Е.Р. Дашковой), историки М.М. Щербатов и И.Н. Болтин, писатель А.П. Сумароков [4].
За масонами принялась ревниво следить сама Екатерина II. Быть враждебной к масонам у царицы оснований было больше чем достаточно. Масонам сочувствовал ее муж император Петр III. К масонам был неравнодушен и ее сын Павел: шведский король, возглавлявший вместе с братом масонов у себя на родине, пытался посвятить в них и царевича. Авантюрные приключения масона-итальянца Александра Калиостро в России усилили неприязнь Екатерины к масонам. В 1785 году в Баварии обвинили в государственной измене главу ордена иллюминатов Вейсгаупта, что стало еще одним поводом преследований масонов в России. И вот в конце декабря 1785 года Екатерина дает указание испытать Новикова в Законе Божьем и провести ревизию издаваемых им книг, чтобы не появлялись «нелепые умствования, не сходные с чистыми правилами православной веры».
Последней же каплей, переполнившей чашу терпения Екатерины, стали попытки московских масонов установить контакты с наследником престола Павлом Петровичем. Сначала императрица сделала хитрый ход: она запретила продажу всех книг, «святости касающихся», если они выходили не из синодальной типографии, что фактически лишало Новикова права печатать какую-либо религиозную литературу.
А в апреле 1792 года Екатерина отдала приказ об аресте Новикова. Бизнесмена-масона приговорили к смертной казни, но в последний момент Императрицы сменила гнев на «милость»: вместо виселицы Новикову предстояло отсидеть 15 лет в Шлиссельбургской крепости. Его огромное издательское предприятие было разрушено, тысячи книг сожжены, а все имущество компании пущено с молотка.
Заслуга Н.И. Новикова перед генеалогией - он был первым, кто ИЗДАЛ генеалогический справочник (каким, собственно, являлась «Бархатная книга»)
С крахом издательской империи Новикова генеалогия не погибла. В том же XVIII столетии, чуть позже (1793), появился первый генеалогический справочник с витиеватым названием, умещающемся в один абзац книги - «Родословный Российский словарь, содержащий в себе историческое описание родов князей и дворян Российских и выезжих, откуда или от кого те роды произошли, или выехали, или о которых известий нет; также какие другие роды от первых произошли, кто где тех родов служил, в каких был чинах, во что и в какие должности употребляем был, и какие услуги отечеству и государям приносил; со вмещением такого же описания о служивших в древности в России; а также и о иностранных в службе в Российской бывших».
Автором словаря значился Матвей Григорьевич Спиридов (1751 - 1829). Справедливости ради, стоит сказать, что, выход «Родословного словаря» - заслуга отнюдь не Спиридова, сына знаменитого адмирала Григория Андреевича Спиридова (1713-1790), одного из главных творцов Чесменской победы 1770 г., а его не менее знаменитого тестя – князя Михаила Михайловича Щербатова (1733 - 1790).
Сам Матвей Григорьевич по этому поводу говорил, что «сей Словарь начали сочинять покойный мой тесть кн. М. Щербатов и я, в прошлом 1786 и продолжал он труд сей до ноября 1790 года…». Правда, вышло всего 2 тома этого словаря, начинающиеся на буквы «А» и «Б».
На бо;льшее времени у занятого большой политикой зятя не хватило ни сил, ни времени (Сам Спиридов, помимо членства в Военной коллегии и звания сенатора, был знаменит и как отец декабриста Михаила Спиридова, осужденного в 1826 году на вечную каторжную работу).
Хотя свои «исторические занятия» Спиридов не оставлял – до наших дней дошел его 15-томный рукописный труд «Записки старинным службам русских благородных родов», хранящийся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки, о родоначальниках древнейших русских дворянских фамилий.
 Тесть Спиридова, М.М. Щербатов не мог считаться ни генеалогом, ни даже историком. Если выразиться точнее, князь был просто любителем древностей. Так сказать энтузиастом. Еще в молодости он был представлен Екатерине II, которая открыла ему доступ в патриаршую и типографическую библиотеки, где были собраны списки летописей, присланные по указу Петра I из разных монастырей.
На основании 12 списков, взятых оттуда, и 7 собственных Щербатов (не имея никакой предварительной подготовки!) взялся за составление российской истории. Бывший герольдмейстер и президент Камер-коллегии написал 15 томов «Истории Российской от древнейших времен», доведя повествование до 1610 года, за что удостоился от Императрицы звания историографа.
Но у современников история Щербатова не пользовалась успехом - ее считали неинтересной и к тому же в «корне» неверной.
Академик И.Н. Болтин раскритиковал Щербатова за полное незнание исторической этнографии и географии, а заодно, и за слишком вольное обращение с документами: Щербатов ограничивался пересказами известий в основном из французских источников. Но в целом, заслуги «просто любителя» архаики на поприще истории оказались велики. Хотя бы, что Щербатов ввел в научный оборот Синодальный (харатейный) список Новгородской 1-й летописи (XIII-XIV вв.), который до сего момента считается древнейшим изо всех имеющихся на сегодняшний день летописных списков! Список издан в 1781 году под заглавием «Летописецъ новгородский, начинающийся отъ 6525 (1017) году, и кончающийся 6860 (1352) годомъ».
После смерти историографа, Екатерина II тут же распорядилась, чтобы бумаги этого «государственного человека» были осмотрены и доставлены во дворец. Приказ был исполнен. Однако семья историка вовремя припрятала несколько рукописей, где придворный историограф (не стесняясь в выражениях!) отзывался о положении в России, о придворных нравах, и, наконец, о самой Императрице и ее предшественниках на троне.
Следующая страница истории генеалогии неразрывно связана с именем князя Петра Владимировича Долгорукова (1816 - 1868).
Казалось, что носитель столь древней и славной фамилии был предназначен для большой и великой карьеры всеми обстоятельствами своего рождения и возможностей.
Судьба, однако, постоянно играла с ним злые шутки, начиная с момента рождения: его мать умерла при родах, а отец, генерал-лейтенант, о военных дарованиях которого с похвалой отзывался сам легендарный А.В. Суворов, пережил свою жену всего лишь на год.
Еще в молодости, будучи в Пажеском корпусе, Долгоруков проявил склонность к «азиатскому пороку» (так называли тогда «голубую» любовь) и, естественно, был безжалостно разжалован в простые пажи за столь «дурное поведение». В итоге нехорошая репутация закрепилась за князем на всю оставшуюся жизнь.
 За сироту заступиться было некому, и по завершении Пажеского корпуса князь выпорхнул в жизнь с «волчьим билетом» вместо аттестата, что оказалось серьезным препятствием для дальнейшей карьеры. Помог Президент Петербургской Академии наук Сергей Сергеевич Уваров, который пожалел Долгорукова и оформил к себе на службу в Министерство народного просвещения чиновником (правда, без жалованья). Но горевать по поводу отсутствия зарплаты скромного канцелярского служителя князю не приходилось - одни только доходы с имений в Тульской и Костромской губерний приносили ему 30000 франков в год!.
Начав как полупрофессиональный историк [5], Долгоруков превратился в генеалога-практика: в течение многих лет он кропотливо собирал сведения о родственных связях виднейших российских фамилий. Итогом его трудов стал вышедший в 1840 году «Российский родословный сборник»
Однако, мотивы увлечения Долгоруковым генеалогией, были своеобразны, а практическое применение князем своих знаний может послужить «достойным» примером и для современных генеалогов! Хорошо зная подноготную генеалогии многих ныне влиятельных людей, Долгоруков стал использовать эти знания для сведения личных счетов с ними.
Князь старательно выискивал слабости «сильных мира сего», чтобы затем играть на струнах тщеславия!

Петр Долгоруков заложил основы «коммерческой генеалогии» в России!

Трудно сейчас сказать, СКОЛЬКО ИМЕННО удалось «заработать» князю на своем «увлечении». До нас дошли лишь отголоски придворных скандалов, потрясавших Россию в середине XIX века.
Связаны они были, как Вы понимаете, с генеалогией.
Первыми пострадавшими оказались представители рода Нарышкиных (царские родственники, между прочим!). Благоразумно уехав для начала во Францию, князь в книге «Замечания о основных дворянских семьях в России» (1843), скрываясь под звучным псевдонимом граф Д’Альмагро [6], предложил выводить их фамилию нет от старинных господарей никому не известного богемского городка Егры, а от русского слова «ярыжка», что попросту означает забулдыгу:

«…Публикуя заметку генеалогического, а не мифологического характера, мы не собираемся оспаривать претензии Нарышкиных о происхождении этой семьи от старинных господарей г. Егры, в Богемии. Их подлинное имя - Ярышкины, их дворянство датируется 1670 г. Они были земледельцами деревни Старо-Киркино, в двадцати верстах от Михайлова… Наталья Ярышкина, дочь Кирилла Ярышкина, проживала в Москве в доме своей крестной, г-жи Матвеевой, муж которой, простой солдат, возвысился до боярского положения благодаря дружбе царя Алексея Михайловича...
Этот князь [7], оказывавший иногда честь Матвееву своими визитами, влюбился в Наталью Ярышкину, женился на ней 22 января 1671 года; от этого брака родился Петр I. Кирилл Ярышкин, находя свое имя неблагородным, получил высочайшее разрешение для себя и для своих кузенов впредь именоваться Нарышкиными... Обогатившись благодаря огромным имениям, полученным от царя Алексея, Нарышкины (с тех пор) ведут крайне пышный образ жизни и пользуются большим благорасположением двора, но ни один из них не занял в анналах истории нашей страны заметное или достойное место…»

