На том берегу

  Малинин уже который раз надрывно выводил: « А на том берегу незабудки цветут…», а Василий всё сидел, тупо уставившись в одну точку и, казалось, что ничего-то он не видит и не слышит. А он всё слышал. И оттого, что слышал больше, чем хотел бы, становилось совсем нестерпимо. Душа была на грани. Если б мог, то завыл бы так, что перепонки лопнули, но беда в том, что не мог он этого себе позволить. Купить остров со всеми потрохами, самолёты, пароходы, женщин и ещё много чего мог Васька – Василий Петрович, а вот завыть, зареветь просто по-человечески, когда душа просит, не мог.
 Не по статусу! Не его уровень!

  Васька давно когда-то, в другой жизни мог смеяться до упада, ругаться от души, дать в морду кому следовало, подхватить и закружить мать в порыве любви и счастья, упасть и спать, без задних ног, где придётся, занять запросто до получки и дать взаймы, пить из горлышка, если приспичило.
Просто жить, дышать, любить мог!

  А вот Василий Петрович этого уже не может, разучился. Многому научился, а это забыл, растерял по дороге от того берега до этого. Если глянуть, берег-то тот рядом, рукой подать, а не дойти, не вернуться и не вернуть …
 Ничего не вернуть!
 И не река там, а пропасть!
 Провалились годы в эту пропасть и нет им возврата. И костёр там давно погас и, чтобы найти те самые незабудки, надо перечеркнуть целую жизнь.
 
  Жизнь. Давно Василий Петрович не задумывался что же это такое? А вот сейчас задумался, пришло время понять, что жизнь-то мимо прошла, а он её не видел, вроде и не жил вовсе.  Но ведь был тот берег, о котором поётся, и из всей жизни только он и помнится, и хранится на самом донышке души. Берег, где всё было не напоказ, а от сердца, где любовь была, первая мальчишеская, чистая и светлая, где время измерялось петухами, где точно знал, когда падает роса, где дружба – навек!

  А всё, что было потом – только черновик, наскоро исписанный. Всё думалось, мол, это надо, и то надо. А кому надо? Как выяснилось, ему, Василию, – не надо. Можно было без этого жить, но сразу набело, по правде, а не в кредит. И всё, что Василий Петрович теперь имел – не имело смысла: жену он не любит и никогда не любил, как и она его. Дети сами по себе когда-то выросли и основное, что они усвоили в жизни – это слово «Дай» всегда и везде, днём и ночью. Пожалуй, они и у гроба его будут стоять с протянутыми  руками, и терзать его.  Работа, работа, работа – без сна и отдыха, без просвета на дружбу, любовь, доверие и другие человеческие чувства. «Всё будет потом,- думал Василий,- надо только успеть договориться, обсудить, подписать».

Он, как бы, ел, пил, спал с женщинами, даже где-то и когда-то, как бы, отдыхал и даже, как бы, кого-то ненавидел. Вот так вся жизнь подчинилась этому  КАК БЫ.

  И он не один такой. В его теперешнем мире большинство, как бы, живут. Но ему от этого не легче, его-то  берега должны были быть другими. Он это точно помнит! Он это, как зверь, чует! Оттого и выть охота, что должны были, да не стались. Как не догнать утёкшей воды в реке, так и жизнь не переписать наново!

- Эх!
Василий сжал до хруста кулак, поднял высоко руку, и со всей моченьки шарахнул по столу. Полегчало.
- Ну, уж, хренушки, он ещё может! Он ещё всё сможет! Он ещё поживёт и на этом берегу! Раз душа помнит, раз просит, он постарается…
Нет, он обязательно будет жить!
И найдёт эти самые незабудки и на этом берегу. Если они есть в природе  – найдёт! И костёр разведёт, и будет кричать во всё горло, просто так, потому, что хочется. И гармонь купит, он же играл когда-то, и выучит эту самую песню, и сам споёт, но уже без надрыва, а так, чуть с тоской по-ушедшему, по-несбывшемуся, по памяти.