глава 36 Траур

Смеющаяся гордость рек и озер

глава 36

Траур


Писатель: Цзинь Юн


Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин



Ин-ин испугалась, как бы с Лин-ху Чуном чего не случилось, она тут же развернула гунфу легкости, примчалась к повозке: «Чун гэ, кто-то идет!»


Лин-ху Чун усмехнулся: «Ты снова тайком подслушивала, как люди курицу убили, чтобы песика накормить? Что так долго слушала?» Ин-ин фыркнула, подумала о том, как Юэ Лин-шань только что на повозке предлагала Линь Пин-чжи «стать настоящими супругами», и ее лицо невольно полыхнуло огнем, она произнесла: «Они… они обсуждали изучение… изучение меча, отвергающего зло». Лин-ху Чун заметил: «Ты что-то мямлишь, наверняка было что-то еще странное, забирайся скорее в повозку, рассказывай все, и не надо отпираться».  Ин-ин ответила: «Не залезу! Это весьма неприлично». Лин-ху Чун рассмеялся: «Что тут неприличного?» Ин-ин ответила: «Я не знаю!» В это время топот копыт стал еще громче, и Ин-ин произнесла: «Слышишь, люди – похоже, это недобитые ученики клана Цинчэн явились мстить».


Лин-ху Чун сел и произнес: «Пойдем потихоньку вперед, время на исходе». Ин-ин ответила: «Да». Она знала, что Лин-ху Чун очень заботится о Юэ Лин-шань, раз на нее напали, то он, хоть и с тяжелой раной, не может не оказать помощь, разве сможет усидеть один в повозке – сам ринется на выручку. Она тут же протянула руки, и помогла ему вылезти из повозки.


Лин-ху Чун ступил левой ногой, и рана отозвалась слабой болью, он наклонился, и натолкнулся на оглоблю. Мул, тащивший повозку, все это время стоял в полном молчании, но сейчас оглобля дернулась, он решил, что его сейчас погонят по дороге, задрал голову, приготовившись закричать.



Короткий меч Ин-ин блеснул, и она одним движением сноровисто и ловко срубила мулу голову. Лин-ху Чун шепотом похвалил: «Хорошо!» Он хвалил ее не за мастерство меча, что она одним движением отсекла животному голову, а за то, что она сделала это крайне своевременно, не дав тому издать ни звука. Что же до того, как потом тянуть повозку, и как им продолжить путь, то это было уже другое дело.


Лин-ху Чун прошел несколько шагов, топот копыт приближался, и он ускорил шаги. Ин-ин подумала: «Он так стремится вступить в бой, торопится, наверняка потревожит рану. Так мне его придется на спине тащить, разве это будет не посмешище?» Она легонько усмехнулась: «Чун гэ, ты уж извини». Не ожидая его ответа, правой рукой схватила его сзади за пояс, левой захватила отворот одежды, и так, приподнимая, развернула гунфу легкости, быстро помчавшись через заросли гаоляна. Лин-ху Чун был тронут, и в тоже время ему было смешно, он подумал, что его, уважаемого главу клана Хэншань, тащат, как новорожденного младенца, если бы кто-то это увидел, то его репутация была бы уничтожена. Однако, гораздо более глубокой мыслью была тревога, что ученики клана Цинчэн первыми достигнут сяошимэй, и она попадет в беду.


Ин-ин промчалась несколько десятков шагов, и топот всадников стал уже совсем близким. Она обернулась, всмотрелась, но увидела лишь цепочку огней высоко поднятых факелов вдоль тракта, произнесла: «А они смельчаки, с факелами преследуют». Лин-ху Чун ответил: «Они на смерть идут, ничего уже не боятся, ой, беда!» Ин-ин тут же догадалась, о чем он подумал: «Они хотят факелами поджечь повозку!» Лин-ху Чун произнес: «Выйдем, преградим им путь, не позволим пройти». Ин-ин ответила: «Не беспокойся, уж двоих мы как-нибудь спасем». Лин-ху Чун знал, что ее боевое искусство выдающееся, к тому же Ю Цан-хай был уже мертв, а остальных членов фракции Цинчэн можно было не брать в расчет, и тут же успокоился.


Ин-ин подтащила Лин-ху чуна поближе к повозке Юэ Лин-шань, хорошенько усадила в зарослях гаоляна, прошептала: «Сиди здесь спокойно, и не двигайся».


Тут из повозки раздался голос Юэ Лин-шань: «Враги скоро настигнут, оказывается, это недобитые крысы из клана Цинчэн». Линь Пин-чжи спросил: «А ты почем знаешь?» Юэ Лин-щань ответила: «Они знают, что мы с тобой оба тяжело ранены, нагло преследуют, у каждого факел в руках». Линь Пин-чжи спросил: «Каждый с факелом?» Юэ Лин-шань ответила: «Именно так».


Линь Пин-чжи прошел множество несчастий, соображал намного быстрее, чем Юэ Лин-шань, тут же вскричал: «Быстрее с повозки, крысы хотят ее поджечь!» Юэ Лин-шань сочла это разумным: «Точно! Иначе зачем им такое множество факелов?» Одним прыжком соскочила с повозки, протянула руки, и взяла за руки Линь Пин-чжи, тот тоже спрыгнул на землю. Они вдвоем отошли на несколько шагов в заросли гаоляна, и залегли неподалеку от Ин-ин и Лин-ху Чуна.


Топот копыт бил в уши, толпа людей клана Цинчэн на бешеной скорости прискакала к повозке, передние перекрыли ей движение вперед, окружив со всех сторон. Один из людей крикнул: «Линь Пин-чжи, собачий преступник, ты что, в чарепаху превратился, отчего голову не высовываешь?» Из повозки не доносилось ни звука, кто-то произнес: «Боюсь, что он сошел с повозки, и был таков». В этот миг один из факелов прочертил в темноте огненную дугу, летя в повозку.


Внезапно из повозки высунулась рука, перехватила факел, и отшвырнула его обратно. Люди клана Цинчэн зашлись в крике: «Собачий преступник в повозке! Он там!»


То, что внутри повозки оказался человек, поймавший факел, было огромной неожиданностью для Ин-ин с Лин-ху Чуном, они не ожидали найти там мощную поддержку. Но Юэ Лин-шань была потрясена еще больше, она так долго говорила с Линь Пин-чжи, вовсе не предполагая, что в повозке есть посторонний человек, по тому, как ловко тот управился с факелом, стало ясно, что он и силен, а его навыки в боевом искусстве высочайшие.


Последователи клана Цинчэн швырнули еще восемь факелов, и тот человек поймал их, и отшвырнул один за другим. Хотя он никого и не ранил, но остальные уже факелы не бросали, а окружив на почтительном расстоянии повозку, издали боевой клич. В свете факелов люди ясно рассмотрели, что рука у человека была высохшей и желтой, с проступающими сухожилиями и венами – это была рука старика. Кто-то вскричал: «Это не Линь Пин-чжи!» Другой крикнул: «Это и не его бабенка!» Еще кто-то добавил: «Черепаший сын не смеет вылезти из повозки, он наверняка тяжело ранен».


Толпа некоторое время колебалась, в повозке не было заметно никакого движения, вдруг раздался клич, и более двадцати человек, выхватив мечи, бросились к повозке.


Тут послышался глухой звук, и сквозь крышу повозки выпрыгнул человек, в его руке искрился длинный меч, он вклинился в ряды учеников клана Цинчэн, меч взлетел несколько раз, и двое учеников школы Цинчэн замертво свалились на землю. Этот человек был одет в желтое – вероятно, он принадлежал к клану Суншань

[В отличие от многочисленных экранизаций, в романе последователи пяти священных гор одеты согласно системе Усин – пяти первоэлементов. Северу соответствует черный цвет, и ученицы клана Северная Хэншань одеты в черное. Центру соответствует желтый цвет, и ученики клана Суншань одеты в желтые одежды.]
лицо его было закрыто черной повязкой, из-под которой были видны только блестящие глаза. Его меч был удивительно быстр, и за несколько приемов еще двое учеников клана Цинчэн пали под его мечом.

Лин-ху Чун и Ин-ин сжали руки друг друга, думая об одном: «Этот человек использует методы меча, отвергающего зло». Однако, по телосложению, это явно был не Юэ Бу-цюнь. Двое думали об одном: «В этом мире, кроме Юэ Бу-цюня, Линь Пин-чжи и Цзо Лэн-чаня, оказывается, есть и четвертый человек, владеющий техникой меча Бисе».


Юэ Лин-шань прошептала: «Похоже, что он использует методы меча, отвергающего зло». Линь Пин-чжи изумился: «Он…он тоже использует меч Бисе? Ты не ошиблась?»


За этот краткий миг еще трое учеников клана Цинчэн пали, пронзенные мечом. Однако Лин-ху Чун и Юэ Лин-шань заметили, что этот человек, хоть и использовал меч Бисе, но ему было далеко до молниеносных перемещений Непобедимого Востока, также он не обладал способностями Юэ Бу-цюня и Линь Пин-чжи внезапно появляться и исчезать, просто у него было и без того высокое мастерство меча, намного превосходящее уровень учеников клана Цинчэн, да к тому же он использовал изумительные приема меча, отвергающего зло, он бился один против всех, но по-прежнему имел преимущество.


Юэ Лин-шань произнесла: «Его методы меча кажутся похожими на твои, но он не так быстр». Линь Пин-чжи вздохнул: «Если нет скорости, значит, не постиг сути приемов меча нашей школы. Но… но кто же он? И как он смог овладеть нашими приемами меча?»


В жестоком бою ученики клана Цинчэн потеряли еще одного. Тот человек пронзил ему грудь мечом, громко вскричал, выдернул меч, и тут же рассек еще одного противника пополам на уровне поясницы. Остальные пришли в ужас, и расступились, пятясь во все стороны. Тот человек громко вскричал и бросился к ним, сделав два шага. Один из его противников истошно заорал, и помчался прочь, повернув голову, и едва не выворачивая себе шею. Остальные совершенно упали духом, и бросились прочь, как потревоженный улей.


Кто-то вдвоем сел на одну лошадь, кто-то пешком умчался быстрее конных, и в один миг все скрылись незнамо в каком направлении.


Тот человек совершенно очевидно был измучен, он воткнул меч в землю, оперся о него, стараясь отдышаться. Лин-ху Чун и Ин-ин по его дыханию поняли, что, хотя он и победил сейчас, но истратил очень много внутренней силы, и, скорее всего, получил весьма тяжелые внутренние раны.


На земле мерцали семь или восемь факелов, вспышки света едва разгоняли мрак.


Старик в желтой одежде долго хрипел, восстанавливая дыхание, наконец, выдернул из земли меч, и медленно вложил его в ножны: «Молодой рыцарь Линь, госпожа Линь, ничтожный получил приказ главы клана Суншань Цзо, явился на помощь». Его голос был очень тихим и хриплым, каждое слово звучало неразборчиво, будто у него что-то застряло в горле, либо был отрезан кусок языка, и он говорил одним горлом.


Линь Пин-чжи ответил: «Премного благодарен Вашему Превосходительству за подмогу, прошу одарить, поведав высокую фамилию и большое имя». Говоря это, вышел вместе с Юэ Лин-шань из зарослей гаоляна. Старик ответил: «Глава клана Цзо осведомлен, что вы с супругой получили тяжелые раны, когда рассчитались с негодяями, велел мне сопроводить вас обоих в безопасное место для лечения ран, он гарантирует, что ваш уважаемый тесть не сможет вас разыскать».


Лин-ху Чун, Ин-ин, Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань одновременно дивились: «Как Цзо Лэн-чань смог просчитать всю эту цепь событий?»


Линь Пин-чжи ответил: «Цзо Лэн-чань и Ваше превосходительство крайне любезны, ничтожный тронут. Что касается лечения ран, то ничтожный справится сам, не смею затруднять уважаемых». Старик возразил: «Глаза молодого рыцаря пострадали от яда «Знаменитого горбуна с северного приграничья», не только зрение вернуть крайне сложно, но ведь этот человек использовал крайне сильный яд, если глава клана Цзо сам не возьмется за «аптекарскую ложку и каменные иглы», опасаюсь… опасаюсь… молодому рыцарю будет сложно спасти жизнь».


После того, как Линь Пин-чжи был обрызган ядом Му Гао-фэна, его лицо и глаза нестерпимо чесались, зуд был такой, что он едва удерживался, чтобы не выковырять собственные глаза, он понимал, что этот человек говорит не пустые слова, поколебавшись, спросил: «Ничтожный никак не связан с главой клана Цзо, отчего Ваше Превосходительство проявляет такую заботу? если не ответите ясно, ничтожный не сможет воспользоваться Вашей помощью».


Старик усмехнулся: «Ненависть к общему врагу сплачивает, как родственная связь. Цзо Лэн-чань потерял свои глаза из-за Юэ Бу-цюня. Ваше превосходительство ранили свои глаза, но причина тому также проистекает из-за Юэ Бу-цюня. Теперь Юэ Бу-цюнь точно знает, что молодой рыцарь овладел техникой меча Бисе, где бы не скрылся молодой рыцарь, Юэ Бу-цюнь и на краю света не даст ему пощады. Он теперь глава клана Пяти твердынь, его сила и власть безмерны, как молодой рыцарь может ему сопротивляться? Тем более… тем более… хэ-хэ, любимая доченька Юэ Бу-цюня постоянно подле молодого рыцаря, при всем его Небесном таланте трудно защититься от тайных замыслов того, кто лежит на соседнем изголовье кровати…»


Вдруг Юэ Лин-шань как закричит: «Второй старший брат, да это ты!»


Она крикнула, и Лин-ху Чун содрогнулся всем телом. Он слушал речь старика, хотя его голос был крайне грубым и хриплым, но интонации были странно знакомыми, он чувствовал, что это был очень близкий человек, услыхав крик Юэ Лин-шань, он тут же осознал, что этот человек и впрямь Лао Дэ-нуо. Однако, прежде он слышал от Юэ Лин-шань, что Лао Дэ-нуо был убит в Фучжоу, и не допускал мысли, что это может быть он. Значит, сообщение Юэ Лин-шань о его смерти оказалось ложным.