То ли Долгоруков требовал от Нарышкиных слишком много, то ли сам факт рэкета для царских родственников оказался неприемлем, но первое сражение будущий диссидент проиграл, что называется, «с треском». С туманной формулировкой (за «порочащие самодержавие и аристократию» сведения), князь был вызван из Парижа и сослан в Вятку, но через год освобожден и помилован.
Интересно, что супостат прикрылся фамилией известного средневекового пирата - испанского конкистадора Диего де Альмагро (Diego de Almagro), который в 1532 году вместе с Франсиско Писарро (Francisco Pizarro) завоевал империю инков (Перу) [8].
Первые неудачи не остановили Долгорукова. Спустя несколько лет, в 1854 году, первый родословный сборник был основательно доработан автором и принял вид 4-томной «Российской родословной книги», которая была отпечатана в С.-Петербургской типографии Конрада Вингебера. Многие исследователи признают, что эта книга и по сию пору представляет значительный интерес. Однако, собственно научное значение «Родословной книги» минимально – Долгоруков не любил давать ссылки на источники, а свои рассуждения по поводу происхождения той или иной фамилии всегда оставлял в стороне. В целом, как внушительный справочник энциклопедического характера, «Родословная книга» остается чуть ли не единственным первоисточником для современных генеалогических трудов.
Российская общественность, однако, была научена предыдущим «горьким опытом» изданий князя Долгорукова: первый же том «Родословной книги» выдержал самые нелепые придирки со стороны цензуры, что было вызвано вполне объяснимым страхом, как бы не пропустить какой-либо обмолвки, бросающей тень на российское дворянство. Книга лично побывала на рассмотрении председателя Тайного (т.н. Бутурлинского) цензурного комитета барона М.А. Корфа и в III Отделении. Досталось книге и от высшего дворянства, которое принялось старательно искать (и не всегда находить!) в ней пищу для своего генеалогического тщеславия.
Тем не менее, справочник сделал свое дело. К автору то и дело стали забегать разные личности, торопившиеся сообщать подлинные и подложные акты, свидетельства о глубокой древности и знатности рода. В последующих томах появились целые вереницы поправок.

Кто теперь разберет,
имели ли они вообще отношение к действительности?

Те же, чьи претензии не были удовлетворены (по разным причинам!), приписали это личному недоброжелательству к ним со стороны Долгорукова.
«В отместку за отказ моей сестры, он обошел совершенным молчанием род князей Мещерских … не пощадив, таким образом, в своем злопамятстве даже наших предков», - негодовал князь А.В. Мещерский.

Интересно, а ЧЕГО ИМЕННО домогался хромоногий Долгоруков у княжны Мещерской?
Уж не чести ли? Дорого ж она стоила…

В целом, издание было приказано считаться «нужным» и «полезным», а за 4-й том Император наградил Долгорукова ценным подарком – перстнем, стоимостью 400 рублей.
Но родоначальник российской коммерческой генеалогии умудрился еще раз вляпаться в довольно громкий скандал: «рэкетир от науки» потребовал от знаменитого светлейшего князя М.С. Воронцова 50000 рублей. От того самого, о ком написаны эти строки:

Полумилорд, полукупец,
Полумудрец, полуневежда,
Полуподлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец [9]

В противном случае мерзопакостный Долгоруков угрожал написать в своей новой книге о русских дворянских родах, что эта семья Воронцовых не имеет ничего общего с угасшей в XVI веке боярской семьей, а ведет свое происхождение от ростовского воеводы захолустного города Ростова.
Светлейший откупаться не стал, видимо, посчитав, что фальшивый предок-боярин не стоит таких денег, хотя состояние его измерялось миллионами.
Из чисто барской спеси он швырял иногда огромные суммы - например, уплатил долги офицеров русского оккупационного корпуса во Франции на 1,5 миллиона рублей ассигнациями. Воронцов пользовался практически неограниченным влиянием Императора Николая I и плевал с «высокой колокольни» на все законы и порядки.
Известна его фраза: «Если бы здесь было нужно исполнение закона, то государь не меня бы прислал сюда, а свод законов».
 Сын светлейшего фельдмаршала, дождавшись, пока Долгоруков уедет за границу (1859), подал на него в Парижский суд (моральный ущерб) и дело выиграл. Французские специалисты установили, что шантажная записка Воронцову написана именно Долгоруковым. Князь был приговорен к уплате всех судебных издержек и опубликованию за свой счет приговора в газетах. Правда, в обществе поговаривали, что здесь не обошлось без «родственного нажима» (французский министр юстиции Шарль Огюст-Луи-Жозеф де Морни был женат на племяннице жены князя Семена Михайловича Воронцова).
В эмиграции непредсказуемый infant terrible вновь удивил: он публикует знаменитую «Правду о России», начинает издание газеты «Будущность», сотрудничает с диссидентами Герценом и Огаревым. «Разбуженный» декабристами Александр Иванович уделил ему несколько строк в своем знаменитом романе «Былое и думы»:

«… Князь Долгоруков принадлежал к аристократическим повесам в дурном роде, которые уж редко встречаются в наше время. Он делал всякие проказы в Петербурге, проказы в Москве, проказы в Париже. На это тратилась его жизнь.
Это … избалованный, дерзкий, отвратительный забавник, барин и шут вместе…»

Любопытная характеристика!
В 60-х годах XIX века имя Долгорукого пугало власти больше, чем деятельность самого Герцена. Дело, видимо, в том, что стрельба «Колокола» по общественным мишеням казалась Зимнему дворцу менее опасной, нежели выпады этого «милого шалуна» (как снисходительно величал князя Герцена) против виднейших фамилий империи. К тому же в России не знали, какие именно документы вывез с собой за рубеж этот «нахал», и очень «беспокоились о целости архивов государственных учреждений» [10].
В Париже Долгоруков работал в библиотеках и архивах, усиленно разыскивая запрещенную в России литературу и снимая копии с редких документов, а иногда, по возможности, приобретая подлинники.
Его еще при жизни во всеуслышание объявили виновником гибели А.С. Пушкина – в обществе утвердилось мнение, что именно Долгоруков был автором печально знаменитого «Диплома рогоносца», ставшего одной из главных причин дуэли и гибели поэта.
За границей Bancal [11] издал свои печально знаменитые «Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта». В письме из Парижа в III Отделение, которое возглавлял его двоюродный брат, Долгоруков так мотивировал свое издание [12]:

«Что же касается до сволочи, составляющей в Петербурге царскую дворню, пусть эта сволочь узнает, что значит не пускать до государя людей умных и способных.
Этой сволочи я задам не только соли, но и перцу»

Лишенный прав дворянства, Долгоруков писал Алек¬сандру II:
«Ваше величество, согласитесь, что... единствен¬ная привилегия, не попранная правительством, единст¬венная, им соблюдаемая, и заключалась в том, что вме¬сто сечения публичного, употребляемого для крестьян, дворян секли втихомолку, в тайной полиции».
«Ваше величество, - добавлял он язвительно, - не удивитесь узнать, что я не намерен возвращаться для пользования подобной привилегией» [13].
При том высоком представлении, которое Долгоруков имел о знатности происхождения, его классовое са¬молюбие жестоко страдало при мысли о том, что с дворянством в России «обращаются, как с рабами». «Дворянство, - говорит он с горечью, - находится в положении рабском, невыносимом. Дворяне не что иное, как привилегированные холопы; их имущество, личная свобода и самое личное достоинство совершенно преда¬ны на произвол прихоти царской, грабежа чиновничьего и самоуправства тайной полиции» [14].
Чтобы объяснить себе, как это произошло, Долгору¬ков обращается к истории и приходит к заключению, что до XIV века служилые люди не составляли отдельного сословия, и дворянства в России не существовало; в дру¬жину княжескую, послужившую «зародышем служилого сословия», доступ был совершенно свободен. «Наследст¬венного звания в России не существовало, кроме одного княжеского рода»... «Дворянство создано великими князья¬ми московскими для усиления своей мощи».
Иоанн III «значительно увеличил свою дружину и обратил ее в «служилое сословие», обеспечив земельными пожалова¬ниями, под условием службы. Каждый из сыновей членов этого сословия, по достижении юношеского возраста, обязан был до дряхлой старости служить великому князю везде, куда великому князю угодно будет его послать, и во всякой должности, на которую великому князю угодно его определить». Таким образом, служи¬лый человек оказался в положении «худшем против поло¬жения крестьянина: сей последний имел право раз в год, во время осеннего Юрьева дня, переходить от одного помещика к другому, а служилый человек был прикреплен к службе» [15].
«Если бы русское служилое сословие - тог¬дашнее дворянство - умело понять свои истинные выго¬ды, - с пафосом восклицает Долгоруков, - то оно бы встало заодно с прочим народом против тиранства царей, ограничило бы власть царскую и учредило бы порядок правления, на законах основанный».
Но дво¬рянство «не умело понять своих истинных выгод», «выказало совершенное отсутствие всякой политической дальновидности» и «потребовало от царей прикрепления крестьян к земле».
Князь-изгой умер во Франции (1868), а его огромный архив «по заданию Центра» скупил и тайно вывез в Россию агент III отделения Карл Роман.
Безусловно, с именем П.В. Долгорукова связаны самые интересные страницы истории генеалогии середины XIX столетия. Он не только был первым, кто выпустил в свет масштабный энциклопедический справочник по генеалогии, но и фактически предопределил ПРАКТИЧЕСКУЮ ЗНАЧИМОСТЬ ?? этой науки. Князь показал, что генеалогия может использоваться не только как средство существования, но быть и весьма серьезным оружием в руках опытного интригана. Именно эти обстоятельства еще более сужали рамки генеалогии – она становилась не просто классовой, а УЗКО-СОСЛОВНОЙ наукой.
Хотя, именно в то время никто и не помышлял именовать генеалогию наукой. Как система знаний со своей методикой она еще не сложилась. То, какими путями шел Долгоруков, воссоздавая родословные, и какие умозаключения роились у него в голове, на тот момент не знал никто. Да и князь особо не делился информацией – методика получения информации не интересовала никого. Зато всем без исключения был важен РЕЗУЛЬТАТ (типичная картина сегодняшнего дня!).
Описывая генеалогию середины XIX столетия, нельзя не упомянуть еще одно событие. Начало 60-х гг. XIX в. ознаменовалось появлением ряда генеалогических справочников [16] Петра Васильевича Хавского (1773 - 1876) – бывшего члена Союза благоденствия, преподавателя истории и юриспруденции в канцелярии сената сенатским чиновникам, готовившимся в аудиторы.
Однако следует иметь в виду одно обстоятельство. Хавский всю жизнь занимался вопросами русской хронологии, поэтому особое место в его работах уделено таблицам и датам. Кроме того, как юриста, Хавского интересовал вопрос о наследстве [17], который без определенных генеалогических познаний попросту нельзя было решить.
Заслуга бывшего декабриста-долгожителя в том, что Хавский первым попытался «подружить» практическую генеалогию с родственными историческими дисциплинами, такими как хронология. Родившийся, таким образом, симбиоз наглядно показал, что все вспомогательные исторические науки просто не могут существовать друг без друга. И тем более, в отрыве от исторической действительности. А уж генеалогия, среди всех этих наук, в особенности.
На этом первый этап истории развития генеалогии (в большей степени любительской) в России подошел к концу.

