Войной изуродованные и Родиной обиженные

 
    Празднуя очередной День победы, и отдавая должный почёт ветеранам,
     украшенным наградами, правда, в значительной части юбилейными,               
     мне вспоминаются картины из моего далёкого послевоенного детства:               
       изуродованные инвалиды войны, которым вместо почёта страна               
                ответила чёрной неблагодарностью.

   После войны Ленинград был похож на прифронтовой город. Достаточно ещё были видны разрушения, и в некоторых зданиях находили неразорвавшиеся бомбы и снаряды, а большинство мужчин ходило в полувоенной форме, точнее, в военном обмундировании, но без погон.

   Карточная система на продукты ещё существовала, но нормы, конечно, были больше блокадных. Сколько именно в цифрах я не помню, но охарактеризовать их могу словами, что «с голоду не умрёшь, но сыт не будешь». Правда, появилась коммерческая торговля – магазины, ларьки, рестораны, но цены там были значительно больше государственных. У кого были деньги, те могли себе позволить более или менее сытую жизнь, а у кого их не было жили по приведённому мной выше выражению.

   С приобретением одежды, обуви или каких-либо других бытовых товаров, именуемых в то время «промтоварами», было ещё хуже. В государственных магазинах почти ничего не было, а если что и было, то продавалось по каким-то талонам, запискам, или, как говориться, «из-под полы». Появились ещё магазины с названием «Комиссионные», где свободно продавались хорошие вещи, но цены там были баснословные, и простые люди заходили туда просто посмотреть.

   Большинство людей могли позволить себе что-то купить только на стихийном рынке с почти официальным названием «Барахолка», располагавшемуся на пустыре между Варшавским и Балтийским вокзалами. Там можно было купить и продать по сравнительно недорогим ценам необходимые вещи, правда, уже бывшие в употреблении. Иногда происходил просто обмен вещей, ставших ненужными одним и необходимыми другим.
 
   На этом рынке сосредотачивался и соответствующий контингент – нищие и полунищие, пьяные и полупьяные, и различного вида инвалиды, в основном, инвалиды войны. Вот именно о них я и хочу рассказать.

   По большому счёту все пережившие тяготы войны, отразившиеся в определённой степени на их здоровье, но, в основном, оставившие незаживающие шрамы на их душах, могут считать себя в определённой степени инвалидами войны, или, во всяком случае, пострадавшими от войны. К таким людям я могу причислить и себя, еле выжившего в блокаду, что отрицательно отразилось на  дальнейшем здоровье. Но главное несчастье для меня было в том, что война сделала меня сиротой, лишила многих радостей детства, и стала причиной более трудной борьбы за существование.
 
   Но, всё же, главные пострадавшие от войны, истинные её инвалиды, это воины, оставшиеся в живых, но лишившиеся рук или ног, а то, того и другого. Боже мой, сколько их было после войны на улицах Ленинграда. Людей без одной ноги или одной руки хоть и было достаточно много, но они не особенно бросались в глаза. Человек без одной ноги мог ходить на костылях, ездить в транспорте, стоять в очередях. Человека без одной руки узнавали по зашитому рукаву одежды, и при необходимости помогали поднять или донести чего-нибудь.
 
    Самое тяжёлое положение было у безногих, т.е. лишенных обеих ног. Они передвигались на сколоченных из деревянных досок и фанеры подставках, установленных на шарикоподшипниках. Передвигались они, отталкиваясь о землю зажатыми в руках деревянными колодками. При движении даже одного такого представителя шума было больше, чем от движущейся грузовой машины. А когда двигались одновременно несколько таких людей, то рядом с ними бесполезно было даже разговаривать, т.к. расслышать друг друга было невозможно.

   И вот, представьте себе людей, на которых одеты гимнастёрки, кителя или матроски, из под которых видны тельняшки. И на этих одеждах закреплены ордена, медали, гвардейские значки и нашивки за ранения, а на головах пилотки, фуражки и бескозырки со звёздами. Но тела и головы этих людей со всеми их боевыми наградами находятся на уровне твоих колен и живота. И даже мы-дети вынуждены были смотреть на этих взрослых мужчин сверху вниз.
 
