Слабинушка

1
(конец –70-ых)

Снежная равнина простиралась до самого горизонта. Лишь по правую руку сизоватой полосой виднелась кромка леса к которой вела расчищенная бульдозером дорога. Молодожены – Настасья и Николай направлялись по этой дороге в небольшую деревушку.
— Ещё немного и мы будем дома!.. — радостно произнес молодой мужчина. — Ещё совсем немного…
Настасья тяжело вздохнула. Как примет её свекровь?.. Молодую женщину с самого первого дня замужества не отпускало беспокойство по этому поводу. Наслышанная от подруг о сварливости и коварности немолодых женщин, она боялась не понравиться матери мужа. «Коли невзлюбит свекруха, то житья не даст! Как пить дать… разведёт или же, со свету сживёт…» — подзуживали подруги в общежитии, видя в Настасьиных глазах страх.
А Николай, когда она поделилась своими опасениями, улыбнувшись белозубой улыбкой, успокоил ненаглядную женушку:
— Моя мамаша характером – не сахар, но ты же не с ней будешь жить! Со мной!
Настасья застенчиво опустила глаза. Успокоил, называется. На душе было неспокойно от смутной неизвестности. Сама она не знала своих родителей и воспитывалась в детском доме.
Больше полугода прошло со времени их знакомства. Работая раздатчицей в комбинатской столовой, она давно заприметила чернявого худощавого высокого парня, ежедневно обедающего у них. Большие руки рабочего человека бережно брали тарелки с едой из раздаточного окна. И несло от его фигуры бензином. Глубоко посаженные глаза с золотистыми крапинками под густыми бровями смотрели в самую глубину твоей души, пытаясь выведать всю твою подноготную без остатка. Волевой подбородок с разделяющей впадиной по середине… Долго бы ещё они играли в гляделки, не встреться случайно у Настасьиной подруги. Николай пришел с приятелем и возвращались они уже вместе. Так и стали встречаться. Николай работал водителем на предприятии и жил, как и она, в общежитии.
— Я деревенский. У родителей кроме меня, есть еще замужняя сеструха…
Не успели они сойтись, как в семье Николая случилось несчастье – умер отец. Сказались фронтовые ранения. Мать Николая потребовала возвращения сына под отчий кров.
— В доме нужен хозяин. Я одна – не справлюсь… — тоном, не терпящим возражений, произнесла она. И Николай не посмел ослушаться. Собрали они с Настасьей немудреные пожитки и поехали на его родину. Около трех часов тряслись в холодном автобусе. Сойдя в чистом поле у остановки, с указателем на развилку расчищенной бульдозером дороги, пошли пешком.
Впервые Настасье предстояло увидеться со свекровью, обрести родной дом… как долго она мечтала об этом. Тепло родного очага так манило её в свои объятия, что, когда Николай предложил жить вместе – она сразу согласилась. Чувствовать себя защищённой от всех жизненных неурядиц – предел её мечтаний. Впрочем, весь её вид так и кричал о беззащитности – хрупкая среднего роста фигурка, серо-голубые бездонные глаза, окаймлённые выцветшими ресницами. Светло-русые волосы, всегда собранные в тугой узел на затылке… как только непослушная прядка выбивалась из него на свободу, то тут же проворные маленькие руки хозяйки умело возвращали на место. Пожалуй, её не назовешь красавицей, таких как она – множество. И вместе с тем, она чувствовала себя любимой и счастливой! Её походка стала легкой и уверенной, а осанка выглядела гордо и величаво.
Николай при виде Настасьи сиял как майское солнышко, улыбаясь во все тридцать два зуба. «Какая она у меня ладная!.. — проносилось у него в голове. — Не хуже, чем у Хромого!..» Приятеля Николая звали Лёней, но все деревенские за глаза называли того так из-за повреждённого ещё в школьные годы коленного сустава. Почти год назад привез Лёня жену-красавицу Валю-хохотушку откуда-то из дальней местности. Один её смех заливистый, заразительный – чего стоил!.. Хочешь не хочешь, а улыбнёшься в ответ… Деревенские ребята, обсуждая эту новость, чуть не лопались от зависти. Шикарная молодушка с округлыми и соблазнительными формами, ну ни дать, ни взять – Мэрилин Монро сошедшая прямо с киноэкрана в гущу их деревенской жизни!
После приезда Хромого многие ребята, глядя друг на друга, начали обзаводиться семьями. Николай оставался последним из их компании, сложившейся с детских лет. Они дружной босоногой ватагой бегали купаться на пруд, в лес по грибы-ягоды и орехи, на рыбалку к речке, протекающей за полтора километра от их деревеньки. Повзрослев и отслужив в армии, все они разъехались в разные стороны. Кто завербовался на Север промысловиком, кто махнул на Дальний Восток и ушел в море… лишь немногие, оставшись в родных краях, работали в совхозе. Теперь и Николаю предстояло занять место среди них. Он рассчитывал снова сесть за баранку… ну, в крайнем случае – за штурвал комбайна. Механизаторы на селе всегда ценились. Да и заработки – более-менее, жить можно. За два года, что провел в городе, Николай обулся, оделся и выглядел среди деревенских настоящим франтом. До недавнего времени у него была удлинённая прическа и, вдобавок, он хотел отращивать бороду, чтобы походить на блатных молодых людей. Таким мать его вообще не принимала.
— Сколь я тебе говорила, не приезжай домой в таком виде!.. — злобно выговаривала она сыну. — Неужто тебе трудно зайти в парикмахерскую?! Вурдалак вурдалаком!.. Тьфу, смотреть на тебя тошно!.. — в сердцах сплюнула она. — Отец, ну ты-то что молчишь?! Вправь отпрыску мозги-то!..
Тот только обреченно махал рукой:
— Так ему сейчас хоть кол на голове теши, всё своё будет делать! Перебесится парень, перерастёт и в норму войдёт…
Нет, батя у него мировой мужик был! С понятием. Эх, ещё годик хотя бы пожил, они с Настасьей совсем тогда бы обжились. Может, со временем и квартирку им выделили бы. Хотя надежды на это очень мало. Люди в общежитских комнатушках по столько лет ждут, детишек нарожают и в тесноте живут. Всё равно, рано или поздно пришлось бы возвращаться под отчий кров. Но теперь у его мамаши не было повода придраться к нему. Космы свои он отрезал, как только стал встречаться с Настасьей. Ибо она то ли в шутку, то ли всерьёз заявила ему, что собирается коротко постричься.
— Раз ребята ходят как девчата, распустив волосы по плечам, то почему бы и мне не попробовать – идёт ли мне мальчишечья стрижка… — и лукаво на него посмотрела.
Посчитав это камушком в свой огород, Николай на другой же день, в оставшееся время от обеденного перерыва, зашел в парикмахерскую и попросил сделать спортивную стрижку.
Вечером зайдя за Настасьей и увидев её круглые от удивления глаза, произнёс:
— Надоело ходить обросшим… — на что девушка молча улыбнулась, отвернувшись к окну.
…Дёрнув на себя калитку, Николай пропустил вперёд жену и следом зашёл сам. Между тем открылась дверь дома и на крыльцо вышла женщина в чёрной плюшевой жакетке и сером пуховом платке. Из-под полы чуть ли не до пят виднелась тёмная клетчатая юбка с цветастым передником. На её ногах были подшитые черные валенки.
Увидев молодых, женщина всплеснула руками:
— Ну наконец-то пожаловали!.. Я уж думала, вы так и не соизволите ко мне явиться!.. — недовольно проворчала она. Окинув невестку оценивающим взглядом с ног до головы – коричневое драповое пальто с белым пушистым воротником, белоснежной вязаной шапочкой и коричневые сапожки – продолжила: — Долго же вы собирались, однако…
— Мама, мы не могли сразу же приехать… заявление подали, а там – целый месяц отработки. Без этого трудовую книжку не дают!.. — начал оправдываться Николай, а Настасья почувствовала себя неуютно.
— Ладно, заходите… Я схожу к Евсеихе. Похлёбка в печке, хозяйничайте и меня не ждите!.. — подойдя к оробевшей девушке, она неожиданно ласково улыбнулась. — Ты дочка давай, принимай в руки хозяйство! Теперь это твой дом… — сгорбившись подобно древней старухе под тяжким грузом лет, пошла по натоптанной в снегу тропинке. А ведь ей ещё и пятидесяти пяти нет…
В доме было чисто и тепло. Разноцветные домотканые половички-дорожки ручейками разбегались в разные стороны по крашеным суриком половицам. Возле двойного окна стоял самодельный деревянный стол со стульями, по бокам покрытый розовой скатеркой и сверху цветастой клеенкой. На окнах расшитые вышивкой ришелье белые занавески. Сверху до занавесок спускалась капроновая тюль. Справа, за большой русской печью, скрывалась аккуратно застеленная покрывалом с целой горой подушек в рюшечках железная панцирная кровать. Налево у стены находился старинный диван с высокой спинкой, дальше – раскрытая в другую комнату дверь. В углу висела икона с чадящей лампадкой… в зале, у бревенчатой стены, виднелся трехдверный шифоньер с большим зеркалом на дверце посередине.
Настасья, поставив сумку со стареньким, видавшим виды чемоданом, стала расстегивать пуговицы на пальто. А Николай, сбросив с плеча увесистый рюкзак в угол, стал снимать полушубок и лохматую рыжеватую собачью шапку. Быстро раздевшись, он помог снять пальто жене.
Застенчиво улыбнувшись, она сказала:
— Куда наши вещи положить?
Николай пожал плечами:
— Наверняка – в шифоньер…
— А твоей маме это понравиться, если я, не спросивши займу полку?..
— Тебе было сказано, чтобы ты принимала хозяйство в свои руки… — Николай обнял жену и прильнул к её алым губам.
Настасья, смеясь, высвободилась из объятий:
— Слушай, если мы с тобой будем продолжать в таком духе, то и до прихода твоей матери не разберемся!..
— А ну все это к черту! Давай лучше, пока её нет, заляжем в постель…
Настасья заалела как мак. Шутливо ударив его по рукам, недовольным тоном произнесла:
— У тебя всё одно на уме, бесстыдник!.. — и, совсем разомлев от его ласк, прильнула к нему…
Когда в сенях послышалось скрип открываемой двери, Настасья пыталась освоить ухват. Николай показывал ей, как ловчее с ним орудовать. Их вещи так и лежали у порога.
— А вы что, и не ели ещё?! — удивилась мать, увидев пустой стол и вещи молодых, о которые она запнулась при входе. — Чем же вы тут занимались?.. — увидев вспыхнувшее румянцем лицо невестки спохватившись, невозмутимо и понятливо кивнула головой: — Ах, да… дело-то молодое!..
— Мы, мама, вас ждали, чтоб вместе пообедать… — нашелся Николай.
— Да какой обед, ужинать ужо пора… — мать, сняв жакетку и освобождаясь от платка, прошла к столу и села. — Ну что, освоилась?.. — её цепкие глаза буквально выворачивали невестку наизнанку. — А ты, гляжу, проворная… дела у тебя спорятся… молодец. Мне тут Колька-то сказал, что детдомовская ты, сиротка… — Настасья молча кивнула. — А родители-то, где ж?..
— Я не знаю. Меня на вокзале, говорят, нашли… — она потупила глаза и стала аккуратно нарезать хлеб.
— Что ж ты милая, над хлебом так издеваешься?! — Настасья испуганно посмотрела на свекровь. — Кто ж так режет?.. — взяв из рук невестки нож стала отрезать толстые, чуть ли не по три сантиметра, ломти. — Вот как надо. А то что этот твой кусочек?! Раз откусишь – и нет его! Разве ж так режут?! Кто увидит сразу подумают, что мы скупердяи, жмотничаем!..
— Мам, ну Настасья режет так, как полагается. По культурному… — он взял аккуратненький кусок, отрезанный женой и кособокий материнский, возразил с легкой улыбкой: — Ваш – и не укусишь. В рот еле влезает, если вообще залезет!..
— Уж больно культурные нынче все шибко стали!.. — обиделась мать. — Ты забыл, откуда твои корни-то идут? Твои деды и прадеды – испокон веков землю пахали, хлеб растили! И над ним так не измывались, не кромсали такими кусочками – на свет видно!.. — она в сердцах сплюнула и осенила себя крестом. — Прости меня, Господи!.. Ты городские замашки-то позабрось! Тебе они здесь не понадобятся! Господи, срам-то какой!.. Небось, не подавишься!..
Настасья успокаивающе тихонько взяла руку мужа. Тут в сенях хлопнула дверь и напустив морозного воздуха, в дом вошла немолодая женщина.
— Аграфена, я тут… — и увидев молодых, радостно вскинулась: — Ой, да ты не одна!.. Молодые приехали…
Аграфена, упреждая весь её словесный поток, недружелюбно прервала:
— Что ты хотела-то?
Та внезапно стушевалась:
— Да ладно, ладно… я в другой раз зайду, это не к спеху!.. — махнув рукой, вылетела в сени…
— Дуня, постой!.. Вот малахольная! Ну нисколько не меняется!.. — вскочив со стула, Аграфена подняла с плеч платок и выбежала вдогонку.
Настасья с Николаем переглянулись и рассмеялись. Минут через десять мать вернулась и в раздражении хлопнула дверью так, что невестка чуть ли не подпрыгнула у печи, разливая черпаком суп из чугуна.
— Делать мне больше нечего, как слушать бредни сивой кобылы!.. — сев за стол, она сердито поджала губы.
— Мама, зачем тетка Дуня приходила? — Николай с любопытством посмотрел на мать.
Та посмотрела на сына и перевела взгляд на подошедшую невестку с тарелкой дымящегося супа и сменила гнев на милость.
— Да ладно, ерунда какая-то, и говорить-то не хочется… — она махнула рукой. — Давайте будем есть, а то я голодная. Да и вы небось, тоже…
Настасья разложила перед каждым ложки и смутившись, подняла глаза на свекровь:
— Вы мне потом пожалуйста, покажите куда можно будет положить вещи…
— Как же милая, как же… все покажу. Я вам несколько полок освобожу. Мужнины вещи, которые Кольке не пойдут в сундук положу, что в клети стоит… — Николай с улыбкой на губах сел за стол. — А ты что, как малахольный лыбишься?!
— Да так… — он пожал плечами. — Просто представил себя в мешковатой отцовой одежде… она ведь на порядок больше моего размера!
— А куда ж её? Не выбрасывать же справную, всё это денег стоит! Ничего, на работу – сойдёт!.. — отрезала мать. — Небось, по гулянкам шастать теперь не будешь? Всё-таки семья есть!
Тут Настасья, сев на стул, тихо произнесла:
— Я могла бы перешить, машинка швейная лишь нужна…
Мать одобрительно взглянула на сноху:
— Вот это по-нашему! Молодец, девка! — Настасья зарделась от скупой похвалы. — Коль владеешь машинкой, то я вручаю её тебе! — Аграфена степенно встала из-за стола и скрылась в другой комнате. Повозившись там минут десять, вышла с фанерным футляром в руках. Поставив его на табурет и обмахнув пыль передником, щёлкнула замком. — Я-то так и не наладилась шить, недосуг всё было. Сам всё, если что надо – строчил… хотела дочери отдать, да у неё своя есть, ещё летом муж справил, электрическая. Так что бери и пользуйся! Шей, перешивай – на здоровье!.. — со стуком открыв крышку и поставив её рядышком на пол, Аграфена вернулась на место. Взяв ложку в руки, принялась аппетитно поглощать суп.
Настасья от восхищения даже зажмурилась. Смущенно пробормотав «спасибо», искоса поглядывая на швейную машинку – предел её девичьих мечтаний – она еле сдерживала радость. Ещё в детдоме на уроках домоводства, научившись шить, она мечтала о том, как сама себе будет делать наряды, ничуть не уступающие тем, что были в продаже. Но так и не приобретя её, Настасья пользовалась машинкой подруги из соседней комнаты. Конечно, не бесплатно. Взамен шила и хозяйке, которая не отличалась особой усидчивостью и старанием. Ей было невдомек, зачем той вообще понадобилась машинка, раз стояла без дела. А продать та категорически отказывалась говоря, что это родительский подарок, приданое.
Николай, глянув на жену с сомнением, спросил:
— Ты шить-то умеешь?
Настасья вспыхнула:
— Почти всё, что у меня есть – я сшила сама.
— Правда?! — Николай удивленно поднял брови. — Всё-всё?..
— Всё, — подтвердила она.
— Вот уж не думал, что моя жена – мастерица… — скептически произнес он.
— Не веришь – не надо!.. — слегка обидевшись на мужа и стараясь не показать этого, пробормотала Настасья. — Сам потом убедишься!
— Ну ладно-ладно. Не обижайся, пожалуйста, я ж пошутил!..
— С чего ты взял, что я обиделась?.. — удивилась она. И перехватив изучающий взгляд свекрови оправдываясь, тихо добавила: — Просто ты неправильно понял…
В доме зависла тишина, только ложки чуть слышно постукивали о дно тарелок.
После ужина Аграфена стала высвобождать полки шифоньера. Осторожно выкладывая на круглое деревянное сиденье стула вещи мужа, она то и дело застывала, думая о чём-то, сожалея о безвозвратно ушедшем, молча горестно вздыхала…
Николай сидел у лампового радиоприёмника и пытался настроиться на музыкальную волну, но то и дело вклинивались помехи. А Настасья растерянно стояла возле свекрови и не знала, как предложить ей помощь. Боясь показаться назойливой и в то же время нерадивой, в замешательстве смотрела на растущую стопку…
— Вот эту рубаху я ему вышила сама… — нарушила вдруг ставшее вконец тягостным молчание Аграфена, показывая невестке вышитую крестом, в народных традициях, рубашку. — Аккурат на свадьбу… — и протянула Настасье. — Сейчас молодёжь такие не носит…
— Жаль, но это так красиво!.. — восхищенно произнесла Настасья.
— И куда бы я в такой рубахе пошел?.. — хмыкнул Николай. — Народные мотивы нынче не в моде! И потом, всё это так кричаще…
— Ничего не кричаще! Много ты понимаешь в красоте!.. Посмотри, как красиво, стебелек к стебельку, строчка к строчке… сколько души надо вложить, чтобы получился такой узор! — Настасья заворожено смотрела на рубашку и гладила выпуклую вышивку кончиками пальцев. — Да что ты в этом понимаешь!.. Это же настоящее творчество!
— Вот-вот!.. Молодец, дочка!.. — одобрительно кивнула Аграфена. — Чувствуется, что ты любишь рукодельничать. Наша кровь в тебе течет, деревенская… даром, что детдомовская, в городе выросла…
— У нас по домоводству учительница была очень хорошая!.. — тихо сказала Настасья.
— У моей Тоньки тоже учителя были не последние люди, а вот за пяльцы её за уши не засадишь! Не станет она за вышивкой время убивать… правда, у неё иная страсть – вязание! Как чуток время выберет, сразу за спицы хватается!.. — не то недовольно, не то хвалебно проворчала Аграфена. — Всех домашних – обвязала! А ты как, вяжешь?..
— Я?.. — ее лицо покрылось краской смущения. — Я… вообще-то, носки умею вязать… но давно уже не брала в руки, так как вроде и без надобности было…
— А у меня сестра мужу джемпер связала! Не отличишь от магазинного!.. — похвастался Николай.
Аграфена сердито зыркнула на сына:
— Коль в магазине всего можно было бы купить, стала бы она с этим возиться! Чай лучше фабричное носить, чем связанное вручную!
— Да нет же, сделанное своими руками – гораздо приятнее носится. Это ведь… — Настасья вдруг замолчала, не найдя что сказать.
Аграфена, вытащив из шифоньера последнюю стопку вещей, прервала снова зависшее молчание:
— Ну, вот. Занимай полки. А после, мы с тобой переберем всё это. Что, может, Кольке перешьешь…
Настасья согласно молча кивнула головой и стала укладывать их с Николаем вещи.

***
Только-только начиналась огородная страда, а у Леонида уже были готовы грядки под морковь. Он ещё осенью перекопал участок, дабы по весне, сразу, как сойдет снег и установится погода, приступить к посадке семян. Сейчас он лишь разбил границы между ними. Рядышком находились радующие глаз зеленеющие ряды посаженного осенью под снег, озимого лука и чеснока. Опершись руками о черенок лопаты, воткнутой почти на половину лезвия в землю, он довольно попыхивал сигареткой и окидывал взглядом оживающие плодовые деревья. Воздух до того был свеж и вкусен, что даже опьянял, кружа голову…
— Эх, как приятно пить такой воздух, крупными глотками…
— Поэтому-то ты и разбавляешь его «ароматом» табака?! — иронично вставила Валя, искоса поглядывая на мужа.
Леонид посмотрел на жену, на её заметно округлившийся животик и улыбнулся:
— А как же? Ведь я не в помещении курю… — он рукой разогнал дым в сторону от жены. — Теперь выходит, мне и на улице курить нельзя?..
— Отчего же, кури. Разве это я имела в виду? — Валя зажмурилась, подняв круглое лицо к солнцу. — Просто курением ты наносишь вред самому себе и своим легким.
— Ну предположим, легкие – мои. Что хочу, то и делаю. А что касается вреда, то это ещё бабка надвое сказала…
— Как это?.. — удивленными глазами посмотрела на мужа Валя.
— А так это… — невозмутимо продолжил он. — Все разговоры о вреде курения всего лишь пропаганда. Когда я работал на атомной станции, там специально давали табак – он защищает от радиации…
— Ладно врать-то!.. — отмахнулась от сказанного мужем Валя. — Придумываешь вечно невесть что, лишь бы оправдать вредную привычку.
— Не веришь – ну и не надо, — обиженно бросил он. — Только всё это правда! У мамки спроси, курил ли я раньше? Это я там пристрастился. А то так мне это надо…
— Ладно, ладно… — миролюбиво согласилась с ним жена, зная, что спорить с мужем бесполезно. Всё равно так вывернется, что прав останется. Ещё и шутливо задирать начнет. За то время, что они были знакомы и жили вместе, она успела узнать немного его характер. Первое время Валя буквально вставала в тупик от его речей. Сложно было понять, когда тот говорил серьезно, а когда шутил. Это-то и сбивало с толку. Манера поведения, речи… частенько она слушала его, раскрыв рот и позабыв обо всём на свете. Может и из-за этого вышла за него замуж. Увлек её, завлёк своими баснями, а когда очнулась – уже поздно…
Впрочем, Валя и не жалела, что вышла за него. Он её как муж вполне устраивал. Хозяйственный, и по дому помогает. Но главное – относится с уважением и не пьёт. А то у неё отец был алкоголиком, на мать руку то и дело поднимал. Пока не сгинул в сугробе, вся их семья мучилась ужасно! Уйти от него мать не могла, детей было мал-мала-меньше. Боялась, что не сможет их поднять одна. В итоге – двое старших братьев пошли отцовой дорожкой, терроризируя семьи. Когда её подруги отговаривали от поспешного на их взгляд решения соединить с ним судьбу, откровенно послала она всех их куда подальше!
— Что вы все решаете за меня? Будто я сама не в силах разобраться в чувствах…
Людка внешне похожая на цыганку, шмыгнула носом:
— Дуреха ты Валька, первосортная! На кой ляд тебе хромой мужик?.. Это ведь еще аукнется, как пить дать!
— Сама такая!.. — не осталась в долгу Валя. — Думаешь, я не вижу, что ты просто завидуешь мне!.. Я же помню, как ты кружила вокруг него, пока он не стал откровенно проявлять интереса к моей персоне!..
Та, округлив и без того большие глазищи, выпалила:
— Да у него, если хочешь знать, приёмчик такой – как таких дурех-простушек на крючок цеплять… Лёнька сам Толяну как-то признался, что жениться хочет и только ту возьмет, которая попроще… вот ты-то и подходишь ему, уши-то развесила!
— Ну и что?.. — уперев кулаки в бок, Валя немного склонила голову и скептически глядела на Людку: — Он тоже человек, ему тоже семья нужна! А то, что он ищет девушку попроще, вовсе не означает, что он ищет деревенскую дуру!.. Я хоть и деревенская, но школу окончила. Прекрасно знаю, сколь будет дважды два!