Русское общество к середине XIX столетия

Видный советский историк и археолог, академик Валентин Лаврентьевич Янин отмечал, что расцвет прикладной генеалогии, выразившийся в публикации отдельных дворянских родословий, по времени совпал с подготовкой к официальным торжествам 300-летия Дома Романовых (1913) [18].

ЭТО НЕ ВЕРНО

Простой подсчет количества увиденных свет публикаций по генеалогии ясно дает понять, что настоящий-то расцвет приходится как раз на 1880-90-е гг., когда ни о каких торжествах никто особо и не задумывался.
А первый всплеск интереса произошел еще раньше – в 60-е гг. XIX столетия. И связан он был отнюдь не с какими-то празднествами, а с обыкновенной, но весьма сложной общественно-политической обстановкой в России.
Вот здесь нам придется углубиться в историю, ибо, не зная и не понимая тех процессов, происходивших в русском обществе 2-й половины XIX века, нельзя будет понять причины расцвета как практической, так и научной генеалогии.
А процессы были очень и очень сложными.
Начну с того, что национальный вопрос в Российской империи – был «больным» практически с момента «рождения» империи. А уж «польский вопрос» можно с полным правом назвать «хроническим заболеванием» (причем, как для русских, так и для поляков). Периодические разделы Польши и присоединение части ее территории к России привели к тому, что Польша, находящаяся в положении полуколонии, жаждала независимости.
А 19 февраля 1861 г. был оглашен подписанный Императором Александром II Манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей и об устройстве их быта» и опубликованы «Высочайше утвержденное Общее Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» и отдельные «Положения об устройстве быта помещичьих крестьян с наделом их землею».
1861 год вызвал волну прокламаций, выпускавшихся как отдельными кружками, организациями, так и одиночками. Воззвание Н.Г. Чернышевского к «Барским крестьянам» написано под непосредственным впечатлением царского манифеста от 19 февраля 1861 г. и «Положения о крестьянах». В простых, понятных народу словах автор пытался убедить крестьян, что реформа носит кабальный характер, что жить им станет еще хуже, чем при крепостном праве. Прокламация печаталась в нелегальной типографии в Москве. Ее оригинал написан не рукой Чернышевского, что позволяло некоторым историкам усомниться в его авторстве. За составление этого воззвания Чернышевский был отдан под суд и, несмотря на отсутствие юридических доказательств, приговорен к каторге.
Распространение радикальных стремлений в молодежи, в связи с польским восстанием и петербургскими пожарами 1862 г., произвело сильное впечатление как на руководящие сферы, так и на часть общества.
Начинается реакция; появляется желание затормозить дело реформ. Катков отказывается от либеральной программы и становится глашатаем обуздания и подавления прогрессивных стремлений. В среде молодежи господство получает не серьезный радикализм «Современника», а поверхностный, кричащий, внешний радикализм нового модного журнала «Русское Слово».
Остановимся немного в нашем понимании проблем русского общества середины XIX века и перенесемся вперед. Прошло немногим более 125 лет. Новый руководитель самого большого в мире государства М.С. Горбачев объявил о начале «перестройки», где главным принципом стало правдивое отображение действительности. Однако, на деле «гласность» перешла в типичную показуху: упор стал делаться на всевозможные недостатки, допущенные ошибки и прочие негативные явления «советской жизни». Страну накрыл мрак. И мы до сих пор пожинаем плоды этого самого «советского нигилизма» эпохи перестройки. Взамен тщательно отлакированных песен и кинофильмов брежневской эпохи мы получили киноверсии о бандитах, убийствах, порнографии и прочих ужасах нашей российской действительности. Наступила «духовная разруха»…
Реализм хорош в меру (как, собственно, и все остальное). Когда границы разумного оказываются пройденными, перед обывателем не остается ничего, кроме безысходности и тоски. Мы с Вами, ныне живущие, с начала 90-х гг., оказались точно в таком же душевном состоянии, в какое попало русское общество 50-70-х гг. XIX века. Правда, в отличие от наших предков, больше разрушать нам было нечего. Мы до сих пор с грустью смотрим на обломки творений наших отцов и дедов и продолжаем искать «свою идею».

ОНИ-ТО СТРОИЛИ…

Вернемся в 60-е гг. XIX века. Н.Г. Чернышевский закончил свой знаменитый бестселлер «Что делать?» 4 апреля 1863 года, сопроводив это событие следующим заявлением: главный герой (Рахметов) исчез, но он появится, когда будет нужно, года через три. Чернышевский имел в виду, конечно же, крестьянскую революцию, которая, по его предположениям, должна была вскоре грянуть.

И ЧЕРЕЗ 3 ГОДА ГРЯНУЛО…

16 апреля 1866 г. у решетки Летнего сада какой-то душевнобольной бабахнул из револьвера в Царя-Батюшку. Находившийся рядом в толпе зевак бдительный подмастерье Осип Комиссаров проявил молниеносную реакцию и успел пихнуть террориста. Слава Богу, пули пролетели мимо. Покушавшегося тут же отволокли в Алексеевский равелин.
«Революционером с неустойчивой психикой» оказался все-таки русский, Дмитрий Владимирович Каракозов, бывший студент Казанского и Московского университетов, член кружка ишутинцев [19]. Примечательно, что Каракозов учился в Пензенской гимназии у Ильи Николаевича Ульянова, отца еще одного террориста (правда, будущего).

Поразительным оказался факт, что чахоточный Каракозов оказался дворянином Сердобского уезда Саратовской губернии!

И это в тот самый момент, когда от дворян требовалась безоговорочная поддержка реформаторской деятельности правительства!
Наиболее молодая и активная часть интеллигенции вознесла Каракозова на пьедестал мученика.
«Его выстрел не мог не действовать возбуждающим образом на тех, кто мечтал о борьбе и лучшем будущем…», - вспоминал современник.
«Пусть вся Россия распинается в преданности царю и подносит ему адреса и иконы, - писала своему корреспонденту одна из будущих лидеров партии эсеров Екатерина Брешко-Брешковская. - А Каракозов все-таки наш, наша плоть, наша кровь, наш брат, наш друг, наш товарищ!».

ВОТ ТАК!

В прокламации «Друзьям рабочим», найденной у Каракозова, последний так объяснял свой поступок:
«Грустно, тяжко мне стало, что так погибает мой любимый народ, и вот решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ... а не удастся, так все же я верю, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути... Для них моя смерть БУДЕТ ПРИМЕРОМ И ВДОХНОВИТ ИХ (выделено мной – М.О.)».

И ПОШЛИ ВЕДЬ!

С конкретного года и дня (4 апреля 1866 г.) началась история российского терроризма [20].
Роковой выстрел Каракозова произвел на русское общество сильное впечатление. Из уст в уста передавали слухи об «адском» заговоре, а реакционеры требовали линчевать всех без разбора. Усилилась правительственная реакция, которая, в частности, привела к закрытию журналов «Современник» и «Русское слово». Потрясенный Император выгнал всех либералов из Правительства, и только военный министр Д.А. Милютин чудом остался на своем посту. Ключевой же фигурой в правительстве стал начальник III отделения, главный жандарм страны граф П.А. Шувалов.
Началось время реакции…
Проблемы, волновавшие общество, не решались, а «закупоривались». Особенно остро стоял вопрос о непонимании между поколениями. Выстрел молодого Каракозова показал, насколько серьезными могут быть намерения молодежи, которая попросту игнорировалась высшим российским светом. Власть не хотела вникать в проблемы, которые казались ей смешными и не заслуживающими абсолютно никакого внимания.
Вместо диалога с возмущенными и возмущающимися, процесс принял отвратительные полицейско-доносные формы. Нижегородский помпадур генерал-адъютант Огарев издал даже циркуляр, запрещающий девушкам «носить нигилистический костюм» («круглую шляпу, скрывающую стриженые волосы, синие очки и плоские юбки без кринолина») [21].
Но, чем круче были полицейские меры против «нигилистов», тем сильнее раздражалась молодежь и настроения экстремизма распространялись все шире.
Высшее русское общество было не в состоянии понять, что причины надвигающихся катаклизмов лежат не где-то там, «за бугром», а внутри самого этого общества. Прежде всего – в господствующем сословии, которое только в формулировке (дворянство) было единым.
В начале XIX столетия видный русский историк Н.М. Карамзин называл дворянство «душой и благородным образом всего народа».

УВЫ!
ВСЕ ЭТО ОСТАЛОСЬ ДАЛЕКО В ПРОШЛОМ!

