Упущенное счастье

В одном царстве-государстве жил-был царь. И все у него было хорошо: царство процветало, войн не было, налоги платились, хлеб урождался, и люди жили в том государстве мастеровитые. Вот только счастья у царя не было.
Три года назад овдовел батюшка, дети выросли, переженились, разъехались по своим владениям, и остался царь в огромном дворце один куковать и вековать. Днем еще ничего, находил себе заботу-работу, то охотился, то деревни инспектировал самолично, в то и с советниками своими в шашки играл. А вот ночами ему не спалось.
 И говорит ему как-то воевода:
–  Женился  бы ты, царь-батюшка. Отправь гонцов по всему свету. Сколько красавиц вокруг, вон польска княжна лицом бела, станом стройна, брови писаны, а глаза…
–  Польска княжна? Да нет, тоща уж больно, не по нраву мне…
–  А вон Шамаханская царица, чернява, глазки горят, коса до пят, не смотрит, а огнем прожигает до самого сердца.
–  Не…не  гоже мне, русскому царю, к басурманке свататься.
– Экий же ты, царь батюшка, разборчивый.  Ну не хошь Шамаханскую, у ерманцев , сказывают, баронесса есть. Умна дюже.
– Ерманску девку? Окстись, борода. Через полгода Руси не станет, понаедут тут князьки ихние, с титулами, да без земли. Чихнуть не успеешь, захапают все… Нет уж, выкуси. Иди-ка у Праскушки яблочек моченых принеси да медовухи бочонок, посидим еще.
– Ох, батюшка…
–  Сказываю, ступай!
Сидят воевода с царем на царском крылечке, медовуху попивают, яблочками мочеными закусывают. До петухов просидели, все песни перепели, а утречком разошлись. Царь в покои свои ушел, а воевода домой поплелся.
Заснул царь и видит сон. Идет он вдоль берега речки, а навстречу ему нянька его старая. Ругает его, прут в руках держит, а потом и говорит:
–  Не посмотрю, что ты царских кровей, ирод, как огрею тебя сейчас, чтоб не дурил.
Проснулся царь, а вокруг него дворовые девки вьются, баньку истопили, рассолу наготовили, щец наварили. Одна Прасковея глазками сверкает, посуду швыряет. Не угодишь ей. Прасковея с ним сызмальства при дворе росла, как отца ее на войне порубили, так во дворце и выросла, командовала не хуже царицы, все девки ее боялись и даже царь при грозном сем  виде присмирел. Похлебал щец, да бочком-бочком в сад спустился, а там за ограду дворца и к речке.
Смотрит царь, а у речки бабка ходит, согнулась в три погибели, маленькая, сухонькая, нос  крючком, горбатенькая, вылитая Баба Яга. Ходит по бережку, травку какую-то собирает.
–  Здорово, бабуся.
Бабка разогнулась, прищурилась и недобрым глазом окинула царя.
–  Здорово, добрый молодец.
– Попутала ты, старая, какой же я добрый молодец, староват для молодца- то.
– Так, то ж, батюшка, дело поправимое.
– Как это?
–  Растет на Медной горе за семью лесами, да семью полями  трава ползучая, пахучая. Коль траву ту в полночь, на полнолуние, нарвать и с семью другими травками помешать, да зелье отварить волшебное, сила в тебя войдет недюжинная, помолодеешь враз. 
– И жениться на молодухе смогу?
– У…у, говорю ж, помолодеешь. Только глупый ты, царь-батюшка, счастье свое за морями  ищешь, а оно в твоем садочке растет.
Усмехнулась бабка и исчезла, словно не было ее и вовсе.Стоит царь, глазам не верит, лицо трет:
– Ох, уж, привидится ж с медовухи…
Спустился к речке, зачерпнул в ладони водицы, лицо освежить, смотрит в воду, а там бабкино отражение улыбается ему и глазом, злющим, подмигивает. Отпрянул царь и припустил ко дворцу.
Подходит к крылечку резному, а там  Прасковея сидит, носок ему вяжет, без дела сидеть не может.
– Где ж ты шатаешься, царь-батюшка? Глазки свои вчерася залил, а у тебя дел немеряно.
– Ой, началось, ты мне кто? Жена? Речи таки ведешь?  Прислуга языкастая!