    Безногие на таких подставках скапливались, как я уже упоминал, на «барахолке», около магазинов, особенно вблизи винных отделов, у пивных ларьков, на вокзалах и других подобных «общественных» местах. Они что-то продавали, покупали, обменивали или попрошайничали. Часто они были неопрятны и выпивши, ругались и матерились, иногда даже дрались. Смотреть на всё это было очень неприятно, и обидно за них.

     А как они поднимались по ступенькам и лестницам. Нигде тогда, ни в магазинах, ни в общественных учреждениях, не было пандусов, и им приходилось поднимать своё тело вместе с «транспортом» силой рук. Ещё тяжелее им было преодолевать лестничные пролёты в жилых домах. Узкие ступеньки не позволяли располагать на них «транспортные» подставки. Приходилось сходить с них и преодолевать ступеньки на коленях, придерживаясь за стойки перил, а «транспорт» подтягивать на верёвке.

   Попутно хочу отметить, что лифтов в жилых ленинградских домах, в которых жило большинство горожан, в те времена не было вообще. В некоторых старинных домах лифты были предусмотрены, но они не работали, как видно, ещё с революционных времён.
   
   Особенно тяжело было видеть этих изуродованных инвалидов в бане, как говориться, в голом виде. Кроме грубых закруток на конечностях ног, у них были далеко не ровные рубцы и на других частях тела. Как я потом узнал, такой их вид объяснялся не неумением хирургов, а условиями полевых госпиталей, где делали эти операции. Глядеть на эти искалеченные тела было очень горько и обидно. Но продолжу говорить о бане.
 
   Ванных и душевых кабинок в жилых квартирах тогда не было и в помине, и мыться все ходили в общественные бани, чтобы ещё попасть в которые, надо было выстоять огромные очереди. Мылись в таких банях, сидя на скамейке и черпая воду из тазика или, как тогда называли, «шайки». Воду в неё наливали из двух кранов, с горячей и холодной водой, расположенных в нескольких местах, и относили на своё место на скамейке.
 
   Некоторые, более или менее, крепкие инвалиды с одетыми на коленях колодками сами набирали воду в тазик и относили его на свою скамейку. Окружающие всегда уступали им ближайшую от кранов скамейку. Я, да и другие мальчишки, старались помочь им, хотя, если честно сказать, было страшновато подходить к ним. Да и сами инвалиды не всегда любили такую помощь, потому что мальчишки таращились на них, и это, как видно, было им неприятно.
 
   Когда подобные встречи происходили на улицах, соответственно, в одежде, и при том, что инвалиды были, как говориться, немного «выпивши», то взаимоотношения складывались более дружелюбно. Они даже рассказывали о своих военных перипетиях. Так мы узнали от них, что без рук или ног, частично или полностью, остаются танкисты и сапёры, а у пехоты, в основном, другой тип ранений.

    По их словам, танк в бою это печная духовка, жаровня, металлический гроб. При его подбитии и загорании, если кто и успевает вылезти, остаётся без рук или ног, а те, кто не успевают, сгорают настолько, что их общие останки выгребают затем из танка и хоронят без разделения на отдельные тела. 
   Рассказывали они, как затем в полевых лазаретах им отпиливали и отрезали не подвергающиеся лечению части ног, без наркоза, который заменяли спиртом, с употреблением его во внутрь. Рассказывали ещё разные случаи, от которых у нас, как говориться, мурашки по коже бегали. С некоторыми инвалидами мы познакомились настолько, что называли их по именам – дядя Вася, дядя Сеня, и выполняли иногда их небольшие поручения.
 
   Я никогда не видел безногого инвалида в специализированной инвалидной коляске, их, как видно, просто не делали в стране. О существовании таких колясок я знал только из иностранных фильмов. Не было налажено промышленного изготовления даже примитивных подставок с малошумными колёсами. Кстати, использование шумных шарикоподшипников вызвано было тем, что их, хотя бы, можно было стащить с заводов, где их производили.
 
