Писатель и философ

   Сколько ни читал я разных философов, от Аристотеля и Платона до Лосева и Бердяева, всегда испытывал чувство, что трудится только мой мозг, душа же остаётся в ожидании, что и ей что-нибудь перепадёт. И ей, бедной родственнице, доставалось мало. Отчего? Не оттого ли, что философы одномерны; всё высказывают от начала до конца, всё называют, не оставляя ощущения, что остаётся что-то ещё, не поддающееся анализу разума? Острый нож логики может всё разъять, но ничего не может сшить заново, потому что в руках философа нет чаши с живой водой. Всё правильно, сухо, сжато так, что нечем дышать; мозг устаёт, нет воздуха между мыслями и словами, сплошная тотальная атака. Всё доведено до границ логики, а за ними остаётся то, что не выскажешь словами, не объяснишь разумом. Вот почему мне больше по душе писатели-мыслители, идущие от «чувства мысли», такие, как Михаил Пришвин, последний мудрец 20 века. За сказанным у него остаётся тайна, намёк на разгадку, плавающий аккорд музыки, несказанное, не могущее быть названным; за бортами лодки - живая вода тайны, влага сердца и бесконечная перспектива смыслов, которые надо разгадывать. Философ всё знает, всё разрешил и объяснил; читателю остаётся только вбирать в себя то, что приготовлено на диетической кухне философской гастрономии. Философ - строгий учитель с указкой в руке, писатель - мудрый друг, который, сидя с тобой на берегу реки,  не спеша, рассказывает историю твоей души. От слов его течёт мёд и молоко открытий, радость  поиска, совместного плавания по реке, которая обещает свидание с райскими берегами. Беседа с мудрым писателем дарит катарсис, которого лишена философия. Даже самые чувственные гении философии, такие, как Н. Бердяев, своею страстностью оставляют  ощущение перегревшегося на палящем солнце человека, желание освежиться, испить глоток воды в раскалённой пустыне. Сама страсть его тлеет жарким огоньком неутолённых желаний.
Я с раннего возраста имел склонность к философскому строю мысли, но стал писателем, потому что мне мало логики; хочется  живого чувства, образа и звука, тайны, которая не засыхает, подобно бабочке в гербарии.  Когда меня называют философом, я обижаюсь, потому что музыку чувства, из которой берёт начало мысль, я ценю выше, чем острый клинок скальпеля. От долгой логической философии, построенной по всем правилам Аристотеля, мне становится скучно; цветок жизни засыхает. Мне надо, чтобы он рос из влажной, богатой всеми натуральными элементами почвы; я хочу видеть, как появляется его слабый и бесконечно сильный стебелёк, как он растёт, разрывая почву, поднимается, раскрывая набухшие почки, улыбается навстречу солнцу пахучими цветами, от аромата которых у людей кружится голова. И в этом царстве ароматов раздаётся таинственная музыка жизни, которую нельзя подменить мыслями, построенными в строгие колоны и фаланги.