Обиделась Прасковея, щеки запылали, серыми глазками сверкнула, вскочила с крыльца и в горницу подалась.
–  Ишь ты, кобылка серая, еще и ерепенится. Царя уму-разуму надумала поучить. Вот помолодею, женюся на красавице заморской и будешь прислуживать, тогда погляжу на тебя, курицу пестрокрылую, –  царь аж подбоченился от величия своего, –  пойду-ка,  указ напишу, поработаю.
На следующий день глашатаи разнесли по царству весть: «Кто пойдет и соберет на Медной горе, за семью лесами  и семью полями, в полночь, траву ползучую, получит награду царскую: корзину золота и место при дворе с полным содержанием».
Царь довольный первую ночь спал спокойно и сладко-сладко. Мысль, что помолодеет, да счастье свое обретет, обогрела его душу. А Прасковее совсем не спалось. Царские слова, что она прислугой у новой жены будет, крепко ее задели. Поплакала бедная, да и решила пуститься ранним утром в путь, отыскать и  принести царю молодень-траву.
– Принесу этому ироду травку молодильную, а на награду домик себе куплю, а за службу свою во дворце жалование получать стану. И никто меня не попрекнет хлебом, – Прасковея утерла слезы, потом пошла на кухню, положила в котомку две краюхи хлеба, кувшинчик с мятным квасом и на рассвете ушла из дворца искать Медную гору.
Идет Прасковея по лесам, по полям, износила две пары лаптей, исхудала, как тень.  Смотрит озеро лесное, чистое-чистое, месяц светит ясный. Разделась, разулась, косу распустила и пошла купаться. Накупалась и вышла на берег, волосы свои отжимает. Вдруг слышит чей-то голос:
–  Ох, и хороша же ты, бабонька.
Вздрогнула, оглянулась и видит, сидит на коряге водяной царь. Красивый,  с сильным, гибким телом и грустными глазами, смотрит  на нее, любуется:
–  А вокруг меня тоска: тина и ряска, да русалки губастые. Хоть на красоту земную посмотреть.
–  Где ж ты, царь водяной, нашел красоту? Немолода я уже, морщинки вон у глаз затаились, фигура не та уже, раньше, как лань была стройна, а теперь, как коровушка холмогорская…
Засмеялся царь.
–  Давно меня никто так не веселил. Ты цену себе не знаешь, любушка. Ты в моих владениях первая красавица. Хошь, замуж тебя возьму, станешь владычицей морскою. Дочку мне родишь, Марьюшку. А глаза у нее будут синие-синие, как вода морская, а косы длинные и русые, как твои. А я любить вас буду и лелеять, жемчуг и перламутр со дна морского добывать, а ты дворец наш украшать и меня с обедом  встречать, а вечерами будем сидеть вдвоем, обнявшись на крылечке, обниму тебя, а ты мне голову на плечо, да расскажешь, что хорошего за день случилось, - вздохнул царь.
–  Ты, водяной царь, хорош да статен, и сердце у тебя доброе и мечтаешь красиво, только не могу я. Люблю другого. Вот иду ему травку молодильную искать, да с пути сбилась, к озеру твоему вышла.
– Может, надумаешь еще, краса ненаглядная?
– Слово себе дала.
– На том берегу озера лес непроходимый, потом поле, потом болото, а потом и гора Медная.
–  Не переплыть мне озеро твое.
–  И не надо, я тебе упряжку быстроходную дам, перевезут тебя на другой берег.
–  Спасибо тебе, водяной царь. Счастья тебе и здоровья.
Свистнул царь водяной, и появилась лодка, а к лодке упряжь, которую семь огромных щук тянули. Не успела Прасковея оглянуться, как на другом берегу оказалась. Поклонилась на прощание водяному царю, пошла в чащу темную.
Идет она день, другой, третий, а конца лесу нет. Выбилась совсем из сил, смотрит, впереди огонек горит. Подошла поближе, стоит избушка старенькая. Постучала Прасковея в дверь и вошла. Смотрит:  травка пучками висит по стенам, кот черный у печки умывается, а на лавке  бабка старая сидит, прядет.
–  Мир дому вашему, бабушка. Разрешите обогреться у вашего огня одинокой путнице.
–  Ну что, кот Черноух, намыл гостей? Иди, встречай, угощай.
