Осколок

               
«В связи с возрастными изменениями
организма, в последнее время наметилось
прогрессирующее продвижение инородного    
тела к области сердечной мышцы…»
                (из истории болезни)


   Ещё зелёные сопки, и уже начавшие желтеть деревья в перелеске, клином расположившимся меж склонов, небо, поле и перекрёсток дорог, и всё здесь, всё – до самого горизонта, и дальше за горизонт, дольше – это Россия. И ещё Россия - памятник на могиле у обочины дороги, с незатейливой низенькой оградкой, с клумбочкой засаженной чахлыми ноготками и пробитой солдатской каской, с торчащими из неё жухлыми, почерневшими гвоздиками. И ещё выбитые на памятнике в потемневшей бронзе ряды, колонки фамилий, инициалов, званий, годов рождения и, смерти – одного для всех. И слова о памяти, слова об уважении, слова о благодарности, слова о… О, слова, слова, слова. Это Россия.

   И есть ещё берёза, склонившая ветви над могилой и деревянная скамейка под ней. На скамейке сидит старик, и ветер треплет седые, старчески редкие волосы на непокрытой голове его.  Рядом лежит шляпа, помятая и выцветшая, как и пиджак – с лоснящимися на локтях рукавами, с потемневшими орденскими планками, с одной красной и двумя жёлтыми нашивками за ранение. Старик плачет. Плачет, как плачут лишь старики, беззвучно, не вздрагивая плечами, не опустив головы и не закрывая лица. И только старые, выцветшие глаза его рождают густую, солёную влагу, скатывающуюся по бороздкам морщин, капающую на крупные, искалеченные войной и раздавленные долгим тяжёлым трудом руки. Это Россия. Вечер. Ни одного человека вокруг.
-- Идём – вдруг беззвучно проносится в озябшем пространстве.
--Да, да, идём – шёпотом отвечает старик.
               
                ***               
   Старик шёл по улице, шаркая стоптанными ботинками. Мятый от долгого лежания в больничной кладовой пиджак, когда-то тёмно-синий, а теперь вылинявший до бесформенного серо голубого состояния, болтался на нём как на кривой вешалке. Одно плечо его было заметно ниже, потому что в груди недоставало части лёгкого. И оттого, маленький потёртый чемоданчик с бельём и туалетными принадлежностями выглядел тяжёлым, непомерно, оттягивающем руку. На перекрёстке улиц, где стоял свежий, отремонтированный двухэтажный флигель, с витиеватым, кованым козырьком над входом и просторной, ровно заасфальтированной стоянкой для машин, старик остановился. Солнечные блики от зеркальных стёкол флигеля и полированных кузовов холёных машин рядом, слепили его.
               
                ***               
   Изъязвленная траншеями, снарядами, гусеницами танков земля. Вниз, в редкий лесок на краю искалеченного поля, задним ходом, выпуская клубы чёрного дыма, отходят после очередной неудавшейся атаки серые, озлобленные машины. Вслед им из окопов на высотке, летят последние, уже редкие винтовочные выстрелы и короткая пулемётная очередь. Несколько танков, оставшихся на поле, беспомощно скалятся жерлами орудий на недоступную жизнь по ту сторону разрытой земли. Ночью, под прикрытием темноты их оттащат с поля, для обеспечения свободы маневра новых атак. А пока, они посылают в серое, моросящее дождём небо, хлопья едкой сажи, как предупреждающий сигнал идущим за ними во след.

   Алексей Новиков – девятнадцатилетний лейтенант, выпускник десятилетки и ускоренных курсов красных командиров, разжав сведённые морозной судорогой пальцы, отпустил пулемёт, разогнул затёкшую в неудобном положении спину и взглянул за бруствер окопа на противоположный лес. Сейчас начнётся. Ждать некогда, потому как через несколько минут с той стороны, по заведенному уже порядку грянут армейские миномёты, снова и снова перепахивая не сдающийся плацдарм. Личный состав – ополчение, за неделю на этом участке успевал поменяться полностью и многих, многих тогда лейтенант не успевал узнать по имени живыми.
-- Раненых и орудие в укрытие – прокричал он, пока не успевшим охрипнуть голосом и зашагал по глинистому, раскисшему от стекавшей воды дну окопа. Расталкивал оглушенных боем, растерявшихся о того, что они ещё живы, ополченцев, каждому повторяя одно и то же: « В укрытие, оружие проверить, с собой»

   Так он дошёл до конца позиции взвода, где два сорокопятчика, и тощий ополченец тащили почти на четвереньках в расхлябанной жиже, своё орудие в укрытие. А рядом, в воронке от танкового снаряда, лицом вверх лежал пожилой инженер с Мехзавода. Алексей подошёл к его телу, пробитому осколками, в зимнем, с каракулевым воротником, набухающем от воды и крови пальто, сел рядом на землю.
-- Алёша, пойдём в укрытие.
Он был ещё жив.
-- Да, сейчас пойдём. – Ответил лейтенант, как самому себе.