Старик рассмеялся ледяным смехом: «А вот девчушка-то оказалась бдительной, узнала-таки мой голос». Он больше не хрипел, говорил ясно и отчетливо – это действительно был Лао Дэ-нуо.


Линь Пин-чжи произнес: «Эр шигэ,

[Эр шигэ – второй старший брат-наставник.]
ты в Фуцзяни изобразил, что тебя убили, значит… значит, восьмой старший брат-наставник был тобой убит?»
Лао Дэ-нуо хмыкнул: «Ин Бай-луо просто дитя, к чему мне его убивать?»


Юэ Лин-шань вскричала: «Отпираешься? Он… он… а мальцу Линю кто в спину ударил мечом – тоже твоих рук дело. А я-то все дашигэ напрасно винила.  Тьфу, хороших дел ты наделал, ты еще и постороннего старика убил, обрядил в свою одежду, и все лицо ему искромсал, все сочли что это тебя убили». Лао Дэ-нуо ответил: «Твоя догадка верна, если бы не это, разве дал бы мне Юэ Бу-цюнь спокойно уйти? Но молодого рыцаря Линя вовсе не я рубанул мечом в спину». Юэ Лин-шань вскричала: «Не ты? Неужели еще кто-то посторонний?»


Лао Дэ-нуо холодно ответил: «То был вовсе не посторонний, это как раз был твой почтенный батюшка». Юэ Лин-шань взвизгнула: «Чушь! Сам совершил злодейство, а на людей плюешь грязным от крови ртом. Мой батюшка – порядочнейший человек, к чему ему было рубить мечом мальца Линя?» Лао Дэ-нуо ответил: «


Потому что в то время твой батюшка украл у Лин-ху Чуна трактат о мече Бисе. Этот трактат принадлежал семейству Линь, первым, кого следовало убить твоему батюшке, как раз и был твой братишка Пин. Пока Линь Пин-чжи оставался на этом свете, как мог твой отец спокойно изучать технику меча Бисе?»


Юэ Лин-шань некоторое время не находила слов, в душе понимая, что эти слова не лишены резона, но она никак не хотела верить, что ее отец в самом деле мог замыслить против Линь Пин-чжи недоброе. Она несколько раз повторила «Что за чушь!», а потом спросила: «Даже если считать, что мой батюшка решил его погубить, неужели он не убил бы братишку Пина одним ударом?»


Вдруг Линь Пин-чжи произнес: «Это Юэ Бу-цюнь меня рубанул, эршигэ не ошибается».



Юэ Лин-шань была потрясена: «Ты… ты тоже так говоришь?»


Линь Пин-чжи ответил: «Юэ Бу-цюнь рубанул меня мечом в спину, я получил очень тяжелую рану, понимал, что не смогу защищаться, поэтому рухнул навзничь, и притворился мертвым. В этот момент я еще не понимал, что меня ударил Юэ Бу-цюнь, но, теряя сознание, я услышал голос восьмого старшего брата-наставника, он вскричал:


– Шифу!
Этим криком восьмой брат-наставник спас мою жизнь, но этим же и вызвал свою собственную смерть». Юэ Лин-шань с содроганием спросила: «Ты говоришь, что башигэ тоже… тоже тоже был убит моим батюшкой?» Линь Пин-чжи ответил: «Разумеется! Я только услышал, как он вскричал:
– Шифу!

И сразу за этим раздался его предсмертный вскрик, а я и в самом деле потерял сознание».


Лао Дэ-нуо продолжил: «Юэ Бу-цюнь собирался добить тебя еще одним ударом меча, но в этот миг я наблюдал за ним из темноты, и тихонько кашлянул. Юэ Бу-цюнь не хотел оставлять свидетеля, и тут же бросился в спальню Линь Ши-ди, так что мой кашель тоже, можно сказать, спас тебе жизнь».


Юэ Лин-шань произнесла: «Если… если мой батюшка действительно хотел тебя убить, впоследствии… впоследствии случаев было предостаточно, почему он не начал действовать?» Линь Пин-чжи ледяным тоном ответил:


«После этого я на каждом шагу принимал меры предосторожности, чтобы не дать ему шанса со мной расправиться. К тому жемне повезло, что ты весь день была подле меня, и убить меня у тебя на глазах ему было не слишком удобно». Юэ Лин-шань расплакалась: «Оказывается… оказывается… ты женился на мне, и для того чтобы отвести людям глаза, и… и… чтобы мной, как щитом прикрываться».


Линь Пин-чжи не стал обращать на нее внимания, обратился к Лао Дэ-нуо: «Брат Лао, а когда ты успел свести знакомство с Цзо Лэн-чанем?» Лао Дэ-нуо ответил: «Глава клана Цзо мой добродетельный наставник, я третий ученик его старейшества». Линь Пин-чжи произнес: «Оказывается, ты переметнулся в клан Суншань». Лао Дэ-нуо возразил: «Я вовсе не переметнулся в клан Суншань. Я изначально ученик этого клана, только получил приказ добродетельного наставника войти в клан Хуашань, чтобы разведать боевое искусство Юэ Бу-цюня, а также следить за всеми переменами в клане Хуашань».


Лин-ху Чун внезапно прозрел. То, что Лао Дэ-нуо пришел в ученики клана Хуашань, уже имея опыт в боевых искусствах – об этом знали все в клане Хуашань. Но то, что он раньше демонстрировал, было разносортным набором заурядных приемов из боковых школ Юннани и Гуйчжоу – кто мог подумать, что он ученик клана Суншань! Оказывается, Цзо Лэн-чань очень давно и крайне тщательно готовил свой план поглощения четырех школ, он заранее осуществил в тайне этот ход.


Тогда становится вовсе неудивительным, что Лао Дэ-нуо убил Лу Да-ю, и украл секретный трактат «пурпурной зарницы». И вот ведь, каким бы осторожным не был шифу, а этого обмана он не разглядел.


Линь Пин-чжи на мгновение глубоко задумался: «Вот оно, оказывается, как. Брат Лао вынес с горы Хуашань секретный трактат «пурпурной зарницы» и «трактат о мече, отвергающем зло», передал их Цзо Лэн-чаню – заслуга немалая».


Лин-ху Чун и Ин-ин втайне закивали головами: «Так вот как Цзо Лэн-чань и Лао Дэ-нуо сумели овладеть мечом Бисе. Линь Пин-чжи очень быстро соображает!»


Лао Дэ-нуо с неприкрытой ненавистью произнес: «Не скрою от младшего братишки Линя, мы с тобой, а также мой добродетельный наставник – все пострадали от действий злодея Юэ Бу-цюня. Все мы попались на его коварные планы».


Линь Пин-чжи ответил: «Ну, это я понимаю. Брат Лао украл тот экземпляр трактата о мече Бисе, который подделал Юэ Бу-цюнь, и из-за этого у главы клана Цзо Лэн-чаня и брата Лао при изучении меча, отвергающего зло, вышли некоторые неприятности».


Лао Дэ-нуо заскрежетал зубами от гнева: «В тот год, когда я втерся в клан Хуашань, Юэ Бу-цюнь с самого начала обнаружил обман, но и виду не подал, тайно следил за моими поступками. Переписанный им собственноручно трактат о мече, отвергающем зло, хоть с виду и казался подлинным, но содержал мелкие ошибки в утонченной технике фехтования, что же касается принципов управления внутренней энергией, то там были еще большие искажения. Он специально позволил мне украсть поддельный трактат, и принести его моему добродетельному учителю, чтобы тот изучил неполную версию. В решающий момент поединка он заставил моего наставника применить эти методы меча, и с истинной техникой обрушился на поддельную – само собой ясно, на чьей стороне оказалось преимущество.


Линь Пин-чжи вздохнул: «Коварные планы Юэ Бу-цюня крайне опасны, мы с тобой оба попали в его ловушки».


Лао Дэ-нуо ответил: «Мой наставник все прекрасно понял, хотя я и испортил великое дело, он меня и словом не попрекнул, но ведь я его ученик, как я могу с этим спокойно жить? Я готов броситься на гору сабель, в котел с кипящим маслом, но убить этого злодея Юэ Бу-цюня, осуществить месть за учителя, холодную, как снег». Эти слова он произнес тоном, кипящим от ненависти, было видно, что его сердце переполнено бездонной злобой.


Линь Пин-чжи звуком «эн» подтвердил, что внимательно слушает. Лао Дэ-нуо продолжил: «Мой наставник потерял зрение на оба глаза, и сейчас пребывает в отшельничестве на Западном пике горы Суншань. Вместе с ним на этом пике находятся более десятка человек, также слепых, пострадавших от Юэ Бу-цюня и Лин-ху Чуна. Брат Линь, отправляйся со мной к моему добродетельному учителю, ты единственный человек, кто может передавать меч Бисе семьи Линь из Фуцзяни, само собой, мой учитель отнесется к тебе со всем почтением, будет уважать. Вылечишь ты свои глаза – так это будет лучше всего, а нет – оставайся в уединении от мира с моим учителем, вместе разработаете план, как осуществить великую месть, разве это не лучше всего?»


Едва эти слова прозвучали, как Линь Пин-чжи затрепетал, он знал, что его глаза поражены неизлечимым ядом, и все го надежды вновь прозреть, все слова о лечении – не более, чем самообман – они с Цзо Лэн-чанем безнадежно потеряли зрение, они товарищи по несчастью, понимают беду друг друга, и горят общим желанием отомстить, и это было бы лучшим решением. Но он знал, что Цзо Лэн-чань необычайно крут на расправу, и наверняка в его предложении скрыт и еще какой-то план, он тут же произнес: «Предложение Цзо Лэн-чаня замечательное, но ничтожный не знает, как осуществить эту месть. Не может ли брат Лао дать дополнительные пояснения?»


Лао Дэ-нуо рассмеялся: «Братишка Линь смышленый человек, мы теперь заодно, разумеется, я все расскажу откровенно. Я взял у Юэ Бу-цюня неполный и неточный трактат о мече, подвел учителя и собратьев, конечно, мне было несладко.


В пути я увидел, как братишка Линь проявил мощь и силу, изумительными приемами меча убил Му Гао-фэна, расправился с Ю Цан-хаем, как в ужасе бежали ничтожные негодяи из клана Цинчэн, было очевидно, что это истинная передача «меча, отвергающего зло»,
твой ничтожный брат тут же восхитился, не смог не позавидовать…»

[В оригинале используется оборот «юй сюн» – неразумный старший брат – уничижительно о себе, дабы возвеличить собеседника.]

Линь Пин-чжи тут же понял его мысль: «Брат Лао хочет, чтобы я дал добродетельному учителю и ученикам увидеть истинный трактат о мече Бисе?» Лао Дэ-нуо ответил: «Эта книга в тайне передается в пределах семейства Линь, изначально посторонним не разрешалось подглядывать. Но мы принесем клятву на крови, образуем союз, чтобы всеми силами покарать Юэ Бу-цюня. Если глаза братишки Линя заживут – то он молод и силен, и ему нечего бояться его. Но в нынешнем положении можно надеяться победить Юэ Бу-цюня, только объединив силы брата Линя, его недостойного брата, и моего добродетельного учителя, уж прошу не гневаться».


Линь Пин-чжи задумался: «Сам я слеп на оба глаза, вряд ли выживу, а уж если не соглашусь, то Лао Дэ-нуо меня силой заставит, может убить меня и Юэ Лин-шань. Если же он говорит от чистого сердца, то выгода больше, чем вред». Он произнес: «Глава клана Цзо и брат Лао предлагают ничтожному союз, я примыкаю к сильнейшим. У ничтожного семья погублена, дом потерян, стал слепым калекой, хоть это произошло из-за Ю Цан-хая, но изначальная причина была также и в тайных кознях Юэ Бу-цюня, я также, как и добродетельные наставник с последователем, хочу разделаться с Юэ Бу-цюнем. Раз я вступаю с вами в союз, то как я могу держать в тайне трактат о мече Бисе, разумеется, я предоставлю его добродетельному наставнику и его последователям».


Лао Дэ-нуо обрадовался: «Брат Линь столь великодушен, если мой учитель с учениками смогут изучить трактат о мече, отвергающем зло, то благодарность наша будет безмерна, брат Линь всегда будет почетным гостем на горе Суншань. Мы с тобой станем братьями, одной семьей». Линь Пин-чжи произнес: «Премного благодарен. Как только ничтожный вместе с братом Лао достигнет горы Суншань, тут же зачитает ему по памяти весь трактат целиком». Лао Дэ-нуо переспросил: «Зачитает по памяти?»


Линь Пин-чжи ответил: «Именно так. Брат Лао не знал, что мой предок Юань-ту Гун изначально написал трактат о мече, отвергающем зло, на своей буддийской рясе. Юэ Бу-цюнь выкрал эту рясу, и так изучил искусство меча моей семьи. Впоследствии по чистой случайности эта ряса вновь попала мне в руки. Маленький младший брат больше всего боялся, что это будет обнаружено Юэ Бу-цюнем, и поэтому с упорством заучивал трактат наизусть. Как только заучил, тут же уничтожил рясу. В противном случае, если бы спрятал ее на теле, то имея такую женушку под боком, некий Линь как смог бы дожить до сегодняшнего дня?»


Юэ Лин-шань все это время молча слушала его, услышала, как он ее позорит, и снова залилась слезами: «Ты…ты…» Лао Дэ-нуо уже слышал в повозке разговор между супругами, он ясно понимал, что Линь Пин-чжи говорит не пустые слова, тут же спросил: «Раз так – то прекрасно, так мы вместе отправимся на гору Суншань?» Линь Пин-чжи ответил: «Очень хорошо». Лао Дэ-нуо произнес: «Тогда нам следует бросить повозку, и двинуться верхами, перейдем на узкие тропинки, иначе Юэ Бу-цюнь нас обнаружит, а мы сейчас ему не соперники». Он слегка наклонил голову, и всмотрелся в Юэ Лин-шань: «Сяошимэй, ты кому будешь помогать: отцу или мужу?»