Кот потерся три раза спинкой о прялку и обернулся добрым молодцем, чернявым и юрким, как цыганенок. Не успела Прасковея дух перевести, он ей таз с водицей, с дороги умыться, стол накрыл, чаю с травками налил. Попила путница, поела, бабку поблагодарила и прилегла на лавке у печки, уснула, как убитая.
А бабка достала блюдо круглое, водицы налила, подула, пошептала и посмотрела.Видит, сидит царь в горнице, довольный, куропаткой отужинал, киселю попил, да мечтает, что будет у него жена молодая, в поясе тонка, в бедрах широка, с грудью пышной, бровями расписными, глазами голубыми и косой длинной, русой.
–  Ишь ты, поди ж ты, размечтался козлик наш, – усмехнулась бабка, – блондинку ему подавай, да с формами точеными. А себя-то в баньке хоть видал? Тьфу, без слез не взглянешь. Ручки, ножки, животик висит, лысинка пробилася, медовушку жрет, а все о себе мнения, кур щипанный, а орлом себя мнит… А девку-то жалко, вон тащится на гору Медную, через леса, через поля…Нашла ради кого стараться. Ох, горемычная… Уф, ноют, ноют косточки мои, пойду тоже прилягу.
Проснулась утром Прасковеюшка, видит, спит бабка, кот на печи дремлет. Потихоньку вышла, воды натаскала, баньку затопила, пирогов с щавелем лесным напекла. Козу бабкину подоила. Бабка проснулась, Прасковея ее попарила, помыла, спинку потерла,  чаем с  душицей и пирогами попотчевала. Коту молочка налила.
– Хороша ты , девица… Ох, не спрашивай, знаю, куда путь держишь. За сердце твое доброе, да душу светлую, расскажу, да путь укажу. Вот только старания напрасные, не видит тебя в упор, любимый твой, мечтает омолодиться, да на красавице заморской жениться.
–  Знаю, бабушка, да сердцу ведь не прикажешь. Люблю я его с малолетства, с тех самых пор, когда мы с ним в царском дворе в городки да салочки играли. А он меня и не замечает вовсе. Женился на  боярской дочери, она ему трех сынов родила, вырастила, счастливы были, а я все прислуживала, да думать, не смела. А жена его померла, так он все равно на меня глядит, как на лавку резную во дворце, вроде есть она, присесть можно, а вынесут завтра и не приметит. Только люблю я его и хочу, чтобы счастлив он был, пусть с другой, но счастлив.
–  Ишь, ты, –  задумалась бабка, –  ладно, возьми вот этот нож и мешок. Кот мой тебя до горы проводит, вот сахарок и лента алая, хозяйку горы надо задобрить, оставишь в полнолуние у родника, а потом нарежь травы ползучей и в мешок сложи. А обратно иди по тропинке, да не оглядывайся, чтобы не случилось, иначе окаменеешь.
Поблагодарила Прасковея бабушку и пошла вместе с котом по дорожке. Привел ее кот к горе Медной.
– Прощай, красавица, удачи тебе в пути. Дальше мне нельзя.
– Прощай, Черноух.
Погладила она кота и пошла вперед. Долго шла, по скалам ползла, по тропинкам узеньким над ущельем и к ночи поднялась на гору. Смотрит: вход в пещеру темную, ручей серебрится. Отпила она из ручья водицы, лицо умыла. На камне у входа в пещеру сахарок положила, а на дерево ленту красную привязала. Слышит Прасковея шум из пещеры донесся и видит: выходит хозяйка горы, высокая, статная, на шее ожерелье малахитовое. Посмотрела на нее хозяйка горы, взяла ленту алую,  сахарок в карман положила.
