Кража. Фантастический роман. Глава 23

— Ну что, готов? — в комнату к Караваеву ввалился раскрасневшийся Пищалкин.
— Готов, — коротко ответил Караваев.
— Ну, тогда, как говорят у нас, поперли на празднество.
— Какое празднество? — спросил Караваев. — Ты бы мне объяснил, что к чему. Ни твои девчонки, ни ты ничего мне так и не сказал.
— Да драчка будет развеселая. Раз в год у нас такое происходит. Ну, кто-кого, Ну, поделим молодежь поравну, и, понесется. До первой крови…
— Да что-то не хочется, — попытался отмахнуться Караваев. — Пусть молодежь дерется, а мы бы с тобой поговорили…
— Не-э, Федор, так не пойдет. Еще поговорим, а пропустить такое действо у нас, которое раз в году бывает, да ни в жисть, — сказал Пищалкин, и, схватив Караваева за руку, потащил на кухню. — Сейчас стопарик перед дорожкой на действо с тобой опрокинем, и пойдем…
— Я пить не буду.
— Так перед нашим празднеством сам Бог велел. Я же тебе не стакан предлагаю. Всего стопарик. Ну, хоть глоток, но нужно.
— Уже, — отмахнулся Караваев. Перед выходом.
— Когда успел? — удивленно спросил Пищалкин.
— Так твои девчонки постарались, — как бы оправдываясь, виновато  пробормотал Караваев.
— Ну, тогда, пойдем. Есть на что посмотреть, Федя. Честное слово…

* * *
Посмотреть действительно было на что. Такое зрелище проходило в деревне только раз в году. На пригорок перед деревней собрался весь люд от мала до велика. Даже какую-то почти столетнюю старуху принесли в кресле. Остальные пришли своим ходом. Молодежь быстренько, деревенские постарше степенно, а вовсе старики и старухи  — с палочками, да охами и ахами.
Все молодые мужчины были поголовно выбриты до синевы, разве что среди них затесалось немало «стариков», которые, ясное дело уже не брились, а только аккуратно подстригли ножницами свои бороды, и были во всем чистом. Женщины тоже приоделись, но вышли все из дому в цветастых платках — ни единой, даже крохотной девчушки без платка Караваев не увидел.
Перед началом праздника была избрана Царица праздника, затем открытым голосованием избрали главного судью соревнования и его помощников. Сразу же после этого всех молодых сельчан помощники главного судьи поделили поровну. Несмотря на строгие правила, среди участников действа все же затесались и те, кто был постарше шестидесяти.  И Караваева, хотел он того, или нет, тоже втемяшили в одну из «команд». Была мигом построена «граница» из нескольких длиннющих, бревен, которые разделяли две «стенки». Затем среди двух толпищ появился судья — толстенький коротконогий мужичок уже в хороших годах. Он тоненько, почти по-женски крикнул и сразу же, семеня своими короткими толстыми ногами, отбежал от скопища в сторону. Его шесть помощников-«погранцов» — по трое от каждой команды распределились по линии «границы». В центр заранее поставили высокую раскрашенную во все цвета радуги «таможенную» хибару сбитую из необрезных досок…
Началось все с перепалки, у «границы». Четырех парней выбрали «запевалами». Опять же, по два от каждой команды. Смельчаков подъюживали, старики подсказывали то одной, то другой стороне, как там, и почем победа, почти что издевались над парнями-запевалами. Началось все с крепких «словечек». Ну, то есть, с подогрева. А дальше дошло до настоящей перебранки. И началось. Кто-то из нетерпеливых, напропалую полез в гущу «противника». Его, понятное дело, тут же отбросили. Мол, нечего через границу переступать без спроса и разрешения.
Драка как драка, но хуже всего, что драться никто из сельчан по-настоящему не умел. Так, помахать руками, да кому-то попасть под глаз и поставить крупный синяк…  Ну и что, что Караваев владел немалым числом единоборств. Некоторыми отменно, некоторыми только поверхностно, но все же… Сначала он думал, бежать ли ему отсюда, или ввязаться в бой, как того требовали правила сельской «игры», и показать всем, и особо Царице, молодой, очень красивой женщине, на что он способен.
