Умник Дональд гл. 3

3.
          
           Прошло ещё неведомо сколько времени. Дональд Скрэтчер, пингвин-рокхоппер, пингвин-скалолаз, уроженец Шетландских островов, житель Антарктиды, умирал, лёжа на тёплом от солнца металлическом понтоне, который болтался невесть где посреди необъятного нефтяного пятна. Глаза он давно уже не открывал. Давно уже не шевелился. И сам Скрэтчер был уже не он, а не более, чем его сознание: в нём он весь сконцентрировался, сжался, собрался в маленькую светлую сферу. Ни зрения, ни слуха, ни осязания – таких, какие бывают в обычной жизни. Скрэтчеру казалось, что нефть теперь повсюду: в воде, в воздухе, на всём белом свете – только нефть, нефть и больше ничего. И в центре этой липкой чёрной  среды – он, Скрэтчер, в крохотном живом шаре из чистой зеленоватой морской воды. Один шар внутри другого. Ни единого ощущения своего тела и его членов – даже больного переломанного крыла. Только маленький пульсирующий и светящийся шарик – всё его бытие… И нефтяная густая мгла обступает этот шарик со всех сторон, подкрадывается – тихо, но неотвратимо. Иногда эта мгла выстреливала длинным липким языком, и тот лишь на дюйм не доставал до его, сферического светлого Скрэтчера, вздрагивающей поверхности – и тут же возвращался обратно в свою маслянистую массу. В другой раз из мглы плавно и медленно тянулась к нему мягкая жирная лапа, которая разбивалась впереди на тонкие ручейки – будто показывая цепкие когти. А еще тьма могла предпринять обманный манёвр: забурлить, вскипеть множеством чёрных пузырьков – и только Скрэтчер сосредотачивался на том, чтобы вовремя отодвинуться от этой угрозы, как она запускала со спины (хотя какая у сферы спина?) диверсионный отряд в виде длинной чёрной косы, которая норовила отрезать его от воды. И тут приходилось срочно разворачиваться и грозно шипеть и щёлкать клювом – конечно, воображаемым: ведь никакого клюва, которым можно было шипеть и щёлкать, у него уже не было. Тогда тьма втягивала косу обратно и, отпрянув, снова терпеливо принималась за дело. Несмотря на его старания, крохотный бассейн воды вокруг него сокращался: нефтяная мгла постепенно отвоёвывала по кусочку, по капле, унция за унцией, его жизненное пространство.
           Он и сам не знал и даже не спрашивал себя: к чему сопротивляться, зачем дёргаться – что он мог выиграть? за что уцепиться? для чего ему эта отсрочка? Тот самый слепой инстинкт, та самая природа, над которой он некогда мечтал восторжествовать, руководила им в его отчаянной и бесполезной борьбе за лишние мгновенья жизни – даже такой жизни… И когда он в какой-то момент это понял, он бросил бороться. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно. Он, Скрэтчер Философ, Скрэтчер Арбитр, Скрэтчер Дерзающий, Скрэтчер Просвещённый  самым позорным образом цепляется за жизнь – как безмозглая морская тарелочка, ракушка, что намертво присасывается к подводному рифу! Скрэтчер настолько вознегодовал на себя, что его сфера, в которой он жил теперь целиком, которой он весь и был, сначала порозовела, а потом покраснела. Нефтяная мгла, словно не ожидавшая такой метаморфозы, вдруг ослабила свой натиск и даже будто чуть отступила. А Скрэтчер уже не обращал на неё внимание, целиком сконцентрировавшись на своей злости – на свою неудавшуюся жизнь, на свою бессмысленную смерть, на самого себя, на нефть и воду, на весь мир… И чем дальше, тем сильнее он злился. Он ушёл внутрь себя и там размешивал, будоражил, подгонял свою злость – так, что он-сфера стал увеличиваться в размерах, раздуваться, хотя сам этого и не замечал. Его шарик распухал и приобретал всё более густой цвет – от белого к краcному, от красного к багровому, потом к коричневому. Мгла замерла, обступив его водный резервуар, наблюдая, как наружный край  Скрэтчеровой раздувающейся сферы самостоятельно приближается к черному нефтяному фронту. Бурый цвет её становился всё темнее, и всё шло к тому, что в тот момент, когда Скрэтчер должен был слиться с мглой, его сфера уже не отличалась бы от неё по цвету…
           И тогда в самом центре Скрэтчера, который весь уже был не просто темно-багровая сфера, а сплошной сгусток злости, возник вдруг на секунду образ Ионафана – в тот самый момент, когда он, совершенно счастливый, подмигнул ему на пути из суда в тюрьму, в камеру смертников… Это воспоминание пришло ниоткуда, ослепило его, словно молния,  шарахнуло, будто обломившейся сосулькой. Скрэтчер замер внутри своей сферы. И тут он вдруг заплакал – если так можно сказать в данных обстоятельствах. Его злость вдруг испарилась – а стыд остался. Но это был какой-то другой стыд – в нём уже не рычала уязвлённая гордость, а только тихо звенела печаль и тоска. «Фан! — в отчаянии крикнул он. — Что ты там видел? Кто это?.. Кто Ты?!... Зачем Ты таишься?! Если Ты есть, тогда яви Себя!».
           Он замолк, сам удивившись своему порыву. Вокруг него царила полная тишина. Какое-то время ничего не происходило. Потом он увидел, что нефтяная мгла, не дождавшись от него никакого движения, стала втягивать в себя скудные запасы воды вокруг его сферы. «Тьфу, дурак! – подумал он. — Ну, и ладно. Пусть. По крайней мере, я так и не сошёл с ума, как Ионафан. Будь что будет…». Мгла быстро покончила с водою, и её жирные липкие лапы обхватили его сферу со всех сторон. Потом он увидел, как в бурой клубящейся массе возникло чёрное пятно – и не просто чёрное, а беспредельно, невыразимо, окончательно чёрное. Пятно было неправильной формы, и оно приближалось к нему. Скоро он смог разглядеть, что очертаниями оно напоминало разинутую глотку Большого Бена. Чёрная пасть своими челюстями обхватила его сферу, удерживая её рваными, похожими на зубы краями.
           — Ну! — крикнул Скрэтчер. Бездонная глотка смотрела ему прямо в его сферу – сфера опять была светлой. — Чтоб ты подавилась!
           Челюсти с хрустом сомкнулись. Мгла нетерпеливо сглотнула. Больше ничего не стало. И Скрэтчер перестал быть.
          