– С гостинцем да подарочком  от сестры моей старшей пожаловала. Так и быть, разрешу тебе собрать волшебной травки, но как луна начнет за тучку заходить, не обессудь, бабонька, не справишься, останешься здесь навеки, владения мои охранять. Видишь, сколько их, моих слуг, тех, кто пришли по указу твоего царя молодость искать. А вот баба ко мне впервые приходит… Да еще не за ради себя, за мужика бестолкового. Жениться он надумал, пень старый… Не пойму я вас, людей. Эти понятно, богатства хотели, а ты ведь другого хочешь… Все сложно у вас, людей, любовь, страдания, слезы. По мне лучше каменное сердце иметь. Хочешь себе такое? Изумрудное, рубиновое, самоцветное или мраморное? И будет тебе все равно: царь, солдат, крестьянин…А они будут все виться вокруг тебя повиликой. Мужики не ценят любовь и душу твою, чем дальше от них , тем они к тебе ближе… Хочешь сердечко из золота чистого? А царь твой сам к тебе приползет, как простой смертный. Еще умолять будет, чтобы ты на него взглянула… Хозяйка горы рассмеялась, смех ее подхватила эхо и разнесло по горам.
– Благодарствую, царица горы, только не нужно мне сердца золотого и самоцветного, мне свое, живое любо. Оно такое теплое, такое родное,  трепещет, как птица в руках, когда он навстречу мне идет.
– Глупая ты, глупая… Ладно, поторопись, скоро луна взойдет.
Поклонилась Прасковея хозяйке горы, поблагодарила за гостеприимство. Как только полная луна взошла на небо, осветила полянку, Прасковея нарезала ножом  травы ползучей полный мешок и пошла по тропинке назад. Слышит топот и зловещий шепот за спиной, да не оглядывается, помнит бабкин наказ, молится про себя,  а вдоль тропинки стоят изваяния каменные  тех молодцев, что за молодильной травкой по царскому указу направились. Страшно ей, идет ни жива, ни мертва, один раз чуть в пропасть не сорвалась, но ни разу не оглянулась. Идет Прасковея, идет, а тут и солнце взошло, шепот и крики за спиной прекратились.
  Пошла она по лесу, видит, лежит на тропинке голубка белая, лапка у нее сломана и взлететь не может, оттолкнуться от земли. Вытащила Прасковея  из мешка травку молодильную, сплела из нее веревочку, да перевязала голубке лапку. И тут чудо случилось, лапка зажила на глазах и птица улетела.
К вечеру дошла Прасковея до дома Бабы Яги. А черный кот уже и чаек заварил. Бабка смешала ее травку с семью другими травками и сварила отвар.
–  Вот отвар царю твоему. Пить нужно один раз в три месяца, в полночь, в полнолуние, чтоб молодость возвращалась и сила прибавлялась. Может, сама отопьешь? Тут в котелке еще осталось.
–  Нет, бабушка, спасибо. Ни к чему мне возвращаться назад.
– Умная ты, девка, все у тебя хорошо будет. А сейчас иди.
– Спасибо.
–  Кот проводит тебя и на лодке через озеро перевезет. Царь-то водяной закручинился по тебе и в моря теплые, заморские подался, отдохнуть от здешних лягушек.
– Прощай, матушка.
–  Прощай, милая.
Долго ли коротко ли шла  Прасковея, прошла леса и поля, да вернулась к царскому терему. Смотрит, на крылечке царь сидит:
–  Ну, и где ж ты бродишь, Прасковеюшка? Тут бардак без тебя, девки дворовые распустились. Полы в горницах не мыты, перины не вытряхнуты, ложки жирные подают, блины толстые пекут. Я прошу блины, а эти дуры пустоголовые оладьи несут. Бросила меня, окаянная. Небось, солдатика себе нашла?
–  Глупый ты, царь-батюшка. Голова уже седая, а ничего ты не понимаешь.
А царь все жалуется. Вот нынче приболел, голова болит, из носа кровь капает, а никто мне отвара клюквенного не подал. Помирай, царь-батюшка. А Прасковея, подружка моя старая, загуляла и бросила.
–  Не бросила, милый, не бросила. Я тебе зелье молодильное принесла. Вот держи. Пить будешь в полнолуние, в полночь, по семь капель раз в три месяца. Больше нельзя.
– Так чего молчишь, бестолковая? Царь тут исстрадался, изболелся. А она сидит, ухмыляется, –  схватил царь зелье и ушел в горницу.
Всплакнула Прасковея, да пошла в баньку, помылась, погрелась и в сенную, устала с дороги.
Царь о награде своей за травку молодильную напрочь забыл, ни тебе корзины с золотом, ни жалования пожизненного. Осадил Прасковею:
– Цыц, дура баба, ты и так на всем готовом живешь. Девками вон командуешь, зачем тебе терем свой? Кто за мной смотреть будет? А царицу приведу, кто ее оденет, украсит, сарафан ей пошьет? Иди, а чтоб не дулась, как мышь амбарная на крупу, жалую тебе горницу отдельную, под лестницей. Живи одна, девки докучать не будут.