Юэ Лин-шань зарыдала еще громче: «Никому я не буду помогать! Я… я несчастная, утром обрею свою голову, отрекусь от этого мира, выйду из семьи, мужа ли, отца – с этих пор ни с кем уже не буду встречаться».


Линь Пин-чжи произнес ледяным тоном: «Ты станешь монашкой на горе Северная Хэншань, там тебе будет самое подходящее место». Юэ Лин-шань рассердилась: «Линь Пин-чжи, когда тебе некуда было податься, если бы не мой батюшка, который спас тебя от руки Му Гао-фэна, смог бы ты дожить до сегодняшнего дня? Даже если мой батюшка перед тобой провинился, то я перед тобой вовсе не провинилась. Вот этими словами ты что хотел сказать?»


Линь Пин-чжи ответил: «Какой смысл? Я хочу продемонстрировать главе клана Цзо свои истинные намерения». Тон его слов был предельно свиреп. И в этот миг Юэ Лин-шань издала горестный стон.


Лин-ху Чун и Ин-ин в один голос воскликнули: «Беда!», и выпрыгнули из зарослей гаоляна. Лин-ху Чун закричал: «Линь-пин Чжи, не смей вредить сяошимэй!»


Кого Лао Дэ-нуо больше всего боялся – так это двоих – Юэ Бу-цюня и Лин-ху Чуна, едва услыхал голос Лин-ху Чуна, его души хунь улетели за Небо, он тут же схватил Линь Пин-чжи за левую руку, бросился к лошадям, оставленным учениками клана Цинчэн, вскочил на коня, и двое галопом умчались прочь.

[По китайской традиции, у человека три эфирные души Хунь и семь животных душ По. Души Хунь связаны с эмоциями, и Небом, могут улетать, души По отвечают за физиологические процессы и жизнь.]


Лин-ху Чун тревожился за жизнь Юэ Лин-шань, куда ему было гнаться за врагом, приблизившись, он увидел, что Юэ Лин-шань упала в повозке на месте возницы, и у нее из груди торчит меч. Он проверил, дышит ли она, и обнаружил, что та уже при смерти.


Лин-ху Чун закричал: «Сяошимэй, сяошимэй!» Юэ Лин-шань прошептала: «Это… это дашигэ?» Лин-ху Чун обрадовался: «Да… это я». Он протянул руку, чтобы извлечь меч, но Ин-ин придержала его кисть: «Не вынимай».


Лин-ху Чун увидел, что меч вошел на пол-локтя, и жизнь уже не спасти, если его извлечь, то смерть наступит в то же мгновение, он видел, что ее уже не спасти, сердце разрывалось от горя, из него вырвались рыдания, он крикнул: «Сяошимэй!»
Юэ Лин-шань ответила: «Дашигэ, ты со мной, это очень хорошо. Пин ди, младший братишка Пин, он ушел?» Лин-ху Чун заскрежетал зубами, рыдая, произнес: «Успокойся, я обязательно убью его, отомщу за тебя». Юэ Лин-шань ответила: «Нет, нет! Он же слеп, не сможет от тебя защититься. Я… я… хочу к маме». Лин-ху Чун ответил: «Хорошо, я отнесу тебя к матушке-наставнице». Ин-ин слышала, что ее слова становятся все слабее, и невольно тоже залилась слезами.


Юэ Лин-шань произнесла: «Дашигэ, ты всегда так хорошо ко мне относился, я… я виновата перед тобой. Я… я должна умереть». Лин-ху Чун, захлебываясь слезами, произнес: «Не умирай, мы сможем тебя вылечить». Юэ Лин-шань ответила:


«Мне… мне внутри больно… очень больно. Дашигэ, я прошу тебя об одном деле, ты… обязательно обещай мне». Лин-ху Чун взял ее за левую руку, произнес:


«Скажи, скажи, я обязательно пообещаю». Юэ Лин-шань вздохнула: «Ты… ты… не согласишься… к тому же… я и так очень тебя обидела». Она говорила все тише, ее дыхание становилось все слабее.


Лин-ху Чун ответил: «Обязательно соглашусь, говори!» Юэ Лин-шань прошептала: «Что ты сказал?» Лин-ху Чун повторил: «Я обязательно соглашусь, о какой бы помощи ты меня не попросила, я все для тебя сделаю».


Юэ Лин-шань произнесла: «Дашигэ, мой муж… Пин ди… он… он… совершенно ослеп… такая жалость…ты знаешь об этом?»
Лин-ху Чун ответил: «Да, знаю». Юэ Лин-шань продолжила: «Он горемычный, одинок в этом мире, все его обижают. Дашигэ… когда я умру, прошу тебя изо всех сил заботиться о нем, не… не позволять другим обижать его…»


Лин-ху Чун был потрясен, он никак не мог предположить такого. Линь Пин-чжи, подло убил свою жену, а она на пороге смерти никак не может забыть прежней любви к нему? Лин-ху Чун желал сейчас только поймать его и предать мучительной смерти рассечением на тысячу кусков, простить его представлялось совершенно невозможным, но как мог он согласиться взять на себя заботу об этом предавшем свою любовь злодее?


Юэ Лин-шань медленно прошептала: «Дашигэ, Пин ди… Пин ди – он ведь не хотел на самом деле убить меня… он боится моего батюшку… он хотел получить покровительство Цзо Лэн-чаня и ему пришлось… пришлось… ударить меня мечом…»


Лин-ху Чун возмутился: «Такой эгоист, думающий только о себе, забывший признательность, предавший любовь злодей, ты… как ты можешь беспокоиться о нем?»


Юэ Лин-шань ответила: «Он… он на самом деле не хотел убивать меня, только… у него это случайно вышло. Дашигэ… умоляю тебя, умоляю тебя позаботиться о нем…» Косые лучи луны осветили ее лицо, было видно, что взгляд ее помутился, обычно живые блестящие зрачки потускнели, снежно-белые щеки были залиты каплями свежей крови, все лицо ее выражало чистосердечную мольбу.


Лин-ху Чун вспомнил былое время на горе Хуашань, когда они больше десяти лет постоянно бродили вместе, взявшись за руки, когда она хотела устроить какую-то проказу, то ее лицо приобретало именно такое умоляющее выражение. Никогда прежде он не отказывал ей в ее просьбе, каким бы трудным не было дело, как бы это не противоречило его собственным желаниям, если на ее лице появлялось такое умоляющее выражение. В момент этой просьбы она была полностью поглощена этим горем, к тому же она ясно понимала, что через миг она сама уйдет из жизни, и это последняя возможность обратиться к Лин-ху Чуну с этой мольбой, это ее последний шанс попросить его о чем-либо.


В один миг горячая кровь забурлила в груди Лин-ху Чуна, он понял, что не может отказать ей, как бы эта просьба не была трудна, и не противоречила его собственным желаниям, ее умоляющее выражение лица и звук ее голоса заставили его кивнуть: «Хорошо, я обещаю, будь спокойна».


Ин-ин стояла рядом, и не удержавшись, произнесла: «Ты… как ты мог согласиться?»


Юэ Лин-шань крепко-крепко сжала ладонь Лин-ху Чуна: «Дашигэ, премного… премного благодарна… я… теперь я спокойна». Ее глаза внезапно обрели ясность, в уголках рта проступила улыбка, на лице появилось выражение бесконечного счастья.


Лин-ху Чун увидел выражение ее лица, подумал: «Неважно, каких мучений и трудностей это будет стоить, но нужно было уступить ей, лишь бы увидеть на ее лице это выражение счастья».


И в этот миг Юэ Лин-шань тонким голосом затянула песенку. Лин-ху Чуна вдруг будто молотом в грудь ударило – она запела ту самую Фуцзяньскую народную песню «Сестренка, идем в горы собирать чай», которой ее научил Линь Пин-чжи в горах Фуцзяни. Когда он услышал от нее эту песню на утесе Размышлений, у него точно также сердце скрутило от боли. Она сейчас запела эту песню, вспоминая те медово-сладкие дни на горе Хуашань, когда они с Линь Пин-чжи впервые влюбились друг в друга.


Ее пение становилось все тише, и она потихоньку отпускала рку Лин-ху Чуна, в конце концов ее рука разжалась, и глаза медленно закрылись. Ее песня остановилась вместе с последним дыханием.


У Лин-ху Чуна будто сердце оборвалось, казалось, будто погибла Вселенная. Он хотел разрыдаться во весь голос, но даже его плач оборвался. Он обхватил Юэ Лин-шань, поднял ее, шепча: «Сяошимэй, сяошимэй, ты не бойся! Я отнесу тебя к твоей маме, и никто больше никогда не будет обижать».


Ин-ин видела, что его спина вся набухла красным, было совершенно очевидно, что его рана разошлась, и кровь все сильнее пропитывает одежду, но в такой ситуации она даже не представляла себе, как ему об этом сказать.


Лин-ху Чун, как в бреду, сделал с десяток шагов, продолжая шептать: «Сяошимэй, ты не бойся, не бойся! Я отнесу тебя к шинян». Вдруг его колени ослабли, он рухнул наземь, и потерял сознание.


В забытьи он услышал мелодичные звоны струн циня, обволакивающие его плавной мелодией, которая была ему крайне знакома, и дарила несказанное блаженство. Он чувствовал только, что в его теле совсем не осталось сил, он даже веки поднять не мог, и желал только вечно слышать эту музыку. И цинь в самом деле играл мягко и без перерыва, Лин-ху Чун послушал некоторое время, и вновь из забытья погрузился в глубокий сон.


Когда он очнулся во второй раз, то вновь услыхал звук циня, и ощутил приятный аромат цветов. Он медленно открыл глаза, и увидел вокруг множество цветов – сваленные в кучу красные, белые, желтые и фиолетовые цветы. Он подумал: «Что это за место?» Услышал несколько аккордов, и изнал мелодию «Доброта чистого сердца», которую так часто исполняла Ин-ин. Он повернул голову, и увидел ее – она и в самом деле сидела рядом и играла на цине. Он понемногу разглядел, где находится – похоже, это была пещера, сквозь вход в нее проливался солнечный свет, а он лежал на куче мягчайшей травы.


Он захотел сесть, трава под его телом издала легчайшее шуршание. Звуки циня резко замерли, Ин-ин повернула голову, ее лицо осветилось радостью. Она медленно подошла и села подле Лин-ху Чуна, внимательно вглядываясь в него. Ее глаза лучились любовью и нежностью.


В один миг сердце Лин-ху Чуна наполнилось счастьем, он понял, что когда он потерял сознание из-за трагической гибели Юэ Лин-шань, Ин-ин отнесла его в пещеру. В сердце вдруг ударила волна переживаний, но постепенно, под взглядом Ин-ин, он обрел невыразимое спокойствие. Они вдвоем так и сидели рядом целую вечность, не произнося никаких слов.


Лин-ху Чун поднял левую руку, и легонько дотронулся до тыла кисти Ин-ин. И в этот миг, среди аромата цветов он учуял запах жареного мяса. Ин-ин подняла веточку с нанизанными на нее зажаренными лягушками, улыбнулась: «Опять подгорели!» Лин-ху Чун рассмеялся – они оба тут же вспомнили те дни, когда они ловили и жарили лягушек на берегу горного ручья.


Между двумя лягушачьими обедами прошло несчетное количество событий и испытаний, но в конце концов они вдвоем снова встретились.


Лин-ху Чун немного посмеялся, но сердце вновь заломило, и слезы вновь потекли из его глаз. Ин-ин помогла ему сесть, указала на свежий холмик на склоне горы, прошептала: «Барышня Юэ теперь лежит здесь». Лин-ху Чун произнес сквозь рыдания:


«Большое… большое спасибо». Ин-ин легко покивала головой: «Не за что благодарить. У каждого человека свой удел, каждый получает воздаяние за свою предшествующую карму». Лин-ху Чун в глубине сердца почувствовал стыд: «Ин-ин, я так и не смог забыть своих прежних чувств к сяошимэй, прошу тебя, не вини меня за это».


Ин-ин ответила: «Разумеется, я не могу тебя винить. Если бы ты был скользким типом, легкомысленным ветреником, легко забывающим о своих чувствах, я бы не смогла также тебя уважать». И тихо добавила: «Я начала… я начала сердцем тянуться к тебе из-за того, что тогда в Лояне, в Бамбуковом переулке, находясь за циновкой, слушала твой рассказ о твоей любви к твоей младшей сестре-наставнице. Барышня Юэ изначально была очень хорошей девушкой, она… просто ей не суждено было быть с тобой. Если бы ты не рос и не взрослел вместе с ней, то скорее всего, она бы обязательно влюбилась в тебя с первого взгляда».


Лин-ху Чун погрузился в размышления, затем отрицательно покачал головой: «Нет, не так. Сяошимэй преклонялась перед своим отцом, и хотела, чтобы ее возлюбленный был похож на шифу – суровый, немногословный и возвышенный. Я был ей только приятелем по играм, она никогда… она никогда не уважала меня». Ин-ин согласилась: «Возможно, ты и прав. Вот и хорошо, что Линь Пин-чжи оказался похожим на твоего шифу – с виду такой порядочный, а внутри – полный коварства и хитрости». Лин-ху Чун вздохнул: «Вплоть до самой смерти, сяошимэй не верила, что младший брат-наставник Линь в самом деле хотел убить ее. Она продолжала любить его всем сердцем, это… это очень хорошо. Она умерла, ничуть не печалясь. Я хочу подойти к ее могиле».


Ин-ин взяла его за руку, и повела из пещеры. Лин-ху Чун увидел, что холмик сложен из дикого камня, но большие и малые куски скалы были навалены в художественном беспорядке, вовсе не как попало, впереди и позади могилы росли цветы – было видно, что Ин-ин потратила немало времени, и его сердце дрогнуло. Перед могилой был вертикально вкопан очищенный от веток и листьев ствол дерева. На его коре кончиком меча были вырезаны иероглифы: «Могила барышни Юэ Лин-шань, девы-рыцаря с горы Хуашань».