— Таблицу умножения-то все знают, — хмыкнула Людка. — Помяни мое слово, ох как несладко живется с инвалидом бабе! У меня мамка до сих пор мается с батькой. Они все злые, как черти…
— Ты своего батьку-то с Лёней не ровняй! У твоего батьки обоих ног нет! Он войной покалеченный и контуженный, его можно понять, а мой Лёня… — Валя протяжно и тяжело вздохнула. — Он у меня другой, добрый… славный и понимающий.
— Все они добрые и понимающие, пока спят… — Людка опять шмыгнула носом. — Остановись, пока не поздно, Валь… — она умоляюще заглянула ей в глаза. — Не пара вы…
Валя тогда вспылила не на шутку:
— Да что это такое, в конце-то концов?! С тем не дружись – бабник!.. С этим не водись – ни кола, ни двора!.. За этого – не ходи! Он – инвалид!.. По-твоему, мне только этот малахольный выпивоха Толян подходит? Нет уж, выходи за него сама! А я сыта твоими советами по горло! Спасибочки! Я не хочу, чтобы меня мой мужик поколачивал. Именно это будет, если я буду слушать тебя! Иди к черту со своими советами! У меня есть голова на плечах… — и хлопнула дверью так, что в доме зазвенели стекла.
Они с детства дружили и это была первая серьёзная ссора между подругами. Валя всегда прислушивалась к Людкиным словам, поступая вопреки велению сердца. До тех пор у неё из-за этого не было ни одного мало-мальски серьезного ухажёра. А ведь ей тогда было уже девятнадцать. Подозревая в подруге девичью ревность, Валя до поры до времени помалкивала, пока на горизонте не появился Лёня – кучерявый черноглазый парень, заметно прихрамывающий на правую ногу. Устроившись электриком в их хозяйство, он жил квартирантом у одинокой тетки Толяна и быстро сдружился с колхозными пацанами. Балагур и весельчак, за очень короткое время стал в деревне своим. Валя работала тогда на току, и то и дело натыкалась на него. Одно время у неё даже мелькнуло подозрение, а не специально ли Лёня всегда оказывается там же, куда направлялась она? Но, считая всё это бредом заинтересованного воображения, гнала прочь подобные мысли. Ей казалось, что навряд ли этот парень положит глаз на неё, так как внешность-то у Вали заурядная. Чернобровая смугляночка с толстенной черной косой до пояса, карие, чуть навыкате глаза и маленькие, почти кукольные губки. Правда, фигура у неё была пышная, ещё в школе мальчишки так и норовили ущипнуть девушку то за руку, то за талию, а то и за мягкое место… в ответ на это, правда, тут же давала звонкую затрещину нахалу.
Что и говорить, ребята наглели по нарастающей. Стоило кому-то навязаться в провожатые, тут же лезли целоваться-обниматься, распускать руки. Но и отвечала Валя соответственно, её рука тяжеловата. Видно, напрочь отбивала желание продолжать знакомство… как иначе понимать, если второго раза, вернее, уже на другой день продолжения – не было. Может из-за того, что строго вела себя? Но она не хотела выглядеть в глазах ребят доступной девкой. Не хотела, чтобы их ворота были измазаны дёгтем. Да и она хотела прямо смотреть в глаза матери – та живо оттаскает её за косу… нравы-то в деревнях не такие вольные, как в городе.
А Лёня… он не давал волю рукам. Он вёл себя совершенно иначе, не как деревенские ребята. У них было всё не так. Развивалось не по обычному сценарию, когда парень и девушка женихаются. В компаниях, где они то и дело сталкивались, он лишь глазами приветливо улыбался ей. Девушке казалось, всё, что тот в данный момент говорит – предназначалось только ей. Это было похоже на наваждение. Валя не пыталась переубеждать себя, специально выяснять причины не хотела, а Лёня тем временем становился всё ближе и ближе. Вот и провожать стал до дому, но рук не распускал. Держал себя вполне прилично, никак не проявляя намерений. И только когда Валя случайно споткнулась и упала, подвернув ногу, он пришёл навестить её. Любопытная сестрёнка при его появлении быстренько юркнула за ситцевую занавесочку и подглядывала, как те мнутся от смущения.
Мать, с его приходом ушедшая на работу мыть полы в деревенском клубе, спросила:
— Что он приходил-то?..
Сестренка лукаво хихикнула, а Валя недоумённо пожала плечами:
— А я – знаю?..
— Они почти час в молчанку играли!.. — лукаво поблёскивая глазами, пояснила матери сестренка. — Слово скажут и молчат…
— И о чем же вы молчали?.. — мать хмуро посмотрела на старшую из сестер: — Делать, что ли, вам нечего…
— Да клинья он к ней подбивает, видно уже не вооруженным взглядом… — снова вставила сестренка.
— Молчала бы, уж коли не знаешь! — Валя зло сверкнула глазами на сестрёнку.
Мать сменила гнев на милость:
— И давно он так клинья-то подбивает?
Валя снова пожала плечами:
— Да никаких клиньев не подбивает. Просто парень он – ничего, толковый… с ребятами всё время вместе… всего пару раз до дому проводил.
— Небось, руки-то распускал?.. — снова недоброжелательно пробурчала мать.
— Не-е, у него этого даже в уме нет. Он не похож на наших… — поспешила ответить Валя.
— …«Не похож на наших»… — передразнила её мать. — Все они такие, пока… — тут она запнулась. — Ты смотри, он приезжий. Чужак. Мы его не знаем, будь поосторожней с ним… Он сегодня тут, а завтра там… и поминай, как звали. А тебе тут жить.
— Ой ну мама, всё тебе лиходеи-насильники мерещатся, да не там, где надо. Таких не только в деревне, но и по округе сколь угодно! Коль головы на плечах нет, то и со знакомыми можно так опростоволоситься, что мало не покажется!..
Мать подозрительно глянула на дочь, которая зябко куталась в старенький полушалок, сидя на своей кровати:
— Что-то ты, краля, недоговариваешь…
Валя невинно хлопая ресницами, отпарировала:
— А что я недоговариваю? Надо мне это? Я вся перед тобой – как на ладони…
Для матери чистота девическая была больной темой. Провожая на улицу своих девчонок, она всегда приговаривала:
— Смотрите, чтоб мне за вас потом стыдно не было!.. Коли себя не сбережете, опосля куда угодно идите, но домой лучше не возвращайтесь! Прокляну! Двери даже не открою, сгинете для меня в небытии!.. — а что может быть страшнее для человека, чем праведный гнев родной матери, воспитанной в патриархальных устоях? По крайней мере, Валя не хотела быть преданной анафеме. Для неё это страшное дело. Ей хотелось прожить жизнь с чистой совестью и душой. Да и куда ей – ни специальности, ни профессии. Учиться не пришлось, за плечами лишь восьмилетка. Нет у нее тяги к этой учебе. Что голову ломать, в деревне и этого хватит. Да и не гоже женщине быть умнее мужа. Это ещё бабка говаривала, отцова мать, жившая ранее с ними под одной крышей. Вот и не стремилась она в ученье, как другие. Читать-писать умеет, и ладно. Главным для женщины должен быть семейный очаг и воспитание детей. Чтобы все одеты, обуты и накормлены были…
— …Эй, кума Патрикеевна… — вывел её муж из задумчивости. — Ты куда уходишь всё время?
Валя отозвалась:
— Здесь я, никуда не уходила…
— Да-а?! То-то, наверное, минут пятнадцать ты с отсутствующим видом тут стояла. Сама тут, а мысли где-то далеко витают!..
— Вечно ты что-то придумываешь!.. — встрепенулась Валя и, подхватив старое ведро с мусором, заторопилась в конец огорода к выгребной куче.
Валя поймала себя на мысли, что Лёня-то и прав. Всё чаще и чаще она находится в такой прострации. Раньше не замечала за собой такой мечтательности. Наверняка это беременность на неё действует подобным образом. Иных причин не было. И потом, с замужеством её жизненный уклад сильно изменился. Замужняя степенная Валя мало походила на расторопную и беззаботную хохотушку-девочку. Правда, внутри неё всё ещё жив тот задорный бесёнок, норовивший при любом удобном случае шаловливо высунуть и показать красный язычок. Она еле удерживалась от подобных соблазнов. А женщине, готовящейся стать матерью, не к лицу детские проказы.
— Валюш, слышь. Я что забыл-то сказать… — Валя обернулась. — Утром видел Томку. Они со Славкой вечерком хотели заглянуть. — Лёня сплюнул сквозь зубы и придавил носком калоши окурок.
— А что случилось-то?.. — кинула тревожный взгляд на мужа Валя.
Он пожал плечами.
— Ничего… наверное, просто посидеть, покалякать. Она тоже в положении…
— А-а, понятно. Хочет устроить нечто подобное посиделкам… заседание по обмену опытом… — и она заливисто засмеялась.
Тамара, про которую говорил муж, жила через два дома, напротив. Не то, чтобы они с ней дружны, но эта девушка первая, с кем Валя нашла общий язык по приезду сюда. Сейчас, когда уже прошло три года, как они тут поселились, ей то время и не хочется вспоминать. Тяжело Валя привыкала к новому местожительству. Она никогда и не думала, что придется уезжать из родной деревни. Но так получилось, что жить им было негде, когда они надумали сойтись с Лёней. Расписавшись в сельсовете, они ещё долго жили по разным углам. Валя – у матери, где и так повернуться-то было не где, а он – на квартире. Его хозяйка наотрез отказалась пускать её под свою крышу в отместку за то, что девушка отказалась выходить замуж за её племянника.
Помаявшись подобным образом пару месяцев, Лёня сказал, как отрезал:
— Хватит жить порознь, поедем к моей матери!
И собравшись, уехали к нему на родину, где Валя ещё долго чисто психологически чувствовала себя не в своей тарелке. Свекровь встретила её хорошо, проблем никаких не возникало. Только никак не могла обвыкнуться с новыми обстоятельствами и в чужой местности. Работать устроилась на ферму, дояркой. А больше-то и некуда. Там её встретили вначале враждебно, и, если бы не Тамара, окончившая к этому времени институт и занявшая место зоотехника, до сих пор ощущала бы себя птицей, прилетевшей из дальних краев. Это сейчас её тут все знают и уважают, а тогда… Тогда было всё иначе. Женщины встречали и провожали косыми взглядами. Конечно, пришлая… постоянно шушукались за спиной и отпускали сальные шуточки, вроде бы невесть кому адресованные, но Валя их молчаливо принимала в свой адрес. Что и говорить, эти три года тянулись для неё ужасно медленно и тягуче. Если бы не муж, давно бы она махнула на родину, под крылышко матери… туда, где всё знакомо до мелочей и тебя все знают, как облупленную.
Леня, окончив сев семян, подхватив грабли и лопату, похромал к дощатому сарайчику, где хранился весь хозяйственный инвентарь – косы, поливочная лейка, ведра, пилы (ручная и моторная) и разный – нужный и ненужный в хозяйстве – хлам… Из дома вышла его мать.
— Вы сегодня обедать не собираетесь? Четвертый час уже…
— Сейчас, мама. Мы кончили. Валюша-а-а… — крикнул он жену.
— Иду, иду… — послышалось откуда-то из-за дома. И следом показалась сама.
Все трое вошли в дом и стали готовится к обеду. Вымыв руки, Лёня сел на свое место за стол. Сколько он себя помнил, справа побоку от него раньше располагался отец. Он всю жизнь скитался по шабашкам, пока окончательно не осел у одинокой вдовушки пять лет назад. Рядом с ним (когда тот находился дома), всегда сидела мать. А слева от него в былые времена располагался старший брат, живущий сейчас со всем своим семейством в соседней деревне. Теперь его место занимала Валя. Кушали они всегда в просторной котельной, выполняющей одновременно роль кухни. Дом обогревался паровым отоплением. Никакой скотины в хозяйстве, кроме кур-несушек, не держали. Мать днями пропадала в школе, учительствовала в младших классах.
— Ты пошел бы в школу, поговорил с директором… — мать искоса взглянула на сына. — Петрович хочет уйти на пенсию окончательно, только доработает учебный год. — Лёня непонимающе взглянул на мать, и та пояснила: — А то Нина Петровна будет искать на его место замену. Чем в соседнюю-то деревню по три километра туда и обратно пешком шастать, лучше в школу устроиться…
Он пожал плечами:
— Меня устраивает должность, на которой я работаю. Нога вроде не беспокоит, а там видно будет…
В разговор вмешалась Валя:
— Ты бы лучше послушал маму, она дело говорит. Не век же ходить за семь верст, киселя хлебать… а тут, всё же дома будешь. Обедать домой придешь. Сходи к директору, поговори. Ну что тебе стоит? Когда ещё такая возможность привидится, коль найдут нового человека… — она умоляюще посмотрела на мужа.
Ему ничего не оставалось делать как шутливо поднять руки вверх – дескать, сдаюсь:
— Уговорили! Пойду и поговорю!..
— Когда?.. — чуть ли не хором произнесли женщины.
— Ну, может, на следующей неделе, — неопределенно начал он. — Выходной вот будет в Доме Культуры, я и загляну…
Мать возмутилась:
— А чего выходного ждать? Чего ждать, вот сегодня… — она посмотрела на висящие на стене ходики. — Нет, сегодня уже поздно. Завтра. Завтра пойдешь на работу – зайди. Что откладывать в долгий ящик…
— Ну, женщины!.. Ну нетерпеливый народ!.. Загорелось у них… — с усмешкой на губах проворчал Лёня.
— Правда, чего тянуть-то?.. — снова поддержала свекровь Валя. — Пока претендентов на его место нет – давай! А то потом получится так, что останешься при своих интересах.
— Так меня эта должность не манит… — хмыкнул он. — Скорей всего, это вы останетесь при своих… мне не плохо и на месте художника-оформителя. Меня всё устраивает, а вы всё что-то придумываете…
— Это я-то придумываю?.. — обиделась мать. — Ему добра желаешь, а он… тебе ж трудно ходить, не мне…
— Ладно, схожу я в эту вашу чертову школу!.. Далась вам она… — он раздраженно встал со стула. — Спасибо. Я пойду, покурю. И не надо меня так опекать! Я пока ещё себя вполне прилично чувствую!.. Слава богу – совсем не беспомощен!
Женщины молча переглянулись и, тяжело вздохнув, стали убирать со стола.
Лёня в раздражении затянулся сигаретой. Черт бы побрал этих женщин с их чрезмерной заботой. Думал, женившись, вырвался из-под материнской опеки, а вот и нет! То была одна мать, теперь ещё и жена! Вот угораздило, что называется – из огня и в пламя! Когда уезжал из дома лет семь назад, надеялся, что всё в его жизни устроится лучшим образом. Поступил учиться, но закончить институт не удалось. Преподавателю марксизма-ленинизма не понравилась его вольная трактовка материала. Вышвырнутому из ВУЗа Лёне ничего не оставалось делать, как отправиться из того города восвояси. Так он оказался вначале художником-оформителем на одном из предприятий (в общем, работа по профилю – он учился на преподавателя черчения), а затем и на атомной станции. Оттуда его уволили по состоянию здоровья. От перегрузок стало подводить поврежденное колено. Так-то оно его и не особо беспокоило, но врачи постоянно предупреждали о возможности ухудшения дел. Он раньше думал, что всё пройдет. Но нет, травма колена оказалось серьёзнее. Организм то и дело стал давать сбои. Что-то там нарушилось – Лёня не особо-то вникал в медицинские термины – и грозило очень серьезными последствиями в дальнейшем. Вообще-то, что в них разбираться, если он не врач. Это их дело заниматься болячками и лечить больных. А он жил как мог, по своему разумению и понятию. Стремился к чему-то и старался ничем не отличаться от других. Точнее, быть как все. Жаль, что диплома не удалось получить – отчислили под конец третьего курса за вольнодумство. Но он тогда только высказал свои рассуждения, не думая о последствиях. Другие его товарищи оказались гораздо умнее и не лезли на рожон. Помалкивали в тряпочку. А он по дури – закусил удила и – вперед, галопом по Европам! Не дурень ли? Недаром говорят: язык мой, враг мой. Надо думать, о чем говоришь – хоть и Сталинская эпоха прошла, но Хрущевская оттепель отзвенела. Наш Генсек не любит, когда народ выказывает инакомыслие. Диссидентство вошло в моду, но это отнюдь не дает дополнительные привилегии. Скорее неприятности так и будут липнуть к тебе. Лёня вообще не мог сдерживать себя, вспыхивал как порох. А слово не воробей, коль вылетит, то всё – пиши, пропало. Сколько корил себя за это. Надо вначале обдумать, что сказать, а уж потом… а потом и будет потом. Что теперь мусолить прошлое. Ладно, мать права. Завтра он заглянет в школу. Может, что и выгорит с работой. Но как-то всё будет? Всё-таки вести изостудию и уроки труда – тоже уметь надо. К детям особый подход нужен. Если не сможешь заинтересовать и удержать их внимание – то делать тебе в школе нечего. Что толку об этом беспокоиться – будет день и будет пища!
Лёня загасил сигарету и, вспомнив, что его жена на сносях, улыбнулся. Неужели он через несколько месяцев станет отцом? Это кардинально изменит его статус. Теперь никто не скажет пренебрежительно и развязно – Лёнька с обязательной приставкой Хромой… в его жизни всё идет, как и других. Он женат, у них скоро будет ребенок – маленький такой «спиногрыз». Который будет носить его фамилию, продолжая их род. Род Вербиных.
— Всё куришь?.. — на крылец вышла жена. — Слушай, в конюшне балка свалилась, чуть мне по голове не дала…
Лёня испуганно посмотрел на нее:
— Когда?
— Да утром…
— И ты мне только сейчас сказала?! — возмутился он.
— Хуже было б, если бы это была не я… — понизила голос Валя. — А опасность миновала… ты, когда будешь уделывать – проверь и все остальные.
— Естественно, — вырвалось у него недовольно, вроде как хотел сказать, мол, ты ещё мне будешь указывать, что делать. — Я сейчас же и пойду, до сумерков поработаю… — и Лёня, взяв из сарайчика ящик со столярным инструментом, направился на конюшню ремонтировать.
После того, как отец бросил семью, всё тут постепенно приходило в упадок. Хозяйству требовались мужские руки. У брата была своя семья, он вошел в дом к жене и не мог постоянно бывать здесь. Хотя тот, как Лёня с Валей приехал к матери, все хозяйственные хлопоты свалил на него. Резонно заявив, что раз под материнской крышей живешь, бери на себя все заботы. Вот и приходилось хозяйничать, порой крутиться как белка в колесе. Потому что – с одной стороны чинишь, а где-то с другой рушится и валится. Хозяйство скидок ни на что не давало. А раз ты единственный мужчина в семье, то и вся мужская работа – твоя! Оглядев валяющуюся балку, Лёня принялся проверять и другие. Те вроде сидели крепко, но его нога угодила в прогнившую половицу и застряла там. Негромко чертыхнувшись, он кое-как все же вытащил её и стал раскладывать инструмент. Пожалуй, работы тут хватит и на завтрашний день.

***
Слава, хлопнув дверцей директорского газика, рванул на себя ту, где, корчась от предродовых схваток, сидела его жена. На Тамаре не было лица. Закусив нижнюю губу зубами, она стала выползать из машины. Подхватив жену под локоть, муж повел её к дверям приёмного покоя.
— Ой, мамочка! Я больше не могу-у-у!.. — истошно заорала Тамара и ноги у нее подогнулись.
Тут из дверей выбежала медсестра и подхватив молодую женщину с другой стороны, зачастила:
— Милая, еще два шажочка осталось! Совсем чуть-чуть!..
— Да рожаю я уже! Он у меня вываливается!.. — выкрикнула Тамара. Муж беспомощно глядел на жену. Казалось, что через мгновение он и сам родит вместе с ней…
Улегшись на кушетке, Тамара пронзительно завопила:
— Ой, мамочка р;дная!..
В кабинете показалась врач.
— Разве ж можно доводить себя до такой степени!.. — недовольно пробурчала она. — Как только начались родовые схватки, надо было сразу сюда…
— Так, пока меня разыскали, пока я отпрашивался и доехал до дому… — начал оправдываться Слава. — Пока…
— А вам тут делать нечего, папаша!.. — резко оборвала его врач и стала выталкивать за дверь. — Идите, не мешайтесь тут!..
— Ой, мамочка р;дная!.. А-а-а!.. — понеслось ему вслед.
Слава растеряно остановился за дверью и оглядев пустой холл, направился к противоположной стене. Там висели правила пребывания рожениц, что можно и нельзя передавать в передачах. Уставившись невидящим взглядом, лихорадочно пытался сообразить, что ему теперь делать. Поехать домой или ждать тут. Но его всё равно туда не пустят.
Дверь кабинета открылась, и оттуда вышла пожилая нянечка с вещами:
— Это вы сейчас жену привезли?.. — тот кивнул головой. — Вот, возьмите!..
— Как она там?.. — с тревогой и надеждой он показал глазами на дверь.
На лице нянечки появилась улыбка:
— Да ничего, повезли её в родовую. …Это – первенец? — Слава отрицательно помахал головой. — То-то я гляжу, ты в годах. А что же растерялся-то? Дело житейское – жена рожает! Что ж так переживаешь-то?
— Жена рожает первого… — уточнил Слава. — Это у меня второй брак… первая-то при родах умерла…
Нянечка понимающе кивнула головой и полюбопытствовала:
— А, ребятеночек как?
— Что ему сделается?.. — грустно пробурчал он. — Живёт…
— С вами?..
— А с кем же ещё?! Конечно, с нами. Страшновато мне, за жену…
— А что ж бояться-то?.. — ободряюще улыбнулась нянечка и похлопав мужчину по плечу, продолжила: — Врачи не дадут плохому случиться… да и она у тебя женщина телосложением крепкая, молодая, выдюжит…
Слава понимал, что два раза не может повториться одна и та же история. Но ему было нехорошо, неспокойно. Шесть лет назад, когда он ожидал рождения первенца, всё было иначе. Они с женой были полны надежд и планов на будущее. Никто и не думал, что всё закончится так печально. Славе пришлось одному выхаживать долгожданного малыша. Крутился как мог. Пеленал, купал, менял подгузники, бегал на молочную кухню. Тяжело ему было. Но гораздо хуже, когда он оставался наедине со своими мыслями и не мог уснуть от тоски по его Аннушке. Великим спасением в такие часы оказывалось покряхтывание, сопение и плач маленького живого существа. Иначе мрачные думушки совсем бы свели его с ума. Друзья говорили, что напрасно он мучается с ребёнком. По их мнению, ему надо было попросту сдать ребёнка в дом малютки. Однако, как бы он посмотрел в глаза своему Борьке? Этому голубоглазому и белобрысому пацанёнку, в котором текла не только его кровь, но и кровь родного и горячо любимого человека? Для него это было сродни предательству. А друзья-приятели стали говорить, что для ребенка нужны женские руки и ласка. Не мужское это дело – нянчить дитя.
— Да отвез бы ты его в деревню, к своей матери! Там все-таки свежий воздух, парное молоко и все такое… пацан здоровее будет! Сам мучаешься и ребенка мучаешь, разве это дело?!
— Ещё чего не хватало, чтобы я свою печаль-обузу навесил на кого-то другого?.. — опешил Слава от предложения друзей. — А в деревне мы и так частенько бываем, правда, Борька?.. — годовалый малыш, возившийся с машинкой на полу, поднял глазёнки на отца и улыбнулся лучистой, совсем как у Аннушки, улыбкой. Сердце молодого мужчины защемило… — У меня золовка — добрейшей души человек. Как ни придем с сыном к ним, всё канючит «оставь, да оставь его у нас». А у неё с братаном и так двое своих. Пацан да девка, куда ж он им? Нет уж ребята, своя ноша не тянет! Да и не в мучение он мне, а в радость… — приятели переглянулись между собой. — Может, коли не Борька, давно бы по волчьи завыл и спился…
— Женился бы тогда… нашёл женщину и жил! Живёшь монахом…
Слава вымученно улыбнулся:
— Ребят, вы что? Такой, как Аннушка, мне уже не найти. Да и никого мне больше не надо. Какая женщина будет смотреть за Борькой как за своим дитём? И потом, она же родных детей иметь захочет. Свои-то ближе, а моего и обижать будет. Что ни говори, а мачеха – она и есть мачеха!