Национальный вопрос был одной из причин кризиса в русском обществе, но отнюдь не главной. Основная проблема лежала в иной плоскости – самом понятии и сути российского дворянства и неизбежности крестьянской реформы.
За 1-ю половину XIX в. «душа и образ» деградировали с каждым десятилетием с потрясающей быстротой. Во-первых, довольно заметно выросла численность господствующего класса. Так, если в 1816 г. в Европейской России (без окраин) насчитывалось 150.500 дворян мужского пола (из них почти половина (44,2%) личных дворян, остальные потомственные), то уже в 1858 г. дворян было 206.600 (почти в 2 раза больше!).
Правящие верхи, как и раньше, щедро оделяли их землями и крестьянами. Только за треть столетия (1804-1836 гг.) 368 землевладельцев получили более 1.000.000 десятин в Новороссии, Поволжье, Приуралье. В интересах дворян (и, естественно, государства, его казны) осуществлялась экспансионистская политика на окраинах.
Но, несмотря на все меры поддержки, дворяне, особенно те, которые не сумели приспособиться к развитию буржуазных отношений, разорялись, закладывали свои имения, лишались их.
К середине XIX века более 3.600 дворян (3,5% их общего числа) были уже беспоместными, более 41.000 (39,5%) имели менее 20 душ крепостных. Тогда как 66% крепостных (более 7.000.000 душ мужского пола) оказались заложенными.
Все это свидетельствовало о кризисе крепостного хозяйства и самого дворянства, что стало одной из главных причин отмены крепостного права в 1861 году.
Правительство предпринимало лихорадочные шаги с целью «очистить» благородное сословие и затруднить в него доступ другим слоям населения.
С этой целью был увеличен имущественный ценз для участия в выборах, повышены требования Табели о рангах для приобретения потомственного дворянства, приняты меры для учреждения среднего сословия «почетных граждан», в которое включали капиталистов, ученых, чиновников, а также детей личных дворян, чтобы не зачислять все эти категории людей в дворянское сословие.
Николай I повелел учредить заповедные наследственные имения, которые, оставаясь в распоряжении только данной дворянской фамилии, передавались старшему сыну (1845, закон о майорате).
Но с отменой крепостного права в 1861 г. наступил период самого сильного кризиса в истории российского дворянства, наиболее сильно ударивший по рядовому дворянству. Крупные землевладельцы справились с уничтожением крепостного права гораздо легче, чем провинциальные рядовые дворяне, поскольку их ресурсы были гораздо крупнее и зависели не только от сельского хозяйства. Несмотря на все усилия, предпринимаемые императорской властью, предотвратить расслоение дворянства и ослабление его позиций не удавалось.
Реформы 60-70-х годов XIX века ликвидировали главную привилегию дворянства - право на личность крестьян, доходы от их труда.
После крестьянской реформы 1861 г. площадь принадлежащей дворянам земли уменьшалась в среднем примерно на 680.000 десятин в год: 79 млн. десятин в Европейской России в 1861 г., 73,1 млн. десятин в 1877 г., 53,2 млн. десятин в 1905 г. Всего же за 1877-1905 гг. дворянское землевладение сократилось примерно на 30%.
Власти давно готовились к отмене крепостного права (указ о вольных хлебопашцах, секретные комитеты по крестьянскому вопросу и др.). Да и сами дворяне, по крайней мере, здравомыслящие, понимали, что жить по-старому дальше невозможно. Многих из них заставило задуматься об этом участие в Отечественной войне 1812 г. и заграничном походе. Ведь спасение России стало заслугой народа, прежде всего крестьян в солдатских мундирах; а после победы их вернули в то же крепостное ярмо.
Убыль дворянского землевладения, потеря экономической силы и социального престижа в условиях надвигающегося кризиса создавали опасную ситуацию. Дворяне постоянно ходатайствовали об оказании правительственной помощи, «привыкшие к опеке сословия не могли без организационной помощи со стороны государства устоять на ногах» [22].
Поместное дворянство оказалось не готовым к резко изменившимся условиям. Оно теряло свою экономическую силу, социальный престиж, нуждалось в постоянной опеке со стороны государства. В то же время перемены в его сознании еще не произошли. Несмотря на либеральные взгляды значительной части русского высшего сословия, «мир господствующих классов, преимущественно дворянства, их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык был совершенно чужд народу – крестьянству, воспринимался как мир другой расы, иностранцев» [23].
В сознании-наследии поместного дворянства укоренились такие специфические черты, как убежденность в своем «праве» эксплуатировать крестьян, скептическое пренебрежение «буржуазностью», презрение к черному труду и хозяйству. Дворянство видело в своих поместьях чистую обузу, земля отдавалась в аренду или управлялась приказчиками. Кроме того, большая часть дворянства еще не приспособилась к новым условиям хозяйства, ограничивалась нерациональной эксплуатацией земли и «запустение их поместий, разорение их гнезд, долги и бедность дворянства явились лишь логическими последствиями его неприспособленности» [24]. Дворянское землевладение стремительно убывало. Принцип «земля родит сама» не способствовал уважению к собственности помещика, как не имеющий под собой логического оправдания и являющийся источником бедствий для крестьян.
Элитарное сознание дворянства подсказывало ему необходимость и желательность опеки и патронажа крестьянства
Идея о заранее предопределенной роли для каждого сословия прочно вошла в сознание каждого дворянина. Чувство сословного превосходства являлось причиной высокомерного отношения к низшим слоям общества. Оно не давало увидеть в крестьянстве какую-либо социальную силу. Мифы о дремучей отсталости и невежестве народа с его «природной» верой в царя, «о добром барине» пришли в столкновение с действительностью.
Дворяне считали, что погасить революционное движение можно или путем репрессий, или путем частичных уступок.
Дворянское понимание крестьянского мира было ограничено, «видят быт, видят психологию, но того, что за бытом и психологией – тысячелетние традиции, религиозный мир крестьянства – «христианство» – еще не чувствуют» [25]. К тому же в сознании поместного дворянства продолжали сохраняться иллюзии о том, что крестьянство остается сплошной социальной опорой самодержавного строя.
Выводы. Первое. Как многонациональная империя Россия, безусловно, нуждалась во внутреннем единстве. Опорой, краеугольным камнем, вокруг которого воздвигался бы остов страны, должно было стать дворянство. Не только российское. Однако, татарского, мордовского и прочего дворянства не существовало – они все плавно влились в ряды дворянства российского. А вот польское существовало. И, мало того, прямо противопоставляло себя своему «старшему брату». Перед руководством страны стояла сложная задача не допустить национального раскола, а попытаться на конкретных исторических примерах показать древнюю привязанность народов империи друг к другу: служение единому престолу, кровное родство и т.п. Приблизительно в то же самое время подобные задачи разными путями, но с неизменным успехом, решали Правительства Соединенных Штатов Америки и Германии. Как губка, впитывая в себя самые разнообразные массы и сословия практически изо всех точек земного шара, Америка объединила этих людей единым словом, означавшим отныне их общую национальность – американцы. Германия руками Бисмарка объединяла все немецкие племена в единый строй «железом и кровью».
Второе. Решать вопросы политико-исторического объединения под «единой крышей» в тот момент было невозможно без усилий по поднятию сильно пошатнувшегося авторитета и образа российского дворянина. Как задумка Петра Первого (служилый дворянин) этот образ перестал существовать с момента появления на свет «Жалованной грамоты дворянству» (1785) и, с тех пор, неуклонно деградировал. Необходима была новая концепция жизни (смысла и существования) этой избранной касты российского общества, которая бы полностью отвечала интересам того смутного времени
Об этом задумывались самые лучшие умы России.

Социальный заказ

В таких сложных условиях любые меры, которые способствовали бы поднятию сильно пошатнувшегося престижа российского дворянства, воспринимались «на ура».
Одной из таких мер и стала пропаганда образа «высокородного дворянина» как «столпа Отечества».
Пресса (газеты, журналы, книги) в то время являлись единственными носителями информации и, естественно, самым мощным фактором воздействия на общественное сознание.
Задача стояла весьма конкретная и довольно простая - показать на разных примерах-фамилиях «верность престолу» с незапамятных времен, а заодно связать благополучие России-матушки с избранными сынами Отечества. Решалась задача живописными сюжетами жизни и подвигов (т.е. биографиями) и родословными росписями, олицетворяющими собой непрерывную цепь единства престола и его верных служителей.
Простой пример для понимания сути происходивших тогда событий.
Недавно в очередной раз по центральному телевидению с успехом продемонстрировали ставшим уже легендарным кинофильм С.М. Эйзенштейна «Иван Грозный» (1945). Пусть не коробит слух – типичный социальный заказ!
Понятно, что заказчиком этой постановки выступил сам Сталин. Мотивы также понятны – через всю картину красной нитью проходит идея единения Русского государства вокруг фигуры Царя (актер Н.К. Черкасов), борьба с боярским самоуправством и … полное одиночество истинного лидера государства. Необходимость создания подобной киноленты была продиктована событиями, имевшими место в недалеком прошлом (20-30-е гг. – троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы и т.п.) и настоящем (война с гитлеровской Германией (1941-1945 гг.)).
Товарищу Сталину же на всем известном историческом персонаже не просто хотелось, А ТРЕБОВАЛОСЬ, показать самого себя – неутомимого борца с ересью и предательством. Боярство, олицетворяемое в фильме Ефросиньей Старицкой (актриса С.Г. Бирман) и ее слабоумным сынком князем Владимиром (актер П.П. Кадочников), должно было показать всем и каждому, к чему могут привести призывы троцкистов и прочих оппортунистов. Они неизменно проиграют и их место – на свалке истории! А главный антигерой, князь Курбский (читай, Троцкий) в исполнении актера М.М. Названова, и вовсе замахивается на священную жизнь Царя!

СМЕРТЬ ТАКИМ!

