Бадью, фарвэл, ариведерчи...

- Помнишь, что ты мне обещала? – спросила Елизавета Никитична у Екатерины Матвеевны.
     - Помню и потому обещание сдержу, - ответила подруга, - но скажи мне, Лизанька, что заставило тебя вспомнить о давешнем уговоре? Неужели дела твои так плохи, что нет уже иного выхода, как только этот? 
     - Хуже некуда. Сама посуди: я забыла, как пишется "колоратурное сопрано", как зовут соседку по лестничной площадке, запамятовала начало "Соловьиного сада"…
     - "Я ломаю слоистые скалы в час отлива на илистом дне…" – подсказала Екатерина Матвеевна.
     - Вот-вот-вот, ты помнишь, а я забыла! Телевизор видеть не могу, любимые книги надоели до чёртиков, Сокольники наскучили, а ведь как любила когда-то гулять по знакомым с детства аллеям!..
     Вчера открыла кухонный шкафчик и долго вспоминала – зачем?
     Ноги болят – спасу нет. Суставы ноют, голова кружится, отдышка замучила…
     Доктора махнули на меня рукой.
     Это уже не жизнь, а какая-то нескончаемая тя-го-мо-ти-на. Пойду в магазин, куплю самое необходимое, ничего лишнего - а донести до дому мочи нету…
     - Но зато, Лизанька, у тебя имеется незаменимый помощник – Тимоша!
     - О чём ты говоришь, Катенька? Я не хочу быть для него обузой. Может, это главная причина моего визита к тебе. – И вдруг неожиданно даже для себя воскликнула: - Парню за тридцать лет, а он из-за меня женщину в дом привести не смеет!
     - Так переезжай ко мне и живи сколько пожелаешь. Места у меня более чем достаточно.
     - Переехать, чтобы стать тебе обузой? Чтобы ты тяготилась мной? Злилась – и не знала, как от меня избавиться? Дружба, милая, должна быть в радость, а не в совместное прозябание. Нет, Катенька, видимо пришла пора распрощаться мне с этим светом без иллюзий, слюнявой сентиментальности и слезливых сожалений. Я бы никогда не обратилась к тебе, если б могла справиться с этой проблемой самостоятельно. Но видишь ли в чём дело…
    Я уже решила было повеситься…
    - С ума сошла! – ахнула Екатерина Максимовна, попыталась прервать речь подруги, схватив за руку, но Елизавета Николаевна выдернула её и, попросив не перебивать, рассказала историю, которая случилась с ней, когда она работала на почте.
     Шла я как-то раз через городской сквер. Птички поют, солнышко светит – хорошо!.. -
     и, вдруг, вижу удавленника, висящего на дереве. А под ним, под самоубийцей, стоят двое – мужчина и женщина и живо обсуждают, как его вынуть из петли.
     "Вы бы лучше в милицию сообщили, чем чесать языками", - говорю я этим зевакам. - Вам надо – вы и звоните, - отвечают они.
     Я так и поступила - позвонила из ближайшего телефона-автомата.
     Приехала милиция. Повешенного спустили на грешную землю, положили на траву. Я наблюдала за происходящим, находясь рядом, и потому лицо самоубийцы запомнила на всю жизнь.
     - Не дай бог такой смерти! – подвела итог Елизавета Никитична. - Не хочу. Никакой эстетики – жуть одна! И вид самострелов мне тоже не нравится – видела на фотографиях. Милое дело – отрава.
     - Ты так спокойно об этом говоришь, что мне становится страшно, - заявила Екатерина Матвеевна.
     - И мне страшно, потому и спокойна, - сказала Лизанька.