Лин-ху Чун снова замер, и только в неподвижности ронял слезы, спросил: «Возможно, сяошимэй понравилось бы, чтобы люди называли ее госпожой Линь». Ин-ин ответила: «Линь Пин-чжи такой бессердечный негодяй, теперь, когда барышня Юэ стала духом, она может понять подлое нутро этого злодея, и она никогда не согласится стать госпожой Линь». А сама подумала: «Ведь ты не знаешь, что они с Линь Пин-чжи только по названию были мужем и женой, они вовсе не знали супружества».


Лин-ху Чун согласился: «И то верно». Он оглядел опоясывающие местность высокие пики гор – он находился в глубокой горной долине с изумрудным лесом, множеством горных цветов на земле, многочисленными птицами на высоких ветвях, место было спокойным и уединенным. Ин-ин произнесла: «Поживем здесь некоторое время, и раны твои залечим, и за могилой присмотрим». Лин-ху Чун ответил: «Вот и здорово. Сяошимэй одиноко в этой долине, хоть она теперь и дух, но все равно очень робкая». Ин-ин сочла это помешательством, и невольно втайне вздохнула.


Так они вдвоем и остались жить в изумрудной долине: жарили лягушек, собирали плоды, пребывая в этом заповедном месте. У Лин-ху Чуна была только поверхностная рана, удивительные лекарства клана Северная Хэншань и его мощная внутренняя сила сделали свое дело, и через двадцать дней с небольшим он был уже практически здоров. Днем Ин-ин обучала его игре на цине, он был от природы умен, а усердные упражнения привели к быстрому прогрессу. Встав однажды утром, он увидел, что на могиле Юэ Лин-шань выросли свежие побеги травы, он остолбенело стоял, глядя на ростки, и думал: «На могиле сяошимэй уже и трава проросла, как-то ей там лежать в земле?»


Вдруг за его спиной раздались спокойные и тихие звуки флейты – Ин-ин сидела на валуне и играла мелодию «Доброта чистого сердца». Он подошел, и увидел, что Ин-ин играет на поперечной флейте сяо, изготовленной из ствола бамбука. Она использовала свой меч, чтобы срезать бамбук и вырезать в нем дырочки. Он принес цинь, сел, перед ним на колени, и следом за ней повел мелодию. Он полностью сосредоточился на музыке, посторонние мысли постепенно исчезли, и, когда они доиграли, ему стало намного легче на душе. Двое посмотрели друг на друга, и улыбнулись.


Ин-ин произнесла: «Эту мелодию, «Доброта чистого сердца», ты уже очень хорошо выучил, начиная сегодняшнего дня, мы начнем тренировать мелодию «Сяоао цзянху» – «Смеющаяся гордость рек и озер», как тебе такое?» Лин-ху Чун ответил: «Эту мелодию так трудно исполнять, уж и не знаю, за какое время смогу догнать тебя». Ин-ин улыбнулась: «У этой мелодии красота скрыта в таинственных глубинах, есть такие места, которые и мне пока не понятны. Но в этой мелодии есть одна особенность, уж и не знаю, как такое могло получиться: если ее разучивают двое, то прогресс идет намного быстрее, чем в одиночном изучении». Лин-ху Чун выставил вперед указательный палец: «Точно! В тот раз, когда я слушал эту мелодию в исполнении дядюшки-наставника Лю из клана Южная Хэншань и старейшины колдовского… старейшины учения Солнца и Луны Цю, то звуки флейты и циня резонировали, это была необычайно волнующая мелодия, дядюшка-наставник Лю говорил, что она изначально была создана для совместного исполнения на флейте и цине». Ин-ин предложила: «Ты будешь играть на цине, а я на флейте, мы постепенно начнем разучивать эту мелодию».


Лин-ху Чун улыбнулся: «Жаль только, что это флейта, а не старинные гусли сэ. Цинь и сэ очень гармонируют».

[Он имеет в виду пословицу «Цинь Сэ хэ се» - «Цинь и гусли взаимно гармонируют», также «Жить душа в душу».]

Ин-ин покраснела: «Эти несколько дней ни разу не слышала от тебя ветреных слов, уж думала – характер твой переменился, а оказалось, все по-прежнему». Лин-ху Чун состроил гримасу, он знал, что характер у Ин-ин застенчивый, пусть они сейчас находились в диких горах, одинокой долине, неженатые, но вместе, но она никогда не позволяла раньше отступать ход на шаг от приличий. Он испугался, что, если пошутит еще разок, так она полдня не станет с ним разговаривать, тут же пошел к раскрытым нотам, и стал смиренно внимать ее указаниям, учиться исполнять эту мелодию.


Играть на цине вообще не легкое дело, а мелодия «Сяоао цзянху» была такой трудно постижимой, превращения в ней были крайне запутаны, так что дело было еще более сложным, но Лин-ху Чун имел природное дарование, к тому же с тех пор, как в Лояне в Бамбуковом переулке он начал получать наставления по игре на цине, тех пор в каждую свободную минуту начинал тренироваться, за долгое время, безусловно, добился прогресса. Поначалу он никак не мог попасть в такт, но понемногу у него начало получаться, пусть он не мог играть так, как исполняли в свое время Цю и Лю, но он все же немного сумел передать изящество их игры.


После этого они более десяти дней подряд «висок к виску» играли на цине и сяо, и эта изумрудная долина, окруженная соснами, стала для них «счастливой землей Небесной пещеры», так что постепенно они совсем забыли о блеске сабель и мечей, свирепствующих среди рек и озер. Им казалось, что если бы они до старости прожили в этой изумрудной долине, и больше никогда не возвращались в мир вражды и мести воинского сообщества, то это было бы для них величайшей радостью.


Однажды они музицировали достаточно долго, и вдруг Лин-ху Чун почувствовал, что его внутренняя энергия не в порядке, он не мог успокоиться, несколько раз ошибся нотами, разволновался, и его игра совершенно расстроилась. Ин-ин спросила: «Ты устал? Отдохни пока немного». Лин-ху Чун ответил: «Да как раз не устал, не знаю от чего вдруг разволновался. Я пока схожу, нарву персиков, а вечером еще поупражняемся». Ин-ин ответила: «Хорошо, только не уходи слишком далеко».


Лин-ху Чун знал, что на юго-востоке долины растут дикие персиковые деревья, время им было созреть, он тут же пошел, продираясь через заросли трав и кустов, и через восемь-девять ли пришел к персиковым деревьям, потянулся, и сорвал два персика, потом еще три. Оказалось, что персики уже перезревают, немало их уже упали на землю, еще пара дней – и они все опадут и сгниют на земле. Он тут же на одном дыхании собрал несколько десятков, и подумал: «Мы с Ин-ин, после того, как съедим эти персики, посадим косточки по всей долине, через несколько лет в изумрудной долине вырастут замечательные персиковые деревья, разве она не станет еще прекрасней?»


Вдруг он вспомнил Шестерых святых из Персиковой долины: «Если эту долину засадит персиками, разве она не превратится в Персиковую долину? Разве мы с Ин-ин не превратимся в Двоих святых из Персиковой долины? Потом мы с ней родим щестерых детей, разве это не будут маленькие Шестеро святых из Персиковой долины? А если эти шестеро маленьких святых будут такими же бестолковыми спорщиками, как старые Шестеро святых из Персикивой долины, разве это не скверно получится?»


Подумал об этом, и уже хотел было расхохотаться, как вдруг услыхал вдалеке в зарослях какой-то звук. Он тут же припал к земле, и спрятался в зарослях травы, размышляя: «Лягушки и дикие плоды уже оскомину набили, там наверняка дикое животное – дикий олень или антилопа, если изловлю – будет сюрприз для Ин-ин». Не успел он обрадоваться, как расслышал звуки шагов – шагали двое. Лин-ху Чун испугался: «Как в этой дикой долине появились люди? Не иначе, как явились напасть на нас с Ин-ин».


Как раз в этот миг раздался старческий голос: «Ты не ошибся? Этот подлец Юэ Бу-цюнь в самом деле придет сюда?» Лин-ху Чун изумился еще больше: «Они моего шифу выслеживают, что это за люди?» Другой голос пробасил: «Глава воскурений Ши все вокруг разведал. Дочка и зять Юэ Бу-цюня затерялись где-то в этих местах, дальше в поселках и на пристанях их никто не видел, ни сушей, ни водным путем они отсюда не пошли, значит, спрятались в этой долине, и залечивают раны. Юэ Бу-цюнь в любое время может нагрянуть сюда с розысками».


У Лин-ху Чуна сердце заныло: «Оказываются, они знают только, что сяошимэй тяжело ранена, и им вовсе неизвестно, что она уже умерла, понятно, что ее ищут множество людей, в особенности шифу и шинян. Если бы эта долина не была столь заброшенной и отдаленной, то они уже давно были бы здесь».



Тут снова раздался старческий голос: «Если твои ожидания не ошибочны, то Юэ Бу-цюнь в любой момент может тут объявиться, давай заляжем у входа в долину». Басовитый ответил: «Даже если Юэ Бу-цюнь не придет, мы можем все как следует подготовить, а потом заманить его». Старик хлопнул в ладони: «Этот план предельно искусный, брат Се – тебя в упор не разглядеть, ты у нас просто звезда мудрости». Тот по фамилии Се отвечал: «Мудрейший старейшина Гэ хорошо сказал. Подчиненный обязан тебе своим выдвижением, все твои мудрые приказы будет выполнять с предельным старанием».


Лин-ху Чун догадался: «Да они из учения Солнца и Луны, подручные Ин-ин. Было бы лучше всего, если они уйдут отсюда подальше, и не будут докучать нам с Ин-ин». И еще подумал: «Сейчас боевое искусство шифу сильно увеличилось, они ему никак не могут быть противниками, даже при численном перевесе. Шифу умен и бдителен, ему нет равных в воинском сообществе, судя по их способностям – их попытки заманить шифу в ловушку – это похваляться большим топором перед дверью Лу Баня».

[«Играть топором перед дверью Лу Баня» – похваляться весьма средним мастерством у дверей виртуоза» Изначально – о плохом плотнике перед дверью совершенного мастера-плотника.]


Тут вдали раздались три хлопка в ладоши, и тот Се ободрился: «Прибыл старейшина Ду со своими людьми». Старейшина Гэ также трижды хлопнул в ладоши, раздался шум шагов, и прибежали еще четверо, у двоих шаги были скованными, и Лин-ху Чун понял, что они несут что-то большое.



Старейшина Гэ обрадовался: «Братишка Ду, поймали девчонку Юэ? Заслуга немалая!» В ответ раздался зычный хохот: «Хоть и из семейства Юэ, но вовсе не девка, вполне взрослая!» Старейшина Гэ воскликнул: «Йи!», – в его голосе смешались радость и испуг: «Как… как… это вы изловили женушку Юэ Бу-цюня?» Тут уж Лин-ху Чун перепугался не на шутку, хотел было тут же бросится на выручку, но обнаружил, что меча при нем нет. Без меча он был слабее любого заурядного мастера, он встревожился, и тут раздался голос старейшины Ду: «А что не так?» Старейшина Гэ ответил: «У госпожи Юэ искусство меча годное, как же братишка Ду ее поймал? А, наверняка сонное средство использовал». Старейшина Ду рассмеялся: «Эта мамаша совсем присутствие духа потеряла, заявилась в трактир, совсем ни на что внимания не обращала, взяла чай, да так сразу же и выпила. Люди говорили – бабенка Юэ Бу-цюня Нин Чжун-цзе такая вся невероятная, а оказалось – обычная копна сена!»


Лин-ху Чун втайне разозлился: «Моя матушка-наставница узнала, что ее любимая дочка получила тяжелые раны, пропала без следа, десятки дней тщетно искала ее, конечно, она вся была в смятении, но все это из-за любви к любимой дочери, вовсе не от того, что она тюфяк. Вы оскорбили мою матушку-наставницу, подождите, я уж вас поучу, одного за другим зарублю своим мечом». И вслед еще подумал: «Как бы мне меч отобрать, если меч не попадется – и сабля тоже подойдет». И в этот момент старейшина Гэ заговорил: «Раз уж мы захватили жену Юэ Бу-цюня, то теперь все намного лучше. Братец Ду, главная хитрость в том, чтобы заставить Юэ Бу-цюня прийти сюда». Старейшина Ду спросил: «Ну, выманим мы его, а что дальше?» Старейшина Гэ немного замялся: «Мы используем его жену в качестве заложницы, заставим его бросить меч наземь. У супругов Юэ отношения возвышенные, чувства глубокие, он не сможет нам сопротивляться». Старейшина Ду ответил: «Брат Гэ прекрасно все придумал, только боюсь – а вдруг этот Юэ Бу-цюнь такой коварный, и отношения у супругов не возвышенные, а чувства вовсе не глубокие, тут может возникнуть опасная ситуация». Старейшина Гэ замычал: «Это… это… эээ…братишка Се, а ты как думаешь?» Тот по фамилии Се начал отнекиваться: «Среди таких высоких старейшин мнение подчиненного разве может иметь какое-то значение…»


Едва он это произнес, как на западе кто-то вновь трижды хлопнул в ладоши. Старейшина Ду заметил: «Старейшина Бао приближается». И тут же к ним на бешеной скорости прибежали с запада еще двое. Старейшина Гэ произнес: «Старейшина Мо тоже прибыл!»


Лин-ху Чун почувствовал горечь: «Судя по звуку шагов этих двоих, их боевое искусство еще выше, чем у старейшин Гэ и Ду. Я безоружен, как же с голыми руками спасать шинян?»


Тут Гэ и Ду заговорили разом: «Старейшины Бао и Мо прибыли, лучше и быть не может!» Старейшина Гэ добавил: «Братец Ду совершил подвиг, захватил жену Юэ Бу-цюня». Один из старейшин обрадовался: «Предельно тонко, замечательно! Вы оба постарались» Старейшина Гэ ответил: «Все это заслуга братишки Ду». Тот старейшина произнес: «Мы все получили приказ главы учения приняться за дело, кто бы не совершил подвиг, все заслуги преподносятся к вящей славе главы учения!» Голос его показался Лин-ху Чуну хорошо знакомым, и он подумал: «Не иначе, я уже встречался с ним на Утесе Черного Дерева?»