   И уже несколько шагов оставалось до окопа второй линии, как из того леса ударил первый миномётный залп. Свист раскроил пространство сзади. Алексей остановился лишь на мгновение, будто вслушивался в нарастающий голос. Шлепок мины в грязь, мгновенный хлопок взрыва, удар в спину. Руки его разжались, и мёртвое уже тело инженера сползло на землю, и сделал лейтенант ещё несколько шагов вперёд, к окопам, но не смог спуститься вниз, осел спиной на бруствер, лицом к гремящему огнём лесу. «Как в кино» - подумал он.

   Вокруг рвалось, пламя, дым, комки земли метались в воздухе. Затем из леса опять появились машины, а навстречу им, занимая места в окопах первой линии, побежали люди, таща винтовки, пулемёты, снарядные ящики. Артелиристы-сорокопятчики покатили свою пушку на позицию. Кто-то, пробегая мимо лейтенанта остановился, заглянул в открытые, мёртвые его глаза, покачал головой, и пригибаясь от летящего навстречу металла заспешил занять своё место в разворачивающемся бою.

   Он был уже в самом разгаре. Уже ползли вверх по склону тяжёлые танки, останавливались и ухали огнём из орудий. Хлопали частые винтовочные выстрелы. Непрерывно трещали пулемётные и автоматные очереди. Всё было поглощено им и некому было оглянуться назад. И вот тогда -  из порохового дыма, из воздуха, из ничего, вышла женщина. Она наклонилась к Алексею и в первый раз сказала:
-- Идём – губы её не шевелились при этом.
-- Я убит? – спросил он так же – в мыслях, не размыкая губ.
-- Да. – ответила она.
-- Нет, я не хочу быть убитым.
-- А чего ты хочешь?
-- Я хочу жить. Хочу домой.
Женщина молчала.

   Затем ниже, совсем низко склонилась над ним. Ещё очень молод был лейтенант, слишком. И помнил он только дом – старый сквер с двухэтажным флигелем в глубине его, помнил столетние липы, деревянные скамейки и красные, битого кирпича дорожки под ними. А Она наблюдала за игрой его в тени листвы, колышимой ветром, в тёплый и солнечный день, когда только научившись ходить, он пытался поймать те живые и яркие блики солнца на дорожках. И был велик для него этот сквер настолько, что казалось, солнце всходило по утрам прямо вот за оградой, катилось по макушкам деревьев и опускалось там – на соседней улице, за старым зелёным домом.
Так он видел тот сквер. И тогда, Она положила лёгкую свою руку ему на грудь. Её прикосновение обожгло его. Прошло тёплой волной по окоченелому телу, растопило сковывающий лёд. И вслед за этим теплом пришла острая боль в раненую его грудь. И не в силах переносить её, Алексей потерял сознание. Осколок остановился, не дойдя нескольких сантиметров до сердца.
-- Иди – сказала она.
               
                ***               
   Старик перешёл улицу и через стоянку, мимо машин, направился ко входу. Навстречу ему, из дверей, вышел парень лет двадцати пяти, с аккуратной стрижкой, в чёрном костюме, с галстуком. Прикуривая и глядя куда-то мимо старика стоящего перед ним, спросил:
-- Тебе чего, дед, надо-то?
Старик в ответ только пошевелил губами, силясь что-то произнести, но ничего не успел, кроме невнятного: «Я здесь…» - едва вырвавшегося наружу и тут же застрявшего в сухом стариковском горле. В это время к флигелю подъехала большая тёмная машина, из неё вышли двое – солидных, о чём-то оживлённо разговаривающих, и вошли в дверь. Причём, воспитанный молодой человек открыл и придержал им дверь, поздоровался не по-русски, вежливо. Старик тоже попытался протиснуться внутрь, но был ловко остановлен тем же молодым человеком, с вопросом:
-- Чё надо-то, я тебя спрашиваю?
-- Я здесь живу – ответил старик.