     - Сейчас принесу, - сказала Екатерина Матвеевна и ушла в ту часть квартиры, где располагалась спальня. Елизавета Никитична огляделась, ибо давно не была в гостях у подруги. Прошлась по комнате, рассматривая на стенах многочисленные фотографии. На одной из них был запечатлён покойный муж Екатерины Максимовны в обнимку с представителем среднеазиатской республики, судя по тюбетейке. Сама Елизавета Никитична жила в скоромном доме с постными подъездами. Дом пребывал в реновационном ожидании, квартира представляла из себя каморку – хорошего человека лишний раз не пригласишь, и потому она предпочитала встречаться с подругой на нейтральной территории: на выставках, в театрах, кафешках, на многочисленных скамейках Бульварного кольца. К подруге ходила редко, потому как жила Екатерина Матвеевна в шикарном доме, где обитали композиторы. Одним из них числился супруг Катеньки Супрун Генрих Самойлович, написавший в своё время два гимна для союзных республик, три – для автономий, четыре уже забытых шлягера и множество шуточных песенок, одна из которых пользовалась особой популярностью в московских ресторанах постперестроечной поры. Называлась она "Как хороши, как свежи были раки". Или устрицы – Екатерина Матвеевна по прошествии лет точно сказать не может, да и какая разница – устрицы, раки или крабовые палочки? Если даже мотив забыла…
     Муж её лет двадцать, как умер, оставив супруге на память квартиру, автографы и партитуры с дарственными надписями известных композиторов – всё это наследство пользовалось спросом в музыкальных кругах и приносило вдове изрядные доходы…
    Наконец, появилась Екатерина Матвеевна.
     - Вот, - сказала она и вручила подруге средство, которое применяют для эвтаназии в отдельных странах Евросоюза.
     Елизавета Никитична открыла коробочку, понюхала – и тут же закрыла.
     - Гореть нам в аду, – промолвила она.
     - Гореть, так гореть! – ответила Екатерина Матвеевна. - Помнишь стихи Назыма Хикмета? "И если я гореть не буду, и если ты гореть не будешь, и если мы гореть не будем, то кто тогда рассеет тьму?"
     - Ах, подруженька моя верная, мы в ответе за племянников, которых приручили – разве не так?
     - А где, кстати, Тимоша?
     - Колесит по окрестным улочкам в ожидании окончания нашего разговора – он даже припарковаться не смог у вашего дома. Так что мне пора, Катенька.
     Они обнялись, попросили друг у друга прощения, поцеловались. Со словами "не оскудеет рука дающего" Елизавета Никитична чмокнула запястье Екатерины Матвеевны.
     - Сумасшедшая, - сказала Катенька. – Сумасшедшая – кто же за это руки целует?
     - Я, - ответила Лизанька.
     После чего расстались навеки.

Она покоилась, смиренно сложив руки на тощей груди, вытянув ноги – всё, как и положено правилами хорошего тона. Лежала на собственной кровати в комнате, похожей на каморку. На стуле возле покойной сидел судмедэксперт и торопливо оформлял нужные бумаги.
     - В том, что это отравление, сомнений нет, - крикнул он следователю, сидящему в соседней комнате. - Криминальное ли – вот вопрос. И что за вещество тоже не совсем понятно.
     Следователь Платон Ильич Самозванцев тем временем опрашивал Тимофея, интересуясь, где его бабуля могла взять злополучную отраву?
     - Понятия не имею, - отвечал следователю высокий сутуловатый парень, сохранивший, несмотря на возраст, подростковую худобу.
     - Так уж и не имеете? А если подумать?
     - Я же сказал: не знаю.
     - Ну, хорошо. Тогда постарайтесь вспомнить, с кем Елизавета Никитична общалась в последнее время?
     - Да мало ли с кем, хотя близких людей у неё почти не осталось – кроме меня и, пожалуй, Екатерины Матвеевны. Я вчера к ней бабушку возил и даже не подозревал, что это их последнее свидание.
     - А кто она такая – эта Екатерина Матвеевна?
     - Её школьная подруга, если не одноклассница. Никого ближе у бабушки не было. Вы бы послушали, как они общаются друг с другом с помощью разнообразных интеллигентных выкрутасов и применением суффиксов, таких уменьшительных и таких ласкательных, что дальше некуда. Ни один язык, кроме русского, не выдержит подобного издевательства над собой.
    Они, надо заметить, жить друг без друга не могли, каждый день по телефону общались.
     - А вчера, значит, потребовалась личная встреча? Вы присутствовали при этом?