Вздохнула Прасковья, собрала вещички и в горницу под лестницей переехала. Цветы на окошке посадила, отмыла полы, одеялом лоскутным кровать покрыла. Все ж лучше, чем в девичьей. Не молода уже, с девками жить.
А царь все день ото дня хорошеет, да молодеет. Руки силой налились, животик пропал, плечи расправились, щеки налились и зарумянились, кудри  отросли. Девок дворовых стал пощипывать, проходу не дает. Отправил гонцов по миру, невесту искать.  Выбирал-выбирал, да посватался к боярыне заморской.
Приехала  царская невеста и свадьбу сыграли, пир горой закатили. А у невесты той за морями жених остался. И надумала она царя извести, а сама на царстве остаться, да жениха своего выписать. И стала жена молодая по ночам  у царя допытывать:
–  Ох и хорош ты, батюшка, фору любому молодому дашь. Только не пойму я, голубь мой, дети у тебя постарше меня, а ты и вовсе добрый молодец, и статен, и силен, и в постели хорош. В чем секрет твой, золотце мое?
А царь млеет от сладких речей, млеет, да тайну зелья волшебного и выдал. Молодая царица, не будь дурой, пока царь спал, зелье поменяла на другое. Стал с тех пор царь чахнуть, побледнел страшно. Ни  свои лекари, ни заморские не могут понять, что с ним. Уехала как-то молодая царица развлекаться на дальние земли, поохотиться, да с любимым своим встретиться. А Прасковея зашла в царские покои, видит, лежит царь, помирать собрался.
Открыла она шторы в покоях, окно распахнула. Смотрит, а на столике флакон стоит от зелья бабкиного, да не тот. Догадалась в чем дело, вышла в сад и плачет по любимому. Да вдруг слышит:
– Не плачь, милая. Ты меня спасла,  и я тебе помогу.
Видит Прасковея,  на яблоне голубка сидит.
–  Голубка, умирает он, отравила его царица молодая.
– Жди меня завтра здесь же поутру, я тебе водицы живой из волшебного леса доставлю.
  Поутру прилетела голубка с живою водицей. Напоила царя Прасковея,  пошел он сразу на поправку.  Рассказала ему Прасковея, что подменила молодая жена  ему зелье волшебное. Разгневался царь:
– Уйди с глаз моих, думу думать буду.
Вызвал царь воеводу и велел царицу из дальних земель привезти и в темницу заточить. А сам сидит и думает, кого бы опять на гору Медную отправить, снова хочет помолодеть.
Услышала Прасковея новый указ царя, вздохнула и к речке пошла. Присела у воды, плачет, слезки капают, капают.
–  Что, красавица, решила из речки моей море сделать?
Подняла, горемычная, голову, а на мостках возле нее водяной царь сидит. В руках у него букет кувшинок и ожерелье из жемчугов морских.
– Ты? Как ты здесь, водяной царь? Слыхивала, что ты на заморские моря подался.
– Везде хорошо, а дома лучше. Не могу я тебя забыть, ненаглядная моя,  обнял водяной царь Прасковею, слезы вытер, свистнул, и примчалась к нему карета подводная. Посадил он Прасковею и увез в свой дворец.
  Через год родила Прасковея царю водяному дочку Марьюшку. И зажили они долго и счастливо.
А царь-батюшка сидит на крыльце  с воеводой, медовуху попивает, лысину чешет.
–  А яблочки моченые у Прасковеи вкуснее. Ох, воеводушка, дурак я старый. Мне б на Прасковее жениться, как сыр бы в масле катался. Она ведь была моим счастьем, богом данным, а ее упустил, на красавицу заморскую польстился, да на зелье волшебное. А ведь у Прасковеи душа красивая, светлая, чистая. Теперь думаю, и сама ничего, видная. А главное, любила меня, и за молодильной травой за тридевять земель отправилась, вон молодцы не дошли, а она нашла и вернулась, все капризы мои терпела, от смерти спасла…
– Так, батюшка, так, что имеем, не храним, а потерявши плачем.