Он двинул свою внутреннюю силу, и теперь мог прекрасно слышать каждого, но не смел поднять головы, чтобы оглядеться. Он понимал, что стоит ему только чуть-чуть шевельнуться, и он тут же будет обнаружен противником.


Старейшина Гэ произнес: «Братья Бао и Мо, только что мы с братом Ду обсуждали, как нам завлечь Юэ Бу-цюня, чтобы доставить его на утес Хэйму». Другой старейшина ответил: «А что у вас за план?»


Старейшина Гэ ответил: «Мы как раз не могли найти подходящий план, но братья Бао и Мо наверняка придумают хитрость». Тот, что говорил первым, произнес: «Пять фракций меча Пяти твердынь на алтаре Неба и Земли на горе Суншань сражались за лидерство. В этом состязании победил Юэ Бу-цюнь. Он ослепил Цзо Лэн-чаня, это потрясло всех на горе Суншань, и никто больше не рискнул бросить ему вызов. Говорят, что Юэ Бу-цюнь получил истинную передачу методов меча, Отвергающего зло, его нельзя недооценивать». Старейшина Ду подтвердил: «Так и есть. Даже если мы вчетвером объединимся, то наверное, не проиграем, но не наверняка сможем его победить». Старейшина Мо произнес: «Брат Бао, если у тебя есть план, поделись с нами!»


Старейшина Бао ответил: «Я тут придумал один простенький план, да боюсь, что трое братьев меня на смех подымут». Трое других старейшин разом ответили: «Да старейшина Бао всегда был нашим мозгом, уж если придумает план, он наверняка будет хорош». Старейшина Бао произнес: «Да способ-то дурацкий. Мы выроем ловушку, накроем ветками и свежей травой, замаскируем, а потом этой бабенки точки заблокируем, и поставим ее у края ямы, после чего заманим к ней Юэ Бу-цюня. Он увидет свою жену, бросится ей на помощь, бултых, провалится… вот беда…» Он и говорил, и руками показывал. Трое старейшин и их подчиненные разом расхохотались.


Старейшина Мо смеялся: «Брат Бао – великолепный план! А мы, разумеется, спрячемся поодаль, едва он начнет прыгать, с четырех сторон оружием ему выход перекроем, не дадим выбраться. Иначе, при его высоком уровне боевого искусства, он может и выпрыгнуть». Старейшина Бао поколебался, и произнес: «Но тут есть одна сложность». Старейшина Мо спросил: «Какая трудность? А, точно, брат Бао опасается, что мастерство владения мечом у Юэ Бу-цюня настолько велико, что мы его не сможем в ловушке удержать?» Старейшина Бао ответил: «Брат Мо угадал верно. В этот раз глава учения отправил нас на задание, нам предстоит справиться с высочайшим мастером, объединившим пять школ меча Пяти твердынь. Мы, конечно, можем красиво умереть со славой, но этим только навредим и нашему учению, и его главе. Пословица говорит: «Малодушный не может быть благородным, а великий муж не без коварства». Раз уж нам придется бороться с благородным человеком, то без коварства не обойтись. Похоже, что в ловушку нам следует добавить кое-каких вещей». Старейшина Ду поспешно согласился: «Слова брата Бао мне по сердцу. Вот это средство: «Сто цветов кружат голову», у нас его с собой немало, выльем его на ветки и листву на дне ловушки. Юэ Бу-цюнь провалится в западню, и стоит ему только сделать один вдох…»


Четверо взглянули друг на друга, и расхохотались.


Старейшина Бао произнес: «Дело не терпит отлагательств, но где же нам лучше всего устроить ловушку?» Старейшина Гэ ответил: «В трех ли к западу отсюда возвышаются высочайшие горы, напротив – глубокое ущелье. Это единственная тропинка, ведущая в долину, Юэ Бу-цюнь обязательно пойдет здесь». Сказал – и пошел, а остальные двинулись за ним.


Лин-ху Чун задумался: «Они не в один миг ловушку выроют, мне следует сбегать предупредить Ин-ин, взять меч, и вернуться – еще успею спасти шинян». Когда люди из колдовского учения отошли подальше, он кружным путем стал возвращаться назад.

Он пробежал немного, когда услышал вдалеке звуки заступа – копали землю. Он подумал: «Почему они решили здесь ловушку устроить?» Он спрятался за деревом, осторожно выглянул, и увидел, что множество людей из колдовского учения, согнувшись, копают землю, а в стороне стоят несколько старейшин. Он был недалеко, сумел разглядеть лицо одного из старейшин, и его тут же обдало волной холода: «Оказывается, это тот самый Бао Да-чу, которого я уже встречал в Ханчжоу, на Одинокой горе, в Сливовой усадьбе. Вот он, оказывается, что за Бао – Бао Да-чу. В день, когда Жэнь Во-син выбрался из заключения, Бао Да-чу был первым из старейшин колдовского учения, которые выразили покорность Жэнь Во-сину». Лин-ху Чун видел тогда, как он одним движением пальца сломил сопротивление Хуан Чжун-гуна, и знал, что у него очень высокий уровень боевого искусства; подумал, что когда шифу занял пост главы единого клана Пяти твердынь, то ясно дал понять, что собирается напасть на колдовское учение, колдовское учение не могло спокойно наблюдать со стороны, Жэнь Во-син послал своих людей против Юэ Бу-цюня, и весьма вероятно, что четырьмя старейшинами он не ограничился. Он увидел, что копатели используют пару железных алебард и пару стальных топоров, чтобы рыхлить землю, а затем выбрасывают ее руками, и задумался: «Они же собирались рыть западню возле скалы, почему изменили свое решение?» Задумался, и понял их логику: «Хоть у скалы тропинка и уже, но там почва скалистая, рыть разве легко? Этот старейшина Гэ не особо умен, сболтнул, не думая, а потом оказалось, что почва непригодна, они спустились по тропинке вниз. Вышло так, что они мне путь назад отрезали, я теперь за мечом сходить не могу». Он увидел, что четверо с трудом роют землю боевым оружием, дело это не быстрое, и ловушку они завершат еще не скоро. Идти кружным путем будет очень долго, он не смел надолго оставлять шинян, уйдя искать меч.


Тут старейшина Гэ рассмеялся: «Этот Юэ Бу-цюнь годами уже не моллод, а вот бабенка у него свеженькая и привлекательная». Старейшина Ду рассмеялся: «То, что красиво – этого не отнять, но вовсе не молода. На мой взгляд, ей уже хорошо за сорок. Ежели брат Гэ имеет такое желание, то, как изловит Юэ Бу-цюня, может попросить у главы учения его бабенку, как такое предложение?» Старейшина Гэ рассмеялся: «Брать ее в жены я бы не осмелился, а вот поразвлечься был бы вовсе не прочь».


Лин-ху Чун пришел в ярость, подумал: «Бесстыжие собачьи преступники, осмелились оскорблять мою матушку-наставницу, ну подождите, добром вы свои дни не кончите, убью вас одного за другим». Тут послышался непристойный смешок старейшины Гэ, он не удержался, выглянул, и увидел, как тот протянул руку и ущипнул госпожу Юэ за щеку. Госпожа Юэ лежала неподвижно, у нее были заблокированы точки энергии, она не только пошевелиться не могла, но и звук издать. Старейшины колдовского учения расхохотались, а старейшина Ду хихикнул: «Брат Гэ, ты такой смелый, что прямо здесь хочешь с ней поразвлечься?» Лин-ху Чун пришел в безудержный гнев, и уже готов был с голыми руками броситься на смертный бой против этих негодяев из колдовского учения.


Тут старейшина Гэ ответил с похабной усмешкой: «Позабавиться с этой бабенкой вовсе не страшно, однако, если этим испортим великое задание главы учения, то, будь у старого Гэ хоть сто голов – ни одной не сносить». Бао Да-чу произнес ледяным тоном: «Вот так-то лучше. Брат Гэ, брат Ду, у вас хорошее искусство легкости, отправляйтесь, и заманите сюда Юэ Бу-цюня. Ловушка через одну стражу будет полностью готова». Гэ и Ду в один голос ответили: «Слушаемся!», – и рванулись бегом в северном направлении.


Двое убежали, и некоторое время в долине был слышен только звук разрываемой земли, и редкие команды старейшины Мо. Лин-ху Чун сидел в зарослях, и при всей своей смелости не дерзал показаться, подумал: «Я так давно не возвращаюсь, наверняка Ин-ин уже волнуется. Она скоро отправится на розыски, услышит, как роют землю, и поможет мне спасти шинян. Эти старейшине колдовского учения, едва увидят барышню Жэнь, не смогут ей противиться. У главы учения Жэнь Во-сина, брата Сяна, и Ин-ин такая репутация, что мне самому лучше и не вмешиваться». Он решил, что лучше всего потянуть время – этот похотливый старейшина Гэ ушел, и в данный момент не стоило тревожится, что шинян будет опозорена.


Он услышал, как люди закончили рыть ловушку, бросили внутрь хворост и траву, и распылили на них дурманящее зелье, а потом замаскировали все сверху прутьями и травой. Бао Да-чу и остальные шестеро спрятались вокруг ямы, и затаились, ожидая Юэ Бу-цюня. Лин-ху Чун осторожно подобрал булыжник, зажал его в руке: «Когда шифу подойдет к самой ловушке, я брошу этот камень на закрывающие ловушку ветки и траву. Камень исчезнет в ловушке, и шифу успеет насторожиться».


В это время лето только начиналось, в просторной долине только начали петь цикады, иногда раздавались крики птиц, никаких других звуков не было. Лин-ху Чун максимально затаил дыхание, стараясь не упустить момент, когда вдалеке послышатся шаги Юэ Бу-цюня, или старейшин Гэ и Ду.


Прошла почти полная стража, и вдруг вдалеке послышался женский голос – это Ин-ин издала вскрик удивления. Лин-ху Чун подумал: «Ин-ин уже обнаружила, что пришли посторонние. Только не знаю, кого она увидела – шифу, или старейшин Гэ и Ду?» И тут послышались звуки шагов – двое быстро бежали один за другим, Ин-ин кричала: «Чун-гэ, твой отец-наставник явился, чтобы убить тебя, ни в коем случае не показывайся!» Лин-ху Чун испугался: «С чего это шифу хочет убить меня?»


Снова раздался крик Ин-ин: «Чун гэ, быстрее уходи, твой шифу хочет тебя убить». Она кричала изо всех сил, в самом деле хотела, чтобы Лин-ху Чун скрылся как можно дальше. За криком показалась и Ин-ин – она бежала изо всех сил, ее волосы метались в беспорядке, в руке она сжимала длинный меч. За ней мчался Юэ Бу-цюнь, преследуя ее без оружия в руках.


Было видно, что шагов через десять Ин-ин угодит в ловушку, Лин-ху Чун и Бао Да-чу пришли в панику, одновременно не зная, что же предпринять. Вдруг Юэ Бу-цюнь метнулся с быстротой молнии, левой рукой схватил Ин-ин за спину, а правой скрутил обе ее руки за спиной, сжав запястья. Ин-ин окаменела, ее руки ослабли, меч выпал на землю. Юэ Бу-цюнь был необычайно быстр, Лин-ху Чун и Бао Да-чу не успели прийти на помощь, но ведь у Ин-ин было высокое боевое мастерство, а она не смогла увернуться, и была поймана одним приемом.


Лин-ху Чун перепугался, едва не закричал. Ин-ин все кричала: «Чун гэ, быстрее уходи, твой шифу хочет тебя убить!» У Лин-ху Чуна горючие слезы залили глаза: «Она только думает о том, что я в опасности, о себе совершенно не заботится».


Юэ Бу-цюнь ослабил левую руку, и несколько раз нажал пальцами на спину Ин-ин, блокируя ей точки, а затем отпустил ее руки. Ин-ин без сил опустилась на землю, и в этот момент Юэ Бу-цюнь увидел неподвижно лежащую поодаль госпожу Юэ. Он изумился, но тут же догадался, что это ловушка, и поблизости затаились враги. Он не сдвинулся с места, только обвел вокруг взглядом, не заметил ничего необычного, и бесцветным голосом спросил: «Барышня Жэнь, злодей Лин-ху Чун убил мою любимую доченьку, ты тоже имеешь к этому отношение?»


Лин-ху Чун снова изумился: «Шифу говорит, что это я убил сяошимэй, кто это ему такое подсказал?»


Ин-ин ответила: «Твою дочь убил Линь Пин-чжи, какое к этому отношение имеет Лин-ху Чун? Ты произнес, что Лин-ху Чун убил твою дочь, в самом деле, хорошего человека обвинил понапрасну». Юэ Бу-цюнь расхохотался: «Линь Пин-чжи – мой зять, неужели ты не знаешь? Они счастливые молодожены, у них такая добродетельная любовь, как он мог убить супругу?» Ин-ин ответила: «Линь Пин-чжи переметнулся в клан Суншань, чтобы обрести доверие Цзо Лэн-чаня, и показать, что ему с тобой вместе не жить на этой земле, взял да и убил твою дочку».


Юэ Бу-цюнь снова расхохотался: «Какой вздор. Клан Суншань? Да разве еще остался в этом мире какой-то клан Суншань? Этот клан уже давно вошел в единый клан Пяти Твердынь. В воинском сообществе клан Суншань уже давно потерял имя, как Линь Пин-чжи мог к нему переметнуться? К тому же, Цзо Лэн-чань – мой подчиненный, Линь Пин-чжи не мог об этом не знать. Он не стал следовать за своим тестем, главой клана Пяти Твердынь, и переметнулся к слепому на оба глаза Цзо Лэн-чаню, который и самого себя уже защитить не может, да последний дурак в Поднебесной, и то не совершил бы подобного дела».


Ин-ин ответила: «Не веришь – проверь сам. Разыщи Линь Пин-чжи и сам его расспроси». Юэ Бу-цюнь внезапно сменил тон на крайне серьезный: «Человек, которого я сейчас хочу рыскать, не Линь Пин-чжи, а Лин-ху Чун. Люди на реках и озерах в один голос говорят, что он приставал к моей дочери, она отбивалась от насильника, и умерла от тяжелых ран. Ты небылицы сочиняешь, чтобы выгородить Лин-ху Чуна, значит, ты с ним в сообщниках по преступлению». Ин-ин охнула, и рассмеялась ледяным смехом. Юэ Бу-цюнь продолжил: «Барышня Жэнь, ты являешься дочерью уважаемого главы учения Солнца и Луны, и изначально я не хотел тебе устраивать затруднения. Но сейчас, чтобы этот преступник Лин-ху Чун пришел сюда, придется устроить тебе совсем маленькую пытку.