Естественно, в самых лучших красках в фильме изображены верные сподвижники Грозного – «верное око государево» Малюта Скуратов (актер М.М. Жаров) (в тогдашнем понимании – органы НКВД во главе с Лаврентием Палычем), митрополит Филипп Колычев (актер А.Л. Абрикосов) (намек на Русскую Православную церковь и Патриарха Сергия, получившего наконец-то в конце войны от товарища Сталина возможность быть избранным на самый высокий иерерахический пост в обмен на деятельность по сплочению русского народа вокруг лидера партии), опричник Алексей Басманов (актер А.М. Бучма).
Любопытно, что в предыдущих тенденциозных фильмах («Александр Невский», «Петр Первый») практически все «положительные герои» из «Ивана Грозного» также блестяще отыграли свои роли и задачи выполнили: Черкасов – Александр Невский, Абрикосов – Гаврило Алексич, Жаров - Меншиков…
 Никто не спорит – актеры справились со своими ролями блестяще! Их актерское мастерство было безупречно. Чего стоит только самоотречение Царицы Анастасии (Л.В. Целиковская) во имя служения Царю и Русскому государству! С каким презрением она отвергает предложение бывшего (наверное!) любовника (но, увы, троцкиста и оппозиционера) Курбского!
В итоге все мы получили на долгие-долгие годы тщательно отлакированный образ Царя-борца за правое дело, мерзких бояр, не понимающих глобальных идей и верных псов-стражников интересов. Для пущей важности одного из лидеров оппозиции, князя Владимира Старицкого, изобразили типичным дегенератом (мастерство молодого Кадочникова!), а князя Курбского – развратником: чтоб никому не повадно было им симпатизировать.
Никто, естественно, не видел в обыденной жизни ни Грозного, ни его царедворцев и не представлял себе во всех деталях ту непростую и смутную эпоху. Но абсолютно у всех, посмотревших киноленту, отложились образы главных героев фильма.
Как их сыграли, таковыми они и сформировались в умах наших людей!

ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ТАК ВСЕ И БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ?

Вернемся к генеалогии. Обрисовалась весьма четкая задача – не просто показать, а ДОКАЗАТЬ незыблемость и необходимость существования дворянского сословия в Российской империи. Естественно, с помощью хорошо известного лозунга «все средства хороши!». Усилий «любителей» в этом случае было уже недостаточно: да и уровень их работ был, честно сказать, крайне низок.
В конце 60-х гг. XIX в. за дело принялись те, кому, собственно и положено это было «по статусу» - архивные работники (а не всякие доморощенные «любители и ценители» старины). Плодом этих усилий стал генеалогический справочник «Генеалогия господ дворян, внесенных в родословную книгу Тверской губернии с 1787 по 1869 г. с алфавитным указателем и приложениями» (1871), основанный на материалах дворянского депутатского собрания. В нем перечислялись сведения о 1429 дворянских родах, внесенных в родословную книгу Тверской губернии. Автором был столоначальник (затем протоколист) Тверского дворянского депутатского собрания Михаил Петрович Чернявский (1822 - 1872).
«Генеалогия…» была отлитографирована литографом В.А. Лукьяновым в количестве всего 150 экземпляров и после выхода в свет сразу же стала библиографической редкостью. Выход издания был омрачен смертью автора.
К тому же этот «региональный справочник» не мог наделать столько шума, сколько родословные, охватывающие САМЫЕ ИЗВЕСТНЫЕ фамилии Российской империи.
Чуть позже, стали появляться работы о родах Всеволожских, Еропкиных, Хитрово, Юсуповых и Разумовских [26]. По большому счету все они представляли собой образец саморекламы конкретных исторических персонажей и не могли претендовать на звание «всеобъемлющих изданий», ставящих серьезные (в т.ч. политические) задачи. Образно говоря – это были первые попытки представить на суд общественности частички семейных архивов. К собственно генеалогии такие издания отнести было сложно. Все они напоминали сборники панегирических биографий, да и составлены были на весьма дилетантском уровне.
Да и к решению глобальной общественной задачи они, в общем-то, не имели никакого отношения. А общество между тем продолжали раздирать противоречия.
Почти в то же самое время (1873) вышло серьезное справочное издание по генеалогии – «Русская родословная книга», примечательное несколькими обстоятельствами – тщательной конспирацией настоящих имен издателя и автора книги, а также плачевным состоянием дел самого издательства.
На первый взгляд все эти секреты были «секретами Полишинеля». Знатокам давно было известно, что в «Русской Старине» хозяйничал не кто иной, как Михаил Иванович Семевский (1837 - 1892), хотя зиц-председателем (читай, Генеральным директором по-современному) числился его дальний родственник, который, по-видимому, ничего не опасался.
Типичная картина для наших дней! Не надо дополнительно объяснять, кто и для чего использует такие схемы. Увы, она уже и в то далекое время приносила немало «пользы» ее изобретателям.
М. И. Семевский организовал свой журнал в противовес тенденциозному «Русскому архиву» П.И. Бартенева [27]. Редактор как будто специально «лез на рожон» - старался публиковать материалы именно «оппозиционного» характера, не пропускавшиеся ранее цензурой [28]. Особенно много Семевский опубликовал материалов, относящихся к движению декабристов, к Пушкину, Жуковскому, Грибоедову, Лермонтову, Гоголю. В результате редактор попал под негласный надзор полиции и состоял «под колпаком» свыше 35 лет (о чем был прекрасно осведомлен).
В отличие от Бартенева, довольно свободно обращавшегося с публикуемыми текстами, Семевский стремился к полному и точному воспроизведению документов, насколько  позволяли цензурные условия. Хозяин «Русского архива» источниковедческую работу считал мелочной, малоинтересной и не заслуживающей внимания. Его самого волновали «дней минувших анекдоты», которые он предавал гласности в виде собственных помет на страницах публикуемых исторических документов.
Малый интерес «Русского архива» к эпохам допетровской и послениколаевской и к истории иных классов русского общества объяснялся дворянской позицией П.И. Бартенева. Теми же тенденциями продиктовано предпочтение «Русским архивом» царствований Екатерины II и Александра I эпохе расцвета дворянской литературно-художественной культуры. Одно время «Русский архив» даже получал правительственную субсидию и был освобожден от предварительной цензуры.
Как и большинство «любителей» того времени, издательская деятельность была не основной для Семевского: он состоял на государственной службе, чиновником Главного комитета об устройстве сельского состояния [29] Государственной канцелярии. Именно страхом потерять хорошую высокооплачиваемую работу и вызвать гнев «власть предержащих» объяснялись «шпионские игры» издателя «Русской старины».
Официально же стать главным редактором журнала Семевскому удалось лишь после избрания его гласным (по-современному депутатом) Санкт-Петербургской Думы (1877).

ВОТ ЧТО ДАЕТ ДЕПУТАТСКАЯ НЕПРИКОСНОВЕННОСТЬ!

Не только фигура издателя, но и сам журнал «Русская Старина» считался примечательным во всех отношениях. Несмотря на то, что уже на второй год (!!!) издания журнала число его подписчиков составляло 3500 человек, а в последующем тираж превысил 5000 экземпляров, в течение 22 лет (!!!) этот бизнес ВООБЩЕ не приносил никакого дохода. К 1892 г., моменту смерти М.И. Семевского, «дыра» составляла астрономическую сумму в 38500 руб. С большим трудом вдове литератора удалось продать разорительное предприятие и заработать на этом всего 1000 рублей.
Вот в таком конспиративно-разорительном предприятии и увидела свет «Русская родословная книга». Как будто соблюдая правила никому не понятной игры, имя автора на обложке книги не стояло, что придало изданию окончательный ореол таинственности (и запутанности).
Аноним открылся лишь спустя 22 года (когда к печати было подготовлено 2-е и дополненное издание справочника) - им оказался только что назначенный Министром иностранных дел князь Алексей Борисович Лобанов-Ростовский (1824 - 1896) – автор недвусмысленного лозунга российской внешней политики 90-х гг. «Армения без армян».
Читаем мемуары С.Ю. Витте:
«…Лобанов-Ростовский был человек весьма образованный, очень светский; он отлично владел языками, очень хорошо владел пером, знал превосходно внешнюю сторону дипломатической жизни; был очень склонен к некоторым серьезным занятиям, так, например, к различным историческим исследованиям, которые, в сущности касались различных родословных; на этом поприще он даже приобрел себе некоторый авторитет и составил несколько книг, он был очень остроумный собеседник» [30].
Лобанов-Ростовский составил большое собрание книг, рукописей, картин, монет и других предметов древности. Он поместил ряд статей в «Русской Старине» и «Русском Архиве», посвященных преимущественно XVIII веку; его особенно интересовали лица с невыясненными судьбой и характером или глубоко несчастные.
Свои материалы по генеалогии будущий министр собирал более 20 лет и большую их часть в свое время передал скандальному князю П.В. Долгорукому.
Он был инициатором Русского генеалогического общества (РГО), которое возникло в столице в 1897 г. уже после смерти Лобанова-Ростовского.
Услугами Лобанова пользовались историки (преимущественно западные). В частности Александр Густавович Брикнер, чьи важнейшие труды посвящены, главным образом, культурной и политической истории России, преимущественно XVII и XVIII вв. Главной темой, вокруг которой группировались все крупные работы Брикнера, служил процесс «европеизации» России, путем проникновения западноевропейских понятий и интересов (эпохи Петра I и Екатерины II).
В 1876 г. была предпринята попытка написать первое историческое исследование о дворянском сословии. Автором стал директор народных училищ Тульской губернии Михаил Тихонович Яблочков (1848 - 1906) [31].
В 1901 г. автор расписался на форзаце одного экземпляра:
«Уважаемому молодому достойному моему сотоварищу по занятию историей дворянства в России Василию Сергеевичу Арсеньеву [32] на память о том, что Вы, подобно мне с юных лет начали работать над ней и что мы одинаково понимаем значение дворянства в службе Царю и Отечеству для общаго блага и что эту историческую задачу дворянства славно исполнили наши предки (выделено мной – М.О.), Арсеньевы и Яблочковы, по мере своих сил я послужил уже тридцать лет, и, я твердо уверен, что и Вы в предстоящей Вам жизни тоже много и усердно послужите.
Искренно расположенный к Вам и ценящий Вас Михаил Яблочков. 1901 г. 3 ноября».
Яблочков сам весьма прозрачно сформулировал поставленную перед ним задачу.