Федор, конечно, не видел смысла в этой драке «стенка на стенку», но в то же время понимал, что для деревенских это было хоть какое-то развлечение, поскольку в этой небольшой деревне, окруженной почти с трех сторон раскинувшимся на километры болотом, и еще с одной стороны практически непроходимым лесом, отрезанной почти от всех благ цивилизации было скучно, как взаперти. Лишь узкая полоска суши у болота дала возможность соорудить хлипкую дорогу, которую пару раз в году — весной и осенью - нахально «съедало» переполненное частыми дождями болото.
Решил, чтобы не быть освистанным, остаться среди «воинствующей» молодежи. Вспоминая уличные драки в юности, да и многие единоборства, Караваев решил применять здесь против соперников только угрожающие и болевые приемы.  Не убивать же всех он сюда заявился. Конечно, если бы убивать, он бы уже положил вокруг себя несколько десятков бездыханных тел. А так… Да, познавшие его «касания» на своем теле, теперь выли от боли, но на это не обращали внимания те, кого еще не «коснулись» кулак, колено, либо локоть Караваева. Он напирали, да еще и хорошо поддатые хорошей долей самогона.
Коленом в живот, кулаком в челюсть, пальцем, который словно превратился в гвоздь, по мускулам руки, в «пляске» паука, как Караваев сам придумал соединение определенных деталей из нескольких известных единоборств, он продолжал уворачиваться и наносить по мере возможности, ответные удары. Все, кто лез на него, теперь уже и с одной, и с другой стороны, стали для Федора Караваева почти что врагами. О, если бы они на самом деле были врагами, то местным Ломовки  пришлось бы заказывать не один гроб, а так было все поделом: крики зрителей поддержки, которые разделились практически пополам — одни болели за Караваева, другие — за своих, крики боли.
Однако сельчане все же осилили его. Короче, массой задавили. Численное превосходство дало о себе знать. Это ничего, что несколько десятков мужиков и парней лежали на земле и, корчась, кричали от боли. Остальные, не обращая на «поверженных» внимания, перли всем скопом на Караваева, который все еще крутился как юла. Но всё же понимал, что никак не может найти безопасное расстояние. Да и как его найдешь, если на него нападают со всех сторон с полсотни добротных мужиков.
Караваев швырял, швырял их налево и направо, но охочих «завалить» «пришлого» было столько, что Караваев не справился и был повержен. Даже дыхание ему не сбили, но, как говорится, на него полезли скопом и «левые», и «правые». Они, видимо, даже забыли, что устроили такой себе нехилый междусобойчик после обязательных двух стаканов свекольного самогона на душу просто тут же, на празднестве. Редкая гадость, хотя прошибает здорово. Караваев это пойло впервые попробовал у Пищалкиных.
Побоище продолжалось еще неизвестно сколько, однако Караваев его уже не видел, поскольку после того, как упал на колени, потерял сознание…  Пришел Федор в себя только в местном медпункте, куда его доставил Пищалкин. Оказалось, что во время «междусобойчика», Караваева не только повалили наземь, едва кости не поломали, но фингал кто-то добротный ему поставил под глазом, да он руку растянул. А уж о синяках — Федор и совсем молчал. Скорее после «драчки» он был похож на синий ирис…
Да, суетной день выдался, вернее, начиная с той ночи в поезде, когда в его купе ввалился Пищалкин.
— Ну, и как всё прошло? — поинтересовался Караваев, когда они с Пищалкиным вышли из медпункта.
— Что?
— Ну, что дальше было, после того, как меня ваши одолели в драке.
— Да все еще повозились немного на поле, и стало неинтересно после того, как ты перед этим показал свое видение боя, свой бой. О, вот это все обсуждали долго…
—  А что Царица?