     - Нет, я ждал бабушку, сидя в машине.   
     - Дайте мне координаты этой самой Екатерины Матвеевны, - сказал Платон Ильич.

В тот же день он пожаловал к Екатерине Матвеевне. Жила она в знаменитом доме ста роялей. Самозванцев в силу своей профессиональной деятельности бывал в этом доме, расследуя криминальные происшествия. Некоторые из них хранились в памяти. Например, ограбление композитора, в фамилии которого прятался "писец". Среди прочего, кстати, из квартиры этого песенника унесли песцовую шубу его супруги. Или другой вопиющий случай, когда сын величайшего композитора нашей эпохи избил жену, и она своими криками помешала другим жильцам выполнять свою сугубо профессиональную деятельность.
     Седые волосы Екатерины Матвеевны были схвачены чёрной лентой - она уже знала о трагической гибели Елизаветы Никитичны.
     - Лизонька была моей последней подругой, - сказала гражданка Супрун. - Как жить без общения с нею даже не представляю.
     - А как себя чувствует Агнесса Павловна? – спросил Платон Ильич. Агнессой Павловной звали избитую некогда женщину.
     - Превосходно! – ответила Екатерина Матвеевна. – Что с ней станется – мужа посадили, она и хвост распустила.
    - Да какой у неё хвост – одно название: атавистический отросток
    - А не скажите, - попробовала было возразить Екатерина Матвеевна, но Платон Ильич пресёк развитие этой темы и начал задавать ей заранее сформулированные вопросы.
     - Скажите, как часто вы встречались с Елизаветой Никитичной?
     - В последнее время не часто – года, знаете ли, берут своё. А вот созванивались ежедневно, иногда по несколько раз на день.
    И тогда он спросил её о том, о чём уже спрашивал Тимофея:
     - А вчера, значит, потребовалась личная встреча?
     - Это была её инициатива, - ответила Екатерина Матвеевна.
     - И о чём вы с ней беседовали?
     - Она рассказала, что накануне раскладывала пасьянс, и карты предсказали ей дальнюю дорогу.
     - Куда именно не сообщила? В какую такую страну? – не без ехидства поинтересовался Пётр Ильич Самозванцев.
     - Нет, но дорога выпала дальняя, и Лизанька терялась в догадках – к чему бы это? Денег на путешествие у неё нет… - Екатерина Матвеевна на мгновение запнулась, а потом продолжила своё повествование: - Вернее, не было (шмыгнула носом). Просить у Тимофея она ни за что бы не стала. Я могла бы предложить ей материальную помощь, но посчитала, что карты вещь не серьёзная – врут почти так же, как люди. И вообще, никогда не признавала азартные игры, а пасьянс одна из них. – И поинтересовалась – в свою очередь: - У вас голова болит?
     - Нет, - сказал Самозванцев, потирая виски, - но на меня почему-то давит ваш дом. Вот и потолки высоченные, а всё равно давит… - И подумал: "Интересно, сколько стоит эта квартира? В прежние годы ничего подобного в голову не пришло бы", а вслух спросил: - Где Елизавета Никитична могла взять отраву?
     - Не знаю, - ответила Екатерина Матвеевна.
     - А мог ли достать её Тимофей?
     - Ну что вы! Это исключено.
     И вопрос в лоб:
     - А вы?
     - Шутите?
     - Но если не он и не вы, тогда кто?
     - Конь в пальто, - запальчиво сказала Екатерина Матвеевна. – Или в шубе – точно не скажу: видеть – не видела, слышать – не слышала.
     - Вы дурочку не валяйте, - строго ответствовал следователь. – Не тот случай. Для Тимофея он может иметь весьма плачевные результаты.
     - Насколько плачевные? – озадачилась Екатерина Матвеевна.
     - Вплоть до пожизненного, если будет доказана его вина.
     - И вы намерены её доказать? – ахнула старушка
     - Ну, если вы мне не оставите шансов, - сказал Платон Ильич. И картинно вздохнул: - Мне бы дорожными установлениями заниматься (имя обязывает), а я тут с вами возись, словно делать мне больше нечего…
      И ещё раз вздохнул.