Что тут еще добавить?

Книга подробно рассказывает об истории сословия по отдельным царствованиям от древнерусского периода до Александра II с освещением вопросов: расселение русского коренного дворянства во вновь приобретаемых землях; привлечение в дворянство иностранцев; состав сословия; значение сословия в народе; отношение сословия к верховной власти; личные и имущественные права сословия; служба, роды службы, права, приобретаемые службой; образование дворян, училища для дворян; дворянские учреждения; гербы, ордена, их происхождение, значение и права, даваемые ими.
Позже Яблочковым была разработана обширнейшая программа многотомного исследования «Дворянское сословие Тульской губернии», в которой значительно переосмыслил и развил существовавшие историографические традиции. Он стремился охватить все направления в которых принимало участие тульское дворянство. Осуществляя свой замысел, М.Т. Яблочков успел опубликовать только первые девять томов этого исследования, в которых нашли отражение состав, имущественное положение тульского дворянства, деятельность дворянских собраний, участие дворянства в управлении губернией, в народном образовании. Большую ценность представляют опубликованные им списки тульских церковных иерархов, наместников, губернаторов, предводителей дворянства, депутатов собраний и пр. Особое его внимание привлекали тульские дворянские ополчения 1812 и 1856 годов.
К сожалению М.Т. Яблочков только начал изучение генеалогии дворянских родов губернии, которое он намеревался проводить с привлечением широчайшей источниковедческой базы. Михаил Тихонович Яблочков умер 3 марта 1906 г. в с. Липяги Ефремовского уезда Тульской губернии. Его труд нашел отклик у современников. Тульское дворянство выделило деньги на издание и выход его в свет встретило с восторгом. Работа М.Т. Яблочкова, хотя и по другим принципам, была продолжена В.И.Чернопятовым, опубликовавшим 10 дополнительных томов.
За целое десятилетие (70-е гг.) появилось всего 4 работы по генеалогии [33]. Причем в период с 1877 по 1880 гг. не вышло НИ ОДНОЙ.

НЕ ДО ЭТОГО БЫЛО!

Время ретуши

После убийства Александра II его сын Александр III не долго думал, что делать с подписанным проектом о фактически дарованной конституции. Через недельку после того, как стал царем, он твердо решил закон не обнародовать (проект закона был подписан Александром II, но еще не опубликован в печати).
Главный мотор реформы, министр внутренних дел «диктатор» М.Т. Лорис-Меликов был отправлен в отставку и уехал в Париж, где вскоре умер. Его на некоторое время заменил Игнатьев, а затем в ближайшее окружение до самой смерти императора вошел убежденный консерватор обер-прокурор Синода Победоносцев. Александр III по существу, не исполнил волю усопшего, полагая, что сама трагическая смерть Александра II и стала результатом его слишком большого либерализма.
Дело зашло слишком далеко. Вместо соответствия идеальной формуле «дворяне – опора самодержавия», российское общество в очередной раз увидело среди дворян смутьянов и террористов. Правительство начинает лихорадочно искать выход из катастрофического положения. Именно в 80-е годы, называемые в отечественной историографии «временем реакции», и стал формироваться культ российского дворянина, как «верного служителя Престолу, Царю и Отечеству».

Я БЫ НАЗВАЛ ЭТО ВРЕМЯ ВРЕМЕНЕМ РЕТУШИ!

За время царствования Александра III (1881-1894) появилось 26 генеалогических трудов [34] – больше, чем за всю первую половину XIX столетия! 80-е и 90-е гг. XIX в. – время подлинного расцвета практической генеалогии. Количество публикаций, посвященных отдельным родам, от десятилетия к десятилетию увеличивалось в геометрической прогрессии (1880-е гг. – 14, 1890-е гг. – 29).
С этого момента генеалогия из чисто практической забавы, средства удовлетворения барских амбиций, постепенно превращается в орудие пропаганды. Точнее, ДОЛЖНА БЫЛА ПРЕВРАТИТЬСЯ.
Именно к этому моменту относятся и первые попытки представить это увлекательное увлечение наукой.
Сын мелкого служителя (брандмейстера придворной кухни), Петр Николаевич Петров (1827 - 1891) занимался разбором исторических актов, материалов для русской истории и археологии, а досуг посвящал беллетристике. Петров был известен как автор исторических романов «Семь вольнодумцев», «Балакирев» и «Царский суд».
По мнению современников, у Петрова не было никакого литературного таланта, а также критической способности воспринимать увиденное и прочитанное. В частности, его нещадно критиковал литературовед Петр Николаевич Полевой в своих «Воспоминаниях». К тому же, серьезным недостатком его работ умалялось тем, что он не любил указывать их источники.
Итогом многолетней деятельности П.Н. Петрова на поприще генеалогии стал двухтомник «Истории родов русского дворянства», вышедший в 1885-1886 гг. Составлена книга была плохо. В ней очень много неточностей, приводимые в статьях данные о родственных связях крайне неудобны для чтения, схемы порой составлены неверно.
Петров не был историком, но оказался едва ли не первым, кто поставил под сомнение так называемые «выезды» (родословные легенды), с которых начинается большинство росписей. Беллетрист был категоричен: все родословные легенды баснословны и составлены компилятивным образом из летописных источников.
Но главное, Петров попытался не только написать историю отдельных родов, но и показать роль и значение представителей некоторых родов в политической жизни России.

ЭТО БЫЛО КРАЙНЕ ВАЖНО!
НО ИСТОРИКИ НЕ ПОНЯЛИ ПИСАТЕЛЯ!

В писателя полетели острые стрелы критики. «За дело» принялись профессиональные историки. Одним из первых откликнулся на «Историю родов русского дворянства» управляющий гербовым отделением при Департаменте герольдии, которое заведовало всей технической стороной изготовления дворянских грамот, дипломов, гербов и копий с родословных, Александр Платонович Барсуков (1839 - 1914), автор 8-томного исследования «Род Шереметевых» (1881-1904). Как говориться, профессионал «до мозга костей».
Он первым написал подробную и добросовестную работу о создании генеалогических источников и состоянии литературы по генеалогии, начиная с отмены местничества в 1682 г. вплоть до 1886 г., положив, таким образом, начало историографии генеалогии. В распоряжении Барсукова был большой архивный материал из Департамента герольдии, поэтому его научный источниковедческий анализ был более серьезен, чем у Петрова.
Разбирая исследование исторического беллетриста, Барсуков коснулся «ахиллесовой пяты» российского общества того времени. По словам А.П. Барсукова разработка родословий дворян была крайне необходима, «для выяснения важной роли наших родовых фамилий в судьбах России».
Труды эти, заключал он, «благотворно подействуют на общественное самосознание».