— Судьи присудили тебе приз, и это утвердила Царица, но вручить его не могда, поскольку ты был в отключке в медпункте.
— И что за приз? - поинтересовался Караваев, рассчитывая на кубок или какую-то медаль победителя.
— Десятилитровый бутыль специального, особо крепкого самогона, настоянного на куче трав.
— Ублажили, — рассмеялся Караваев. — И что мне с ним делать?
— На дорожку, Федя. Тебе на дорожку, — совершенно серьезно ответил Пищалкин.
— Ладно, заладил. Оставлю здесь, для стариков ваших, пускай хоть денек навеселе побудут. Думаю, хватит.
— И то дело. А не хватит, потом добавят. Главное начать, Федя, — разулыбался Пищалкин. — Это полностью по-нашенски. Наши старики долго о тебе помнить будут, а вот бабы…
— А что женщины? — Караваеву особенно не нравилось, когда женщин, милую половину человечества, называли «бабами».
— Э, ты не знаешь, Федор наших баб. Вот поживи у нас хотя бы с недельку, кое что раскусишь… Да они сейчас за тобой, поверженные победителем все скопом пойдут. Передерутся из-за тебя… Сам понимаешь, танцы, жманцы, обниманцы…
 И тут Караваев понял: не смотря на его, отнюдь не юные, хотя и не старые годы, он, к своему стыду, совсем не знает женщин. Хотя, как он считал, кой-чего, конечно, знал, но не до такой степени, как следовало бы. Татьяна Караваеву об этом напомнила своим нетерпеливым звонком на мобилку, мол, уже заскучала, едет к нему, послезавтра днем будет на вокзале, а Светлана, почти следом, еще одним, чтобы мигом собирался, мол, будет ждать через два часа пятнадцать минут на проселочной дороге у озерца, где ее и Караваева подберут «нужные» люди.
«И что я теперь должен делать? — думал Караваев, — то ли мчать из деревни Пищалкина в сторону Запада, домой, либо в обратную, неизвестно куда».
Конечно, Федор Иванович избрал дорогу на Запад.
— Ты чего это зашевелился? — недовольно проговорил Пищалкин, когда узнал, что Караваев собрался домой. — Успеешь еще. Давай, не недельку, но хоть денек-вечерок гульнем. Следующим поездом поедешь. В деревне такая скукотень... Одни старики меня помнят. Со стариками посидим, самогончику твоего на травах повкушаем. Моих однолеток — никого, все по городам да весям расползлись. Молодежь глаз на меня не ложит, вернее, не кладет, ну, короче, я для молодежи почти ноль без палочки. Да и кому класть-то. Я же тебе говорил, что однолеток и чуть поменьше среди женского пола нетути, как говорит половину нашей деревни. Молоденькие девки забеременели неизвестно от кого, а сцыкушки, прости Господи, да зачем они мне... Ну, то, что я брат Анек одно дело, но не с бабой же Настасьей оставаться да в сотый раз слушать, как она одна-одинешенька куковала столько времени в Ломовке, или еще, как говорят у нас, в Выселках... Выходит, для меня, понимаешь, мопсель-попсель...
— Да ничего я не понимаю, — проговорил негромко Караваев. — Хотя, почему же, мне понятно твое неприятие деревни, но ведь ты ехал сюда почти что домой, а мне до своего дома, сам знаешь, пилить да пилить. И там такое... Сам не усеку, что именно. Какая-то абракадабра... Как ты только что сказал, Володя, мопсель-попсель... И опять же ты — дома. Ты здесь родился, здесь твои сестры...
— Лучше бы ты, Федор, не напоминал мне о них... Я как приехал, как взглянул на них — обомлел. Как две капли воды... И обе бросились ко мне, а кто из них моя настоящая, кто то ли копия, то ли черт те знает что, поди угадай...
— Ну и...
— А что ну и... Ну, обнял их, мяконьких, поцеловал. Как-никак, родные... Хотя, что я говорю? Была-то одна, а тут... Вот, как хочешь, так и понимай...