Индекс наших посягательств, или слово не воробей

               

     Я прочитал у писателя Леонида Жуховницкого фразу: «Куда клонится индекс ваших посягательств?». Фраза мне понравилась. А индекс… Я считал себя человеком скромным, и таковым считаю себя до сих пор. И потому мои посягательства были весьма скромны. Чтобы приподнять себя в собственном мнении, скажу, что они были скорее умеренны. Но, не совсем же ничтожны. Однако, педсовет не разрешил мне иметь даже таких, – знай, сверчок, свой шесток.

    Я подумал и решил свои посягательства несколько увеличить: через два года я сформулировал их. Хорошая будет жизнь, думал я, ни заботы о дисциплине, ни дополнительных занятий с двоечниками, ни поурочных планов, ни завучей, тем более директоров. Славно, славно!
    
    Через год я составил:

                ПРЕЙСКУРАНТ ВУЗОВСКОГО СВЕРЧКА
     1.Учебная нагрузка – 1100 часов!, и все «горловые».
     2.Кураторство в группе: планы и реализация их.
     3.Ответственный за праздничные демонстрации 7-го ноября и 1 Мая.
       Я их должен был организовать, провести и ответить за всё на парткоме. Вы
       знаете, что такое партком в 1970 году? Мне захотелось вернуться, нет, не в
       школу, а в троллейбусный цех на сборку машин, к моей любимой дрели – 2500
       оборотов в минуту и клепальному молотку.
     4.Руководитель всей практики на факультете и на отделении французского
       языка.
     5.Конференции, отчёты и собрания, и анализы – всё моё! Догнала-таки меня
       школа и тут.
     6.Директор городской Воскресной школы иностранных языков – 500 человек со
       всего города. Как-то интуитивно я не назначил себя одним из её
       преподавателей. И ещё долго страдал по этому поводу, неловко, знаете,
       когда другие…
     7.И последний гвоздь в крышку моих посягательств: ответственный за
       культурно-массовый и спортивный сектор в институтском месткоме. У меня
       начало создаваться впечатление, что в институте я один, да контролирующие
       органы. Но, соревнование по подлёдной рыбалке я провёл.

     Когда я перестал отличать Кузину от Васиной, считая, что это
единый организм, я понял: всё! Что это означало, непонятно, но – всё!
- Заездят, парень, они тебя, - сказал мудрый заведующий кафедрой, мордвин по рождению, и направил индекс моих посягательств далеко-далеко ввысь и вперёд:
- Поезжайте в аспирантуру, вернётесь, будете заведовать кафедрой французского, а я – английского. Даже не взглянув в свой прейскурант, я понял, возможно, здесь избавление, а не в троллейбусном цехе.

     Этого завкафедрой не любили, не потому, конечно, что он мордвин, были здесь какие-то тонкие мотивы, связи и причины, которыми я проникнуться за год не сумел. А на следующий год он умер, ещё раньше, чем я сдал первый экзамен в аспирантуру.

     В первый же день в Салтыковке я встретил человек пять старых знакомых по ВПК (Высшие педагогические курсы по подготовке преподавателей иностранных языков для вузов), чей индекс посягательств указывал туда же, куда и мой. Меня сразу же потрясло их превосходство надо мной, всех их! Они всё знали, что надо делать, чтобы понравиться на экзамене тому или иному профессору: они изучили труды каждого, а это самое главное, уж их врасплох не застанешь! Каждый уже навестил кафедру и выбрал спецвопрос, это ведь важнейшее дело, ибо где же можно блеснуть, если не тут. Темы для рефератов у них были самые выигрышные, моя перед ними бледнела до серого штукатурного оттенка, кому интересна какая-то трагедия ХVII века, да ещё в сравнении с античной? Вот Нобелевский лауреат прошлого года, это да! Одним словом, я выявил себя аутсайдером. Поверить жалкому моему положению было тем проще, что заведующая аспирантурой запретила мне сдавать французский язык, только любой другой:
- Вы, иностранцы, всегда стараетесь схитрить!

     Что поделаешь, пришлось отвести полдня на зубрёжку «любого другого». В этом была моя хитрость: по-английски я немного читал, но конкурировать с моими друзьями тут я и в самом деле не мог. Я взялся за испанский, поскольку ещё год назад занимался факультативно. Мы тогда записались человек пятнадцать, а заканчивал я один. Преподавательницей была настоящая испанка, из того ещё довоенного времени. Мы прочли с ней вместе «Треугольную шляпу» Аляркона. Не знаю, удивилась ли она моей нечеловеческой стойкости, или была мне благодарна за любовь к её родному языку. Если уж был мой расчёт и хитрость, то только здесь: должна же она оценить, если не мои знания, то хотя бы стойкость и постоянство! Взвалив на спину дополнительный груз, я, как ни странно, успокоился, что верблюду дополнительная ноша в три пуда? На то он и верблюд!

     Не помню, то ли видел в старом американском фильме в Московском «Иллюзионе», то ли прочёл в детективном французском романе, такие иногда попадали мне в руки, конечно, не Дюма, но сюжетцы ещё те! Там собралось однажды в одном месте полдюжины шпионов, и стали следить каждый за каждым, так и ходили великолепной шестёркой! Наша шестёрка была не менее интересной – все начитаны, все с языками, все любители футбола и поговорить на любую тему! Сообща мы обходили буки (букинистические магазины), растранжиривая свой «золотой запас». Находки, да ни в жисть не поверить, полные «Цветы зла» за полтинник!     О, ля ля! Только один из нас ничего не покупал, и мы все завидовали ему. В 1971 году, в это нельзя было поверить, никак нельзя, не могло этого быть! Он постоянно получал из Англии новейшие издания! Как это могло быть, в уме не укладывается, он же хранил гордое молчание. Плюс к этому, он великолепно знал язык! Ну, это ладно, но ведь и литературу! Сомнения не было, весь наш синклит был единодушен, первый приз его! А за второй мы ещё поборемся! Дюжину дам с направлениями и без, мы в расчёт не брали.

     И вот финал. Как мы и думали, наш друг отвечал блестяще. Но вот он дошёл до Киплинга, и вдруг, маленькая незадача вопрос профессора Н.Я. Берковского:
- А как вы относитесь к поэзии вообще?
Эх, сообразить бы Петру, как ранее, когда всё было продумано, взвешено и соображено, что и как! Но в пылу сражения всего не учтёшь. Вот и рубанул наш лидер, в пылу сражения дым застлал ему глаза:
- А я, знаете, стихов не люблю!
- Ну, этот сгорел, – шепнул мне третьекурсник. Был на кафедре такой обычай – экзамены принимала вся кафедра.
- Почему же?
- А смотрите, Берковский закрыл глаза и, сложив руки на свою палку, заснул… Теперь можно и не отвечать.

     Много позднее я узнал о мытарствах моего сокурсника по разным кафедрам России. Диссертацию он защитил лет через десять.

     Говорила мне баба Дуня в своё время: «Слово не воробей, выпустишь – не поймаешь».

     А стихи надо любить!