НЕ ПОДЕЙСТВОВАЛИ…

Спустя год, в 1886 г. в типографии А.С. Суворина вышел 1-й том «Родословного сборника русских дворянских фамилий», составителем которого был директор архива Департамента герольдии Витольд Владиславович Руммель (1855 - 1902).
На титульном листе сборника помимо Руммеля, стоит фамилия уральского дворянина Владимира Владимировича Голубцова (1856 - 1892), известного как составителя «Пермского некрополя», подробного описания захоронений на пермских кладбищах. По словам самого Руммеля, его сборник был дополнен стараниями Голубцова такими известными фамилиями, как графы Васильевы, Гадаховы, Голубцовы, Огаревы, Скобельцыны, Шиловские, Юшковы. И, кроме того, что особенно не маловажно, Голубцов принимал «участие в материальных затратах по подготовительным работам».
Но, поскольку «Родословный сборник…» был по большей части справочником, а не научной публикацией, критика встретила его с воодушевлением.
В середине 80-х гг. были опубликованы работы (правда, на польском языке) по средневековой истории княжеских родов польского историка Вольфа.
Осип Людвикович Вольф, племянник известного книгопродавца, «первого русского книжного миллионера» Маврикия Осиповича Вольфа. Дядя имел собственный магазин в С-Петербурге и занимался, главным образом, изданиями переводов научной литературы (преимущественно по естествознанию), а также сочинений А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, В.И. Даля, А.Ф. Писемского.
Хотя в целом издательство М.О. Вольфа было универсальным – оно выпускало книги по естествознанию, географии, философии, истории, математике, сельскому хозяйству, педагогике, языкознанию, искусству, сочинения духовно-нравственного характера, учебники и руководства.
Издания М.О. Вольфа благодаря налаженной им системе книготорговли доходили до всех уголков России, что позволило Н.С. Лескову шутливо сказать: «Маврикий – единственный царь русской книги. Его армия разбросана от Якутска до Варшавы, от Риги до Ташкента, в его руках судьба литературы…»
Перед самой смертью (1883) Маврикий Осипович основал издательство на паях под фирмой «Товарищество М.О. Вольф», которое в дальнейшем выпустило около 4000 книг.
Осип (или по-польски Юзеф) Вольф долгое время работал в книготорговом предприятии дяди, а потом еще более породнился со своим (не таким уж и далеким) родственником – стал его зятем.
Фигура Вольфа для генеалогии примечательна тем, что польский историк стал первым использовать данные антропонимики при определении фамилий, ловко приписавшихся к потомкам Гедимина. Конечно, наблюдения Вольфа носили общий характер, связанный с проблемой происхождения фамилий в средние века. Выводы Вольфа просты, но логичны: имена и фамилии, происходящие от названия местности, не были исключительно привилегией князей, а употреблялись и в других слоях общества.
По словам М.Е. Бычковой его заслуга в том, что «сама мысль связать задачи генеалогии с задачами исторического исследования – вопросами происхождения дворянских титулов и привилегий, государственных должностей, проблемами ономастики, проверкой достоверности родословных легенд и др. – была новой и прогрессивной» [35].
Первым же, кто по-настоящему дал развитие генеалогии как науке, был уроженец Казанской губернии Николай Петрович Лихачев (1862 - 1936). Хотя в большей степени этот ученый был палеографом и искусствоведом, именно он впервые предпринял шаги по реконструкции комплекса родословных росписей конца XVII в. Предметом исследований ученого стали история создания Государева родословца и Бархатной книги, отдельные родословия и сопровождающие их документы.
Следует заметить, что Лихачев (как палеограф!), уделял особое внимание текстологическому сравнению Бархатной книги с частными родословцами и датировке самого Государева родословца.
Тем не менее, в трудах Лихачева появились первые наметки на научное значение генеалогии. В результате Лихачев стал первым, кто разработал научную методику исследования генеалогических источников. Иными словами – провел серьезный источниковедческий анализ.
Дальнейшее формирование генеалогии в направлении превращения ее в дисциплину научную предпринял выпускник Орловского кадетского корпуса Леонид Михайлович Савелов (1868 - 1947), предводитель дворянства и почетный мировой судья Коротоякского уезда Воронежской губернии.
Он первым сформулировал понятие генеалогии:
«…Генеалогия есть, построенное на достоверных документах и других источниках, доказательство родства, существующего между лицами, имеющими общего родоначальника или потомка, независимо от общественного положения этих лиц…»
 А «Лекции по русской генеалогии», читанные Л.М. Савеловым в Московском Археологическом институте (1909), почти 100 лет оставались практически единственным сколько-нибудь полным учебным пособием по генеалогии (но только привилегированного сословия).
С 1900 по 1916 гг. вышло около 90 справочников и книг, содержащих различную генеалогическую информацию (1900 г. – 8 изданий, 1901 г. – 5, 1902 г. – 5, 1903 г. – 2, 1904 г. – 3, 1905 г. – 0, 1906 г. – 5, 1907 г. – 3, 1908 г. – 8, 1909 г. – 2, 1910 г. – 5, 1911 г. – 6, 1912 г. – 5, 1913 г. – 9, 1914 г. – 8, 1915 г. – 9, 1916 г. – 4). Издания выходили ежегодно (исключением стал лишь революционный 1905 год). «Генеалогический бум» пришелся на коронационные торжества по случаю 300-летия Дома Романовых.
В целом, до самого октябрьского переворота 1917 года в сознании русского обывателя усиленно насаждалась идея высокородности, избранности, уникальности (и прочая, прочая, прочая – точно, как в титулатуре Государя Императора) российского дворянина.
Вспомним, что свободомыслящие граждане США в течение XX столетия (да и сейчас тоже) нещадно эксплуатировали один из главных своих постулатов – «Америка – страна мечты и равных возможностей». Как в сказке про Золушку: здесь главным было показать всему миру, что только в этой, отдельно взятой стране возможно превращение нищего оборванца в миллиардера и законодателя мод. Естественно, при помощи исключительно собственного ума и таланта. Приезжай в Америку с пятью долларами в кармане и вскоре (при наличии у тебя головы и трудолюбия) ты станешь владельцем несметного состояния!
Приходится признать, что как орудие пропаганды генеалогия в России на рубеже XIX-XX вв. оказалась весьма неважным средством воздействия на умы. А причина оказалась весьма банальной – неумелым обращением самих заказчиков с этим мощным средством.
Эффективность всегда и везде измеряется результатом. А каким он был, думаю, объяснять не надо.
Генеалогия несла в себе идею замкнутости и избранности, что не могло никоим образом положительно влиять на настроения в обществе. В сознании народа эти понятия были теснейшим образом связаны с привилегиями и достатком, т.е. обыкновенными материальными благами.
Теперь, думаю, Вам понятно, что к 1917 году генеалогия сформировалась только как чисто «сословная» наука, обслуживающая весьма узкие интересы.
Нет, я не говорю о том, что это «хорошо» или «плохо». Это – всего лишь констатация фактов. У каждого сословия на тот момент были свои цели и задачи, которые они пытались решить всеми доступными способами.
А потом был 1917-й год и наступило «счастливое советское время». Но только не для генеалогии - по весьма объективным причинам.
Попытки придать генеалогии статус «науки без классовых различий» особых успехов не имели. Причин было несколько.
Во-первых, потеряв социальный заказ от предыдущего правящего сословия, генеалогии так и не удалось получить хотя бы часть аналогичного заказа от «новых господ». Если только время правления династии Романовых в России превышало 300 лет, но Советская власть (к тому моменту) держалась на вершине государственной пирамиды всего пяток-десяток лет. К тому же далеко не у всех предки были пролетариями, да и «рабочих династий» не всегда создавали: династия была ограничена 2 (максимум 3) поколениями. А это для генеалогии было маловато и малоинтересно.
Во-вторых, «научность» генеалогии применительно ко всем слоям общества была тем же самым ученым абсолютно непонятна.
ЗАЧЕМ И ДЛЯ ЧЕГО необходимо было исследовать генеалогию какого-то крестьянского рода – на это никто не мог дать толкового ответа
В начале XX в. единственным опытом по генеалогии крестьян стала работа Д.Ф. Кобеко о крестьянах Строгановых [36]. И то, лишь потому, что крупнейшие землевладельцы России конца XIX- начала XX вв. представляли собой одну из ветвей известного рода некогда «именитых людей», возведенных в XVIII в. в баронское достоинство.
В науку генеалогию всегда тянулись нити из истории. И никому еще не удавалось доказать самостоятельность этой дисциплины. Слишком уж разными оказались социальные направления этой вспомогательной науки.
Есть в истории фигуры, фамилии которых словно предназначены для того, чтобы их использовали в каких-либо корыстных целях. Иными словами, такие фигуры зачастую используют как пьедестал, фундамент, под который потом закладывается порой непрочные теории. Иметь «в родоначальниках» какую-нибудь примечательную личность желают все без исключения.
Вот это касается генеалогии непривилегированных сословий.
Многие считают, что первым советским историком, который признал перспективными исследования генеалогии крестьян, был академик Степан Борисович Веселовский (1876 - 1952).
Это не соответствует истине.
Будущий советский академик приходился двоюродным братом пламенной революционерке Софье Перовской (ее мать - Варвара Степановна Веселовская), вздернутой на виселице вместе с прочими цареубийцами. Отец будущего академика – дворянин, управляющий имением Николая Александровича Львова в Саратовской губернии. Примечательно, что и Степан Борисович и Софья Львовна были младшими детьми в своих семьях.
Юрист по образованию, крайне разносторонний Веселовский все свое внимание уделял вопросам феодального землевладения.

ВОТ ЧТО БЫЛО ВСЕМ СМЫСЛОМ ЕГО НАУЧНОЙ ЖИЗНИ!

Интерес к экономике и финансам проявился у видного историка очень рано – он тщательно изучил экономику и финансы Русского государства XVI-XVII вв., результатом чего стали работы - «Азартные игры как источник дохода Московского государства в XVII веке» (1909) и «Сметы военных сил Московского государства 1661-1663 гг.» (1911).
А следующий труд С.Б. Веселовского и вовсе стал фундаментальным - «Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства» (т. 1-2, 1915-16; в качестве приложения к этой работе опубликовал «Акты писцового дела», т. 1-2, 1913-17).
Сошное письмо - это описание земель в городах и сельской местности России XVII века, осуществляемое для того, чтобы затем обложить поземельным налогом все население страны.
Абсолютное же большинство его трудов касались как раз землевладения - «Памятники социально-экономической истории Московского государства XIV-XVII вв.» (1929), «Феодальное землевладение в северо-восточной Руси» (1947), «Подмосковье» (1955).
Безусловно, Веселовский использовал данные генеалогии, показал тесную связь генеалогии с исторической географией, топонимикой, ономастикой, значительно расширил круг генеалогических источников, разработал методы их анализа. Он – автор известнейшего справочника «Ономастикон», опубликованного, правда, В.И. Бугановым по незавершенным наброскам академика уже много лет спустя (1974).
Немногие знают, но «Ономастикон» как справочник родился лишь благодаря тому, что Веселовский долгие годы работал с наиглавнейшими историческими источниками – актами. И именно оттуда он, прежде всего, брал информацию. Как истинный ученый, работая с такого рода уникальными данными, он не мог пройти мимо обширной справочной информации.
Да. Веселовский блестяще использовал в своих трудах данные генеалогии (и не только ее!). Так в работе «Феодальное землевладение в северо-восточной Руси» он показал на примере пяти московских боярских фамилий (которые в другой стране могли бы положить начало влиятельным аристократическим домам), по очереди расколовшихся на части и пресекшихся, что произошло это главным образом из-за привычки дробить состояние по завещанию. Вместо того, чтобы делаться все влиятельней, некоторые их отпрыски в третьем и четвертом поколении самым настоящим образом доходили до уровня холопов [37].