           ****
           Бомм… Бомм…
           Он, слух, только слушал, только слышал. Он не спрашивал. Не сравнивал. Не вспоминал.
           Бомм… Бомм…
           Всё бытие и было слышанием и слушанием.
           Сколько это продолжалось, он не мог бы сказать, потому что не было для него ни времени, ни его деления на отрезки, в которых его можно было измерить.
           Бомм… Бомм…
           Однако звук приходил с перерывами… Бомм… Звук разделяли промежутки… А поскольку «быть» значило «слушать», то эти промежутки означали перерывы в бытии… А снова не быть, хотя бы в промежутках, было нельзя…
           Бомм… Из этого ощущения возникло ожидание звука… Бомм…
           Из ожидания выросло ощущение времени…
           Бомм… Из ощущения времени родилось нетерпение…
           Бомм… Из нетерпения пришло чувство раздельности звука и его самого. Ведь он не мог вызывать звук по своей воле…
           Бомм… Вот опять!
           Звук отдельно, а я – отдельно!
           Бомм… Бомм…
           Я??? Что такое я??? Я – это кто? Я – это кто-то.
           Бомм… Бомм…
           И вообще – звук знакомый! Где я мог его слышать?
           Бомм… Домм…
           Что-то напоминает.
           Домм… Домм..
           На что-то похоже.
           Домм… Донн…
           Что-то очень близкое!
           Донн… Донн…
           Да, вот-вот, сейчас снова… Донн… очень знакомо.
           Донн…
           Дон! Дональд! Но что такое Дональд?
           Донн… Донн…
           Донн… Дон. Дональд. Что это? Зачем Дональд? Почему звук?
           Донн!..
           Звук как будто стал громче.
           Донн!..
           Гуще.
           Донн!..
           Глубже.
           Донн!.. Донн!..
           Он нарастал.
           Донн-донн!!! Донн!!!
           Звук заполнял всю его уютную тьму. Звук гудел внутри, отражался от стенок, перемешивался.
           Донн-донн!!! Донн!!! Донн-донн!!! Донн-донн!!! Донн!!
           Звук стал причинять ему страдание. Его тьма завибрировала, заколебалась, заклубилась. Звуки, сначала беспорядочные, хаотические, теперь слились в какой-то удивительный и тревожный хор, гремевший так, что это становилось совершенно непереносимым. Вся его тьма напряглась так, что держалась, кажется, из последних сил. И тут звук замер…
           Замерло всё. Замерла тьма. Замер и он сам – не зная, чего ему ждать, и ждать ли…
           Как бы то ни было, но финальный аккорд прогремел неожиданно – соединённым многоголосым хором всех участвующих звуков. Он грянул так страшно и победно, что ничто и никогда не могло ему сопротивляться.
           ДОННННННННННН!!!!!!!!!
           Тьма взорвалась  вспышкой в сознании. Разорвалась в доли секунды как плотная непрозрачная материя, как завеса, разодранная в лохмотья. Сквозь разрыв хлынул свет. Свет был ослепительным. Таким ярким, настолько непереносимым, что он мгновенно захотел обратно во тьму и тишину.
           Свет вспыхнул и медленно угас.
           Но после его ухода тьмы уже не было.
           Свет оставил после себя Картину. Картина была путанной и не очень чёткой. В ней царили сумерки, но не глухие, не безысходные. В Картине можно было ориентироваться. Её можно было изучать. Из неё можно было кое-что узнать. Тьмы больше не было.
           Он всматривался изо всех сил.
           Пока не увидел.
           Пока не понял.
           Пока не узнал и не вспомнил.
           Донн…
           Это я – Дональд! Аз есмь…
           Тьма теперь была вовне его, а не внутри. Дональд Скрэтчер лежал на спине и смотрел в ночное небо, на котором перемигивались южные звезды.
          
                Продолжение следует... http://proza.ru/2019/04/30/1613