Я сначала отрублю тебе левую кисть, потом правую. После этого я отрублю тебе левую стопу, потом правую. Если у этого мерзавца Лин-ху Чуна осталась хоть капля совести, то пусть он выходит». Ин-ин закричала: «Только посмей хоть волос у меня тронуть, мой батюшка истребит весь твой клан Пяти Твердынь, собак и кур в живых не оставит».


Юэ Бу-цюнь улыбнулся: «Я не осмелюсь?» – и со зловещей улыбкой начал медленно вынимать меч из ножен.

Лин-ху Чун больше не мог сдерживаться, выскочил из зарослей с криком: «Шифу, Лин-ху Чун здесь!»


Ин-ин ахнула: «Быстрее уходи, уходи быстрее! он не посмеет причинить мне зло».


Лин-ху Чун отрицательно покачал головой, прошел вперед несколько шагов, произнес: «Шифу…» Юэ Бу-цюнь строго отрезал: «Мелкий преступник, ты еще смеешь меня «шифу» называть?» Лин-ху Чун в слезах рухнул на колени, прерывающимся голосом произнес: «Небесный император свидетель, Лин-ху Чун с большим уважением относился к барышне Юэ, на волосок не смел быть с ней невежливым. Лин-ху Чун получил от вас с матушкой великое благодеяние, вы меня вскормили и воспитали, если хочешь меня убить – так пожалуйста».


Ин-ин запаниковала: «Чун гэ, этот человек наполовину мужчина, наполовину женщина, он человеческий облик давно потерял, а ты все еще не убегаешь!»


На лице Юэ Бу-цюня вдруг полыхнула яростная энергия смерти, он повернулся к Ин-ин и грозно спросил: «Этими словами ты что хотела сказать?»


Ин-ин ответила: «Ты, ради изучения меча Бисе, сам… сам… сам себя сделал не живым ни мертвым, ты давно уже в чудовище превратился. Чун гэ, ты помнишь Непобедимого Востока? Они оба помешанные, не принимай его за нормального человека». Она только жаждала, чтобы Лин-ху Чун убежал, ясно понимая, что после этих слов Юэ Бу-цюнь ее саму добром не отпустит. Юэ Бу-цюнь ледяным тоном произнес: «Вот эти все глупые слова ты от кого услыхала?»


Ин-ин ответила: «Это Линь Пин-чжи поведал собственными устами. Ты украл «Трактат о мече, отвергающем зло», думаешь, он об этом не знал? Ты выбросил ту рясу в пропасть, а он подслушивал под твоим окном, и поймал ее, и поэтому он тоже… тоже выучил это искусство меча Бисе. Иначе как бы он мог победить таких противников, как му Гао-фэн и Ю Цан-хай? Он его выучил, и разумеется, узнал, как ты его выучил. Чун гэ, ты же слышишь голос этого Юэ Бу-цюня, он же у него абсолютно женский! Он… он такой же, как и Дунфан Бубай, он давно потерял свою изначальную природу».

Она давно услышала разговор Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань в повозке, а Лин-ху Чун об этом не знал. Она знала, что Лин-ху Чун преклоняется перед своим шифу, и все эти месяцы ничего об этом не говорила, щадя его чувства. Но в этот критический момент правда прорвалась наружу, она хотела, чтобы Лин-ху Чун узнал, что стоящий перед ним человек вовсе не уважаемый в мире боевых искусств глава фракции, а потерявший свою природную сущность демон, с сумасшедшим как можно поддерживать добрые отношения?»


В глазах Юэ Бу-цюня вспыхнула энергия смерти, он с бешеной злобой проскрипел: «Барышня Жэнь, изначально я собирался пощадить твою жизнь, но ты наговорила таких глупостей, что пощадить тебя уже нельзя. Ты сама себе смерть накликала, так что не вини меня».


Ин-ин крикнула: «Чун гэ, быстрее уходи!» Лин-ху Чун знал, что шифу меч использует молниеносно, меч только метнется – и жизни Ин-ин конец, он видел, как тот уже тянет меч из ножен, было видно, что он готов пронзить ее мечом, закричал: «Ты хочешь убивать, так убей меня, не убивай ее».


Юэ Бу-цюнь прошел вперед, рассмеялся ледяным смехом: «Ты выучил «трехногой кошки» уродские методы меча, и полагаешь, что можешь на реках и озерах безобразничать? Вынимай меч, научу тебя умирать». Лин-ху Чун произнес: «Никак не смею…не смею с ши… как смею на тебя поднять руку?» Юэ Бу-цюнь заорал: «До сегодняшнего дня, все еще прикидываешься? В тот день на реке Хуанхэ, когда ты свел знакомство с этими сторонниками боковых врат, левого пути, и опозорил мое имя, еще тогда я решил, что непременно убью тебя! Сколько же я терпел, то, что ты дожил до сегодняшнего дня – это тебе просто повезло! В провинции Фуцзянь, в городе Фучжоу, ты был в моих руках, еще тогда нужно было тебя отправить к Янь-вану, но моя супруга помешала мне прикончить тебя, и из-за этого я теперь потерял еще и дочь!» Лин-ху Чун вскричал: «Я не… я не…» Юэ Бу-цюнь заорал: «Бери меч! Если победишь меня, так убей, иначе я тебя не пощажу! Твоя ведьма своим ртом глупость извергла, так что я сначала прибью ее!» Сказав, он замахнулся мечом на Ин-ин.


Лин-ху Чун все это время сжимал в левой руке камень, который хотел использовать для спасения Юэ Бу-цюня, чтобы тот не угодил в ловушку. В этот миг у него не было времени на размышления, и он со всей силы метнул его в грудь Юэ Бу-цюню. Юэ Бу-цюнь уклоном наискосок отстранился от камня. Лин-ху Чун кувырком бросился к упавшему на землю мечу Ин-ин, подхватил его, и провел укол в левую подмышку Юэ Бу-цюня. Юэ Бу-цюнь, если бы первым своим ударом пронзил Лин-ху Чуна, тот и не подумал бы защищаться, но Юэ Бу-цюнь свой первый удар направил на Ин-ин, стремясь заткнуть ей рот, так как она открыла его сокровенную тайну, и тут Лин-ху Чун не смог не прийти ей на помощь. Юэ Бу-цюнь отбил три удара, отступив на два шага, и с удивлением обнаружил, что его рука начала неметь, а ведь он отбил только три удара!


Лин-ху Чун оттеснил Юэ Бу-цюня, развернулся, и бросился распечатывать точки у Ин-ин. Та закричала: «Не заботься обо мне, берегись!» Мелькнула белая вспышка – это Юэ Бу-цюнь нанес укол мечом. Лин-ху Чун уже видел в деле и Непобедимого Востока, и Юэ Бу-цюня, и Линь Пин-чжи, знал, что если противник атакует, то он быстр, как дьявол, если вглядываться и рассматривать – тебя уже пронзят мечом, так что он не оборачиваясь,  стремительно уколол назад в подбрюшье Юэ Бу-цюня.


Юэ Бу-цюнь напружинил ноги, и прыгнул назад, ругаясь: «Злобный подлец!» На самом деле, хотя Юэ Бу-цюнь взял Лин-ху Чуна ребенком на воспитание, и вырастил до взрослого возраста, но так и не понял его душу. Если бы он не обращал внимания на контратаку Лин-ху Чуна, и довел до конца свой укол, то уже забрал бы его жизнь. Хотя Лин-ху Чун и использовал метод взаимной гибели, на самом деле он бы никогда не осмелился пронзить подбрюшье шифу ударом меча. Юэ Бу-цюнь мерял других людей по себе, тут же отскочил, и упустил прекрасный шанс ранить противника.


Юэ Бу-цюнь не добился победы за несколько приемов, и увеличил скорость меча. Лин-ху Чун сосредоточился, и изменил свое отношение к ситуации. Изначально он допускал возможность гибели от руки шифу, собственная смерть его не слишком огорчала. Но, если он умрет, то вслед за ним погибнет и Ин-ин, к тому же она своими речами довела Юэ Бу-цюня до бешенства, и он перед тем, как убить, наверняка подвергнет ее мучительным пыткам. Лин-ху Чун собрал все свои силы и чувства, и начал жестокий бой ради спасения Ин-ин. Они разобрали несколько десятков приемов, и Юэ Бу-цюнь изменил тактику, усложняя и запутывая приемы. Лин-ху Чун сосредоточил все внимание, и его разум прояснился, он достиг состояния, когда видел только кончик меча своего соперника. Техника «Девяти мечей Одинокого» строилась так, что чем сильнее был соперник, тем сильнее становилась и техника, когда Лин-ху Чун бился с Жэнь Во-сином в подземной тюрьме под озером Сиху, Жэнь Во-син имел величайшее боевое мастерство, равное которому трудно найти в Поднебесной, но, как бы тот не усложнял технику своего меча, в технике «Девяти мечей Дугу», которую использовал Лин-ху Чун, всегда находился острый ответ, будь то атака, или защита. Теперь Лин-ху Чун овладел и «Великим методом Звездного Дыхания», и его внутренняя сила стала гораздо мощнее по сравнению тем временем битвы в подземной тюрьме. Юэ Бу-цюнь изучал методы меча Бисе всего лишь считанные дни, хотя приемы и были диковинными, но отработанны они были поверхностно, и не сравнить с той тщательной тренировкой, в результате которой Лин-ху Чун овладел методами меча Дугу, и тем более он уступал в мастерстве Непобедимому Востоку.


Бились сто пятьдесят шесть приемов, и Лин-ху Чун ничуть не ослабил концентрацию. Юэ Бу-цюнь использовал скорость, Лин-ху Чун – внимание. Меч Бисе семейства линь содержал только семьдесят два приема, но в каждом из них было множество вариаций, изменения были сложными, и повторялись в разных вариантах.


Если бы кто-то со стороны и сумел уследить за их поединком, так, чтобы у него не закружилась голова, и не зарябило в глазах, он бы все равно не понял бы, как следует действовать, но Лин-ху Чун, используя изученный им меч Дугу, вовсе не использовал никаких приемов, а действовал, используя естественную ответную реакцию.


Сколько бы приемов не применил противник – один, или десять тысяч – у него на все был ответ.


С точки зрения Юэ Бу-цюня, его противник имел невероятное множество приемов, гораздо больше, чем у него самого, бейся с ним хоть три дня и три ночи – он будет раз за разом применять новые и новые приемы. Придя к такому выводу, он внутри себя невольно начал бояться, и снова задумался: «Эта чертовка из семейства Жэнь раскрыла тайну того, как я овладел техникой меча, если я сегодня не убью их двоих, эта история пойдет гулять по рекам и озерам, как с такой репутацией я смогу занимать пост главы клана Пяти Твердынь? Все старые планы теперь смоет, как водой. Но этот мелкий преступник Линь Пин-чжи рассказал все этой чертовке из семьи Жэнь, а другим не рассказал, это… это…»

Он разволновался, и его удары мечом стали еще яростней и злее. Раз уж он стал так задумываться, то и приемы его тоже стали запаздывать. Меч Бисе одерживает победу за счет скорости, прошло более ста приемов, а цель не была достигнута, энергия действий мечом неизбежно уменьшилась, к тому же в мыслях пошли рассуждения, и сила меча заметно уменьшилась. Лин-ху Чун тут же это почувствовал, и начал замечать бреши в фехтовании противника.


В «девяти мечах Одинокого» главным указанием является поиск уязвимостей в технике противника. Неважно, кулак или нога, сабля или меч – в любом приеме есть уязвимое место, нужно войти в пустоту, и одним ударом добиться победы. В день битвы с Непобедимым Востоком на утесе черного Дерева Дунфан Бубай имел в руках только вышивальную иглу, но его движения были невероятно быстрыми, как молния. Хотя в его приемах и были уязвимости, что пока противник успевал эти уязвимости обнаружить, они уже исчезали, и уже шел другой прием, так что никак не удавалось атаковать слабые места. Так что четыре мастера: Лин-ху Чун, Жэнь Во-син, Сян Вэнь-тяни и Ин-ин ничего не могли поделать против одной вышивальной иглы. Лин-ху Чун также видел, как на алтаре Неба и Земли Юэ Бу-цюнь сражался с Цзо Лэн-чанем, как Линь Пин-чжи бился с Му Гао-фэном, Ю Цан-хаем и толпой учеников клана Цинчэн. Все это время он упорно старался найти способ атаковать слабости этого меча, но все упиралось в главную проблему: эта техника меча была столь стремительна, что слабости появлялись и исчезали слишком быстро, было крайне трудно поймать момент для атаки.


В этот раз только на второй сотне приемов он заметил, как на махе мечом у Юэ Бу-цюня оказалась неприкрытой правая подмышка. Юэ Бу-цюнь уже использовал раньше этот прием, изменения были очень сложными, но на второй сотне приемов ему пришлось его повторить, и после поперечного срезания открылись уязвимости на пояснице, да еще и эта.


Лин-ху Чун почувствовал озарение: «Его меч Бисе столь быстр, что уязвимости в нем практически неуловимы, можно сказать, что приемы не содержат прорех. Но его приемы сейчас начали повторяться – это и есть уязвимость».


В Поднебесной любые методы меча, какими бы сложными, запутанными и изменчивыми они бы не были, в конце концов заканчиваются, если победа по-прежнему не достигнута, то волей-неволей приходится повторять уже примененные приемы. Тем не менее, знаменитые мастера применяют по десять дорожек, по восемь дорожек, каждая дорожка содержит множество вариаций, так что получаются тысячи приемов, но все равно, использовав их все, по-прежнему не могут определить победу и поражение. Хотя Юэ Бу-цюнь знал множество приемов, но техника меча Лин-ху Чуна была слишком мощной, к тому же он хорошо знал приемы школы Хуашань, и только меч Бисе давал надежду победить его. После того, как Юэ Буцюнь повторился несколько раз, Лин-ху Чун втайне обрадовался – теперь он нашел возможность добиться победы.