Он считал женщин странными существами. Поди угадай, что творится в их головах. Иная посмотреть любо-дорого, всё в ней без сучка-задоринки. Копнёшь поглубже – сплошное гнильё. Еле ноги уносить успеваешь. До встречи с Аннушкой немало повидал он таких девиц, что уже и отчаялся встретить суженную. Да не там оказывается, искал. Видно недаром народная мудрость гласит, что жену надо искать не в хороводе, а на огороде. Хорошие девушки – они в глаза сразу не бросаются. Их искать будешь – не найдешь, ибо они больше прячутся в тени. Они с ней работали в одном цехе целых два года. И если бы тогда, на комсомольском собрании, Слава не встретился с её небесно-голубым взглядом, не обратил внимания на худенькую стройную девушку, то неизвестно ещё, как бы всё сложилось.
Недолго длилось их счастье. Всего полтора года…
Слава мотнул головой, словно стряхивая с себя наваждение прошлых лет. С Тамарой они живут уже третий год. Познакомились они в городском парке, где гулял он со своим Борькой. Двухгодовалый малыш, подбежав к сидящей на скамейке девушке с книжкой в руках, обнял её за колени и заглянул ей в глаза.
— Мама… мама… мама…
— А где она, твоя мама?.. — ласково улыбаясь, спросила девушка. — Покажи мне пальчиком её…
Борька улыбнулся и ткнул в неё пухлым пальчиком:
— Мама!.. — а потом показал на подошедшего Славу. — Папа!
Девушка удивленно подняла карие глаза на мужчину.
— Ох Борька, Борька! Опять к девушкам пристаешь?.. — взяв его за ручку, виновато пошутил: — Маленький, а уже бабник жуткий…
Она засмеялась, тряхнув своими каштановыми навитыми локонами:
— Ну что же, ведь мужчина растет…
А Борька, вырвавшись от отца, быстренько вскарабкался на скамейку и бесцеремонно расположился на коленях у девушки.
Слава укоризненно покачал головой:
— Ай-яй-яй!.. Как нехорошо ты себя сейчас ведёшь!..
— Мама!.. — он обнял её ручонками и прижался к ней. Девушка инстинктивно обняла малыша и непонимающе взглянула на мужчину, который тяжело вздохнул. — Мама…
— Извините, пожалуйста. — оправдываясь, Слава попытался за руку оттянуть сынишку от девушки. — У нас нет мамы. И он в каждой женщине её видит… — мальчишка скривил ротик и собрался заплакать.
— Ну зачем же, пусть посидит… — жалостливо произнесла девушка и обняла вновь прильнувшего к ней ребёнка.
— Ох Борька, Борька!.. Проказник ты такой!.. — шутливо пригрозил пальцем Слава и сел рядом. — Ну и подлиза ты у меня!.. — тот застенчиво улыбнулся и снова приник к девушке.
Так он их и познакомил. Тамара училась тогда заочно на третьем курсе сельскохозяйственного института. И приезжая на сессию из дальнего района республики, они стали часто видеться. Долго Слава приглядывался к ней, боясь ошибиться. Но всё больше и больше убеждался, что эта девушка могла бы стать для его сынишки настоящей матерью. Да и сам он незаметно для себя привязался к ней. Когда она защитила диплом, решился сделать ей предложение. Тамара согласилась, но в город переезжать к нему в маленькую комнатку в общежитии – категорически отказалась.
— У меня диплом зоотехника, да и мама одна в деревне. Я её не могу оставить одну.
Вот с её матерью и возникли поначалу большие проблемы. Она была категорически против их брака. Свое отношение к нему и маленькому Борьке тёща и не пыталась скрыть. Сурово поджатые губы, недовольный и сердитый взгляд, то и дело искоса бросаемый в их сторону, отрывистые фразы, обращенные к нему. Короче – минимум общения. Неуютно чувствовал себя Слава в её присутствии. Одно время грешным делом подумывал, а не взять ли в охапку жену и сына, да и рвануть обратно в город? Только опять же, Тамара его останавливала. Она не поехала бы с ним ни за какие коврижки, а где он найдет такую мать для своего Борьки, где? С сыном они прекрасно ладили, тот только и ходил за ней повсюду назойливым хвостиком по дому и двору. Даже на ферму частенько сбегал к ней. Впору можно было чувствовать отцовскую ревность. Но Слава понимал, что ребенку жизненно необходимо материнское тепло и ласка, которой тот был лишен напрочь. Став однажды невольным свидетелем неприятного разговора матери с дочерью, долго размышлял над тем, как ему поступить…
— Нужна тебе его обуза? Примак с приданым, одним словом… — мать сердито вопрошала у дочери. — Что ты отыскала в нём, что, скажи на милость? В деревне сколько молодых ребят и все справные не то, что твой – ну ни кола, ни двора!..
Тут что-то со стуком грохнуло о пол. Видно Тамара со злости швырнула от себя какую-то вещь:
— Уймись, пожалуйста, мама! Ты сама одна меня поднимала! Должна понимать – какого растить ребенка одной!.. Но ты – женщина, а он – мужчина!
— Ты мне рот-то не затыкай! Поживи с моё! Не пара вы! Он – мужик бывалый, а ты – девка. Молодая, несмышленая! Вот он тебя-то и подцепил на крючок…
— Какой крючок, мама?! О чём ты говоришь вообще? Ты сама-то понимаешь, что говоришь?! — в голосе Тамары слышалось отчаянье.
— Ну ты меня не считай совсем безграмотной дурой-то! И сама не прикидывайся не понимающей! Он на женское чутье поймал тебя. На то, что в природе любой бабы жалость к ребятёночку заложена… — голос тещи звучал глухо и недовольно, но, казалось, вот-вот перейдет на крик.
— Да ни о какой жалости тут не может быть и речи! Люблю я его, понимаешь? Люблю!
— О какой любви, скажи на милость, ты мне сейчас говоришь? Придумываете вы сейчас, что ни попадя. Никакой любви-то и нет! Вся твоя любовь – это постель. Любого можно…
— Мама!.. — истошно крикнула Тамара. — Я тебе что, сучка какая, чтобы с любым…
Слава хотел уже объявить свое присутствие – в нем всё начало закипать, но что-то его удержало.
— Ты сама себя так назвала. А коли на то пошло, то люди от животных ничем не отличаются! Не мне тебе объяснять всё это!
Тамара истошно завыла:
— Но люди – не животные! Мама, ты сама почему-то ни за кого не вышла замуж…
— А кому порченная нужна? В те годы нравы совсем другие были!..
— Хорошо, ты хочешь, чтобы я была несчастна, как и ты? Если я его потеряю – я не смогу жить, не смогу! Не раздирай меня на части живьём! Я жить хочу! Не могу так больше, не могу! Почему ты так любишь портить мою кровь?! Нервы у меня не железные… или ты хочешь, чтобы мы ушли с ним от тебя? Ты этого добиваешься?!
— Идите, не держу! Скатертью вам дорожка!.. — и послышался рев в два голоса.
Когда Слава решился вмешаться в спор, рванув на себя входную дверь, он увидел сидящих в обнимку двух женщин. Утирая друг другу слезы, они были так похожи… по прошествии некоторого времени Тамара обещала явственно стать лицо в лицо с матерью. Разве что цвет глаз она унаследовала не от неё. Смотрели они на него всегда с такой нежностью и заботой, безграничной любовью, что Слава мгновенно забывал о том, что совсем недавно его тревожило.
— Что случилось-то, а?.. — прогудел он хрипловатым басом.
Тёща встрепенулась, шмыгнула носом и, утирая огрубевшими от тяжелого крестьянского труда ладонями слёзы, молча поднялась со стула и скрылась в другой комнатенке.
— А с чего ты взял, что что-то случилось?.. — как ни в чем ни бывало, спросила Тамара, поднимая взгляд на мужа. — Ничего не случилось…
— А то я не вижу… — понизив голос, произнес Слава. — Глаза вон у обеих на мокром месте…
— Ну и что?.. Просто всплакнули, вспоминая прошлое… — подойдя к мужу, она прильнула к нему совсем как Борька, когда тот искал у неё материнской ласки. — Я люблю тебя… — в самое ухо прошептала она, встав на цыпочки. Он был на целую голову выше нее.
Сердце его затрепетало и стало колотиться с бешеным ритмом, словно он сдавал нормы ГТО на стометровку. По всему телу разлилась сладостная истома от близости жены. Он стиснул хрупкие плечи Тамары и сдавленно прохрипел:
— Пойдём куда-нибудь…
Жена заливисто засмеялась и потянула его вон из дома. Почти час они не могли натешиться друг другом на сеновале, позабыв обо всем на свете. Даже не пообедав, то и дело вынимая из волос сухие травинки, они вернулись на свои рабочие места…
Не сразу тёща перестала донимать дочь своими проповедями. Во всяком случае, он больше ни разу не становился даже случайным свидетелем подобных сцен. А жена никогда на эту тему не заводила разговоров. И Слава считал, что правильно сделал, что не влез в отношения между матерью и дочерью. Они ведь кровь от крови. А влез бы, может, хуже сделал. Тёща могла его возненавидеть ещё больше, да и с женой отношения испортил бы. Вовремя промолчать – большое дело. Когда обнаружилось, что у них ожидается прибавление, тёща окончательно сменила гнев на милость. Видимо смирилась. Хочешь не хочешь, а кровное родство намечалось. И к Борьке стала поласковей. Как-то с получки Слава принес конфет шоколадных из сельпо. Так пострелёнок к ним даже и не прикоснулся, это было что-то новое!..
— Ты что не налетаешь на сладости?.. — удивился Слава поведению сынишки.
— А мне бабушка Зоя сегодня шоколадку дала… — и притащил минуту спустя початую большую плитку. — На, попробуй…
Удивлённый Слава только отрицательно помотал головой:
— Вон как бабушка тебя балует, оказывается…
— Да… — мальчишка блеснул глазенками. — А вчера мы с ней ходили в лес, ягоды собирать. Земляника называется. Потому что она на земле растет и такая маленькая-маленькая, красненькая-красненькая… а вкусная! К тому же пользительная!..
— Не пользительная, а полезная!.. — поправил сына он.
— Так бабушка говорит!.. — заартачился Борька. — Мы целую банку принесли. Она мне их с молоком сделала… вкуснотища!
— Ах вот почему ты вчера вечером меня не дождался?! Я пришел с работы, а ты дрыхнешь на диване без задних ног, да ещё кверху попой!.. — улыбаясь, предположил Слава. — Ухайдакался, бегая по лесу…
— Нет. Я просто скучал-скучал, пока ждал тебя с мамкой, и уснул… — Борька шмыгнул носом. — А когда вы меня с собой в город возьмете?.. Вовка вон мартышек и больших зеленых крокодилов там видел, родители его с сеструхой брали… — в голосе звучала неподдельная зависть.
— А вот завтра с утра возьмем и поедем! Мамку тоже захватим…
В райцентре гастролировал передвижной зооцирк с дикими животными. Они с Тамарой на днях планировали свозить туда мальчишку. Вот и будет сыну незабываемое впечатление. Навряд ли он что и помнит о жизни в городе. Слишком мал он был, когда они переехали сюда…
Слава тяжело вздохнул. Как медленно тянется время, когда ждешь. Он положил одежду жены на заднее сиденье и закурил. Если бы хоть одним глазком взглянуть, как там она… говорят, вон в Америке – мужья присутствуют при родах. А у нас… у нас это не принято. А может и правильно, что так. Через какие муки проходит женщина, рожая на свет потомство. Не у каждого мужика нервы вытерпят такое! Пока вез жену и слышал, как она орала благим матом, руки как у алкаша тряслись. Сердце сжималось от сострадания. Вроде бы житейское дело, а вот как за душу продирает! Тут его взгляд упал на зеркало. – Бог мой, какой он весь взъерошенный! Пятернёй Слава пригладил отросшие русые вьющиеся волосы, зачесав их назад. Но непослушная прядь через мгновение снова спустилась на глаза. Тогда разыскал в бардачке расческу и привёл голову в порядок. Расстегнув пуговицы на куртке, сел за руль. К машине подошел темноволосый хромающий мужчина и хлопнул его по плечу.
— Привет! Ты тоже здесь?!
— Лёня?.. — нисколько не удивившись, обрадовался Слава. — Да вот, привез Томку…
— Вижу… моя-то всё никак не разродится…
— А что ж так долго? Ты же её ещё на прошлой неделе отправил?!
— Не знаю даже… а сейчас вон, записку мне передала, просит яблок. Врач говорит, что воды она много дует. Целый чайник сама выпивает! Кошмар…
— Да, слышал я про подобное. С их братом бывает и не такое… — тяжело вздохнув, Слава посмотрел на окна больницы. — Говорили, что вчера ещё одна из нашей деревни тут рожает.
Лёня оживился:
— Да, Колькина жена. Вечером её увезли. А утром я его увидел. Сияет весь как начищенная сковорода!.. Меня чуть не удушил на радостях. Пацана жена родила!
— О значит, в нашем полку мужиков прибыло!
— Выходит так! — Лёня довольно крякнул. — А вообще, не мешало бы это дело обмыть…
— Не мешало бы… — согласился Слава, а в голове все крутилось: как там она?.. — Ты сейчас куда?
— Да собирался слетать за яблоками. Потом на автобус…
— Давай вместе?.. — предложил Слава и когда тот согласно кивнул, повернул ключ зажигания. — Садись, давай!..
Когда они подъехали к больнице, Тамара уже родила. Пацан весил три четыреста… нормальный вес, отметил Слава про себя. Борька малость покрупнее был.
Лёня, хлопая на радостях его по плечам, воскликнул:
— Молодец!.. Не бракодел…
— А причем тут – бракодел?.. — не понял тот.
— Ну был у меня один приятель, который всё говорил ребятам, у кого девки рождались, мол, бракоделы!.. Это я просто к слову!
— Чем это ему девчонки не угодили?.. — снова удивился Слава.
— А шут его знает!.. — пожал плечами Лёня. — Наверное, считал их вторым сортом… а когда у самого девка родилась, ходил как в воду опущенный! Втихаря переживал. Потом, когда жена его второго носила, поговаривали, что он грозился её домой не пустить, если снова девчонку родит.
— Вот дурак-человек!.. — вырвалось у Славы. — Не всё ли равно ему, кто родился?! Зачем жену-то расстраивать? У меня мать всё говорит, что девчонка – парня приведет, а парень – девчонку, так какая разница? Всё прибудет!..
— По мне, дочка – лучше… — Лёнины глаза подозрительно блеснули в сумеречном свете. — Представляешь уменьшенная копия жены, маленький человечек…
Слава молча блаженно улыбнулся, а дорога под колесами автомобиля резво убегала извивающимся серпантином. Проведя целый день в райцентре в жутком напряжении и нервотрепке, как ни странно, он не чувствовал себя измотанным. Его душа ликовала и пела. С женой всё в порядке, а это для него самое главное этим хмурым осенним вечером.

2
(середина –80-ых)

Настасья глубоко вздохнула. Кто знал, что всё вот так вот получится… кто знал? Тяжело ей живется замужем, очень тяжело. Хоть и на Николая жаловаться грех, но воду мутит свекровь. Не нашли они с ней общего языка. Хоть сама Настасья вела себя скромно – тише воды, ниже травы. Слова лишнего поперек никогда не скажет. Аграфена мгновенно вспыхивала как порох и с лихвой восполняла молчаливый и кроткий нрав невестки. Не будь Настасья излишне застенчивой и дай словесный отпор матери Николая – не донимала бы в дальнейшем та её своими нотациями. Шесть лет они уже жили совместно под одной крышей. В первый год свекровь присматривалась к невестке, приглядывалась к её характеру… когда Настасья родила, то близко родителей не подпускала к малышу. И если бы невестка не кормила его грудью, неизвестно, смогла ли бы она вообще подойти к нему.
— Уйди! Ты не можешь обращаться с малым дитем! Я сама! Иди вон, корову напои!.. — командовала свекровь. Настасья покорно вытаскивала ухватом из печи большущий чугун и сливала из него в ведро, затем молча выносила корове.
Приходя вечером с работы, Николай заставал неизменную картину: мать нянькалась с ребенком, а жена проворно хлопотала по хозяйству. Вначале никаких трений не возникало, но постепенно он стал замечать неизбывную тоску в глазах жены, которая нет-нет да и выливалась наружу.
— Что с тобой?.. — спросил он однажды у жены.
Настасья, испуганно стрельнув глазами на свекровь, поспешила ответить:
— Ничего…
— Ладно дурить мне голову! А то я не вижу!.. — разражено буркнул он. — Говори, что случилось? Или я сейчас у матери спрошу… она-то уж точно скажет.
Настасья, низко опустив голову, тихо произнесла:
— Просто я такая неловкая! С ребенком не умею обращаться…
Николай, кинув взгляд на мать, вполголоса сказал:
— Откуда научишься, если она день и ночь от нас его сторожит… — и решительно направился к кроватке кряхтящего без сна малыша. Молча взял его на руки и поднес жене.
— Ты что делаешь, негодник!.. — мать с размаху хлопнула сына снятым только что с себя передником. — Он спокойно лежал, не требуя ничьего внимания, а ты его взял да…
— Мама, вы при живых-то родителях внука сиротой не делайте!.. — вспыхнул он.
Аграфена, зло сверкнув глазами на сына, метнулась ястребом к невестке и отобрала у нее внука:
— Никого я сиротой не делаю, а избаловать вам ребятенка – не дам! Ещё не хватало, чтобы он тут день и ночь орал, просясь на руки! Нечего без надобности его тискать, это вам не кукла!.. — и положив младенца обратно в кровать, сурово поджала губы.
Супруги молча переглянулись. Идти на открытый конфликт Николай не решился. Нрав у матери крутой и не отходчивый. Запросто может и выгнать из дома. Куда они с малым дитем пойдут? Пути назад уже нет, в город не вернешься. Да и с какой надобности – он тут работает, числится в передовиках. В эту страдную пору зерна на комбайне намолотил больше всех по колхозу, а это – почет и уважение, плюс неплохие премиальные. Правда, своими деньгами они тоже были не вольны распоряжаться. Всё шло в общий котел и на любую мелочь приходилось клянчить у матери, которая привыкла считать каждую копейку в доме. Понадеявшись на материнское благоразумие, они пожинали собственные плоды безволия. Мать их так зажала в кулак, что даже свободно дыхнуть не давала. Она заправляла всем в доме. И попробуй ей поперечь, сам не рад будешь.
— Ты наперво сына человеком вырасти, а потом и супротив что – говори!.. — сразу отрезала мать. — Нос не дорос! Молод ещё, указывать как мне жить! В советчиках не нуждаюсь!
И Николаю ничего не оставалось делать, как помалкивать. А раз муж молчит то и Настасье не резон возражать свекрови, пьющей из нее молодую и сладкую кровушку. Сколько слёз пролила она за эти годы тайком от мужа…
Несчастье постучалось в их дом через пару месяцев после рождения сынишки. Впрочем, оно не только у них произошло. Все трое младенцев из их деревни родившихся в одно время, заболели одновременно. Но в их семье злосчастная болезнь приняла необратимый оборот. Мальчик умер… Настасье казалось, что с его смертью она потеряла и существенную частичку себя. Душа её разрывалась от сознания страшной нелепицы произошедшего, от краткости материнского счастья. Она его не смогла ощутить в полной мере. Случившееся тяжелым грузом давило на сознание. Да и жестокосердная свекровь испытывала неимоверное наслаждение видя мучения невестки.
— Не уберегли мальца-то, не уберегли!.. — укоризненно качала головой Аграфена. — А всё из-за вашей безалаберности!
— Мама! О какой безалаберности вы говорите, если вы нас к нему на пушечный выстрел не подпускали!.. — в отчаянии выкрикивал Николай. — Наоборот, вы посмотрите – у Вербиных и Симаковых тоже дети болели, но умер только наш!..
— Здрасте!.. Это что же получается. Выходит, это я виновна в смерти вашего дитяти?! — Аграфена от негодования чуть не задохнулась. — И это вы мне говорите вместо спасибо за то, что я день и ночь сидела с вашим дитем? Какая чёрная неблагодарность!
Николай взвился:
— А мы вас и не просили сидеть с ним! Он, может, и умер от того, что не чувствовал родителей рядом! Почему у других дети живы, а у нас – нет? Почему?!
— Да как ты смеешь обвинять меня, паршивец ты эдакий?! — выкрикнула Аграфена и швырнула ухват в угол. — Нос ещё не дорос, чтобы мне такое сказать!.. Неужели же я внуку пожелаю плохого? Ты своей непутевой башкой-то подумай на досуге!.. Э-эх, на старости лет услышать такое от собственного сына!.. — мать накинув рабочую темно-серую ватную фуфайку сына на плечи, пулей вылетела в сени. Через мгновение там со стуком хлопнула входная дверь. Настасья, не в силах больше сдерживать слёз, в полный голос разрыдалась.
Николай с виновато-горестным видом подошел к жене и обнял её за плечи.
— Коля, умоляю тебя, давай уедем отсюда. Все равно куда, лишь бы подальше!.. — выплакавшись на его груди, Настасья умоляюще заглянула в его глаза. — Я не могу больше так жить!.. Не могу…
— И куда же мы с тобой поедем, скажи мне на милость?.. Нас ведь нигде не ждут! А тут дом без хозяина будет… — ласково гладя жену по голове как маленького ребенка, задумчиво произнес он.
— Да куда угодно! Можно на любую стройку завербоваться, лишь бы только подальше отсюда!.. — и тихо добавила: — Мать тут пусть сама хозяйничает…
Николай посмотрел в красивые, как у лани, глаза жены и сказал, вновь прижав её голову к груди:
— Нет, Настя. Наше место тут. Зачем нам куда-то ехать, если у нас есть дом и хорошая работа… — жена обречённо вздохнула, поняв бесполезность попытки уговорить мужа уехать. — А на мать ты просто не обращай внимания. Она не со зла всё это говорит. Нам немного надо быть сдержаннее… в чём-то она права, а в чем-то мы…
«Конечно, сын всегда будет на стороне родной матери, жена-то для него не такой уж и родной человек!..» — обиженно думала в такие моменты Настасья. И чувствуя себя ужасно одинокой, она с истинно монашеским смирением молча сносила все придирки свекрови. За эти годы она высохла и превратилась в тень. Ее глаза потускнели, утратив задорный девичий блеск. Она всё больше и больше напоминала хрупкое деревце с подточенными корнями… неимоверная тоска и боль сквозили во взгляде. Николай словно и не замечал того, что с его женой что-то происходит. Ему казалось, что всё у них нормально. Семью он обеспечивал. Что из того, что мать во всём верховодила – должен же кто-то управлять хозяйством. Естественно были определенные неудобства, связанные с этим, но неизбежно наступит тот день, когда они станут тут хозяевами. А нести бремя ответственности за всё, что происходит в доме – ему не хотелось. Нет, многие из насущных вопросов всё же приходилось решать Николаю самому – привезти дрова или каменный уголь для парового отопления, найти машину для сдачи на мясокомбинат выращенного бычка с поросёнком, или же договориться с хозяином лошади для пахоты огорода и прочие хозяйственные дела. Но с каким удовольствием он бы передал всё это другому! Инфантильность, которую Николай у себя даже и не подозревал, стала его второй сущностью.
А Настасья плыла по течению. Морально она чувствовала себя подавленной и опустошённой. У неё не было сил противостоять свекрови. Не было воли для защиты от агрессивной и разрушительной энергии, грязным потоком устремляющейся на её хрупкие плечи. Аграфена вела себя так, словно задалась целью свести невестку с ума придирками. И то ей не так, и это… был бы лишь повод зацепиться за что. Теперь же стала приставать к сыну говоря, что даже ребенка Настасья не может родить…
— Бесплодна она у тебя, развестись тебе надо!