   Парень глубоко, с удовольствием затянулся, выпустил струйку дыма вверх, и так же глядя мимо, произнёс:
-- Ты чё, дед, не видишь, офис здесь, пред-ста-вительство. Хм. Живёт он здесь.
Ещё раз затянулся, и обращаясь через голову старика к скучно сидящему за рулём только что подъехавшей машины водителю, сказал:
-- Кирилл, поднимись в контору, позвони-ка в отделение, пусть Сашка придёт, заберёт этого отсюда. А то ни дай бог…Водитель молча вышел из машины, и оказавшись таким же молодым, хорошо одетым и воспитанным, скрылся за дверями флигеля. Первый продолжал курить, аккуратно стряхивая пепел в стоящую рядом урну и охраняя респектабельный вход от глупого старика. Стоявшего поодаль и как видно было, плохо понимавшего, что происходит. Так прошло минут пять – десять. Наконец пришёл из отделения милиции участковый, капитан.
-- Привет, Вадим, что тут у тебя случилось?
-- Да, вот – показал подбородком в сторону старика – стоит здесь и не хочет уходить.
-- Документы – обратился участковый к старику.
Тот, порывшись в карманах, нашёл пенсионное удостоверение, и отдавая его сказал:
-- Вот, только пенсионная книжка, а паспорт мой дома  – он показал на флигель  – я сейчас только из больницы.
-- Та-ак, Алексей Иванович Новиков, -- произнёс капитан, открыв удостоверение и немного помолчав, что-то припоминая, добавил: -- не-по-нятно, сейчас разберёмся, пройдёмте. – И спрятал пенсионное себе в карман.
   Идя за участковым, старик вошёл в какое-то учреждение, поднялся на второй этаж – в кабинет начальника.
-- Александр Семёнович, тут такое дело… -- далее милиционер говорил тихо, шёпотом, склонившись к самому столу.
-- Что за ерунда Такого не может быть! – сидевший за столом, лысеющий мужчина пятидесяти с лишним лет, резко повернул подвижное кресло к сейфу, и рука его ловко извлекла на стол объемистую папку – что за ерунда… Капитан при этом выпрямился за его спиной.
-- Такого не может быть – при каждом слове самодовольная складка житейского благополучия, придавившая белоснежный, тугой воротничок рубашки начальника, принималась подпрыгивать. --- Вот, все бумаги, формальности все соблюдены, все буквы закона от «А» до «Я»! Дом расселён! Продан! Что вы стоите там, у дверей, проходите, будем разбираться, -- он раздражённо листал документы в папке – Вот, оно – наше неумение работать, безалаберность, безкультурие наше, прёт. Одно из самых грязных мест… Пьяные сборища, драки… Спасибо, появились новые хозяева, расчистили территорию, ремонт… Понимаете! Евроремонт сделали! Установили, можно сказать, новый порядок. И что!? Мы даже соблюсти его не можем. Так получается? – он уцепился взглядом за фигуру старика – А, вот и документ. Пожалуйста. Жилплощадь в квартире такой-то освобождена в связи со смертью квартиросъемщика, свидетельство о смерти прилагается. Полюбуйтесь! – И он через стол протянул старику бумагу. Дорогая ткань костюма тихонько скрипнула в швах при этом движении.
-- Свидетельство о смерти – стал он зачитывать демонстративно, раздражённо, с вызовом – В графе причина значится: Поражение мышечной ткани сердца посторонним предметом, в скобках, осколочное ранение. Дата смерти… -- выражение его лица стало растерянным – дата смерти – двадцать четвёртое сентября тысяча девятьсот сорок второго года…

                ***
               
   Плацдарм. Пожухшее, непаханое поле. Внизу, на краю его за редким леском лежит ровная асфальтовая дорога. И со всех сторон надвинулась вдруг, сгрудилась серая масса облаков и рыхлые хлопья их, клубясь, стали опускаться, стелиться по самой земле. Начался дождь. Пошёл он мелкий, иглами, колючий. Поднялся ветер и сорвал первые жёлтые листья с деревьев. Холодное пространство зябко потекло ему вслед. Дождь пошёл сильнее.

   А снизу, выпуская клубы едкого дыма, ползут вверх по дороге чужие, тяжёлые машины, молча, без единого выстрела, не размыкая строй, метр за метром, медленно и жадно пожирают они пространство. Поднимаются на сопку. Что сегодня на их пути? Только поле. Вечер. Могила у перекрёстка дорог, низенькая оградка и клумбочка, и пробитая солдатская, изъязвленная ржавчиной каска, и деревянная скамейка со склонившейся над могилой берёзой. И в бронзе выбитые ряды, колонки фамилий, инициалов, званий, годов рождения и…

   Вечность. Тишина. Лишь только шум падающих с неба капель, да ветра, да шелест листвы. И на скамейке у могилы лежит забытая старая шляпа, помятая и выцветшая, уже залитая, заполненная по края дождевою водой и, жёлтый берёзовый лист, один, плавает на её поверхности.