   Почти тоже самое, можно было сказать и о протезировании. Я никогда в то время не видел протезов на руках или ногах инвалидов. Это только в «Повести о настоящем человеке» лётчику, оставшемуся без ног, сделали такие протезы, что он в них мог управлять самолётом. У рядовых инвалидов протезы стали появляться намного позже, когда количество таких инвалидов значительно уменьшилось.
   Забегая вперёд, могу сказать, что вопрос с безногими инвалидами войны был решён чисто по-советски, в 1949 году. В конце декабря они просто исчезли с улиц города. Мы не нашли на привычных местах ни дядю Васю, ни дядю Сеню, ни их сотоварищей. Был слух, что их в течение одного или нескольких дней просто хватали, где придётся, сажали в машины и куда-то увозили.

   На вопросы, куда же их дели, знающие чего-то какие-то ответственные работники говорили, что их поместили в специальные дома санаторного типа, где им будет жить лучше. Знали ли чего-то больше близкие этих инвалидов, не знаю, но остальные, не связанные непосредственно с ними, были удовлетворены полученными ответами. В газетах же об этом не писали, и по радио не говорили, а других источников информации у народа не было. Правда, потихоньку поговаривали, что это было сделано для того, чтобы они не бросалось в глаза иностранным делегациям, ожидаемым в связи с 70-летием Сталина. В этом ли была причина или в другом, неизвестно, но по датам совпадало.
 
     Продолжение этой истории я узнал через много лет, когда, работая на заводе, получил по линии профсоюзов путёвку на экскурсию по Ладожскому озеру, с заездом на остров Валаам, славящийся своей природой, старинными церквями и монастырём. Мы поехали туда довольно дружной компанией, которой эти достопримечательности были не особенно интересны. Мы хотели просто отдохнуть и весело провести время.

    В дороге сопровождающая нас женщина-экскурсовод, рассказывая об истории тамошних церквей и монастыря, сообщила, что с 1949 года в монастыре находятся не монахи, а безногие и безрукие инвалиды Великой отечественной войны. Услышав это, я подсел к ней и уточнил, что именно туда свезли исчезнувших в 1949 году из Ленинграда инвалидов. Она рассказала мне, что уже, многократно сопровождая такие экскурсии, бывала в этом монастыре, и убедилась в каких, далеко не санаторных условиях приходилось там доживать инвалидам. Это была своеобразная тюрьма, только вместо камер с решетками были монашеские кельи без решеток. Потому что решетки там были не нужны, убежать с острова было невозможно.

   После сведений, полученных от экскурсовода, у меня отпало желание веселиться, и по прибытии на остров я отделился от своей компании, и стал самостоятельно бродить вблизи монастыря. И вот, по прошествии десяти с лишним лет, я снова увидел безногих инвалидов на таких же шарикоподшипниковых подставках.
 
   В изменении внешнего вида я мог отметить, что их одежда уже не была увешена наградами, только у некоторых висело по одной или паре медалей. Как я выяснил, они их продали за бесценок или пропили, а у некоторых их забрали, или украли.
   Я попытался также узнать у них о своих бывших знакомых инвалидах, но не преуспел в этом. Я даже купил у них корни «калгана», которыми они торговали, говоря, что настои на них улучшают работу сердца. Но и это не помогло в моих изысканиях.
 
   Тогда я решил пройти в сам монастырь и попробовать там поискать знакомых инвалидов, но оставил затем и эту затею. Во-первых, я даже не знал их фамилий и отчеств, да и по именам только как «дядя Вася» и «дядя Сеня». Во-вторых, я смутно помнил их лица, и мог не узнать, если бы даже встретил. В-третьих, мрачный и обшарпанный вид внутренних помещений, и неприветливый вид персонала охладили моё желание.
 
   Да и что я мог бы им сказать в случае встречи, если они, конечно, ещё остались живы. Я даже себе не мог объяснить, почему страна, их Родина, которую они защищали и ради которой пожертвовали своим здоровьем и физическим телом, поступила с ними так неблагодарно. ПОЧЕМУ?