Когда Николай впервые это услышал, то целую неделю не мог прийти в себя от шока, в который ввела его мать. Они крепко в тот день поругались и месяца два не разговаривали. В конце концов та перебралась к дочери, жившей на другом конце деревни. Но и там долго не продержалась. Зять стал звать тёщу ведьмой прямо в глаза и поставил жене ультиматум – или он, или она. Под одной крышей с тёщей жить, мол, дальше не намерен!.. Иначе она доведет до развода, или чего хуже – до греха! Я мол, за себя уже не ручаюсь! Ну и сестра попросила ее вернуться домой, где Настасья за это время оправилась, расцвела и воспарила духом. Передышка оказалась более чем кратковременной. С возвращением свекрови под родную крышу, все вернулось в наезженную колею. Настасья снова стала день ото дня чахнуть. И тогда Николай решился. На огороде у них стоял небольшой сруб. Они планировали новую баньку, хотя и старая была ещё ничего, хорошая. Короче, он решил сделать небольшое и отдельное жилище, где они могли бы жить, не касаясь матери. Работа у него спорилась, теремок получился на загляденье. А мать все брюзжала и брюзжала.
— Тебе что, в доме места мало?.. Хоромы-то, вон какие! Деньги только зазря переводите!..
— Эти деньги – не ваши! Куда хотим, туда и тратим!.. — невозмутимо отвечал сын. — Мне-то места хватало, а вот вам – навряд ли… иначе, вы не пилили б нас с Настасьей день и ночь!
— Это я-то пилю?! — возмутилась Аграфена, сделав круглые глаза. — Да кто ж вам правду-то скажет, как не родная мать?! — тут она пригрозила пальцем. — Это всё она, твоя жена тебя против меня настраивает! Знаю я её змеиную породу, знаю!..
Опешивший таким оборотом разговора, Николай остолбенел в недоумении:
— Мама, вы хоть понимаете сами, что сейчас сказали?!
Аграфена взорвалась:
— А ты из меня дуру-то не делай! Я пока ещё в добром уме и здравой памяти!.. И до старческого маразма слава Богу, мне ещё далеко! Как бы вам этого не хотелось – не дождетесь!..
«Скорей всего, ты меня с женой в дурдом упечешь!..» — мысленно парировал Николай, а вслух лишь произнес:
— Ладно выяснили и – хватит! Не надо нагнетать обстановку, не надо!..
— Никто тут обстановку не нагнетает!.. — еще больше распалилась Аграфена. — Я у себя дома и имею права высказать мнение!
— Да-да, имеете!.. — согласился Николай. — Только идите в дом, а? Не отвлекайте меня от работы, не мешайте.
— Я тебе мешаю?! — поразилась мать. — Дожила, что называется!.. От родного сына такое услышать!.. — и она заголосила белугой: — Какой позор на мою голову, люди добрые!.. У всех дети как дети, лишь у меня такое наговорят родной матери, что света белого не увидишь!..
Сын поморщился, строгая рубанком доску. Всегда она на пустом месте делает скандал! Подождав немного, когда мать успокоится, устало произнёс:
— Не надо, успокойтесь. Вы сами себя заводите, а потом мы же и виновны…
— Это я сама себя завожу?! — удивилась она и её слезы мгновенно высохли. — Это ж надо, так нагло заявить!.. — голос Аграфены вновь сорвался на крик.
«Сейчас вся деревня сбежится!.. Подумают невесть что…» — Николай в сердцах сплюнул и бросил строгать:
— Всё, больше вы от меня, мама, и слова не услышите!.. — с перекошенным лицом взяв жену под руку, увел её подальше от этого места. Спустившись задами огородов по утоптанной тропке, они, не спеша, направились к лесу, едва-едва просыпающемуся от зимней спячки.
— Ах, мы какие гордые! С родной матерью даже разговаривать не хотим! Жена для тебя дороже родной матери!.. А забыл, кому ты обязан жизнью? Коли не я, то и тебя на свете не было бы! Твоя-то Настена и наследника тебе вон родить не может, а ты все туда же – защищаешь эту безродную!.. — неслось в след.
У него никаких сил не оставалось терпеть всю эту словесную белиберду. Раз у неё не хватало ума остановиться, Николай должен быть мудрее. Он поступал, как и отец, когда мать устраивала тому разносы. Как он говаривал, пока та кипела – он был подобием красной тряпки для быка. Зная крутой нрав и острый язык Аграфены, он возвращался лишь через пару часов, когда она полностью успокаивалась. Только у Николая не получалось полностью забывать эти стычки. Вечным напоминанием о неблагополучии становилась Настасья с тоскливо-печальным взглядом. Даже когда они перебрались во флигелёк, жена не ожила. Не стала той Настасьей, которая несколько лет назад согласилась идти с ним под руку по всей жизни. Что-то было утеряно безвозвратно и вызывало в нем горькое щемящее чувство. Может, решись они завести второго ребенка, всё само собой встало бы на места. Но увы, судьба распорядилась иначе. Мать скорей всего была права и у Настасьи больше не могло быть детей. Однако он не собирался следовать материнским советам, так как был сильно привязан к жене. Он чувствовал себя в некоей мере виноватым в том, что не смог отстоять родительских прав. Не смог. Так и не нанянчились они с женой со своим ребенком, не наласкались всласть. И будь Николай чуть настойчивее и боевитее с матерью, может и расцвела бы его ненаглядная подобно розовому кусту, пуще прежнего. Нежно обнимая свою вторую половинку за плечи, зябко подрагивающие от бьющих наотмашь материнских слов, он лихорадочно перебирал в голове варианты выхода из тупика.
— …Слушай, а может вам на квартиру уйти?.. — предложил Лёня, когда некоторое время спустя они с приятелем сидели на бревнах у дома Николая.
— Да ты что?! — удивился Николай. — Зачем?! Ты представляешь, какую мамаша истерику поднимет в ответ на это?! Тогда лучше за километр обходить всё, что так или иначе касается её!.. Живьем съест, потрохов даже не оставит!
Лёня с издевкой глянул на него:
— Тебе ли это бояться? Мужик ты или баба, в конце-то концов? Объясни матери хорошенько, что не можешь ты идти на поводу у их, обоих… так и не долго совсем петуха дать!.. — тот непонимающе взглянул на собеседника. — Ну, как бы тебе попонятнее сказать… Ты сейчас и с матерью на ножах. И жену – обидеть не хочется. Мать-то не чужая, всё-таки. А с женой тебе жить да жить… короче, с ума они тебя сведут! — окончательно поставил диагноз и затушил сигарету. — Неужели родная мать не поймет?
Николай мотнул головой:
— Если б она понимала – давно в доме был лад и порядок… она знает, что Настасья ей слова поперек не скажет! И пользуется этим! Жаль мне её, на тень стала похожа… да и мать… — он вдруг замолк.
— А что мать?.. — вскинулся Лёня. — Конечно, пожилых надо уважать. Но всему есть предел!.. Заступись ты за свою половинку! Или разведись с ней, если хочешь угодить матери!
Тот испуганно и удивленно посмотрел на Лёню:
— С чего ты взял, что я хочу угодить матери?!
Приятель хмыкнул:
— Ты пытаешься усидеть сразу на двух стульях!.. — в глазах Николая проявилось недоумение, пришлось делать пояснение: — Ты сейчас просто затягиваешь решение проблемы. Рано или поздно ты грохнешься! Сама собой эта ситуация не рассосется, как этого ни желай. Значит, вывод сам напрашивается: или твоя Настасья не выдержит, и… — он сделал многозначительную паузу и спустя некоторое время продолжил: — …или что-то будет нехорошее! Не надейся даже, что и волки будут сыты и овцы целы. Так не бывает! В жизни всегда приходится чем-то жертвовать. Всегда…
— А я не хочу жертвовать ничем, не хочу!.. — устало произнес Николай.
— Придётся! — как отрезал Лёня и снова вытащил из пачки сигарету, закурил. — Ты подумай, каково приходится твоей жене…
— Да знаю я, мне тоже не легче!.. — раздражённо буркнул Николай.
— Нет, тебе-то и легче!.. — возразил Лёня затягиваясь. — Ты находишься дома, у родной матери. Ты здесь вырос. А она – пришлая. У неё, ты это учти – никого нет! Она с детства, как ты говорил, одна. Единственная её опора – ты. Но и ты в этой ситуации дистанцируешься от неё. Пытаешься сохранить нейтралитет. Без слов говоря – вы сами разбирайтесь, а я посмотрю, что у вас тут получится. Удобненькую позицию занял, ничего не скажешь. Но должен предупредить, что твоя жена может это расценить как предательство с твоей стороны.
— Почему это?.. — уныло протянул тот.
— А потому… ты что? Совсем шевелить мозгами разучился? Напрашивается вывод из твоего поведения. Ты не защищаешь её от нападок матери. Она у тебя как перст одна в этой ситуации.
— Ну я же с ней!.. Я – не развожусь!.. — вспыхнул Николай. — У меня даже и в мыслях этого не было!
— А ты это ей говорил?
— Зачем? Она и так это все знает. К чему повторять бесконечно то, что и без слов ясно…
— Ну ты и балбес! — с чувством протянул Лёня. — Ты, когда жене в последний раз в любви признавался?!
— Я и не говорил ей о своих чувствах…
— Совсем?! — Лёня пораженный услышанным смотрел на Николая так, будто видел впервые.
— Совсем.
— Как же ты сделал ей предложение?
— Просто предложил ей сойтись…
— И всё?!
— И – всё…
— И она – согласилась?.. — удивился Лёня.
— Сразу же!
— Вот дура баба!.. — хлопнул себя по колену Лёня и сделал глубокую затяжку. — Хотя нет. Вероятно, ей очень не хватало семьи, что она кинулась как в омут с головой. Тогда всё становится на свои места. Некрасиво ты себя ведёшь, Колька, ох, некрасиво!
— Почему это? — Николай даже обиделся.
— Бабы любят ушами! Им ежедневно надо говорить о том, что она единственная и неповторимая!
— Когда люди сходятся вместе – это само собой подразумевается… — буркнул Николай. — Что-то я не слышал, чтоб мои родители…
— Сейчас не о родителях речь идет, да и время было другое!.. — оборвал приятеля Лёня. — Может, твоя мать оттого и сварливая, что не получила в молодости то, что ей полагается. А сейчас время совсем другое, понимаешь? Человек, который недополучил любви – суховат, желчен, раздражителен. Он сам не живет и другим жизнь отравляет. А у тебя вообще, уникальный случай! Твоя жена выросла в детдоме, пойми же, наконец!.. Женщина любит ушами…
— Скажешь тоже!.. Что мне теперь разводить телячьи нежности?! Я же не колочу её…
— Лучше бы и колотил!.. — вспыхнул Лёня. — Среди женщин существует странное поверье – раз бьёт, то значит любит! Хотя никакой любовью тут не пахнет. Сплошное живодёрство! А ты показываешь полное безразличие… — Николай озабоченно молчал. — Семья – не только постель и супружеская обязанность… это взаимопонимание и духовное единение двоих… поэтому-то она у тебя и чахнет день ото дня. Теперь мне всё ясно…
— Ну что, ясно?! Что ясно-то?! — взорвался Николай. — Если я к ней равнодушен, женился бы тогда на ней? Стал бы терпеть материнские придирки?.. Думаешь, мне нравится то, что сейчас у нас происходит?.. Да я боюсь, что Настёна…
Лёня резко перебил его:
— Если б ты не был равнодушен к жене, ты, милый друг, давно бы что-то сделал. Но ты пустил всё на самотек! И ведёшь себя по-свински! Наблюдаешь, как мать грызёт жену день ото дня. Ещё и чувства таишь! Молодец, ничего не скажешь! Отпустил бы ты её в таком случае, а? Может, так лучше для неё будет? Молода пока, устроит судьбу. Иначе, помяни мое слово, потеряешь ты её…
Взбешённый Николай вскочил с бревна и, как драчливый молодой петушок, оказался напротив собеседника со сжатыми в ярости кулаками:
— Не тебе судить о моих чувствах!.. Сам с женой разводись, а мою – не трогай!.. — и, схватив того за грудки, принялся трясти как яблоню.
— Тихо, тихо, тихо!.. — попытался Лёня утихомирить его. — Моя жена тут ни при чём. Речь идет не о ней! Ты сам попросил совета! Да отпусти ты меня, прямо как клещ вцепился!.. — и, чтобы привести в себя не на шутку разбуянившегося товарища, дал ему коленом в пах.
— Ой-ай-яй, — согнувшись от боли Николай медленно осел на корточки.
— Остынь и слушай меня внимательно!.. — вконец разозлившись, Лёня сплюнул сквозь зубы. — Я тебе помочь хочу!..
— Оно и видно, — сморщившись от боли, сдавленно прохрипел тот. — Удумал чего советовать! Мать над душой стоит, да ещё ты бросить её надоумливаешь…
— Да не бросать жену я велю тебе, остолоп несчастный!.. Встань ты на её место. Посмотри на мир её глазами. Влезь в её шкуру!..
— А мне и на своем месте – не сладко!.. Что в чужую шкуру-то влезать!..
— Вот блин, единоличник чёртов! Дальше своего носа ничего не хочешь видеть! Очнись! Мир не ограничивается только твоим личным пространством! Нельзя жить только сегодняшним днём! Не в тайге живёшь! Чтобы в семье был лад и порядок, надо понимать друг друга. А ты мучаешь жену неприятием её забот!.. Она у тебя, получается, один на один противостоит окружающему миру!.. Семья означает семь–Я… — он сделал упор на «я». — Это значит, что ещё семеро смотрят на мир такими же глазами, как и ты сам. Понимаешь? — Николай угрюмо смотрел на приятеля, всё ещё сжавшегося в комок. — Ты взял в жёны Настёну и теперь в ответе не только за себя, но и за неё! Она – женщина и ты должен отвечать за её жизненное благополучие! Так защити её от нападок матери! Покажи, что ты её понимаешь, принимаешь, любишь! Что она нужна тебе!.. Не скупись на проявление чувств. Женщины очень чуткие существа! Это воздастся тебе сторицей! Делая счастливой её, ты сам становишься счастливым. Вот увидишь…
— Где ж ты стал таким знатоком женских душ? — Николай криво усмехнулся. В его голосе была ирония. — Говоришь, как настоящий Казанова…
На лице Лёни появилась широкая улыбка:
— Я не Казанова, но жизнь всему научит! И независимо от того, хочешь ты этого или нет… — он смотрел вслед уходящей фигуре Николая. Выбросив потухшую сигарету, заметно прихрамывая, направился домой. Перекур окончен, дела ждут.

***
С улицы в дом с визгом вбежала ребятня. Верховодила в этой бесштанной команде всегда Танюшка. Худенькая, как и мать, смугленькая и черноволосая, с тощими косичками, топорщащимися в разные стороны.
— Папа, папа!.. — её босые ножки пробежали по чисто вымытым половицам к лежащему на диване, с газетой в руках, отцу. Он вопросительно поднял глаза на дочь. — Можно я пойду на речку с мальчишками?..
— С ними?.. — показал глазами на робко выглядывающие из-за двери мальчишечьи лопоухие головы. Девочка согласно кивнула. — Если с вами кто ещё постарше будет, то – можно. А если нет, то лучше и не проси!
Вперед решительно выступил Славин сынишка Василек:
— Дядя Лёнь, с нами Бориска пойдет. Братан мой…
Лёня улыбнулся:
— Ну ладно, идите. Смотрите допоздна не бегайте! Чтобы к приходу стада с пастбища – были дома!
— И сразу Красавку загоним… — пообещала Танюшка и стрелой метнулась к двери.
…Давно ли он держал новорожденную дочь на руках – эдакий крошечный сверток, который и брать-то на руки было боязно. Осенью ей седьмой год пойдет. Время незаметно летит, отсчитывая счет. Оглянуться не успеешь, так и вырастет. Настанет время замуж выдавать. Лёня глубоко вздохнул. А давно ли сам таким пацаненком бегал? Кажется, всё это было только вчера. Интересно, в кого пошла его дочь? Насколько он себя помнит, никогда не был таким сорванцом. Всегда был тише воды, ниже травы… а эта девчонка – дня не проходит, чтобы что-нибудь не натворила. Любого пацана проделками за пояс заткнет! Может, на Валю? Вроде не похоже. Хотя, наверное, так оно и есть. За словом в карман жена никогда не лезла. Он ведь не знает, какой она была в детстве… об этом можно только догадываться.
Лёня улыбнулся. Вот уж кто-кто, а она-то никогда себя в обиду не даст! В этом он был уверен на все сто процентов. Обидчику тут же доставалось «на орехи» по полной программе! А с животными возилась так, что со стороны можно было лишь посочувствовать бедняжкам. Но, похоже, братья наши меньшие воспринимали всё как должное. Ибо даже не думали убираться восвояси при появлении маленькой мучительницы. Танюшка запросто могла таскать гуся за длинную шею, тот даже и не думал шипеть на неё. Соседка, живущая через три дома от них, и такая здоровая баба, чуть ли не ежедневно возвращавшаяся с дневной дойки с ведром комбикорма, всякий раз истошно вопила на всю округу, завидев у дороги ненавистный выводок.
— Танька-а-а!.. Убери своих гусей!.. — те начинали недовольно гоготать и шипеть, вытягивая шеи на размахивающую руками как пропеллером женщину.
И девчонка начинала разгонять птиц. Особо недовольных и строптивых, не желающих освобождать вожделенное пространство, не церемонясь, брала за шеи и в подмышку… – таким образом переносила в другое место. На Лёниной памяти, та соседка один раз растянулась перед гусями и рассыпала ведро, а птицам удалось оставить след на икрах незадачливой женщины…
Тут вспомнилось, как их кошка окотилась. Дочь (ей тогда было годика четыре или около того), найдя их – завязала слепых ещё котят в платочный узелок и повесила его на палку. Перекинув палку через плечо, носила по всему огороду в сопровождении истошно мяукающей кошки.
Первой обратила на это внимание Валя.
— Лёнь, что это? Наша кошка с ума, что ли, сошла?! — она ткнула его в бок. Тот недоумённо пожал плечами. — Надо разобраться!.. — когда услышал удивлённые возгласы, поспешил к жене. — Танька, живодёрка ты эдакая! Разве так можно делать?!
А ребенок, разинув рот, недоумённо смотрел на словесно разоряющуюся мать, которая вызволяла из плена узла пищащих котят. Мама-кошка, получив своих детёнышей, мигом утащила их на старое место, где те появились на белый свет. Валя тогда несколько раз перепрятывала кошачье потомство от дочки, но кошка неизменно возвращала их в чуланчик, где на старом диване устроила лежбище. В конце концов, устало махнув рукой, молча смотрела, как её Танюшка устраивает «воспитательный» час котятам. Дочь ни за что не хотела понимать, что те ещё маленькие и их нельзя трогать. Живые игрушки занимали её куда больше кукол и пластмассовых кубиков. Вот и как следствие вырастали из котят покорные коты и кошки, привычные к любому обращению. Что было любопытно, те не терпели подобного обращения от кого-либо другого. Когда к ним приходили Тамара со Славой, всё кошачье семейство (а их было в доме целых три: старая гладкая трехцветная, серая пушистая и её котенок – весь в маму, только с белым галстучком на грудке и таких же носочках на лапках) пускалось наутек по разным углам от их отпрыска Василька. Тот ещё с малых лет норовил схватить бедное животное за хвост.
С Васильком у друзей было гораздо меньше проблем, чем с их дочерью. Пацанёнок не лазил, как обезьянка, по заборам и деревьям, оставляя везде клочки от одежды. По крайней мере, Лёня ни разу ещё не видел такого. Только их Танюшка могла передвигаться лишь по возвышенностям. Глазом не успеешь моргнуть, как увидишь на крыше её хрупкую фигурку. Настоящий верхолаз! Сеновалы – вообще её вотчина, сколько не наказывали, как магнитом девчонку туда тянет! Пришлось махнуть на это рукой. Своенравная до ужаса. Да и запретный плод сладок. Чем больше запрещаешь, тем больше манит.
Больше всего охала и ахала бабушка:
— Дитё же шею себе свернет!.. Потом сами же мучиться будете!
— Что мы можем сделать?! — спрашивал у матери Лёня. — Сама видишь, все воспитательные меры исчерпаны!.. Запретами ничего не решишь, а ремень использовать в этих целях – считаю жестоким…
— Да, — вроде бы соглашалась она. Но через минуту начинала снова стенать: — Господи, неужели нельзя ничего придумать?! Эта девчонка словно коза-дереза. Знай прыгает по верхам… в кого такая живая уродилась? Ты вроде спокойнее был…
— Вроде бы… — хмыкнул сын. — Да поди ж, ногу-то повредил себе, допрыгался тоже… а ей-то и бесполезно говорить!.. — он тяжело вздохнул. — Пока сама не перебесится, не перестанет. Валя-то замучилась с ней. Ни одной не заплатанной вещички не осталось! Выпустишь в новеньком платьице, а придёт с выдранным куском на юбке, иль ещё где…
Жена тяжело вздохнула:
— У всех дети как дети, лишь моя – сплошное недоразумение. Обновок на неё не напасешься. Куда её черти в следующий раз понесут – одному богу известно!..
Вот и сегодня… эх, и попадет ему втык, что отпустил девчонку на речку с мальчишками. Придет вся по самые уши в грязи.
— Ты, что ли, стираешь-то?! — он представил красное от возмущения лицо Вали.
Но дочка всё равно бы пришла вся чумазая. Не в её стиле провести день без происшествий, не её это… Лёня встал с дивана и пошел на кухню попить воды. Через неделю надо было выходить на сенокос. Вчера наконец-то билет на сенокосные угодья выписали в лесничестве. Пришлось кое-кому в ножки поклониться. А этого он делать не любил, да и кому это по нраву? Только приходится прятать свою гордость за рукав, иначе останешься на зиму без корма. Это значило, что и без молока. Корову-то пришлось бы продать. Всё ничего, взрослые бы прожили без проблем. Да вот Танюшка лишь на молоке и живет… молочница она у них. Теперь вот надо готовить косы. Отбить да отточить.
Он посмотрел в окно – на небе ни облачка. Жара стоит уже пару дней удушающая. Вот такую бы погодку-то на сенокос… увы. По закону подлости чаще заливают дожди. При хорошей-то погоде быстро можно управиться. Да и в три косы всё побыстрей. Но не хотел он мать брать на сенокос. От жары и нагрузок ей плохо станет. Сердце у неё сбои дает, а беречься сама она не может. Приходится идти на хитрость – присматривай за Танюшкой и домом. Но та, привычная к работе – нет-нет да хватается за грабли. Я, говорит, сено сгребать буду. Знаем мы её сено. Допусти кота к сметанке, он всю слижет! Нет уж. Они с Валей сами вдвоём справятся.
Выйдя во двор, Лёня направился в дощатый сарайчик. Там у него были складированы все нужные в хозяйстве инструменты. Выкатив из угла невысокий чурбачок с прикреплённой болванкой, на которой в своё время ещё его отец отбивал косы, стал готовить рабочее место. Вспомнив состоявшийся недавно разговор, криво усмехнулся…
— Может, Красавку продадим?.. — робко предложила Валя мужу.
— ?..
— Ну сенокосничать ведь тяжело, а это… мама правильно говорит… — продолжила жена, отвечая на немой вопрос Лёни. — Здоровье-то дороже…
— Хорошо, ну продадим мы эту корову, чёрт с ней! А чем ребенок питаться будет? Ты об этом подумала? Ладно, мы всеядные. А Танюшку не заставишь есть супы да щи. Ей только молока подавай! Ты мне предлагаешь, как в былые времена, бегать за ним к Аграфене на поклон? Соизволь, мол, продать?! Не-е-ет, дорогая моя. Я ещё не забыл, как она нам его продавала по рублю за стакан, когда наш грудной ребенок болел! Да и молоко снятое было, быстро сворачивалось… спасибо за идею, не хочу… — он раздражённо замолчал.
