Симпатяшка

То, что оставалось от моих кошек, я отдавал дворовым. Избалованные мерзавки любили свежее. Скисшее молоко и подсохший влажный корм уже не котировались. Дворовые же ели все. Отношения у них были сложные. Дворовые, хотя и терлись вечно под дверью, в квартиру заходили с опаской, ели торопливо и настороженно. Мерзавец бывал дома нечасто, гулял сам по себе и чувствовал себя хозяином не только во дворе, где все кошечки были его, но и на пару километров в округе. Я часто встречал его далеко от дома и в довольно неожиданных местах. Завидев меня, он словно собака, только мяукая, всегда кидался ко мне и, бывало, провожал меня почти до остановки, свободно шныряя за оградами соседских вилл. Я даже подозревал, что временами он жил у кого-то еще, пропадая, иногда, на неделю-две и возвращаясь совершенно сытым. О его приходе я всегда был осведомлен громким протяжным "мяу". Ни у кого не было такого низкого громкого голоса, разносившегося по двору как рев пароходного гудка.

Учуяв чуждый запах в коридоре, он тряс недовольно задницей, оставляя там собственную пахучую метку. Отмывать приходилось хлоркой. В любом случае, больше чем на пару дней, дома он не задерживался: подходил к входной двери, настойчиво требовал его выпустить и надолго исчезал в неизвестном направлении.

С мерзавкой было проще. Та если и уходила, то не дальше двора. Днем она, обычно, грелась на солнце на плоских крышах соседских построек, а с темнотой возвращалась домой на кормежку и ночлег. Если дворовых я впускал при ней, она забивалась в дальнюю комнату и оттуда злобно шипела на них. До контакта, впрочем, дело не доходило.

Среди драных дворовых кошек особо выделялся один красивый пушистый очень ласковый кот. Признаться, не будь у меня уже своего, я бы его оставил. Тем более, что он явно на это напрашивался. В то время как кошки, торопливо доев, стремглав бросались к входной двери и только за ней чувствовали себя в безопасности, кот, напротив, наевшись укладывался возле кормушки и всячески демонстрировал, что ему и здесь хорошо. Приходилось потихоньку ногой подвигать его к двери. Мерзавец пластом лежал на цементном полу, не выражая никакого желания встать, пока я не додвигал его до самого порога. Только тогда он, наконец, вставал, отряхивался и недоуменно смотрел на меня: почему я его выгоняю, когда ему тут так хорошо? Как я его понимал...