      - Я хотел бы выяснить причины, почему она это сделала…
      Вы поймите главное: если немолодая уже женщина исхитрилась достать этот страшный яд, значит, любой другой человек может пойти той же проторенной дорожкой.
     - Так-то оно так, - согласилась Екатерина Матвеевна, - да только во многих странах эвтаназия разрешена законом…
     - Во многих, но не в нашей, - сказал Платон Ильич, заканчивая разговор. - Вот моя визитка. Если вспомните что-то важное, обязательно позвоните.
     - Непременно позвоню, - обещала Екатерина Матвеевна…

И позвонила – на следующее утро. "Приезжайте, - сказала она. – Я буду ждать"…
     И отключилась прежде, чем он успел что-то сказать. Чертыхаясь, Самозванцев сел в машину и отправился в Газетный переулок…
     Пробка на Мясницкой…
     На Моховой…
    "Ну уж здесь-то могли навести порядок!"
     Несмотря на очередное повышение тарифов на платные стоянки, они были забиты до отказа. В сердцах заехал на тротуар, оставив машину в неположенном месте. "Пусть только тронут, я им такую Варфоломеевскую ночь устрою, что они долго будут вспоминать свой гугенотский поступок!"
     Беспрепятственно вошёл в подъезд (незнакомые люди помогли).
     Поднялся на третий этаж.
     Позвонил в квартиру Екатерины Матвеевны…
     Затем ещё раз…
     И ещё…
     Ударил в дверь кулаком…
     Потом ногой…
     "Спит она что ли? Или ушла куда?"
     И нехорошее предчувствие охватило его…
     На шум, поднятый им, вышла соседка: "Вы к кому?" – К Екатерине Матвеевне, разумеется. – "А звать вас как?" – А какое это имеет значение? – "Если Платон Ильич, то Екатерина Матвеевна оставила вам ключи". – Я и есть Платон Ильич. – "А документик у вас есть?" – Пожалуйста. – Он протянул ей удостоверение, получив в ответ связку ключей.
     - А что Екатерина Матвеевна отлучилась куда-то?
     - Понятия не имею, - сказала соседка и захлопнула дверь.
     Странно, очень странно, подумал он. А дальше-то что делать? Войти в квартиру? Или сначала вызвать опергруппу? Поднять шум раньше времени? Дурацкое положение! Тем не менее, решил войти…
     - Екатерина Матвеевна! – крикнул с порога – на всякий случай.
     Не услышав ответа, прошёл через большую комнату в спальню. Екатерина Матвеевна лежала на кровати, сложив руки на груди. Совсем, как Елизавета Никитична накануне. Помочь ей уже не представлялось возможным. 
     На прикроватной тумбочке лежали ещё одна связка ключей и два конверта – один запечатанный, другой нет. Этот второй был адресован ему. Платон Ильич вынул и развернул лист бумаги.
     "Уважаемый Платон Ильич! – писала Екатерина Матвеевна. - Теперь Вы, наверное, поняли, у кого Елизавета Никитична приобрела безотказное средство для суицида, и потому можете смело закрыть дело, касающееся её безвременной кончины, сосредоточив свои способности и усилия на раскрытие реальных преступлений.
     Глубоко уверена в Вашей порядочности и потому обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой: передайте, пожалуйста, прилагаемый конверт внучатому племяннику Елизаветы Никитичны Тимофею. В этом конверте, как Вы, наверное, догадались, находится моё завещание, оформленное по всем канонам нотариального жанра. Квартиру, всё своё имущество и немалые денежные средства я оставляю ему в наследство.
    Ну вот и всё. Больше никаких забот у меня на этом свете не осталось. Беззаботное я существо, любезный Платон Ильич, каким и Вам желаю быть в последние мгновения Вашей жизни.
     А пока - будьте прозорливы и находчивы, как комиссар Мегре и его рабкор Жора Сименонов.
     С величайшим почтением, вздорная старуха, наделённая анг. характером (ангельским, разумеется, а не английским), проще говоря, Екатерина Матвеевна.
     Бадью, фарвэл, ариведерчи..."