Жена тихо возразила:
— Значит, тебе своего здоровья не жалко, а денег на молоко дочери жаль?.. А здоровья-то и не купишь! Его ничем не восполнишь!..
Лёня вспыхнул:
— Мне денег не жаль! Но я за свои заработанные деньги хочу покупать качественные продукты, а не синенькую водичку!.. И речь тут идет не о моём здоровье. А о молоке для дочери, которое она пьёт ежедневно! К тому же мне эти денежки даром не даются! За них вкалывать тоже надо! Спекулировать я не умею, да и станка печатного у меня нет…
— Но, может, мама права, — возразила она. — Можно купить козу вместо коровы…
— Чтобы я завел у себя это чёртово отродье?! — Лёня непритворно возмутился. — Нет, не надо!
— А что – не надо?! Ну что не надо-то?.. — все пыталась убедить его Валя. — Козье молоко – полезное, а для детей тем более!..
— Да, полезное!.. — согласился муж. — Но животина эта… очень уж вредная! Недаром в народе про неё говорят: хочешь поссориться с соседями – заведи козу!..
А мать встала на сторону снохи:
— Ты не слушай, что говорят люди. Поступай по своему разумению! Люди, что ли, тебе с сенокосом-то помогают?.. Надо делать именно то, что тебе выгодно и сподручнее. А не то, что не навредит соседу. Он поступает из личных соображений, а не так, как тебе надо… Коза, между прочим, умнейшее животное! И молоко её полезнее коровьего!
— И дух, соответственно, козий!.. — иронично заключил он. — Нет. Пока у меня есть силы – буду держать корову! А козу – только через мой труп!
Валя хмыкнула:
— Если в таком духе продолжать, то ждать этого останется недолго! Ты себя так быстренько в гроб загонишь, помяни моё слово!
— А что поминать-то?! Я и сам это знаю!
— Чего тогда артачишься?.. — удивилась жена.
Мать подхватила:
— Правда, чего ты сопротивляешься? Скотинка она неприхотливая, ей и огородного сена хватит за глаза с лихвой. И пасти её не надо… за лето сколько дней на пастьбу стада уходит. А попробуй найти пастуха вместо себя? Днём с огнем не найдешь, ни за какие деньги!
— Да лучше я отпасу за корову сам, чем «моя» коза по чужим огородам шастать будет! — Лёня затянулся сигаретой. — И потом, этот труд во благо. На природе… птицы поют. Воздух свежий…
— Под нещадно палящим солнцем, — продолжила жена, не жалея мрачных красок. — И  как водится, до седьмого пота – не разгибая спины. А через пару дней, как пить дать, поясница в крючок согнет…
— Ладно, ладно, — вполне миролюбиво произнес он и тяжело вздохнул. — Никто за нас тяжёлую работу не сделает. С этим приходится мириться. Испокон веков так было и будет. Труд сделал из обезьяны человека. Тем и выжило человечество, добывая для себя и потомства пропитание.
Валя не согласилась:
— Выжить-то выжило, а вот ты себя окончательно в гроб загонишь! И ради чего, если можно значительно облегчить жизнь?!
— Вы скоро подобными разговорами совсем меня с ума сведёте! — Лёня шутливо поднял руки. — Как вы обе с мамой спелись на пару, однако! С двух сторон ведете наступление, что мне придется для своего выживания то и дело выбрасывать над форпостом белый флаг для перемирия! Ну, хоть из дома беги! Как же трудно быть в семье единственным мужиком! Караул… не мытьем так катаньем!.. — и уже серьезно: — Вы из меня полного инвалида не делайте, я пока ещё крепко на ногах держусь!..
— А на долго ли хватит, при такой жизни? Если ты сам себя им сознательно делаешь?! — съязвила жена. — Всё в нашей жизни весьма относительно. И если ты себя беречь не будешь, то очень скоро наступит день, когда ты будешь полностью зависеть от нас!
Лёня поспешно вскочил с дивана и направился к двери:
— Вот когда это случится, тогда и продолжим этот разговор! А пока я больше ничего об этом не хочу слышать! Позвольте мне чувствовать себя обычным и нормальным мужиком! Что это такое, в самом-то деле? – это не делай, то – нельзя, это не так… я что, беспомощный ребенок для вас?.. — и он в раздражении хлопнул дверью.
Да, распалился он тогда не на шутку. До самого вечера ходил, бурчал. Внутри у него всё прямо кипело. Тут изо всех сил пытаешься доказать, что ты ничем не отличаешься от других, а тебе каждую минуту, нет – секунду, то и дело напоминают о твоей явной ущербности! Как слепого кутенка тыкают в больные места, про которые стараешься напрочь забыть.
Бабы, одним словом. Жалостливый народ. В чём-то, конечно, они были правы. Но Лёня думал – стоит уступить в этой позиции и в дальнейшем они насядут на него всерьёз. Мужик он, в конце-то концов? А мужику не следует прятаться за женские плечи. Ему нужно отвечать за свои поступки, за слова и действия. Нести ответственность за всю семью. Ему дорого далась эта свобода, и он не собирался идти на попятную. Его отец такой грандиозный скандал устроил, когда узнал о планах сына…
— На кой ляд далась тебе эта учёба?! Сиди дома возле мамки, держись за её подол! Нечего хлыстать по миру, искать приключения на свою голову!
— Как ты не поймешь, батя. У меня – своя жизнь. Мне надо её по-своему выстраивать, а не по-вашему!
— Своя жизнь у него, смотрите-ка!.. — взъерошенный словами сына отец передразнил семнадцатилетнего Лёню, внешне походившего больше на мать. — А ты подумал о нас с матерью? Как мы будем о тебе расстраиваться, думая, как ты там… ладно бы нормальный был, здоровый… тут ничего не скажу.
— А что тебе не нравится во мне? Я нормальный. Все ко мне относятся без предубеждений. Это только вы с матерью излишне опекаете меня! И хромоту мою никто не замечает! Только вы уделяете ей столько внимания, что тошно порой становится! Тошно!!!
— Да пусть едет… — робко вставила мать, впервые вступившись за сына. — Ему и впрямь надо встать на собственные ноги. Пусть учится, это будет его хлеб в дальнейшем…
Услышав эти слова, на следующее же утро он собрался в путь-дорожку. В тайне опасаясь, что мать может и передумать. Страшно подумать, как всё сложилось бы, останься он тогда дома и уступи родителям, поддавшись их уговорам и страхам. Старшие считали, раз он младшенький и природой обиженный – значит неблагополучный. Нет. Дочь Лёня не собирается опекать до такой степени. Хочет учиться – пусть учится! Образование в дальнейшем будет очень много значить! Без диплома – никуда! Правда, он слишком размечтался. И правильно Валя его осадила.
— Дочь только осенью в первый класс пойдет. А он уже мечтает о том, в какой институт она пойдет учиться!.. — расхохоталась Валя. — Эх ты, мечтатель!.. — она шутливо толкнула его локтем. — Что ж ты вчера не поддержал Томку со Славкой, когда те размечтались и начали своего Бориску сватать за нашу Татьяну?
Лёня удивленно хлопал глазами:
— Так это рано ещё. Да и не наше это дело решать за дочь – с кем она будет жить. Это её личное! И вообще, ей сначала надо вырасти, закончить школу и получить подобающее образование. А уж там поживем – увидим.
— Учеба – тоже её личное дело. Захочет – пойдет, а не захочет – неволить не будем! — подытожила Валя разговор. — Раньше времени чего об этом говорить.
— Я надеюсь, ты не будешь против?.. — он заглянул жене в глаза.
— А чего же противничать, если Танюшка захочет? Я сама необразована, тупа как сибирский валенок. Так пусть хоть она не отстанет от жизни. Может, выбьется в люди…
Выбиться в люди – это было самым заветным желанием Вали. Смотря по вечерам по телевизору кино, она тяжко вздыхала – о такой жизни даже и не мечталось. Да и какая жизнь – с утра до вечера торчит на ферме по уши в навозе. Домой придет – полный двор скотины, хлопоты по хозяйству… одна услада – красочные индийские фильмы про любовь. Вот где страсти пылают нешуточные, мелодичная музыка да песни. Ну и некоторые наши мелодрамы, типа «Москва слезам не верит» да «Сладкая женщина»… правда, везде мусолится производственная тема. Лёня считает, что это «для связки слов и предложений». Идеология, одним словом. То ли дело – импортные, зарубежные фильмы – вот там показывают любовь!.. Но выбираются они в клуб изредка, под настроение. После рабочего дня чаще всего лишь одно желание – плюхнуться в постель и проспать мертвым сном до самого утра. Там жена вскакивает – пора на дойку. Мать на кухне возится, гремя ведрами и кастрюлями (в зимнюю пору сюда примешивается и ругань с кошачьим семейством, оккупировавшими подтопок домашней плиты). Следовательно, раз женщины в доме встали, то и ему надо подыматься. А вставать – жуть как не хочется. Но ничего не поделаешь, надо. Да и раз ты единственный мужчина в семье, то на тебе лежит вся тяжелая хозяйственная работа, которую никто кроме тебя и не сделает.
Стуча молотком по лезвию косы, Лёня неспешно прокручивал роящиеся в голове мысли. Что греха таить, здоровье его убывает. Этого, к сожалению, скоро уже не утаишь. Любимые женщины давно выражают беспокойство. Ему это как нож к горлу, уязвляет. И даже очень. Жутко было даже от мысли, что может настать день, когда он станет совсем беспомощным. Тогда забота о нем полностью ляжет на женские плечи…
Он тряхнул головой, словно стряхивая с себя это наваждение. Что думать о том, что ещё будет, да и неизвестно – будет ли… столько воды до той поры утечет и дожить ещё надо. А сейчас лучше жить сегодняшними заботами. За него их никто не решит!

***
Тамара накрыла на стол и усадила голодную ребятню. Взяв в руки, испеченный матерью, каравай она принялась отрезать ломоть за ломтем куски домашнего духмяного хлеба.
Василёк придвинул к себе тарелку со щами и, взяв ложку в руки, произнёс:
— Мама, правда, что люди говорят?..
— А что люди говорят? — Тамара по очереди перед каждым из четверых детей (трое соседских и свой) положила по куску хлеба. Ласково улыбнувшись Танюшке, дочери её подруги Вали, вопросительно посмотрела на сына.
— Ну говорят, что я – не ваш сын…
— Кто говорит?! — Тамарино сердце ухнуло вниз, а рука с ножом так и застыла на полпути к караваю.
— А бабка Аграфена сказала…
— Что она сказала?.. — рука с караваем медленно опустилась на стол, а лицо в миг залилось мертвенной бледностью.
— Она сказала, что в роддоме детей перепутали. Что я сын дяди Коли и тети Насти. Что это ваш сын умер… — мальчишка простодушно хлопал глазами.
— Ах ты, мерзавка!.. — вырвалось у молодой женщины, и она как была – в домашнем ситцевом халатике, переднике и босоногая – пулей вылетела из дома.
Со скоростью пушечного ядра она обогнула свой огород и, выйдя через калитку, влетела в хозяйство тётки Аграфены. Та переливала простоквашу в чугунок, собираясь делать из неё творог. Увидев взъярённую соседку, да ещё с ножом в руке, Аграфена искренне испугалась.
Бросив крынку, где ещё оставалось не меньше половины жидкости, от чего простокваша разлилась по полу, но сосуд по счастливой случайности не разбился, Аграфена попятилась от неё как рак и завопила, что есть мочи:
— Караул!.. Убивают!.. Помогите!..
Обезумевшая услышанным из уст своего ребенка, Тамара неотвратимо грозно наступала на дрожащую как осиновый лист Аграфену:
— Ты что делаешь, кошёлка ты старая! Да я тебя за это…
— Томка, Томка, ты всё неправильно поняла!.. Не убивай меня, не надо!.. Томка!..
Тамара, увидев в своей руке нож, который инстинктивно сжимала до боли в костяшках пальцев, злобно усмехнулась:
— Значит, чует кошка, чьё мясо съела!.. Ты мне за всё ответишь!.. За всё, старая карга!.. Мало тебе Настасьи, так ты и в нашу семью коготки уже запускаешь!.. — схватила ту за вылезшую из-под её платка косу и принялась трепать изо всех сил данных ей природой.
Аграфена заорала благим матом, лихорадочно пытаясь освободиться от цепких рук молодой женщины и искоса со страхом поглядывая на нож. Тут в дом отвратить неладное забежали Слава с Николаем, мирно беседовавшие до того момента у калитки на улице и принялись разнимать их. В дверях молчаливой тенью остановилась Настасья.
— Стерва ты, Аграфена, каких свет не видывал!.. — в истерике кричала Тамара, сопротивляясь мужу, выхватившему из её рук нож, — Я тебе покажу, как небылицы по деревне распускать, да воду мутить! Ишь ты, чего выдумала!.. Подменили, видите ли… да это даже теоретически невозможно!.. Не знаешь, а болтаешь всякие глупости! А за клевету – ты мне еще ответишь!.. — погрозила ей пальцем. — Ответишь, ответишь, как миленькая! Я тебя за это еще привлеку! — Слава настойчиво подталкивал свою жену к выходу, — Ишь ты, чего удумала!.. Нахалка!.. Мой сын – не мой…
Настасья молча проводила взглядом семейную пару. Николай пытался утихомирить трясущуюся с перепугу мать. Слава, обнимая за плечи Тамару, вывел её на улицу. Когда они подошли к своему дому, жена обессиленно опустилась на лавочку у калитки и посмотрела мужу в глаза.
— Ты слышал, какова стерва, а?! Удумала, что младенцев подменили и теперь моему сыну всё это внушает…
Слава нахмурился:
— Успокойся, пожалуйста!.. Успокойся!.. Васятка у нас мальчик сообразительный, быстро разберётся, что к чему…
— Да-а?.. — она странно посмотрела на мужа. — Слушай, а как ты там оказался?
Тот неопределенно пожал плечами:
— Я? С Николаем беседовал…
— О чём?.. — непритворно удивилась Тамара.
— Да об этом же!.. — на лице жены проявилось ещё большее изумление, что Слава поспешил продолжить: — Давно уже стал замечать его странные косые взгляды, которые он бросает на нашего сынишку. Рассматривает, рассматривает. Пару раз видел, как подходил к нему, разговаривал, угощал конфетами. А на днях увидел, как Настасья его пирожками угощает. Слышал, как она сказала Васятке: «кушай, сынок»… ну думаю, надо с ними поговорить, пока сплетня до тебя не дошла. Я уже наслышан, что Аграфена мозги невестке полощет…
Тамара с укором посмотрела на мужа:
— Вот те на!.. Что же ты мне ничего не сказал?! Я всегда обо всем узнаю в последнюю очередь…
— И что бы это изменило?! — Слава скептически посмотрел на жену. — Ты же вон, с ножом на неё набросилась!.. — он крутил в руках отобранный нож.
Жена, кинув взгляд на руки мужа, внезапно громко расхохоталась:
— Ой, не могу!.. Ой, мамочка родная!.. Ты… ты что думал, что я… — насмеявшись вволю, продолжила она: — Всерьёз подумал, что я что-то сделаю этой карге?! — тот озадачено кивнул. — Ну подумаешь, выдрала бы я у нее клок волос из седеющих косм! От неё не убавилось бы!..
— Так ты ножом припугнуть её хотела?!
— Да ни про какой нож я и не думала даже… — она снова бросила взгляд на нож. — Я его увидела у себя в руках, когда перехватила полный ужаса взгляд Аграфены. — Тамара снова прыснула, как напроказившая школьница. — Я ребятне хлеб резала, когда Васятка мне выложил слова Аграфены. Не помня себя, понеслась туда, к ней… — и опять рассмеялась.
Слава тоже улыбнулся, услышав заразительный смех жены.
— Да, но вид у тебя был устрашающий! Я думал – бедняжку Аграфену кондрашка хватит! Её всю трясло, она так визжала!..
— Она надолго это запомнит! Но за неё ты не беспокойся, она сама кого угодно до истерики доведёт! Злая она, как чёрт. И раньше такой была, а сейчас и подавно! — Тамара сурово сжала губы. Минуту спустя добавила: — Давно проучить её следовало!..
— Но не таким же способом!..
— Все средства хороши! Нечего свою невестку придирками изводить! Из-за неё молодая красивая баба чахнет!.. Ишь выдумала – детей подменили… — она зло сплюнула.
— Слушай, а это теоретически возможно?.. — он серьёзно посмотрел на жену.
С неё в миг слетели остатки веселья:
— И ты туда же?!
— Ты что, Том, ты что? — Слава поспешил заверить жену в обратном, — Просто я же не знаю, как всё там…
Жена тяжело вздохнула:
— Это исключено. Женщина всегда почувствует, если ей принесут чужого ребенка. Мать не обманешь, интуиция не даст…
— А если всё же… — он сделал паузу. — Николай разглядел сходство. Говорит, что Васятка очень похож на него.
— На самого себя он похож, а не на этого недоделанного Кольку! — Тамара сверкнула глазами. — Чем слушать бредни выжившей из ума женщины, – лучше бы жену от неё берег! Ведь поедом ест! А Васятка – в нашу родню пошёл. И лицом широкоскул и волосом тёмен. Нечего мозги компостировать своими сказками-небылицами!.. — она посмотрела на мужа. — Так что не сомневайся в этом, никакой подмены не было! Глупости – это всё! Глупости.
Слава обнял жену за плечи и вздохнул:
— А всё же жаль мне их…
Ушедшая было в себя, жена переспросила:
— Кого?
— Николая с Настасьей, детей-то у них теперь не будет больше…
— Откуда ты знаешь?..
— Он сам мне сказал…
Она встала с лавочки и потянула за собой руку мужа:
— Ладно, пошли. Я тебя обедом покормлю, а то тебе скоро идти… да и Анютку надо уже кормить. Наверное, проснулась…
Слава встал вслед за женой и пошел в дом. Непростая ситуация сложилась. Николай с ним завел разговор, что он теперь не знал, с какой стороны к нему приступить. Как изложить его суть, не причинив жене боли, чтоб хоть немножечко её смягчить. Он всё удивлялся сам, как семейство Николая вообще додумалось до такого! Уму непостижимо!.. Хотя что в этом невероятного? На их месте, может, и он себя так повел!.. Кто поручится, что в безвыходной ситуации – не поведешь себя адекватно?! Никто. Разве что полностью равнодушный человек, у которого все чувства атрофировались… Удивлённо покачивая головой, Слава зашёл в дом, где весело толкалась ребятня.
— Ну что, поели? — Тамара смахнула тряпочкой со стола к себе в ладонь хлебные крошки. — Тогда идите, погуляйте. А я нашего папку кормить буду.
— Спасибо… — разноголосо поблагодарили детишки и гуськом вышли из-за стола, направляясь к двери.
Тут из передней комнаты вышла Тамарина мать с младенцем на руках:
— Том, наша красавица есть хочет! Ты давай покорми её, а зятю я сама наложу…
Кинув мужу сияющую улыбку, Тамара взяла из материнских рук недовольно кряхтящую дочь и сказала:
— Ладно… Солнышко моё проснулось, кушать хочет… сейчас мы покушаем. Сейчас, моя крохотулечка… — Слава подошел к ним сзади и заглянув через плечо жены, защёлкал младенцу языком, привлекая его внимание. — Смотри, и папка тут…
В сенях что-то грохнуло. Ребенок заплакал. Слава, перехватив испуганно-вопросительный взгляд жены, ринулся выяснять причину этого грохота. Через минуту послышалось его чертыханье и ругань, шум. Вернувшись из сеней, он вымыл руки и сел за стол.
— Кошка по верхам прошлась и скинула корыто… — пояснил он тёще, ставящей на стол дымящуюся тарелку щей. Зачерпнув ложкой из пол-литровой банки сметаны, он опустил её в тарелку и размешал. Затем густо поперчил и стал есть вкусно, с аппетитом. — Как вкусно-то!
— Дочь варила… — сухо прокомментировала тёща.
— А я думал, что вы… — задумчиво произнес он. Та подошла к двери в зал и закрыла её. Слава вопросительно глянул на нее. — Что вы-то за стол не садитесь?
— Да я уже обедала. Мне кажется, что соседи наши совсем рехнулись!.. — она села напротив зятя и подпёрла руками щёки. И вполголоса добавила: — Уезжать вам надо отсюда, и желательно поскорее…
— Я что-то не понял… — он удивленно смотрел на тёщу. — Почему уезжать, куда, и главное – зачем?..
— А то, что кашу Аграфена заварила очень крутую. Боюсь я, Тамарке тяжело будет тут оставаться… — она опустила глаза. — Аграфена не успокоится, пока своего не добьётся.
У него в голове мгновенно всплыл давешний разговор с Николаем. Его просьба поначалу и показалась ему абсурдной, невероятной, даже в чём-то безумной. Мыслимое ли дело, делить пацанёнка на две семьи?
— Хотя б раз в неделю отпусти его к нам, ночевать… пожалуйста… — глаза Николая просяще смотрели на Славу. — Жена совсем извелась. Не могу я её такой видеть, не могу! Всё внутри переворачивается, понимаешь? Знаю, что никто не виновен в сложившейся ситуации. Не виню я никого. Просто мне жаль Настёну. Очень жаль… я боюсь её потерять…
Эти слова полоснули Славу как ножом по сердцу. Ему ли не известно это состояние? Не сам страх потери, а потеря. Долгие дни и ночи напролет с маленьким сынишкой на руках, когда всё вокруг покрыто мраком отчаяния… когда кажется, что уже не выбраться ни за что из той ямы, в которой он оказался волею злосчастной судьбы. Ему ли не понять трагедию этой семейной пары, видевших в их с Тамарой сыне Васильке – черты своего умершего сынишки. Что греха таить, не верилось в эту историю с подменой в роддоме, набело «сшитой» Аграфеной для лжеуспокоения. Или, может, она мстительно бередила у них незаживающую рану… Возможно, это и могло случиться. Но только не с ними, не с его семьей! Всё в нем протестовало против такого обстоятельства. Бунтовало и возмущалось!.. Но если чисто по-человечески, то он понимал чувства, обуревающие эту семейную пару, и искренне им сострадал. Упаси Бог от этого, но представив себя на месте Николая и примерив на себя его шкуру – Славе было не по себе!
— И как ты себе представляешь всю эту ситуацию?.. — удивился услышанным Слава. — По-твоему получается, пацанёнок должен разрываться на две части? Как это отразится на нём, ты об этом подумал? Нет, я тебя понимаю, но в эту историю верить отказываюсь! И не проси меня.
Николай тяжело вздохнул:
— Ну встань ты на моё место…
— А на моё место кто встанет? А моей Томке кто посочувствует?.. Вот представь себе, что у тебя растет сын и какой-то человек в один, отнюдь не прекрасный для тебя день, излагает тебе подобную историю. Как ты себя почувствуешь? А, молчишь не зная, что и сказать?! То-то же! — Слава устало провел ладонью по лицу. — И вообще, вся эта история – не внушает доверия! Выдумана она от начала и до конца…
— Нет. Она всё-таки имеет под собой основу… — тихо произнес Николай.
Слава отрицательно помотал головой:
— Нет она – голословна! Когда кого-то в чем-то обвиняешь, то нужны конкретные факты и доказательства. Есть они у тебя?.. — тот промолчал. — А раз доказательств нет, то нет и причин для разговора.
Николай нахмурился:
— Так значит, ты не хочешь нам помочь…
— Чем? Мальчишке мозги запудрить? — Слава еле удержался, чтобы не сорваться на крик. — Пойми же, что мой сын к вам не имеет никакого отношения!..
— Вася похож на меня – маленького… — тихо произнес он.
— Ничего подобного! — тут же отпарировал Слава.
— Нет, похож!.. — упрямо настаивал на своем Николай. — В вашей семье нет черноволосых…
Усмехнувшись наивности собеседника, Слава ответил:
— Цвет волос переходит даже через поколение. У моего брата, когда рыжая девка родилась, тоже долго не могли понять – откуда… оказалось, у его жены – дед рыжим был. Её мать рассказывала, что её в детстве дразнили Рыжиком. Это прозвище ей перешло от отца, хотя сама она отнюдь таковой не была.