Сноски:

[1] помещалась на втором этаже здания Воскресенских ворот Китай-города
[2] Родословная книга князей и дворян, российских и выезжих
[3] Купленные Екатериной II у наследников Миллера (1783) обширная библиотека и собрание рукописей специальным указом были оставлены на вечное хранение в архиве Коллегии иностранных дел
[4] Особенно активным масоном был с 1770 г. историк и поэт И.П. Елагин. Создав ложу, которую признали и в Лондоне, он стал «провинциальным великим мастером» всей России. С елагинской ложей сначала конкурировала ложа немецкого барона Рейхеля, который придерживался так называемой Циннендорфской системы, представлявшей смесь немецкой и шведской систем. Но в 1776 г. елагинская и рейхелевская ложи объединились, подчинившись главной берлинской ложе «Миневра». Вот с этим елагинско-рейхелевским масонством и связал свою судьбу Новиков: в 1775 г. масоны елагинской ложи «Астрея» уговорили его примкнуть к ним
[5] Еще 21-летним Долгоруков начал работать над «Историей России от воцарения Романовых до кончины Александра I» (довел до воцарения Императрицы Анны Иоанновны)
[6] Notice sur les principales familles de la Russie, par le Comte D'ALMAGRO. Paris, 1843.
[7] Ошибка. Князьями Нарышкины никогда не были – М.О.
[8] Впоследствии компаньоны переругались: неустрашимый корсар Писарро разбил своего бывшего соратника в битве у Салинаса, близ Куско, а затем приказал удавить побежденного в тюрьме (1538). В отместку сын Альмагро Диего, собрав вокруг себя недовольных политикой Писарро, убил его прямо во дворце в Лиме в 1541 г.
[9] Справедливости ради, отмечу, что методичность в работе и требовательность Воронцов доводил до педантизма, чем особенно раздражал служившего под его началом А.С.Пушкина (1824), которому нередко «доставалось на орехи».
[10] Лемке М.К. Князь П.В. Долгоруков – эмигрант//Былое. С.-Пб, 1907. №3. С. 164
[11] кривоногий
[12] Долгоруков П.В. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. М., Новости, 1992.
[13] «Правдивый», № 1
[14] «Будущность», № I.
[15] Des reformes en Russie, pp. 121, 135. Le question du servage, p. 4-5.
[16] Хавский П.В. Историческое исследование о родословиях Святого мученика князя Черниговского Михаила и российских великих князей, опочивающих в Московском Архангельском соборе. М., 1862.
Хавский П.В. Генеалогические исследования родословной рода Романовых как дополнение к изданной в 1862 году книге о Московском Архангельском соборе. М., 1863.
Хавский П.В. Предки и потомство рода Романовых. 1. Великие князья. 2. Цари. 3. Императоры. М., 1863.
[17] Хавский – автор работы «О наследстве завещательном, родственном и выморочном», историко-догматическое исследование, свидетельствующее о непосредственном знакомстве автора с нашим законодательством (1817)
[18] Янин В.Л. Генеалогия и геральдика//Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1960. т. II. С. 632-633.
[19] Ишутинцы - члены тайного общества в Москве в 1863-66 гг.. Руководитель - Н.А. Ишутин. Возникло из кружка, примыкавшего к «Земле и воле». Ишутинцы предприняли попытки создания кооперативных предприятий, готовились к пропаганде в народе. В Санкт-Петербурге - филиал (И.А. Худяков и др).
Участники арестованы после покушения Д.В. Каракозова на Александра II и осуждены.
Ишутин Николай Андреевич (1840-1879), один из первых русских профессиональных революционеров - утопистов-социалистов, сочетавших идею пропаганды социализма в народе с заговорщической и террористической тактикой. Потомственный почётный гражданин г. Сердобска. Воспитывался в Пензе, в семье двоюродного брата Д.В. Каракозова. С 1863 г. вольнослушатель Московского университета, где вёл пропаганду среди студенчества. Ишутин создал в Москве тайную революционную организацию, известную как Ишутинский кружок, действовавшую в 1863-66 гг.. 8 апреля 1866 г. арестован в связи с покушением Каракозова на царя Александра II. Приговорён Верховным уголовным судом к смертной казни, замененной в момент повешения бессрочной каторгой. До мая 1868 г. находился в одиночной камере Шлиссельбургской крепости, откуда его, душевнобольного, перевезли в Восточную Сибирь (Алгачи), в 1871 г. - на Александровский завод (Нерчинские рудники), а в 1875 г. - в Нижнекарийскую каторжную тюрьму.
[20] Сам Каракозов был приговорен к смертной казни через повешение. Приговор привели в исполнение 3 сентября 1866 года на Смоленском поле в Санкт-Петербурге.
[21] Из памятных тетрадей С.М. Сухотина. «Русский архив», 1894, №1, стр. 431
[22] Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта: Социокультурная динамика России. Т.1. От прошлого к будущему. Новосибирск, 1997. С.281-282.
[23] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. С.111.
[24] Хохонин О.М. Помещичье хозяйство Воронежской губернии в конце XIX – начале XX века // Известия Воронежского государственного педагогического института. Т .157. Воронеж , 1976. С.36.
[25] Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т.1. С.-Пб., 1991. С.85.
[26] Всеволжский А.Н. Род Всеволжских. Симферополь, 1866.
Еропкина В.В. Еропкины//Русская старина. Т. 19. 1866.
Хитрово В.Н. Родословная книга рода Хитрово. С.-Пб., 1866.
Юсупов Н.Б. О роде князей Юсуповых, собрание жизнеописаний их, грамот и писем к ним российских государей с XIX в., и других фамильных бумаг, с присовокуплением поколенной росписи предков князей Юсуповых с XVI века. Ч. 1-2. С.-Пб., 1866-1867.
Васильчиков А.А. Семейство Разумовских. I. Графы Алексей и Кирилл Григорьевичи. М., 1868.
[27] «Русский архив» - журнал. Выходил с 1863 по 1917 гг. Содержал преимущественно публикации неизданных мемуарных, эпистолярных, литературно-художественных и ведомственных документальных материалов, освещавших культурную и политическую историю русского дворянства в XVIII и XIX вв. Редактор и издатель П.И. Бартенев (1829-1902).
[28] такие как «О сохранении и размножении российского народа» М.В. Ломоносова, «О повреждении нравов в России» кн. М.М. Щербатова, «Вадим» Я.Б. Княжнина, «Подщипа» (Трумф) И.А. Крылова, «Дом сумасшедших» А.Ф. Воейкова, сочинения К. Ф. Рылеева
[29] Председателем Комитета был вел. кн. Константин Николаевич
[30] Витте С.Ю. Избранные воспоминания. 1849-1911. М., Мысль, 1991. С. 317.
[31] Яблочков М.Т. История дворянского сословия в России. С.-Пб., 1876
[32] Василий Сергеевич Арсеньев (1883-1947) - историк, краевед, специалист в области генеалогии дворянских родов.
[33] Лазаревский А.М. Очерки малороссийских фамилий. Материалы для истории общества в XVII и XVIII вв.//Русский архив, издаваемый П. Бартеневым, год четырнадцатый. Кн. 3. № 12. М., 1876.
Яблочков М.Т. История дворянского сословия в России. С.-Пб., 1876.
Студенкин Г.И. Родословная фамилии Примо. С.-Пб., 1877.
[34] Барсуков А.П. Род Шереметевых. Кн. 1-8. С.-Пб., 1881-1904.
Лазаревский А.М. Люди старой Малороссии. Киев, 1882.
Люди Екатерининского времени / Справочная книжка к царствованию имп. Екатерины. С.-Пб., 1882.
Лазаревский А.М. Сулимовский архив. Фамильные бумаги Сулим, Скоруп и Войцеховичей. XVII-XVIII вв. Киев, 1884.
Петров П.Н. История родов русского дворянства. Т. 1-2. С.-Пб., 1885-1886.
Милорадович Г.А. Списки лиц свиты их величеств с царствования имп. Петра I по 1886 г. по старшинству назначения. Киев, 1886.
Руммель В.В., Голубцов В.В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. Т. 1-2. С.-Пб., 1886-1887.
Барсуков А.П. Обзор источников и литературы русского родословия (по поводу книги П.Н. Петрова «История родов русского дворянства»)//Читано на заседании Ист.-Филол. Отд. Имп. Академии Наук. 9 дек. 1886 г. С.-Пб., 1887.
Лазаревский А.М. Описание старой Малороссии: Материалы для истории заселения, землевладения и управления. Т. 1-3. Киев, 1888-1902.
Лихачев Н.П. Разрядные дьяки XVI в. С.-Пб., 1888.
Список княжеских и графских фамилий, за которыми были признаны или утверждены титулы, пожалованные им иностранными государями или принадлежащие им по происхождению от древних титулованных или владетельных родов, а также тех, коим дозволено было присоединить к своим фамилиям титулы и фамилии их родственников. С.-Пб., 1889. Т. 1-2.
Список пожалования графского и княжеского Российской Империи достоинств за время от Петра Великого по 1881 г. С.-Пб., 1889.
Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 гг. Т. 1-2. С.-Пб., 1889-1891.
Архив кн. Ф.А. Куракина, издаваемый под ред. М.И. Семевского. Кн. 1-10. С.-Пб., 1890-1902 гг.
Бобринский А.А. Дворянские роды, внесенные в Общий гербовник Всероссийской империи. Т. 1-2. С.-Пб., 1890.
Кобеко Д.Ф. К родословной рода Бестужевых-Рюминых: Отдельный оттиск из записок Императорского русского Археологического общества. Т. IV. С.-Пб., 1890.
Милорадович Г.А. Алфавитный список дворянских родов Черниговской губернии, внесенных в дворянскую родословную книгу, разделенную на шесть частей. Чернигов, 1890.
Селифонтов Н.Н. Родословная Селифонтовых и Румянцевых. С.-Пб., 1890.
Список черниговских дворян 1783 года. Материалы для истории местного дворянства. Чернигов, 1890.
Сказания о роде князей Трубецких//Изд. княгини Е.Э. Трубецкой. М., 1891.
Бранденбург Н.Е. Род князей Мосальских (XIV-XIX ст.). С.-Пб., 1892.
Голицын Н.Н. Род князей Голицыных. С.-Пб., 1892.
Зотов Р.В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о черниговском княжестве в татарское время. С.-Пб., 1892.
Фон Винклер П.П. Дворяне Колокольцевы. С.-Пб., 1892.
Савелов Л.М. Опыт библиографического указателя по истории и генеалогии российского дворянства. (Корректурное издание). М., 1893.
Савелов Л.М. Род дворян Титовых. Рязань, 1893.
[35] Бычкова М.Е. Состав класса феодалов в России в XVI в. Историко-генеалогическое исследование. М., Наука, 1986. с. 11.
[36] Кобеко Д.Ф. Крестьянская ветвь рода Строгановых//Известия Русского генеалогического общества. 1909. Вып. 3. С. 67-77.
[37] Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.-Л., 1947, I, стр. 165-202