Юэ Бу-цюнь увидел в уголках его рта улыбку, и поразился: «Этот мелкий подлец отчего вздумал улыбаться? Неужели он уже добился преимущества над моими приемами?» И тут же он добавил внутренней силы, его движения стали еще стремительнее, он внезапно наскакивал и отступал, вращаясь вокруг Лин-ху Чуна, его техника меча стала подобна свирепому тайфуну, и все ускорялась.


Ин-ин лежала на земле, и не могла даже разглядеть силуэт Юэ Бу-цюня в вихре его движений, у нее закружилась голова и зарябило в глазах, и ее едва не стошнило. Бились еще тридцать приемов, Юэ Буцюнь выставил вперед пальцы левой руки, убрав назад правую – Лин-ху Чун заметил, что этот прием он начинал уже в третий раз.


В это время у Лин-ху Чуна снова начали болеть его раны, он почувствовал утомление, понимая, что под этими атаками Юэ Бу-цюня, подобным грому и молниям, стоит допустить малейшую небрежность – и его жизни придет конец, а Ин-ин будет обречена на мучительные казни. Он понял, что упускать этот шанс нельзя, и в тот жде миг проатаковал уязвимой место на правой подмышке противника, открывшееся после косого удара.



Хотя этот прием Юэ Бу-цюня был предельно быстрым, но Лин-ху Чун одним ударом перехватил инициативу, меч Бисе имел множество вариаций, но в этот момент уже нельзя было ни защититься, не уклониться телом. Меч атаковал противника в подмышку, Юэ Бу-цюнь завизжал, и в этом крике был и испуг, и ярость, а также крушение всех надежд.


Лин-ху Чун, услыхав этот крик, в ужасе остановил удар: «Я совсем голову потерял, как можно ранить собственного отца-наставника?» Он остановил бой, сказав: «Победа и поражение определены, нам нужно быстрее спасать матушку-наставницу, так что… так что прекращаем бой!»


Лицо Юэ Бу-цюня было бледным, как пепел, он слегка кивнул головой: «Хорошо! Я признаю поражение».


Лин-ху Чун отшвырнул меч, и бросился к Ин-ин. Внезапно Юэ Бу-цюнь издал крик, его меч мелькнул молнией – он колол Лин-ху Чуна прямо в левый бок. Лин-ху Чун перепугался, времени поднять меч у него не было, хорошо еще, что его внутренняя сила была обильна – он извернулся, и меч только слегка порезал его поясницу, не погрузившись глубоко в тело.


Юэ Бу-цюнь обрадовался, дернул меч обратно, и размахнулся для следующего удара. Лин-ху Чун ушел кувырком, Юэ Бу-цюнь рубанул, промахнувшись на локоть. Он снова поднял меч, и вложил всю силу в разрубание. Лин-ху Чун кувыркнулся еще раз, и меч противника вонзился в землю в нескольких вершках от его головы.


Юэ Бу-цюнь выдернул меч из земли, на его губах зазмеилась ехидная усмешка, он поднял меч, готовясь срубить Лин-ху Чуну голову. В этот момент он шагнул на шаг вперед, и вдруг его нога провалилась в ловушку, под ним разверзлась пустота, и он рухнул в яму. От испуга он сделал вдох, и, едва его ноги коснулись земли, он потерял сознание, оказавшись в западне.


Лин-ху Чун чудом избег смерти, левой рукой зажал рану на пояснице, и сел на землю.


И тут из зарослей раздались возгласы: «Барышня! Божественная Дева!» Оттуда выскочили Бао Да-чу, старейшина Мо, и остальные. Бао Да-чу прежде всего подбежал к краю ловушки, задержал дыхание, и рукояткой сабли как следует настучал Юэ Бу-цюню по голове. Даже если внутренняя сила Юэ Бу-цюня и позволила бы ему быстро преодолеть действие зелья, то после этих ударов он бы не смог быстро прийти в сознание.


Лин-ху Чун спешно бросился к Ин-ин: «У тебя… какие точки заблокированы?» Ин-ин отвечала: «Ты… ты… ты сам как?» Она была напугана, голос дрожал, челюсти тряслись, зубы стучали. Дин-ху Чун успокоил ее: «не волнуйся, не умер еще». Ин-ин громко вскричала: «Казнить этого злого преступника!» Бао Да-чу откликнулся: «Слушаемся!» Лин-ху Чун торопливо остановил: «Не убивайте его!» Ин0ин увидела, как он разволновался, спешно изменила приказ: «Хорошо, тогда… тогда захватите его». Она не знала, что в ловушке было применено дурманящее средство, она боялась, что он сейчас выскочит, и ему никто не сможет сопротивляться».


Бао Да-чу откликнулся: «Повинуюсь!» Он не осмелился доложить, что он сам с шестью товарищами вырыл эту ловушку, и лежал в стороне, не осмеливаясь ввязываться в битву, ведь всем своя жизнь дороже. Как старший группы, он принял решение притворяться, что все только что появились здесь, спеша на подмогу. Он протянул руку, и за загривок выволок Юэ Бу-цюня из ямы, со скоростью вета запечатал ему с десяток точек, и туго-натуго связал руки и ноги веревкой. Юэ Бу-цюнь надышался дурманным зельем, получил серию ударов по голове, ему запечатали точки и связали конечности – эти четыре метода обездвиживания Юэ Бу-цюню, при всех его умениях оказалось не легко преодолеть.


Лин-ху Чун и Ин-ин, забыв обо всем, в забытье смотрели друг на друга. Прошло много времени, и вдруг Ин-ин всхлипнула, и зашлась в рыданиях. Лин-ху Чун обнял ее, стал расспрашивать, какие точки заблокированы, и оказал помощь, никогда еще жизнь не казалась ему такой прекрасной, как в этот миг, когда они вместе едва-едва спаслись от неизбежной гибели. Краем глаза он заметил, что шинян по-прежнему лежит на земле, вскрикнул, и бросился к ней, распечатал точки: «Матушка-наставница, виноват, провинился».


Госпожа Юэ прекрасно видела все происходящее, она прекрасно знала, что за человек Лин-ху Чун, что он относился к Юэ Лин-шань, как к богине, волоса на ее голове не посмел бы повредить, грубой фразой не мог обидеть. Что же до того, чтобы ради нее пожертвовать жизнью – так запросто, а вот насилие – это уже полный абсурд. К тому же они с Ин-ин так любят друг друга, чего ему еще желать? Он честно бился с ее мужем, и нашел в себе силы не убивать его, но ее супруг подло напал со спины, поступок недостойный даже бойцов левого пути, боковых врат, то, что к такой подлости прибег уважаемый глава клана Пяти твердынь – это уже позор, в один миг все многолетние планы пошли прахом. Она убитым голосом произнесла: «Чун-эр, это правда, что Линь Пин-чжи убил Шань-эр?»


У Лин-ху Чуна сердце защемило, он сквозь слезы заговорил: «Ученик… я… я…»

Госпожа Юэ произнесла: «Он тебя учеником не считал, но для меня ты всегда будешь им. Лишь бы ты был не против, я всегда буду для тебя матушкой-наставницей». Лин-ху Чун разволновался, бросился на колени, ударил челом о землю: «Шинян! Шинян!» Госпожа Юэ провела рукой по его волосам, ее глаза также налились слезами, она медленно произнесла: «Выходит, что барышня Жэнь не ошиблась, Линь Пин-чжи тоже выучил меч, отвергающий зло, прибег к покровительству Цзо Лэн-чаня, и, чтобы доказать свою преданность, убил Шань-эр?» Лин-ху Чун ответил: «Именно так».


Госпожа Юэ произнесла сквозь рыдания: «Повернись, я посмотрю твою рану». Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь». Он повернулся, госпожа Юэ разорвала его рубаху, запечатала точки вокруг раны: «У тебя еще осталось лекарство клана Северная Хэншань?» Лин-ху Чун ответил: «Имеется». Ин-ин вытащила у него из-за пазухи лекарство, передала госпоже Юэ. Госпожа Юэ оттерла кровь с раны, наложила лекарство, вытащила из-за пазухи белоснежный платок, наложила на рану, оторвала от своей одежды полоску ткани, и сделала перевязку. Лин-ху Чун всегда относился к госпоже Юэ, как к матери, увидел, как она о нем заботится, почувствовал такую благодарность, что тут же забыл боль от раны.


Госпожа Юэ произнесла: «В будущем убить Линь Пин-чжи, и отомстить за смерть Шань-эр, это дело, разумеется, следует совершить тебе». Лин-ху Чун залился слезами: «Сяошимэй… сяошимэй… перед кончиной просила ребенка заботиться о Линь Пин-чжи. Ребенок не посмел ранить ее сердце, пообещал ей». Госпожа Юэ отозвалась долгим стоном, затем произнесла: «Возмездие за грехи! Возмездие за грехи!», – и добавила: «Чун-эр, ты впредь не будь так великодушен к людям!»


Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь!», – и вдруг ощутил на шее поток горячей жидкости, повернулся, и увидел побелевшее лицо госпожи Юэ, испугался и закричал: «Шинян, шинян!» Он быстро вскочил на ноги, поддерживая госпожу Юэ, и тут заметил, что у нее в груди торчит рукоятка кинжала, точно напротив сердца, и ее дыхание остановилось – смерть уже пришла. Лин-ху Чун ужаснулся, его тело одеревенело, он пытался кричать, открыл рот, но и звука издать не смог.


Ин-ин тоже была испугана, но все же она не была связана с госпожой Юэ чувствами, опечалилась, но глубокой скорби не ощутила, тут же подошла, чтобы поддержать Лин-ху Чуна. Прошло довольно много времени, прежде, чем Лин-ху Чун смог разрыдаться.


Бао Да-чу видел, что двое молоды, и любят друг друга, в их жизни произошли трагические события, и им нужно многое друг другу сказать, не посмел оставаться рядом. К тому же он боялся, что Ин-ин начнет допытываться, откуда взялась эта ловушка, им вшестером следует заранее обсудить свою версию, чтобы обмануть ее, так что они подхватили Юэ Бу-цюня, и отошли на почтительное расстояние.


Лин-ху Чун произнес: «Они… зачем они захватили моего шифу?» Ин-ин ответила: «ты все еще его отцом-наставником называешь?» Лин-ху Чун ответил: «Ай, это привычка. Почему шинян с собой покончила? Она зачем… почему убила себя?» Ин-ин с ненавистью бросила: «Конечно, из-за этого злодея Юэ Бу-цюня. Вышла замуж за такого подлого мужа, его не убила, так с собой покончила. Пошли уже, убьем поскорее Юэ Бу-цюня, отомстим за твою шинян».


Лин-ху Чун замялся в нерешительности: «Ты хочешь его убить? Он все-таки был моим отцом-наставником, вскормил меня». Ин-ин ответила: «Хоть он и был твоим шифу, когда-то он о тебе заботился, но после этого столько раз хотел убить, что ваши прежние отношения уже давно стерты начисто. Твоя матушка-наставница была так добра к тебе, а ты за нее не отомстил. Неужели твоя шинян не из-за него погибла?» Лин-ху Чун вздохнул, и с горечью произнес: «За доброту шинян мне всей жизнью не рассчитаться. Даже если между мной и Юэ Бу-цюнем все кончено, я все равно не хочу его убивать».


Ин-ин ответила: «Да никто тебя и не просит самому руки пачкать». Она повысила голос: «Старейшина Бао!»


Бао Да-чу громко откликнулся: «Слушаюсь, барышня!» Вместе со старейшиной Мо и остальными, подошел вперед. Ин-ин обратилась к нему: «Это мой батюшка отрядил тебя в горы с заданием?» Бао Да-чу, сложив руки вдоль тела, ответил: «Так точно, глава учения отдал приказ, велел подчиненному вместе со старейшинами Гэ, Ду и Мо, взяв с собою десять человек, изловить Юэ Бу-цюня, и доставить его к алтарю учения». Ин-ин спросила: «Что со старейшинами Гэ и Ду?»


Бао Да-чу ответил: «Они вдвоем более двух страж тому назад отправились заманит сюда Юэ Бу-цюня, и до сих пор их не видать, опасаюсь… опасаюсь…» Ин-ин распорядилась: «Обыскать Юэ Бу-цюня». Бао Да-чу ответил: «Слушаюсь!», – и начал обыск.


Он вытащил из-за пазухи Юэ Бу-цюня парчовый флаг – это был флаг союза кланов меча Пяти твердынь, несколько десятков лян золота и серебра, а также две медные бирки. Голос Бао Да-чу задрожал от волнения: «Докладываю барышне: Старейшины Гэ и Ду попали в лапы этого злодея – вот их именные бирки».


Сказав, с силой пнул Юэ Бу-цюня пониже спины.

Лин-ху Чун закричал: «Не смейте вредить ему». Бао Да-чу с уважением ответил: «Слушаюсь».


Ин-ин ответила: «Принесите ледяной воды, привести его в чувство». Старейшина Мо снял с пояса флягу, вынул затычку, и вылил ледяную воду на голову Юэ Бу-цюня. Прошло некоторое время, Юэ Бу-цюнь застонал, открыл глаза, почуствовал боль в голове и пояснице, и простонал еще раз.


Ин-ин спросила: «Ты, по фамилии Юэ, это ты убил двоих старейшин данного учения – Гэ и Ду?» Бао Да-чу подбросил в руке медальоны, и они издали печальный звон.


Юэ Бу-цюнь не видел возможности спастись, начал ругаться: «Я убил. Злобные последователи дьявольского учения, всех вас убивать надо одного за другим». Бао Да-чу хотел было отвесить ему еще один пинок ногой, но у Лин-ху Чуна с главой учения были очень глубокие отношения, к тому же он должен был скоро стать его зятем, он сказал – не бить, и Бао Да-чу бить не осмелился. Ин-ин холодно рассмеялась: «Ты являешься главой истинной школы, однако, таких дел наделал, в сравнении с делами нашего священного учения Солнца и Луны – злее в сто раз, а еще смеешь нас ругать. Даже твоя супруга не выдержала позора жить с тобой, предпочла умереть, а ты еще смеешь жить в этом мире?»