— Да, это гены… — согласился Николай. И через минуту снова стал просить: — Будь человеком, а?.. не за себя ведь прошу, а за Настену… позволь ей почувствовать себя матерью, позволь хоть изредка бывать мальчику у нас и заботиться о нём…
— Извини, но не думай даже, что я помогу тебе! Ты можешь себе представить, как и чем на это может отреагировать неокрепшая психика ребенка?! Как бы там ни было, а его здоровье для меня дороже!.. — выпалил он, не давая собеседнику даже слова вставить. — Ты русского языка не понимаешь?.. — устало произнес Слава.
— Всё я хорошо понимаю… — тот опустил глаза. — Но кажется мне, что Вася – мой сын… ничего я с этим поделать не могу!
— Знаешь, когда кажется – креститься надо…
— Слав, будь человеком… — тут они оба увидели, как огородами пронеслась Тамара с ножом в руке и пулей влетела в дом Аграфены.
Он расскажет жене об этом разговоре, раз эти слухи дошли до неё. Раз все происки этой полусумасшедшей Аграфены так или иначе стали крутиться вокруг их малолетнего сынишки. Но кто знает, как может аукнуться эта история впоследствии… Вероятно, тёща права. Надо забрать всё семейство и укатить отсюда куда подальше? Эта история вообще не нравится ему. Того и гляди – до греха доведёт! Один раз вроде обошлось. Но кто может поручиться за то, что в одночасье ситуация не выйдет из-под контроля? Хоть и уверяла жена, что нож по чистой случайности оказался в её руке… где та грань, когда женщина, защищая свое чадо, может переступить опасную черту? Кто клятвенно поручится, что в критический момент тормоза не сорвутся?.. От этих раздумий у Славы голова стала наливаться свинцом. Всю неделю он был в задумчивом состоянии и, благо возил председателя их совхоза, тот не очень-то досаждал вопросами. Но под конец всё-таки спросил.
— Что-то ты в последнее время сам на себя не похож. Думы тебя какие занимают?
— Да есть маленько… — неопределенно ответил Слава, пожав плечами.
— О чём кручинишься-то? Может, поделишься?.. — председатель пригладил седеющие на висках волосы, склонившись перед зеркалом заднего вида и сел в машину.
— Не знаю, стоит ли свои проблемы сваливать в кучу на других… — повернув ключ зажигания, ответил он. — Тут столько всего намешано…
— Давай-давай! А то ты совсем ещё, пожалуй, скиснешь и мне придется искать тебе замену!.. — подшутил председатель. — А где я найду такого второго, как ты? Немногословного, терпеливого и главное – надёжного!
Надёжного… была у них тайна. Одна на двоих. Вот уже второй год, как ездил председатель к зазнобе в райцентр. Хотя дома у него была жена, под стать ему – статная да пригожая. И вырастили они совместно двух детей. Старший-то сын давно семьёй обзавелся и жил отдельно, а младшая – училась в городе. А зазноба-то председательская помоложе вдвое будет. Чуть ли не в дочки председателю годится. Но Слава помалкивал, его дело маленькое – возить начальство. Так что за всё это время он и рта не раскрыл. Каждый живет по своему разумению. Он и сам в своё время хорошо погулял…
— Допустим, на моё место всегда желающих много будет… — ответил Слава.
— Желать-то не вредно!.. — председатель осклабился. — Ты давай, не принижай своих качеств. Ближе к делу. У тебя что-то произошло?
Слава снова пожал плечами:
— Да всё то же. Из-за Аграфены…
Председатель фыркнул:
— Ну это ещё та штучка! Наслышан я о её деятельности! Наслышан, наслышан… ну и шумная баба, однако скажу! Вчера заявилась в правление, устроила там бесплатный концерт!
Слава внимательно посмотрел на председателя:
— Чего это?..
— Да жаловаться приходила на дочку Вербиных! Говорит, всю сливу у неё ободрали… требовала принять меры!.. — председатель хмыкнул.
Слава улыбнулся:
— Танюшка у них бойкая девчонка, но не шпанит… это был кто-то другой!
— Я знаю, все-таки мы – кумовья. Но та заладила, что видела среди пацанов её, и ничем не уймется! Спрашиваю: они тебе что, грядки вытоптали? Нет, говорит. Все грядки целы. А я и спрашиваю, что мол, сливы на варенье не хватило? Ну прикупи тогда, дам я тебе на это… Мне червонца ради крестницы не жаль. А она давай цену себе набивать – там ведра три, не меньше, ободрано! Так я смекнул, что та попросту хочет поживиться за этот счет. Так её шуганул! Надолго, надеюсь, отбил охоту!.. — и он очень заразительно расхохотался. Насмеявшись, продолжил: — Ты, говорю, что, думаешь, не знаю, что самогоном вовсю подторговываешь?! Вот сейчас возьму и позвоню куда надо! Засажу тебя на пару-тройку годочков за всё хорошее. Будешь знать, как жалеть на детей от силы, ну, литра два ягод… та так сиганула в открытую дверь, что только её мелькнувший зад я и видел!
Слава тоже смеялся этой истории от души. Успокоившись, он сделал вывод:
— Значит, после этих слов Аграфена вылетела из правления как ошпаренная!.. А я-то думал, что что-то случилась, раз она со скоростью реактивного самолета понеслась по улице!.. вон, оказывается, причина-то была в чём…
Аграфена вообще в последнее время стала настоящим анекдотом во всей деревне, причем смех этот отдавал полынной горечью. Никогда не думал Слава, что именно таким образом пересекутся дорожки их семей. При всем том, что дорожки эти шли параллельно друг другу и по закону никогда и ни при каких обстоятельствах не должны были сойтись. В жизни скорее всего прихоти ради, волею человеческой, вернее, волею языка случилось обратное… и никуда от этого не денешься.
Накануне первого сентября, приготовив для сына-первоклассника всё необходимое, Тамара наконец пробралась под одеяло к мужу. Слава, читавший до этого момента журнал, стиснул тело жены в объятиях.
— Тихо, тихо!.. детей разбудишь… — прошептала она. Тут на разложенном диване заворочался Борька – они с Васильком спали там валетом вместе. — Ты завтра пойдешь с нами?
— А как же! Неужели же я пропущу такое событие, не провожу своих сыновей в школу? Тем более, один из них завтра переступит впервые школьный порог.
Тамара улыбнулась и, достав провод от ночника, щелкнула выключателем.
— Мы вместе туда пойдем, — и прильнула к нему.
Ровно в девять утра во дворе неполной средней школы собралась пионерская линейка. Директор выступил с небольшой напутственной речью. Родители, сдерживая волнение, смотрели на подросших за время летних каникул ребят. Нарядные, торжественные и робеющие малыши перед новой ступенькой в жизни. Их было немного, где-то около десятка-полутора. Молодёжи в деревне оставалось с каждым годом всё меньше, и рожали с большой неохотой. Так что года через два вообще будущих первоклашек насчитали всего пять человек – явное резкое сокращение! Если так будет продолжаться, существование самой школы может встать под большим знаком вопроса.
Стоя в толпе Слава увидел Николая с женой и тут же почувствовал толчок в бок.
— Смотри… — шепнула Тамара, кивнув в сторону семейной пары.
Те со слезами на глазах смотрели на гордого, с большим букетом алых георгинов в руках, Василька. Белоснежная рубашечка заправлена в тщательно отутюженные брючки, волосы аккуратно зачесаны на бок… а рядышком с ним стояла такая же нарядная, в коричневом платьице с кружевным фартучком и огромными белыми бантами в волосах, Танюшка Вербина. Настасья так и пожирала взглядом их сына. По окончании мероприятия Слава еле удержал жену от решительного выяснения отношений.
— Не трогай её, не надо… — тихо произнес он. — Попробуй понять её…
— А меня кто поймёт?.. — зло прошипела она. — Я его родила, вынянчила, воспитала… а теперь она считает его своим ребёнком?! И всё из-за выдумок этой безумной старухи! Из-за того, что так ей захотелось, видите ли!..
— Не обращай на это внимания и всё забудется…
— А если нет?.. — тихо спросила Тамара и, зябко передёрнув плечами, прижалась к мужу.

3
(начало –90-ых)

Снег густо лепил за окном. Казалось, что он никогда не перестанет. Падая большими хлопьями величиной чуть ли не с воробьиную голову и кружа в сумасшедшем бесконечном танце, завершал его на мягком сугробе. Настасья сидела, обхватив голову руками и лихорадочно соображая – что делать. А всё свекровь!.. зачем они её только послушались и подали в суд? Если бы не это, то семья Симаковых по сей день была бы у них в соседях. Никуда бы они ни уехали, не сорвались сломя голову. И их Василёк был бы рядом с ними, под боком. Где теперь искать сыночка, их ненаглядную слабинушку? В каких краях-городах? Вот ведь судьба-злодейка разлучила насильно, зло и беспощадно. Сколько тайных слез пролито за эти годы. Кажется, и душа её уже омертвела, пройдя сквозь все эти тяжкие испытания. Горестно вздохнув, Настасья встала с табурета и подошла к печи. Пора было поить корову, которая должна была вот-вот отелиться.
— На-а-асть, — прохрипела лежащая на диване Аграфена. — Подай воды… пожалуйста…
«Ишь ты, какие слова-то теперь она говорит… — совсем беззлобно и словно мимоходом подумала Настасья. — Как заболела – совсем другим человеком стала», взяв алюминиевую кружку и зачерпнув ею из ведра, она поднесла свекрови. Аграфена, жадно припав к её краю, судорожными глотками полностью осушила её.
— Спасибо, — совсем тихо произнесли губы, и она обессилено опустила голову на диван.
— На здоровье!.. — автоматом вырвалось у Настасьи.
Аграфена цепко поймала руку невестки:
— Дочка, прости меня!.. — Настасья попыталась вырвать руку, но у неё ничего не получилось. Свекровь вцепилась в неё мёртвой хваткой. — Я… я понимаю, что много гадости тебе сделала, прости! Христом Богом тебя прошу… Грешна я перед тобой, каюсь…
— Да ладно вам, мама, говорить, что ни попадя… — пряча взгляд, произнесла невестка.
— Не-ет, прости меня! Без твоего прощения не пускает Бог меня к себе… тяжко мне очень, тяжко… — её хрипы стали сильнее, что Настасья испугалась за свекровь по-настоящему. — Про-о-ости ме-еня, грешну-у-ую…
— Да Бог с вами, мама!.. — вырвалось у испуганной Настасьи. Их глаза встретились и во взгляде Аграфены промелькнуло нечто, что задело невестку за сердце. Внутри у неё всё всколыхнулось и замерло.
А Аграфена, делая заметное усилие над собой, выдавила из себя:
— Вася не… Вася… господи, как хорошо-то… — и затихла закрыв навсегда глаза.
Настасья с нескрываемым ужасом смотрела на Аграфену. Через мгновение осознав, что та испустила дух, принялась тормошить свекровь за плечи:
— Мама!.. Мама, мама… что же это такое?.. — она встала перед ней на колени и стала сгибать и разгибать её руки, пытаясь той делать искусственное дыхание. Всё было безнадежно. Свекровь умерла и лишь слабая улыбка, появившаяся на её губах в последний миг жизни, говорила о том, что та ушла с миром в душе… Настасья внезапно ощутила такую пустоту внутри себя, что горько и безутешно разрыдалась, упав на грудь мёртвого тела. Ей было странно подобного поведения. Аграфена ей столько плохого сделала, что она должна была чувствовать некое облегчение, а не горечь от этого ухода. Отчего-то ей показалось, что она потеряла очень близкого и родного человека…
В сенях хлопнула дверь и в дом вошел Николай.
— Хороший хозяин в такую погоду собаку не выпустит, а не… — он увидел Настасьино заплаканное лицо и сразу всё понял. — Давно?.. — та отрицательно мотнула головой. — Ты за фельдшером сбегала?
— Не успела, всё так быстро произошло…
Николай с растерянным видом пробормотал:
— Что ж теперь делать-то?..
— Не знаю… — прошептала Настасья. — Может, к фельдшеру? Смерть-то надо засвидетельствовать…
— Да, правильно. Я схожу… — и Николай снова вышел.
Настасья встала с колен. Укрыла с головой байковым одеялом мёртвую Аграфену и, вытерев изнанкой подола передника слезы, подошла к печи. Все же пора было поить корову. Не хватало ещё, чтобы и та ударилась в рёв. Что соседи-то скажут? Свекровь сама бы и укорила её за это. Сказала бы: хоть небо на голову упади, а скотину никогда не забывай обиходить! Ибо она – наша кормилица… Тяжело вздохнув, Настасья взялась за ухват и вытащила чугун с пойлом. Слив его в ведро, накинув старый замусоленный ватник, вышла в хлев.
Зайдя в дом, она пошла в переднюю и взяв в шифоньере чистую простынь, завесила стоящее в углу трюмо. Надо следовать традиции, в доме – покойник.
Болезнь свекрови началась внезапно, неделю назад. После очередного выяснения отношений, Николай, как угорелый ворвался в дом с криками и руганью, обвиняя во всем случившемся мать.
— Это все вы виновны!.. вы!..
Аграфена стояла у окна и расправляла на них занавески. Словно ничего не понимая, она смотрела на сына:
— В чем я это виновата?!
— В том, что Симаковы взяли и уехали! Собрались и укатили!.. — Николай сплюнул сквозь зубы.
— Ну и скатертью им дорожка!.. — невозмутимо их напутствовала Аграфена.
— «…Скатертью им дорожка!..» — передразнил сын мать. — Они и Ваську нашего увезли, мама! Неужели же вы до того чёрствы, что не можете осознать трагичность всей ситуации?!
— Какая ещё, к чёрту, трагичность ситуации?! Ты что, белены объелся?.. — мать даже затрясло от негодования на сына. — Да сами вы оба виноваты. Только на меня все время эту вину и перекладываете!.. Я у тебя всегда виноватою хожу!
Николай возмутился:
— А кто ж ещё?! Вы, конечно! За любую мелочь придираетесь и скандалите сразу чуть, что не по вам!.. Со свету нас совсем сживаете. Это вы вбили нам в голову мысли, что детей могли подменить в роддоме!
— У тебя что, своей головы на плечах нет?! — Аграфена злорадно парировала.
— Но вы никогда не слушаете моего мнения!.. — возразил Николай. — Вы дергаете нас за верёвочки. Как кукол – заставляя делать то, что надо вам!.. Это вы настаивали на подаче дела в суд, который попросту не нашел веских доказательств подтверждения этому.
— Конечно, кто сам признает свои ошибки: «да, мол, это я перепутал детей»… — и тут нашла, что возразить она. — Естественно, кому охота получить по шапке? Это ведь ой-ой-ой как пахнет!.. — Аграфена самодовольно хихикнула. — А молодые только уехали или Томкина мать тоже?..
— Да все они сорвались, от мала до велика! — Николай сорвался чуть ли не на крик. — На их месте другие уже живут! Вон, от их дома пустая машина отъехала только что! Новые люди въехали в дом!
— Ну и слава богу!.. — выдохнула Аграфена. — Наконец-то я избавилась от этой Зойки-змеюки!
Николай чуть не задохнулся от возмущения. Ну надо же! Сама заварила эту кашу, а теперь оказалось, что материнской целью было не вернуть им ребенка, а выжить несчастную семью из деревни. Но ведь этим самым она усложнила жизнь своему же сыну!
— Похоже, вы только этого и ждали! В хорошенькую же историю втянули меня с Настасьей, ничего не скажешь! Эх, мама, мама! Как же вам не стыдно издеваться над нами?! — в голосе Николая было столько боли и отчаяния, что у его жены, вбежавшей в дом следом за мужем, в горле встал противный комок.
Тут настала очередь взбеситься Аграфене. Она, точно кошка, прыгнула и оказалась возле сына. Сжав кулаки, словно собираясь набросится на него, в запале вылила весь словарный запас.
— Ах ты, тварь неблагодарная! Ты сам понимаешь, в чём ты меня сейчас обвиняешь?! — и, повернувшись к невестке, стала грозить ей пальцем. — Это все ты, змеюка безродная! Ты настраиваешь против меня родного сына! Что б тебе пусто было! Чтобы небо свалилось на твою голову! Проклинаю тебя до самого гроба! Не видать тебе счастья с моим сыном! Своего-то не смогла сберечь! Тварь подзаборная, а ну вон из моего дома!.. — и пустилась плакать в три ручья, подвывая и поскуливая, подобно побитой собаке. — Подождите вот, доживете до моих лет! Аукнется это вам ещё, ой как аукнется!
— Эх, мама, мама! — Николай с досады махнул рукой. — Думал я, что у меня есть мать… но оказывается, я сильно ошибался! Нет у меня больше матери, нет! Обижая Настасью, вы обижаете и меня! Да она и слова дурного никогда не говорила про вас… — и повернувшись, направился к входной двери собираясь уйти.
Настасья вдруг побелела и стала пальцем показывать на мать:
— Коль, ей плохо… — послышался звук упавшего тела.
Даже не обернувшись, муж собрался открыть дверь и уйти.
— Кому плохо?! Брось, она притворяется. Больше я не верю ничему. У меня нет матери! Что б я ей еще хоть раз поверил?! Нет, спасибо…
— Но ей действительно плохо!.. — она быстро подбежала к лежащей без чувств на полу свекрови и стала хлопать её по щекам. — Мама, что с вами?! — Николай нехотя оглянулся. — Она без сознания! Неси нашатырь!.. — скомандовала она. На лице Николая читалось смятение. — Ну что ты встал как вкопанный?! Нашатырь давай, говорю!
Не желая верить глазам, Николай подошел к буфету, где находилась коробочка с лекарствами – анальгин, аспирин, йод, зеленка, вата, бинты – всё, что нужно для оказания примитивной первой помощи, и подал пузырёк с требуемой жидкостью жене. Аграфена никак не приходила в себя… Настасья стала обтирать её виски и лоб ваткой смоченной нашатырем. Только через некоторое время Аграфена пошевелилась.
Николай скептически заметил:
— Хорошо разыгрывает…
Настасья кинула на мужа убийственный взгляд.
— Помолчал бы! Ей действительно плохо!.. Мама, что у вас болит?.. — Аграфена медленно, с ощутимым усилием подняла руку и положила к себе на грудь. — В груди?.. Сердце?.. — желая удостовериться, переспросила Настасья.
— А у неё вообще есть это сердце?.. — иронично произнес Николай. — Она отцу-то постоянно такие спектакли закатывала, что любую знаменитую актрису за пояс заткнет!
Кинув на мужа негодующий взгляд, Настасья тихо произнесла:
— Помолчи, пожалуйста! Если ты не умеешь отличить притворство от истинного состояния, то помолчи, Христа ради! Помоги лучше поднять её с пола и уложить на диван… — так же тихо скомандовала она.
Кое-как наловчившись, взяв Аграфену с двух сторон и приподняв за руки, они её уложили на диван, где та и пролежала всю следующую неделю. Вызванный на другой день утром из центральной усадьбы фельдшер поставил диагноз: сердечный приступ.
— Надо соблюдать полный покой. А вообще-то лучше – в больницу.
Аграфена слабо запротестовала:
— Никуда я не поеду!
— Вам надо подлечиться, проколоть укольчики, витамины попить… — равнодушно отреагировала фельдшер, молоденькая белокурая, лет двадцати, девушка.
— Не буду я эту вашу химию пить, организм свой травить! От этих ваших таблеток я только быстрей на тот свет уйду!.. — решительно сказала Аграфена.
— Ошибаетесь, — мягко возразила фельдшер. — Наоборот, если вы будете выполнять все указания и принимать таблеточки, то долго ещё проживете! Вам же только семьдесят будет. Надо беречь себя…
Тяжело вздохнув и сверкнув глазами в сторону сына, Аграфена произнесла:
— Как же, побережешься тут…
— Вас никто и ничего не заставляет делать, мама!.. — с укоризной произнесла Настасья. — Вы лежите, пейте таблетки и поправляйтесь!.. Больше от вас ничего не требуется!
— Не буду пить я ваши таблетки! Ещё сунете какую-нибудь отраву, а я – жить хочу!.. — чуть ли не в истерику впала Аграфена.
— Тихо-тихо!.. Успокойтесь, пожалуйста… — фельдшер покачала головой. — Я сейчас вам напишу названия лекарств. Вы, — она посмотрела на стоящего неподалеку Николая. — Вы постарайтесь съездить в райцентр, в аптеку…
— Не смей тратить деньги на эту отраву! Они дорогие и пить их я – не буду!.. — отрезала мать. — И учти, денег у меня лишних нет!
— Да успокойтесь, мы все на свои деньги купим… — начал Николай, но мать оборвала его истошным криком «конечно, вам надо быстрей меня на тот свет спровадить…»
Не на шутку расшумевшейся матери пришлось делать успокоительный укол.
— И как долго она у вас так шумит?.. — полюбопытствовала фельдшер.
— Да она всегда такой была… — равнодушно ответил Николай.
— Нервишки у неё никуда не годятся! Подлечиться надо… — посоветовала та, собирая чемоданчик.
— Вы что, хотите меня в дурдом упечь?.. — еле ворочая языком пробормотала засыпающая Аграфена. — Это противозаконно!..
Фельдшер, пряча улыбку и не обращая внимания на слова больной, добавила:
— Если откажется принимать лекарства, сладким молоком отпаивайте её. Вреда не будет. Молоко полезно, сахар вместо глюкозы… — и, посмотрев на заметно сникшую пару, ободрила их: — Да не переживайте вы, всё будет нормально. Если что – вызывайте, отправим в стационар.
Но Аграфена ложиться в больницу не хотела и принимать лекарства ни за что не соглашалась. Даже когда невестка поставила перед ней полную кружку подслащенного молока, упрямо заартачилась:
— Не буду я ничего из ваших рук брать, вы от меня избавиться хотите!.. — Настасья никак не отреагировала на её словесный выпад. Только молча села неподалеку от неё вязать шерстяной носок. Увидев это, через минуту добавила: — А откуда молоко?.. у нас ведь корова ещё не отелилась…
— Коля купил.
— У кого?..
— У соседей… — искоса поглядывая на свекровь, Настасья уткнулась в вязание.
— Дорвались, называется!.. — недовольно проворчала та. — Вы так быстро без денег останетесь! Все добро растранжирите! Как вы будете жить без меня?! — невестка промолчала. — Не буду я пить ваше молоко!
— Не хотите – как хотите. Силом вас никто не заставляет! Вылью поросенку… — отложив вязание, начала вставать со стула.
Аграфена, испугавшись, что за Настасьиными словами последует действие, опередила:
— Не смей! Ишь чего удумала – добро переводить!.. Купленное, не своё!.. Поросенку она выльет… — возмущенно ворчала она, а Настасья только улыбнулась этому.
Так и не встала Аграфена уже. С каждым днем всё больше и больше уходила в себя, ела очень мало. А в последние дни и ворчать перестала. В то утро – самостоятельно села на диване, с аппетитом поела печёной картошки с простоквашей. Настасья умыла её, причесала. Николай с легким сердцем пошёл к своим тракторам, готовить их к весеннему севу. И вот случилось такое…
После похорон было в доме как-то пусто и гулко. Николай всё сидел сам не свой, уставившись взглядом в одну точку. Казалось невозможным прервать зависшую над ними тишину. Но Настасья сделала это.
— Что будем делать-то, Коля? Тошно мне…
— Что делать, говоришь?.. — Николай нахмурился. — Жить будем… искать будем…
Настасья подняла непонимающий взгляд на мужа:
— Чего искать-то?..
— Правды. Правды и сына. Сам пойду в больницу. Вот как покончим с ремонтом и подготовкой тракторов к весеннему севу, сразу и пойду!.. — прочтя в глазах жены немой вопрос, пояснил: — Сам пойду в отдел кадров райздравотдела и узнаю фамилии всех, кто тогда работал. С каждым лично поговорю… должен же хоть кто-то нам пойти навстречу. Не может же человек быть настолько черствым и бездушным!