Юэ Бу-цюнь ругнулся: «Чертовка брешет! Да ясно же, что это вы мою жену убили, а врете, будто она с собой покончила».


Ин-ин произнесла: «Чун гэ, ты слышал его слова, до чего они бесстыжие». Лин-ху Чун едва шевелил губами: «Ин-ин, я хочу попросить тебя об одной вещи». Ин-ин ответила: «Ты хочешь, чтобы я его отпустила? Да только боюсь, что связать тигра легко, а вот отпустить – трудно. Этот человек очень коварный, боевое искусство у него мощное, если он завтра снова на тебя нападет, то нам вряд ли снова повезет так просто с ним справиться». Лин-ху Чун просил: «Если сегодня отпустишь его, то наши с ним связи ученика и наставника будут прерваны. Его технику фехтования я понял полностью, если он осмелится еще раз напасть, то обязательно покараю его».


Ин-ин знала, что Лин-ху Чун не сможет убить его сам, достаточно и того, чтобы он отбросил свою былую привязанность, и Юэ Бу-цюня после этого уже можно не бояться, она произнесла: «Хорошо, сегодня мы пощадим его жизнь. Старейшины Бао и Мо, вот мой приказ: вы пойдете по реками и озерам, и подробно расскажете, как мы отпустили сегодня Юэ Бу-цюня. Также расскажете о том, как Юэ Бу-цюнь ради изучения этого зловредного метода меча изуродовал себя, став не мужчиной, не женщиной, пусть все герои Поднебесной об этом узнают». Бао Да-чу и старейшина Мо в оджин голос ответили согласием.


Юэ Бу-цюнь стал серым, как мертвец, в его глазах полыхала ненависть, но к этой злобе подмешивалась и некая толика радости от того, что он узнал, что жизнь его спасена.


Ин-ин обратилась к нему: «Ты меня ненавидишь, думаешь, я боюсь?» Несколько раз махнула длинным мечом, рассекла опутывающие его веревки, подошла ближе, разблокировала несколько точек у него на спине, потом закрыла ему рот правой рукой, а левой ударила по затылку. Юэ Бу-цюнь открыл рот, и в этот момент почувствовал, что ему в рот попала пилюля, в этот момент Ин-ин зажала ему ноздри, так, что он не смог дышать.


Ин-ин рассекала веревки, разблокировала точки Юэ Бу-цюня, находясь спиной к Лин-ху Чуну, так что он не мог видеть и того, как она забросила пилюлю ему в рот, он только полагал, что она вняла его увещеваниям отпустить шифу, и теперь успокоился.


Юэ Бу-цюнь не мог дышать носом, открыл рот для вдоха, и в этот момент Ин-ин вывела из руки энергию, и направила пилюлю с потоком воздуха в грудь Юэ Бу-цюню.


Юэ Бу-цюнь проглотил пилюлю, и испугался так, что едва с душами не расстался, догадавшись, что это самая страшная в колдовском учении «Пилюля трех трупов мозга и духа», он давно знал, что принявшие этут пилюлю должны каждый год на праздник «Дуань У»

[Праздник «двойной пятерки», начала лета, пятого числа пятого месяца после Китайского Нового года, когда устраивают гонки на лодках-драконах.]

обязательно принимать противоядие, иначе содержащийся в пилюле трупный червь освободится, и проникнет в мозг, начнет пожирать его, причиняя нестерпимую боль, сделает человека сумасшедшим, хуже бешеного пса. Хотя он и был мудрым и сообразительным, не терял голову в минуту опасности, но сейчас он был у последней черты жизни – на лбу его выступил густой пот, а щеки стали землистого цвета.


Ин-ин выпрямилась: «Чун гэ, они ему точки как следует заблокировали, теперь трудно раскрыть, два ряда точек разблокирую только через некоторое время, а то он стоять не сможет». Лин-ху Чун ответил: «Премного благодарен». Ин-ин кокетливо улыбнулась ему, думая при этом: «Я тайком трюк провернула, хоть и обманула тебя, так для твоей же пользы». Прошло некоторое время, необходимое для растворения пилюли, чтобы попытки избавиться от нее рвотой были тщетными, только тогда она разблокировала ему оставшиеся точки, и наклонившись, прошептала: «Каждый год, перед праздником Дуань У, приходи на утес Черного Дерева, я буду давать тебе противоядие».


Юэ Бу-цюнь услышал эти слова, совершенно точно понял, что та пилюля, которую его заставили принять, и была «Пилюля трех трупов мозга и духа», он невольно задрожал всем телом, дребезжащим голосом произнес: «Это… это… это трех тру… трех трупов…»


Ин-ин хихикнула, и громко произнесла: «Так и есть, поздравляю Ваше Превосходительство. Волшебные пилюли такого рода крайне нелегко изготовить, я даю их только высокопоставленным особам, выдающимся мастерам боевого искусства, только они имеют право принять ее. Старейшина Бао, так или нет?»


Бао Да-чу согнулся в поклоне: «Спасибо Главе Учения за его милость, что пожаловал меня этой пилюлей. Подчиненный безраздельно предан, после принятия пилюли был облечен безмерным доверием Главы Учения, польза бесконечная. Тысячи и тысячи лет жизни Главе Учения, объединим Реки и Озера!»


Лин-ху Чун вздрогнул от испуга: «Ты дала моему ши… дала ему «Пилюлю Трех трупов»?»


Ин-ин рассмеялась? «Так это он сам зазевался, рот вовремя не прикрыл, и сожрал. Видать, был проголодавшимся, все подряд глотал. Юэ Бу-цюнь, впредь хорошенько охраняй жизнь Старшего брата Чуна и мою, это принесет тебе большую пользу».


Юэ Бу-цюнь клокотал от ненависти, но подумал: «Если эта чертовка будет кем-то убита, то я… мне конец. Или даже просто будет ранена, не сможет в праздник «Двойной Пятерки» прибыть на утес Черного Дерева, где мне ее искать? А вдруг она вообще не собирается давать мне противоядие…» Подумав об этом, он задрожал крупной дрожью, хоть и владел волшебным искусством, а держать себя в руках было не так-то легко.


Лин-ху Чун вздохнул, в сердце подумав, что Ин-ин происходит из колдовского учения, и ее методы зачастую весьма коварны, она все это сделала только ради его безопасности, и не стал ее винить.


Ин-ин обратилась к Бао Да-чу: «Старейшина Бао, возвращайся с докладом к Главе Учения, сообщи, что с этого времени господин Юэ уже всем сердцем предан нашему учению, принял волшебную пилюлю нашего учения, и более не сможет бунтовать».


Бао Да-чу видел, как Лин-ху Чун хотел освободить Юэ Бу-цюня, уже успел огорчиться, боялся, что Глава Учения обвинит его по возвращении, но увидев, что Юэ Бу-цюнь принял «Пилюлю трех трупов мозга и духа», очень обрадовался, и радостно ответил: «Полностью подчиняюсь приказу барышни, совершившей подвиг, сообщу об этом Главе Учения, он обязательно придет в восторг. Глава учения возрождает Волшебное учение, осыпает народ милостью». Ин-ин произнесла: «Господин Юэ вернулся в наше учение, об этом посторонним не должно быть известно, чтобы не нанести ущерба его репутации. Он принял нашу волшебную пилюлю, это событие следует держать в еще большей тайне. Его положение в мире мастеров боевых искусств очень высокое, мудростью он выделяется среди людей, его мастерство боя также отменное, Глава Учения сам найдет способ его использовать». Бао Да-чу ответил: «С почтением повинуюсь приказу!»


Лин-ху Чун увидел, какой несчастный вид у Юэ Бу-цюня, и невольно пожпалел его. Хотя тот и пытался его сейчас убить со всей свирепостью, но ведь прежде они с шинян более двадцати лет растили его, сам он к нему относился, как к родному отцу, и вот внезапно они стали врагами, он очень переживал об этом, хотел сказать слова утешения, но они встали у него поперек горла, и он так и не сумел ничего произнести.


Ин-ин произнесла: «Старейшина Бао, старейшина Ин, возвращайтесь на утес Хэйму, передайте от меня привет моему батюшке и дядюшке Сян Вэнь-тяню, а также всем остальным… что, когда его… его… его княжич Лин-ху вылечится от ранения, то мы вместе явимся к алтарю Учения поприветствовать батюшку».


Если бы на месте Ин-ин была любая другая девушка, то Бао Да-чу непременно бы ответил: «Желаю княжичу скорейшего выздоровления, возвращайтесь с барышней на утес Хэйму, выпьем вместе по чаше свадебного вина за здоровье молодых».


К любым молодым людям подошли бы эти слова, но как он мог сказать такое Ин-ин? Двое даже не посмели взглянуть ей в глаза, опустили головы, и тихонечко ответили, что приняли поручение, больше всего трепеща, чтобы она не подумала, что они, наклонившись, прячут свои ухмылки.


Эта девушка так боялась, что люди узнают о ее любви к Лин-ху Чуну, что немало молодцов рек и озер заставила помучиться, об этом всем было очень хорошо известно. Он не осмелился медлить, тут же откланялся, и все отправились прочь. Во время прощания он был особенно вежлив с Лин-ху Чуном, так как был тертым бродягой рек и озер, и знал, что чем с большим почтением он будет относиться к Лин-ху Чуну, тем больше это обрадует Ин-ин.


Ин-ин заметила, что Юэ Бу-цюнь стоит, как одеревенелый, поторопила: «Господин Юэ, ты тоже можешь идти. Тело уважаемой супруги ты возьмешь с собой, чтобы похоронить ее на горе Хуашань?» Юэ Бу-цюнь отрицательно покачал головой: «Затрудню вас просьбой похоронить ее на склонах этой долины». Сказав, даже не взглянул в их сторону, развернулся и быстро растворился в лесной чаще – действительно, незаурядное мастерство легкого тела.


На вечерней заре, Лин-ху Чун и Ин-ин похоронили тело госпожи Юэ рядом с могилой Юэ Лин-шань, и Лин-ху Чун снова разрыдался.


На следующее утро Ин-ин спросила Лин-ху Чуна: «Чун гэ, как твоя рана?» Лин-ху Чун ответил: «На этот раз рана не тяжелая, беспокоиться не о чем». Ин-ин откликнулась: «Ну и прекрасно. О том, что мы живем здесь, уже стало известно людям. Я хочу дать тебе отдохнуть еще несколько дней, и нам придется менять местоположение». Лин-ху Чун ответил: «Ну и хорошо. Сяошимей теперь вместе со своей мамой, больше ей не страшно». На сердце у него стало горько, он вздохнул: «Мой шифу всю жизнь прожил честно, но ради этого злого искусства меча, так переменился».


Ин-ин ответила: «А вот и не наверняка. Когда он послал твою младшую сестренку-наставницу и Лао Дэ-нуо в Фучжоу, чтобы открыть винный кабачок, он уже тогда хотел присвоить себе трактат о мече Бисе, благородному человеку такое вовсе не свойственно». Лин-ху Чун промолчал, он уже давно размышлял об этом в самой глубине своего сердца, но все еще не осмеливался окончательно во всем разобраться.


Ин-ин произнесла: «Этот «Трактат о мече, отвергающем зло», уж лучше было бы назвать «Трактат о мече врат зла». Этот трактат уже пошел гулять по Поднебесной, и беды будут неисчислимы. Юэ Бу-цюнь по-прежнему еще на этом свете, Линь Пин-чжи тоже запомнил его наизусть, но я подозреваю, что он не передаст его целиком Цзо Лэн-чаню и Лао Дэ-нуо. Малец Линь Пин-чжи очень хитер, разве ему будет в радость отдать свой трактат другим людям?» Лин-ху Чун ответил: «Цзо Лэн-чань и Линь Пин-чжи теперь оба ослепли, но Лао Дэ-нуо вовсе не слеп – за ними преимущество. Эти трое все очень хитры и коварны, наверняка затеют сложную интригу, и никто не может предсказать, во что это выльется. Но, если двое объединятся против Линь Пин-чжи, то ему не сдобровать».


Ин-ин произнесла: «Ты что, в самом деле пытаешься найти способ защитить Линь Пин-чжи?» Лин-ху Чун посмотрел на могилу Юэ Лин-шань, и произнес: «Мне в самом деле нельзя было обещать сяошимэй защищать Линь Пин-чжи. этот человек хуже собаки или свиньи, я бы на клочки его разорвал, как я могу ему помогать? Да вот только я уже пообещал сяошимэй, слова не вернешь, да и ей будет трудно найти умиротворение в мире Девяти Источников». Ин-ин произнесла: «Когда она была живой, так и не поняла, кто к ней на самом деле хорошо относится, когда умерла и стала духом, наверняка понимает. Она не может больше от тебя требовать, чтобы ты охранял Линь Пин-чжи!»


Лин-ху Чун покачал головой: «А вот это вряд ли. Сяошимэй всегда имела глубокие чувства к Линь Пин-чжи, знала, что может от него пострадать, но не смогла терпеть, чтобы тот попал в беду».


Ин-ин подумала: «А вот это как раз точно. Что касается меня, как бы ты ко мне не относился, я всегда всем сердцем буду желать тебе только добра».

Лин-ху Чун собирался пожить в долине еще несколько дней, чтобы подлечить раны, а потом отправиться на гору Северная Хэншань. Там он хотел передать место главы клана И Цин, а сам вмести с Ин-ин затеряться в огромном мире, выбрать укромный уголок, и зажить там в отшельничестве.


Ин-ин произнесла: «А как же ты отчитаешься перед своей покойной сяошимэй о твоем деле с этим Линь Пин-чжи?» Лин-ху Чун почесал голову: «Вот это для меня как раз самое трудное дело, ты этого лучше больше не касайся, пусть все идет само собой». Ин-ин слегка улыбнулась, и больше не возвращалась к этому вопросу.


Они провели перед двумя могилами последние ритуалы, и пошли прочь.