— Нет, Коля. Твоя мать была права. Доказательств никаких. Да и теперь никто свою вину и не признает!.. Столько лет прошло. Да к тому же где этих Симаковых искать? Страна-то большая, необъятная…
— А я через паспортный стол! — Николай упрямо сжал зубы. — Если Вася наш сын, то он должен жить у нас! Его место тут и нигде больше!..
Жена обреченно вздохнула.
— Но и Тамарку со Славкой понять можно. Они тоже считают его сыном, им не хочется его терять… — и она вспомнила, как несколько лет назад на коленях умоляла отдать ей Василька.
Тамара тогда с диким ужасом смотрела на Настасью.
— Я прошу тебя… у тебя есть ещё дети, Анютка вон бегает… можешь ещё родить. А у меня никогда детей не будет. Позволь мне почувствовать себя матерью, умоляю… ты же сама тоже женщина, мать!.. Отдай мне мальчика, умоляю тебя…
— Да ты что сейчас такое говоришь?! Ты вообще в своем уме? Где это видано – бросаться детьми?! Ни одна нормальная мать в добром уме и здравой памяти ни за что и никогда на это не пойдет! Додумалась, надо же! — Тамара недовольно фыркнула: — Расти-расти ребенка, а потом отдай свою кровиночку чужой тетке! Совсем баба рехнулась и мало того – ещё меня решила извести подобным образом!.. Знаешь, что я тебе скажу, дорогая моя?.. — она зло прищурила глаза. — Пусть твоя свекруха не пудрит тебе мозги всякой небывальщиной и не развешивает лапшу на твои уши! Оставьте нашу семью в покое! И если ты хоть ещё раз подойдешь ко мне с подобным предложением – я тебя за волосы оттаскаю, от души!.. А сына и на километр к тебе не подпущу!..
И Настасья, поняв, что та не шутит, замолчала. А что ей оставалось делать, если закон не на её стороне. Симаковы по документам – родители их сына. Они же с Николаем для него – никто. Совершенно чужие люди. Пока жили в одной деревне, она всё бегала и из-за угла посматривала на ненаглядного сыночка. То пирожков горяченьких, то яблок или сладостей сунет ему в руку… славный мальчик, на папку похож! Настасья улыбнулась, вспомнив очертания детского лица – пухлые щечки, нос, глаза, смотрящие открыто и доверчиво. Василёк рос на их глазах, вытягивался, превращаясь из ребенка в долговязого подростка с пробивающимся юношеским пушком над верхней губой. Правда, в последнее время он заметно стал их сторониться. Завидев ещё издалека слегка раздобревшую фигуру Настасьи, поспешно исчезал из компании, с которой водился, под любым предлогом. Так что, она очень тосковала от своих нереализованных материнских чувств. По всей видимости, и с Николаем происходила та же история…
— …Я найду их, вот увидишь, найду!.. — вывел Настасью из задумчивости муж. — Даже если на это потребуется вся моя жизнь!.. — пообещал он.
— Слушай, а может нам ребёнка усыновить?.. — робко предложила она. — Будет у нас о ком заботиться…
Николай посмотрел на жену:
— Но это значит — опять с кем-то делить ребёнка… — как-то неуверенно произнёс он. — Он не будет опять целиком и полностью наш. Представляешь, мы его вырастим и… — Николай осекся. — …У нас будет ситуация схожая с Симаковыми… а это тебе надо?.. — жена в ужасе отрицательно замотала головой. — Нам надо Васю искать, вернуть его в семью…
— Ты думаешь, у нас это получится?.. — с сомнением произнесла Настасья.
— Я всё для этого сделаю! Можно даже пойти на крайний случай – сделать генетическую экспертизу! Но я докажу, что он наш сын!..
— Это же, должно быть, очень дорого?!
— Пусть дорого, зато – наверняка!
Николай и Настасья сидели в потёмках и думали оба о том времени, когда их семья сможет воссоединиться раз и навсегда.

***
Валя хлопнула дверью.
— Танюшка, пляши!.. Тебе письмо… — из зала вышла дочь и, напустив на себя равнодушный вид, встала, прислонившись к дверному косяку. — Чего же ты не спросишь – от кого?
— Ну и от кого?
Мать улыбнулась:
— От Василька!..
— А откуда ты знаешь, там же нет обратного адреса?! — дочь буквально пожирала глазами конверт в материнских руках.
— А я – по штемпелю догадалась…— игриво ответила та. — Ну и бука же ты у нас, Татьяна! Хоть бы раз проявила свою искреннюю радость! Ты что родителей стесняешься, что ли?
— Подумаешь – письмо пришло… — дочь внезапно залилась румянцем, выхватила из материнских рук конверт и убежала обратно в зал.
Лёня, молча наблюдавший за этой сценой в раскрытую дверь, улыбнулся вслед за рассмеявшейся женой. Ну хоть мать, хоть дочь – ну как две капли воды! Вот и не верь, что яблоко от яблони недалеко падают.
— А ты помнишь себя, какой ты была в четырнадцать лет?.. — он лукаво посмотрел на снимающую синий плащ на ватине и резиновые сапоги Валю.
— Отчего же не помнить, помню… — она прошла в заднюю комнатку, где тот сидел за столом и оформлял наглядное пособие для школы. — Я тогда была ну копией Танюшки!.. Вся была из себя такая надутая и серьезная, важная. Взрослые тогда про меня говорили: какая серьезная девочка! И ставили меня в пример. А я, по правде, ужасной хохотушкой и шалуньей была и мне казалось это самым ужасным недостатком. Я очень боялась матери…
— Да я помню. Ты на меня произвела впечатление. Я не знал, с какого бока к тебе подойти. Боялся, что ты мне щелбанов надаешь! — Лёня прыснул как подросток.
А тихо появившаяся на пороге Танюшка спросила:
— А почему это обязательно именно щелбаны?!
— Ну не щелбаны, так подзатыльники… — смеясь, продолжил Лёня. — У неё всегда такой неприступный вид был. Причем никогда нельзя было понять, как она на тебя реагирует. Ну абсолютно ноль эмоций!..
Валя фыркнула:
— Ещё чего не хватало, чтобы по моему лицу читали как по книге… Я была девушкой скромной и не любила, когда ко мне лезли в душу…
Танюшка раскрыла рот:
— А при чем тут душа?..
— Притом, что у нас было совершенно другое время… — Валя тяжело вздохнула. — В наше время вообще не принято было выставлять чувства напоказ. Это сейчас в порядке вещей – дружба между мальчиком и девочкой. А тогда, если учитель перехватит чью-то «любовную» записку, скандала и позора на всю школу было не избежать. Равносильно поцелую на виду у всех… — дочка внимательно слушала, поочередно переводя взгляд то на отца, то на мать. В руке она держала надорванный конверт и письмо, исписанное угловатым почерком.
— Что наш друг-то пишет, какие там новости?.. — полюбопытствовал Лёня, кивнув на письмо.
— Привет вам передает от родителей… — дочь тряхнула подрезанными до плеч волосами. — Пишет, что скучает очень. Хочет после школы вернуться обратно.
Валя скептически заметила:
— Навряд ли его мать отпустит!
Танюшка слабо улыбнулась, сразу поняв, что хотела сказать мать:
— Так он на тётку Настасью никогда внимания не обращал! Напрасно тётя Тамара боится, что он уйдет к ним! Он даже как-то сказал, что если его и подменили, то он счастлив, что вырос в такой семье! Васька ненавидел тётку Аграфену. Говорил, что она ему напоминает бабу Ягу, только метлы в руках да ступы не хватает!..
Валя шикнула на дочь:
— Про мёртвых – только хорошее или вообще ничего не говорят!
— А что я такого сказала?.. — недоумевала дочь. — Я только повторила его слова…
Лёня ее оборвал:
— Ладно. Только вот что. Я давно хотел напомнить тебе, чтобы ты никому адреса Симаковых не давала. А ещё лучше, если ты вообще никому не скажешь, что переписываешься с ним…
— Да ты что, папа! Если кто и узнает их адрес, то это будет не от меня!.. — заверила дочь отца. — Он ещё с Андрейкой с Лесной улицы, переписывается…
— Это тот, который с вами все время бегал?.. — уточнил отец.
Дочь кивнула:
— Бегал за нами, как хвостик, и канючил всегда, чтобы мы его с собой брали. Каким же он занудой тогда был!
Мать улыбнулась:
— А сейчас он изменился, что ли?
— Наверное, — неопределенно пожала плечами дочь. — Я сейчас с ним не общаюсь…
— «…Потому что выросла и стала большой…» — иронично прокомментировал отец.
— Потому что у меня изменились интересы!.. — с вызовом произнесла дочь. — Ты думал, что я всю жизнь буду бегать с ватагой пацанов с разбитыми носами и коленками…
— …и совершать набеги на соседские сады… — шутливо продолжил отец. — Я ничего не думал. Я только в тайне надеялся, что ты все же не превратишься в мужеподобного юношу! Ждал, когда ты перебесишься, наконец! Ты больше походила повадками на мальчишку…
Дочь, вспыхнув румянцем, выскочила из комнаты:
— А мне казалось, что отцам больше мальчишки нужнее!
— Ой, как ты ошибаешься!.. Если хочешь знать, отцы девочек больше любят и балуют!.. — улыбаясь, он посмотрел на жену.
Валя пригрозила ему пальцем:
— Ну, хватит! Разболтались тут совсем! А где мама?
— Бабушка уехала к дяде, в Березовку… — крикнула Танюшка из зала. — Он приехал на лошади и увез её. Она сказала, что недельку проведет у них.
«Вот и ладно, — пронеслось в голове у Лёни. Он мать не видел, как пришел с работы. А спросить как-то и не удосужился. — Всё – смена обстановки, а то совсем она у нас что-то приуныла…» Недаром, видимо, говорят, что старость – не в радость. Совсем не той была уже его мать, какой была в молодости – общительной, с весёлыми лучиками в глазах, заряжающей неутомимостью и задором. Некогда иссиня-чёрные глаза заметно поблекли и смотрели на окружающее пространство с заметной усталостью, немножечко печально и с едва видимым оттенком равнодушия. На пожилом человеке сказываются прошедшие годы и перенесенные болячки. Что-что, а это он знает по себе. Хотя ему рано пока говорить про возраст… Мать в последнее время больше сидела дома, в четырех стенах. Отказывалась выходить на улицу, на свежий воздух. Голова её в неполные семьдесят стала совершенно седовласой, а натруженные руки с вышедшими на поверхность кожи венами к непогоде нестерпимо болели. Долгими ночами, мучаясь от бессонницы, она усиленно мерила шагами эту комнатку, стараясь отвлечься от ноющей боли в костях. В такие моменты его сердце в груди сжималось от сознания собственного бессилия.
Когда он её повез на прием к врачу, та его просто убила своими словами:
— А что вы хотите? Возраст… тут уж ничего не поделаешь.
Хотел бы он посмотреть, как стала бы метаться эта врачиха в поисках облегчения своих страданий!.. Будто сама она будет вечно молода. По их мнению, пожилого человека и лечить-то не стоит. Мол, отжил он своё, пора на свалку. Обидно. Да и жизнь пошла какая-то сумасшедшая! Ежедневно меняются правила игры, политики стараются обдурить народ. Чёрный рынок делает свое дело – полки магазинов пусты, а на толчке – кажущееся изобилие. Все можно найти, но втридорога, были бы только денежки. Пару лет назад на референдуме все проголосовали против распада Советского Союза. Но почти моментально страна разделилась на удельные княжества, каждый регион теперь диктует свои права… куда всё катится?.. Путч вдобавок ускорил этот процесс. Если молодым-то неуютно в подобной ситуации, то что же говорить о стариках, проживших жизни при другом строе? Насильственное изменение сложившегося сознания, ломка стереотипов откладывает отпечаток на психику пожилого человека. Трудные времена настали, очень трудные. Лёня тяжело вздохнул. С кухни подошла Валя.
— На ферме говорят, Николай снова судиться собирается…
Тот оторвался от листа с ватманом и посмотрел на жену:
— С кем, интересно, на этот раз?..
— Говорят, он провел собственное расследование. Всех, кто работал в роддоме пятнадцать лет назад, перебаламутил… так и ничего не добился. Хочет провести какую-то экспертизу.
— Что ж, хотеть – не вредно… — хмыкнул Лёня. — Но надо соизмерять желаемое с возможным!..
— Бедная Томка, как мне её жаль… — она облокотилась о стол. — Сначала Аграфена донимала её, теперь вот Николай принял эстафету. Что они там все с ума, что ли, спятили?! Я не понимаю их. Не могу понять… — тяжело вздохнув, она взъерошила мужу волосы. — Что на ужин-то сготовить?
Лёня пожал плечами:
— Вообще-то мне всё равно. Ты же знаешь, я неприхотлив. Что дашь – то и съем…
Валя снова вздохнула:
— Эта проблема – чем накормить семью – меня скоро совсем сведет в могилу! В погребе ничего, кроме картошки с квашеной капустой, не осталось… однообразная еда вам наверняка приелась… Осенью, пожалуй, по возможности поросенка на зиму надо брать.
— Откармливать?
— Да. Насадим тыквы, свёклы – будет чем его кормить. А к весне зарежем – всё мясо будет. Хоть какое-то разнообразие…
— Скоро зелень пойдёт, можно будет суп из крапивы сварить. Кстати, как я по нему соскучился!..
Она встрепенулась:
— А у нас, кажется, где-то баночка солёного борщевика была…
— Откуда?! — удивился он.
— Мама засолила…
Лёнино лицо озарилось улыбкой:
— А ведь и правда, прошлой осенью мы постоянно варили зеленые щи…
— Варить-то варили. Но подожди радоваться. Может, мы его уже и извели весь… надо пойти, поискать… — жена нахмурилась: — А если не найду, то картошки в мундире наварю. Будете с постным маслицем кушать. — Лёня согласно кивнул. — Та-ань!..
— Чего?.. — донеслось из зала.
— Ты чего делаешь?.. — и не дожидаясь ответа продолжила: — Пойдём со мной в погреб…
Танюшка тут же показалась в дверях.
— Зачем?
— Банку соленой травки хочу найти. Поможешь мне с ужином?
— Конечно… — девочка кинулась к вешалке, где висела её курточка. — Пошли?.. — через мгновение она уже была готова к походу в погреб.
Как только за ними закрылась дверь, Лёня вытащил из кармана нераспечатанную пачку сигарет и хотел уже открыть её, но передумал. Похоже, с куревом надо завязывать. С каждым разом всё труднее доставать сигареты. Тех, что выдавали по спискам – не хватало. В райцентре тоже выдавали их по талонам. Можно было покупать у спекулянтов, но цены у них очень уж кусались! Да и жалко было выкидывать на ветер такие суммы, хоть и деньги обесценивались по сумасшедшему. Но как бы там ни было, а в хозяйстве – каждая копейка пригодится. Коровы-то у них не было, пару лет назад продали. Жили лишь на овощах с огорода. Да и то, за зиму все запасы консервов и солений подъели. Мясо тоже закончилось. Забитый поросенок в прошлом году отчего-то плохо вырос… и плюс кое-какая живность – куры, гуси. Ничего, как-нибудь проживём, не пропадём! Снова кинув взгляд на пачку дешёвых сигарет, он тяжело вздохнул и, встав со стула, направился к буфету. Открыв ящик, он бросил туда так и не распечатанную пачку. Решительно задвинул его обратно. Коли бросать – так сразу! Нечего муторно тянуть кота за хвост. Решил – сделал! Пусть эта пачка останется про запас. На всякий случай… но лучше бы она вообще не пригодилась!
Сев на свое место, Лёня снова принялся за работу. Обновление стендов и методики в школе испокон века висело на нём. И подобной работы ещё на пару вечеров. Но это всё ерунда. У него из головы не шёл разговор с Николаем. Похоже, настроен тот был решительно.
— Слышишь, ты случаем не знаешь адреса Симаковых?
Лёня весь внутренне насторожился:
— Откуда?!
— Ну как откуда?.. — как-то заметно смешался Николай. — Вы же общались семьями…
— Мало ли, что общались, — опустив глаза и делая вид, что что-то увидел и разглядывает это в углу сумеречной мастерской. — Они с этим и уехали, чтобы оборвать все связи… и тем более – претензии. Что и говорить. Я бы тоже так поступил на их месте!
— Выходит, ты полностью на их стороне?.. — обиделся Николай.
— Ни на чьей я стороне!.. — поспешил ответить Лёня. — И если бы мне пришлось выбирать, то я выбрал бы полнейший нейтралитет!
— А то я тебя не знаю… — пробурчал Николай. — Ты вообще-то и раньше не очень сговорчивым был. Даже если и знаешь – ничего не скажешь!..
Лёня хмыкнул. Да уж, это он точно подметил. «Знаю, но – не скажу!..» Лучше говорить – не знаю, чем иметь потом крупные неприятности из-за своего языка. Успел узнать, вместе росли всё же!.. Хоть и друзья они с Николаем, но и Тамара со Славой ему тоже не враги.
— Далась тебе эта история, Колька! Она, поверь мне, вся высосана из пальца… Ладно, твоя мать может верить всему, что ни придёт ей в голову. Но ты-то человек разумный, сам всё хорошо должен понимать…
— Что ты хочешь этим сказать? — Николай с прищуром смотрел на приятеля.
— Да то, что нельзя принимать желаемое за действительное! И своими действиями ты сам себе бередишь свою рану! А это ни к чему хорошему не приведет. Мало того, эта рана может превратиться в незаживающую язву со всеми вытекающими последствиями…
— Ты мне предлагаешь бросить всё и успокоиться?.. — возмутился тот.
Лёня пожал плечами:
— Ничего я не предлагаю, но ты подумай над этим. Как твоя Настасья чувствует себя во всей этой истории, каково ей и каково Томке…
— Мне до Томки нет никакого дела!.. — отрезал Николай. — Я предлагал Симаковым всё решить полюбовно, они – не захотели! Собрали свои манатки, да укатили. Что ж, пусть теперь пеняют на себя! Я же пойду до победного конца!
— И только набьешь шишек на лоб… — усмехнулся Леня. — Себе только сделаешь хуже. Жену бы лучше пожалел…
Николай, словно взорвавшись, оборвал:
— А ты думаешь, ради чего я всё это затеял?.. Думаешь, о чём она день и ночь мысли свои крутит? Как ни приду домой – глаза красные, заплаканные. Когда Симаковы под боком были, она так не ревела и поспокойнее была. А сейчас чуть что – так в слёзы!
— Ты себя не оправдывай, пожалуйста! — Лёня с досады сплюнул сквозь зубы.
— А я и не оправдываю! С чего ты взял?.. — искренне недоумевал тот.
— А с того. Ты прежде, чем кашу заваривать, подумай как следует – надо ли вообще тебе всё это?! Прёшь как бульдозер напрямик! Так же нельзя. Ты же среди людей живешь, другим тоже больно!..
Николай скривился:
— Если бы ты знал, что твоего ребёнка воспитывает другая семья, ты бы так не говорил!
— А у тебя есть доказательства?.. Что, молчишь?! — Лёня победно блеснул глазами. — То-то же, нечем крыть!..
— Скоро будет – чем!.. — разжал зубы Николай. — Сделаем генетическую экспертизу – всё встанет на свои места…
Лёня тяжело вздохнул:
— Это очень дорого… и, думаю, что ни к чему хорошему это не приведет!
Тот вскинулся:
— Почему это?! Станет наконец-то ясно, что я прав! Отпадут в конец все сомнения! Нам вернут нашего ребенка!
— Уверен?.. — скептически скривился Лёня. — Я бы не стал раньше времени себя обнадёживать…
— Почему это?
— Очень больно будет с заоблачных высот шмякнуться о землю… — на лице Николая выразилось откровенное недоумение, что Лёня пояснил: — Сильно разочаруешься во всём! Шансов у тебя, скажу честно – никаких!
— Нет, я с тобой в корне не согласен! Ты так думаешь, потому что не веришь в подмену! А я знаю. Я уверен, что именно так и было! И я докажу это, вот увидишь!.. — в запале чуть ли не прокричал Николай.
— Или, скорей всего, получишь совершенно обратное! Что ты тогда-то будешь делать?.. — пытливо посмотрев на своего давнего приятеля, он добавил: — Что ты будешь делать, когда станет ясно, что Вася – не твой сын?
Тот уперся:
— Нет, он мой сын! Мой и Настасьи! Я уверен в этом на все сто процентов!..
Лёня безнадежно махнул рукой:
— Извини, но с тобой бесполезно разговаривать! Ты дальше собственного носа ничего не хочешь видеть!
— Конечно, бесполезно, — согласился он. — Потому что всё, что ты мне говоришь направлено лишь на то, чтобы отговорить меня от подачи искового заявления в суд… Это значит, ты защищаешь сейчас Томку! Ты не веришь в подмену детей, а я не верю твоим словам. Мы – квиты.
Лёня, снова безнадежно махнув рукой, криво усмехнулся:
— Делай что тебе угодно. Но мне с тобой квитаться не в чем!.. — и ушёл.
Вот ведь бывают люди – ни за что не переубедишь, если что в голову вобьют! Неодобрительно покачав головой, взяв в руки перо и обмакнув его в баночку с чернилами, склонился над ватманом.

***
Тамара закрыла калитку на щеколду и поднялась по ступенькам крыльца. Оглядев небольшой палисадник с белыми, жёлтыми и бордовыми георгинами, положила руку на ручку входной двери и дернула её на себя. Чуть меньше года жили они тут, но всё уже стало привычным и дорогим. Правда, сердце тянуло, звало обратно на родину – туда, где прошла значительная часть её жизни. И если бы не эта история, выдуманная Аграфеной, жили бы да не тужили они, где родилась и выросла её мать, она сама и её дети… там, где находились глубоко в земле корни её предков. Всем им пришлось обживаться на новом месте за несколько сотен километров от родной деревни. Обустраиваться и искать новую работу ей и мужу в это сложное непростое время. Детям пришлось привыкать к новой школе, учителям, товарищам. Но трудней всего приходилось пожилой матери, которой на старости лет чуть ли не насильно пришлось сменить среду обитания. Еле-еле уговорили её оторваться от устоявшегося жизненного уклада. Ни за что не соглашалась ехать с ними… но, когда нависла угроза потери Василька – скрепя сердце, дала согласие. Да и дело ли жить в преклонном возрасте одной! А тут места всем хватит – дом пятистенный, почти что новый, крытый цинковым листом, с газовым отоплением. Несколько совершенно отдельных комнат и к тому же в пригороде… почти все городские удобства есть, что ещё надо человеку? Тамара вздохнула. Тоскует, видно, очень по родным местам, хоть и вида не показывает. Вот и сейчас сидела тихонько у окна и задумчиво пряла серую овечью шерсть на носки внукам.
— А где все остальные? — Тамара сняла плащ и начала спускать молнию на сапогах.
Мать нехотя раскрыла рот и отчиталась:
— Где ж им всем быть, как не там, где всегда бывают? Благоверный твой – ещё не пришел с работы. Борька – в институте. Ваську-то увел приятель. Анютка поблизости где-то шастает… прибежала – ранец скинула на пол. Переоделась. Пока я обед разогревала – ускакала егоза! Сладу с ней нет, вертлявая шибко у нас она растет!.. И в кого пошла?..
Тамара улыбнулась:
— Девочка же!.. А они любят перед зеркалом покрасоваться.
— Не скажи. Ты, я помню, не вертелась перед зеркалом с малых лет.
— А с чего? Да и время тогда иное было!.. — она устало плюхнулась на стул, с наслаждением вытянув уставшие ноги. — А сейчас дети прямо атомные пошли, растут как на дрожжах. Успевай только обновки покупать!
— Вот-вот!.. — подхватила мать. — Идёте вы у них на поводу. А они – уселись к вам на шею и погоняют вами! Разве дело – выполнять каждый каприз малой девки? Ох и испортите вы её! У Вербиных девчонка столько запросов не имеет, как наша!.. Нос-то ещё сопливый, а туда же – сейчас такое уже не носят… — пискляво спародировала внучку.
— Ничего, это у нее пройдет… — засмеялась в ответ дочь. — Модница она у нас, кокетка…
— Я и говорю… — мать перестала прясть и лукаво посмотрела ей в глаза. — И в кого такая? Может, её тоже подменили, как и Ваську?
Тамара весело рассмеялась:
— И ты туда же?! Вслед за Аграфеной решила пойти? У вас это на вроде поветрия пошло, что ли?..
Мать деланно расхохоталась. А потом строго посмотрела на дочь и сказала:
— Шутки шутками, а если серьёзно, то мне поговорить с тобой надо. Пока наших никого дома нет…
Дочь сразу встревожилась:
— Что-то случилось?
— Нет, что ты… — поспешила успокоить её мать. — Но может…
— Слушай, не мотай мне нервы! Выкладывай всё – как есть!..
— Я про Колькину эту самую экспертизу… Танюшка про которую написала-то… — она положила натруженные с морщинистой кожей руки на колени. — Ни за что не соглашайся на неё.
Тамара удивленно посмотрела на мать:
— Почему это? Наоборот, надо сделать. Пусть убедится, что в нашем Васильке нет ни грамма его крови! Иначе он не оставит нас в покое…
— Нет. Этого делать нельзя, слышишь?! — дочь с удивлением посмотрела на чуть ли не впавшую в истерику мать. — Иначе ты сына можешь потерять!..
— Объясни толком – почему я потеряю сына?! — с расстановкой произнесла Тамара. — Или у меня сейчас получится завихрение мозгов!..
— У вас с Колькой одна кровь. Вы – брат и сестра… — казалось, что в доме зависла гнетущая тишина. Тамара смотрела на мать широко раскрытыми глазами, пытаясь осознать услышанное. — Так что никакая экспертиза тут не поможет. Только тайна, которую я хранила столько лет, всплывёт наружу… — и она замолчала.
Тамара медленно встала со стула и молча скрылась за дверью спальни. Она, находясь в шоковом состоянии, переоделась в домашнюю одежду. В голове с бешеной скоростью носились мысли. Вот как внезапно открылась эта тайна, которая мучила её столько лет. Отец, которого она не знала, оказывается, всю жизнь жил рядышком, под боком. Но как же это всё случилось? Как произошло, что они с матерью расстались?.. почему, зачем… на эти и многие другие вопросы знала ответы только она, её мать.
Придя в себя через некоторое время, Тамара вышла к матери и села рядом с ней.
— Мама, пожалуйста, расскажи мне всё. …Мне кажется, я должна всё это знать…
Мать, не таясь, посмотрела на неё глазами, полными слез.
— Расскажу, дочка. Теперь настал черед узнать тебе всё, как есть. Я полюбила твоего отца, когда ещё была подростком… Естественно, он об этом даже и не догадывался, женился на Аграфене. Жили они неважно. Всё чаще я замечала его одинокую фигуру в небольшой рощице, где он сидел на пеньке и думал думу горькую… — перехватив испытующий взгляд дочери, она опустила глаза и всхлипнула. — Если бы ты видела его, каким он тогда был красавцем!
Дочь обняла мать за плечи:
— Ты говори, мама, говори. Облегчи душу…
Мать внезапно сорвалась с места и полезла за икону. Вынув оттуда тоненький свёрток из старой газеты, она положила его на стол. Развернув, подала дочери пожелтевший снимок с узорно обрезанным краем:
— На, посмотри. — Тамара с осторожностью, граничащей разве что с благоговением, взяла фотографию в руки. Прямо на неё со снимка смотрели молодые мать и отец. Вернее, матери там было лет семнадцать, а отцу значительно больше. Но запомнила она его полноватым и седым мужчиной… Тамара внешне была материнской копией, а Николай в этом отношении всё взял от отца… ни дать, ни взять – на фото был он. Если бы не стоящие на обороте в углу надпись: «никогда не забудутся дни, проведённые вместе» и дата, мелким и красивым почти каллиграфическим почерком, написанным, по всей видимости, рукой отца, можно было подумать, на ней сняты Тамара и Николай. Положив снимок обратно на стол, дочь выжидающе посмотрела на мать. — Это мы на ярмарке, в райцентре…
— А вы долго были вместе?.. — дочь робко посмотрела на мать.
Лицо матери всё зарделось, как у молоденькой красотки на выданье:
— Счастье-то наше было краденным… разве ж может такое – быть долгим? Да и не в обиде я на него. Ведь я сама, по собственной воле, захотела быть рядышком. Знала, на что иду. А когда девчонка сама себя предлагает – ни один мужик не откажется!.. — в её голосе было столько горечи и страдания, что у дочери защемило в груди. — Ты не думай. Я не жалею о том, что произошло тогда. Нет. Я ни о чем не сожалею! Но… — она тяжко вздохнула. — Тяжело видеть ежедневно любимого рядом с другой…
— Почему же ты не уехала?..
— Уезжала я… когда стала ловить на себе косые взгляды Аграфены. По-видимому, или она стала подозревать что-то и выследила нас, или он сам проболтался… короче, я уехала. Только недолго я продержалась вдали. Тошно мне было совсем без него. Видеть его с другой – больно, а жить, не видя его – совсем уж невыносимо. Вот и вернулась. И уже с тобой… ты тогда ходить только начинала. Так смешно расставишь ножки и идешь, растопырившись в раскорячку… Моя мать всё смеялась, топтыгиным тебя звала.
Тамара улыбнулась.
— А как твоя мама приняла меня? Не ругалась?
Мать снова вздохнула:
— А куда денешься? Не чужая же… по началу пилила шибко. Пару раз за волосы таскала. Потом улеглось. Глядя на тебя – смягчилась. А в деревне… так – поговорили и «забыли». Правда, чтоб при каждом удобном случае бросить в след, что я – гулящая… хотя, какая я гулящая? У меня за всю жизнь, кроме твоего отца-то, никого больше и не было. Вот, Бог мне судья – всю жизнь одна-одинёшенька… — и она истово перекрестилась на икону.
— Отец… как он? Знал, что я его дочь?..
Мать молчала минут пять, а потом тихо ответила:
— Я ему ничего не говорила… может, догадывался. Кто его знает? Но меня он никогда ни о чем подобном не спрашивал. Слава Богу, ты – на меня похожа. Правда вот, Василёк… здорово на него смахивает. Хоть и твоего Славки черты все больше и отчетливее сейчас проступают. Но нельзя делать этот чертов анализ, нельзя! Вся моя тайна выплывет наружу!.. На старости лет обо мне такая слава по деревне пойдет… легче в могилу сразу слечь!
— Господи, мама, о чём ты говоришь?! Давно всё уже прошло, что тут такого?
Ту всю даже затрясло:
— Ты не понимаешь, что ли? Да память его я берегу!.. Люди узнают – на каждом углу будут трепать наши имена! Такой позор на старости лет… нет, пусть уж лежит себе спокойно. Да и я в могилку-то без скандала хочу лечь…
История непростая. Теперь Тамаре стало ясно, почему объектом нападок Аграфены стала её семья. Скорей всего, та подозревала что-то в прошлом и таким образом мстила за это прошлое. Выстрелила метко, без осечек…
— Мама, а больше никто в деревне не мог знать о вас с отцом?
Она отрицательно покачала головой.
— Если только он сам не соизволил сказать. Он мне говорил, что жену не бросит. И не хочет, чтобы по деревне пошли слухи. Если, мол, это наружу выйдет, будет плохо всем. Мы с ним пару раз встретились под покровом ночи. Со временем я уж и в этом стала сомневаться – было ль, не было… одно доказательство, что мне это не пригрезилось – эта карточка, да ты!.. — посмотрев на дочь, она подытожила: — Теперь ты всё знаешь.
Тамара потрясенно произнесла:
— И ты столько лет молчала?!
Она согласно кивнула головой:
— А куда денешься, дочка? Всяко было, приходилось терпеть. Моя мать говорила: благодари, что отец не стал свидетелем твоего позора! Голову сложил на войне. Иначе, как пить дать – забил бы до смерти! Сама знаешь, нравы-то какие…
Что и говорить, если ещё до сих пор в деревнях косо посматривают на матерей-одиночек. Хоть и свадьбы давненько стали играть уже вдогонку. Девке скоро рожать пора – а они только-только расписываются. Как правильно мать говорит – наживутся вволю, а коль приспичит – узаконивают отношения. Раньше строже было. Строже… Тамара вздохнула.
Все мечты о спокойной жизни в миг рухнули. Ещё неделю после этого разговора она ходила сама не своя. Слава беспокойно поглядывал на жену и не знал, отчего та стала такой. Несколько раз пытался спросить причину, но ничего путного из этого не получилось.
— Ты, пожалуйста, ничего не спрашивай. Я пока не могу тебе ответить… потом когда-нибудь скажу… — неопределенно отвечала Тамара и снова замолкала.
Когда же её прорвало, у Славы словно гора с плеч свалилась:
— До чего ж вы, женщины, из мухи слона любите делать! Я-то думал…
Тамара вытаращила глаза:
— Ничего себе – муха!.. Тут человеческие судьбы наперекосяк идут, сына могут отнять. А он такое мнение высказывает!..
— Никто никого не отнимет! — Слава улыбнулся и обнял сидящую рядышком на диване жену. — Колька вообще-то мировой мужик, понятливый. Разве что характером слабоват, мягковат… если ему всё как есть рассказать, он всё поймет…
— Да-а-а?! Что-то я сомневаюсь!.. — вырвалось у нее скептически-язвительно. — У мужиков языки как у коров, любую бабу за пояс заткнут!.. — увидев недоумевающее выражение на лице мужа – расхохоталась и продолжила: — Что, я не знаю, вы языки за зубами держать не можете! Колька – жене скажет, Настасья еще кому… и пойдет гулять эта новость по всей округе, не остановишь…
Муж надулся:
— Обижаешь!.. Ты всех-то, под одну гребенку не чеши… меня тем более в ряды сплетников не записывай!..
— Интересно, а чем это ты лучше других-то, а?.. — её глаза озорно блеснули. — Ты, что ли, у меня особенный?
— Особенный!.. — согласно кивнул он.
— Ба-а, а я и не знала…
— Нет, ты знала!.. — возразил Слава.
— Откуда?! — ещё больше удивилась она.
— Оттуда!.. — он притянул жену за плечи к себе. — Я особенный, потому что ты – выбрала меня. А могла бы запросто послать куда подальше… — в его голосе послышались грустные нотки. — Спасибо тебе…
— За что?.. — тихо и простодушно спросила Тамара, подняв взгляд на мужа.
— За то, что ты у меня есть…
— Спасибо нам за то, что мы есть друг у друга… — поправила она его и сама прижалась к нему. — Знаешь, мне иногда страшно бывает, когда я начинаю думать, а что было бы, если бы тогда Бориска не подбежал ко мне…
— А ты не думай! Все сложилось так, как сложилось… — его глаза лучились теплотой и нежностью. — Просто живи… иначе быть и не должно. Толку-то думать: если бы, да кабы… — после недолгого молчания Слава серьезно добавил: — Если вернуться к началу нашего разговора… думаю, нам всё равно придется рассказать Николаю всё, как есть. Конечно, в том случае, если он до нас доберется… а иначе всем будет только хуже. Так же – всё встанет на свои места.
— Нет, почему хуже?.. — робко попыталась возразить Тамара. — Просто каждый останется при своём…
Слава начал объяснять:
— Это же элементарно… они не успокоятся, пока не сделают этот чёртов анализ! Тут-то, хочешь или нет, всё и вылезет наружу! Коли сообщишь им после анализа эту новость, они могут и не поверить в эту историю. Скажут, что мы всё это специально придумали, чтобы сына не отдавать…
— Но у нас же доказательство!..
Слава поморщился:
— Им чего хочешь сейчас говори! Они же зациклены на своем! Попробуй, объясни такому человеку чего-либо… бесполезно! Нервы только хуже истреплешь… а тебе это надо?..
Жена запротестовала:
— Но мама – не хочет!..
— Тут уж, милая моя, хочет она или нет, а придётся ей с этим смириться… — он вздохнул. — Знаешь ли, выбирать не приходится. Думаешь, лучше кровь портить друг другу? Ненавидеть и прятаться вот так вот? Да расскажи она эту историю раньше, может, уезжать бы и не пришлось с насиженных мест. Мирком да ладком всё и уладили бы потихонечку…
— С Аграфеной по-тихому навряд ли удалось бы, — заметила Тамара. — Она такой грандиозный скандал устроила бы, мало не показалось бы!..
— Да нет, ты это просто преувеличиваешь!.. — поморщился Слава. — Вы с матерью относитесь к этой семье с явным предубеждением, вот и всё… я уверен что, Коля не станет мотать нервы своим родственникам.
— Уверен? Ах, ты уверен… — жена пружиной вскочила с дивана и встала напротив мужа, уперши руки в бока. — А что он предпринял, чтобы оградить свою Настасью от матери? Чем он, в конце-то концов, сейчас занимается? Идет вперёд как танк! Напролом, до победного конца!
— Его понять можно, мы ему просто выбора не оставили! Сына, которого он считает своим без всяких объяснений, втихаря увезли неизвестно куда. Вот он икру и мечет. Что ещё ему оставалось делать? Я бы тоже на его месте, так поступил!.. Ей-богу…
Тамара разочаровано махнула рукой:
— Да что я говорю с тобой? Все мужики – одним миром мазаны!.. Ворон ворону глаз не выклюет!
Слава ласково улыбнулся и полюбопытствовал:
— А разве женщины друг друга не покрывают?
На что жена в замешательстве ответила:
— Лишь в исключительных случаях… — и добавила: — Слушай, но что делать-то? Как убедить маму согласиться на разговор с Николаем?
— Вот над этим надо подумать… — он на минуту задумался. — Надо ей показать, что всё не так плохо, как ей кажется.
— Но как? Если у неё в крови сидит страх позора и осуждения людьми! Она так воспитана… с этим ничего не поделаешь. Пожилому человеку очень сложно перестроить сознание.
— Согласен. Сложно, но – возможно! — Слава вытянул вперед ноги. — Только нужно исподволь готовить её к этому. Чтобы она пришла к этой мысли и воспринимала её как нечто само собой разумеющееся. На это нужно время… я думаю, всё у нас получится…
— Думаешь?.. — она недоверчиво посмотрела на мужа.
Тот кивнул:
— Сейчас совсем иное время, другие нравы. Никого не удивишь подобной мелодрамой… смотрит же она эти мыльные оперы по телевизору. Взять хотя бы, эту самую Марию… вот, с чего начинать надо. Люди-то они пластичны, поддаются внушению с экрана.
Тамара с интересом посмотрела на мужа:
— Я тоже поддаюсь влиянию экрана?
Он улыбнулся:
— У тебя на телевизор стойкая аллергия. Дольше двадцати минут ты перед ним никогда не сидела и то – с вязанием в руках… а вот наши дети – находятся в группе риска!
— Всё объясняется очень просто. У меня нет свободного времени… — с улыбкой ответила она. — К тому же подобные театральные страсти – не по мне. И потом, смех просто берет, когда на работе все обсуждают эти киношные выкрутасы… была б моя воля, я бы эти сериалы подчистила основательно! Наполовину бы сократила! Людям только головы морочат!
— Но тогда это будет уже не сериал, а…
— Вот и хорошо! А то жуют-жуют, а проглотить не дают – вызывая, извиняюсь, настоящую блевотину… — перебила она его и фыркнула. — Тянут как резину…
— Зато до любого дойдет!.. — усмехнулся Слава. — У нас как снимают? Мудрено… понял, не понял – галопом айда дальше…
— А что? Есть где развернутся полету фантазии, над чем подумать…
— Эта фантазия может человека завести в такие дебри, — иронично заметил он. — Что, пожалуй, и не выберешься… чрезмерно богатая фантазия тоже до добра не доводит.
— Зато не соскучишься! За примером далеко ходить не надо. Вон Аграфена, придумала себе сказочку и довольно долго отравляла всем нам жизни… — Тамара тяжело вздохнула. — Я боюсь, что Коля – характером в мать пошел. Нелегко тогда нам будет найти с ним общий язык…
— Да брось, всё будет хорошо. Братец у тебя – что надо!.. — ободряюще произнёс Слава.
«Надеюсь… — мысленно продолжила Тамара. — Иначе всем нам будет плохо…»
Кто бы мог подумать, что всё так сложится. Еще в детстве она мечтала о большой и дружной семье, где были не только мать и бабушка, а и заботливые отец и старший брат. Брат, который не давал бы в обиду её. Николай был бы точно таким… именно так он опекал свою родную младшую сестренку Тоню, которая училась в одном классе с Тамарой. На протяжении всего первого учебного года он приводил её за руку в класс, робкую и застенчивую. Это уже в подростковом возрасте она стала походить характером на мать, взбалмошную Аграфену, не давая проходу тем, кто был ей не по нраву. Уж кого-кого, а сестру Николая она знала хорошо, хоть и подругами они никогда не были. Тамара вообще в этом отношении избирательна, кого попало – к себе не подпускала. И если не лежала у неё душа к общению с каким-то человеком, то она и не стремилась к сближению. Но сейчас хочешь – не хочешь, а вместе с братом ей придётся впустить и сестру. Родственников не выбирают. Как бы там ни было, а с этим придется смириться и принять данный факт. Независимо от того, хочешь ты этого или нет.
«Хорошо еще, что нам не жить в одном доме, под одной крышей… — пронеслось у неё в голове. — А интересно, как они воспримут эту новость?..» Сама Тамара вообще-то без особого восторга приняла это к сведению. Точно обухом по голове ударили… хорошо ещё, что у неё есть неопределенное время, чтобы свыкнуться с мыслью, что все они кровные родственники. А то свались на их голову новоявленный братец, мать бы и ошарашила всех их. Хотя кто знает, как поведет она себя в критической ситуации. Хранила же она свою тайну почти сорок лет и скорей всего, унесла бы это с собой в могилу. Никто бы и не узнал… с неё бы сталось, смолчала и всё. Доказывай потом, что ты не верблюд.
Тамара тяжело вздохнула:
— Слушай, ты думаешь, он нам поверит?
Слава поднял голову и посмотрел на жену:
— Колька?.. — та кивнула. — Почему ж не поверит? Поверит. Зачем нам его обманывать?
— Ты же сам говорил, что он может подумать, будто мы просто не хотим отдавать Василька им… — она устало вздохнула.
— Да, он может так подумать, если это сказать после оглашения результата экспертизы. Тут важен временной фактор. Он-то всё и решит. Главное не затягивать с этим. Если он появится тут, у нас – надо с ходу брать быка за рога! С порога встретить его как дорогого родственника и всё, как есть, рассказать. Другого выхода я не вижу.
— Детей надо бы подготовить… — она вопросительно посмотрела на мужа. — Или надо подождать?
Слава пожал плечами:
— Надо бы… они должны всё это знать. А ещё лучше, если твоя мать сама им всё расскажет. С неё надо начинать… Ты для начала уговори мать положить фотографию в семейный альбом. И так, между слов… — тут он запнулся. — Слышал я раз, как Анютка, когда была помладше, спрашивала бабушку, почему, мол, у других по два дедушки, а у неё – ни одного…
Тамара с интересом спросила:
— И что она ей ответила?
— Сказала, что умер… а Анютка, святая простота, спросила «на войне?..» Когда я вышел к ним, они сидели и хитро переглядывались, ну прямо две подружки-неразлучницы…
— Мне кажется, что они лучше понимают друг друга, чем я в своё время… — прервала возникшую было паузу Тамара. — У нас с матерью раньше то и дело возникали стычки, а у них… всё что-то шепчутся, перемигиваются. Какие-то у них секреты, — она улыбнулась. — Да и если бабушка и ворчит на внучку, то совсем беззлобно, любя. С Анюткой они совсем как сладкая парочка…
— «Твикс», что ли?.. — подхватил шутку он.
— Скажешь тоже… — она вздохнула и ревниво добавила: — Дочка мне так не доверяет, как ей…
— Подожди вот, настанет время и к тебе с секретами бегать начнет… — успокоил ее муж. — Всему своё время и свой час.

Эпилог

Начало сентября выдалось жарким, столбик термометра не опускался ниже тридцати в тени. Обливаясь липким потом, осунувшийся и сильно похудевший, Николай пытался затянуть гайку на колесе тележки от мотоцикла. Но ключ в который раз соскальзывал из дрожащих и ослабших после болезни рук.
— Едит-кудрит!.. — с досады вырвалось у него.
— Дядя Коля, ты чего ругаешься?.. — послышался весёлый голос. — Воюешь всё с техникой?
Николай поднял голову и увидел Васю Симакова, стоящего в калитке. Озабоченное и хмурое лицо в один миг преобразилось и расцвело от улыбки.
— Сынок!.. Приехал!.. Вот радость-то нам с матерью!.. — обрадовано воскликнул он и стал потихонечку вставать с корточек. Молодой темноволосый парень, одновременно внешне похожий и на сильно постаревшего Николая, и на родного отца Славу, торопливо подошел к дяде и обнял его за плечи. — Ну дай, дай я тебя обниму, красавца! Надолго ли к нам?
Широко улыбнувшись, тот ответил:
— Можно сказать, что насовсем. Не прогоните, если поживу у вас…
— Да ты что?! Неужели я не ослышался?.. — обрадовано произнес Николай. — Милости просим! Мы с матерью рады только будем тебе, сынок! Мать, посмотри, кто к нам приехал!.. Пойдём в дом, пойдём… — Вася подхватив увесистую сумку, направился вслед за дядей.
На крыльце, вытирая руки передником, появилась Настасья. Увидев гостя, она, заголосив во весь голос, бросилась навстречу:
— Ой, слабинушка моя ненаглядная!.. Приехал! Неужто дождалась я этого праздника?! — и она повисла на шее у смутившегося таким бурным проявлением радости гостя.
И уже вечером, за накрытым столом, парень сделал заявление:
— Я дядя Коля, вообще-то жениться приехал…
Настасья всплеснула руками:
— На ком это?!
Васино лицо заполыхало румянцем:
— На Татьяне Вербиной.
— Хорошая девчонка, деловая… — одобрил выбор Николай. — А родители, что они говорят?..
— А что родители? Они не против. Обещались в октябре на свадьбу приехать…
У Настасьи из рук выскользнула тарелка и разбилась вдребезги:
— Что ж ты так рано-то собираешься жениться?! Только-только из армии вернулся… погулял бы чуток ещё, молоденький ведь…
— А мамка наоборот обрадовалась… — Вася глянул на дядю. — Мне ж двадцать второй скоро пойдет.
— Правильно, дело молодое. А семья – это надёжный тыл для человека… — поддержал племянника Николай.
— Я бы, может, и не торопился. Да боюсь, невесту уведут… — пояснил Вася, ковыряясь вилкой в тарелке.
Настасья деловито заметила:
— Коли любит – не уведут. Ты что же с ней не договаривался, что ли?
— Почему? Договаривался. — Вася наклонил голову. — У нас с ней уже всё решено. Она приедет в эти выходные и мы поговорим с её родителями о дне регистрации. А до этого мне неплохо было бы устроиться на работу…
Николай серьезно посмотрел на племянника:
— Ну, допустим, с работой у тебя проблем не будет. Вместо меня сядешь, за штурвал моего комбайна. Мне его только в прошлом году дали. Митька на нем в эту страду работал, временно. В эту уборочную я что-то сплоховал, свалила меня треклятая зараза. Никак не оклемаюсь от этой герр… гемор… тьфу ты, язык сломаешь! Лихорадка одним словом, мышиная болезнь попросту.
— А ты сам куда ж?.. — обеспокоился Вася.
— В механики пойду. Видать, отработался я… — он грустно посмотрел на племянника. — А в эти выходные – пойдём все мы к Сербиным, на сговор. Как-никак, мы все – одна семья! Ты нам Василек, вместо сына. И живите тут вместе с нами, места всем хватит!..