Совесть

В 1957 году мне было шесть лет, когда к моему отцу пришел необычный гость, его давний знакомый.

На вид ему было около шестидесяти лет. Он выглядел хмурым и хронически невысыпающимся человеком. Он был, как «вареный». Какая-то грусть-тоска его съедала.

Все это я понял не тогда, а значительно позже, когда случайно узнал его историю. В шесть же лет я воспринимал его, как сильно утомленного чем-то человека.

Он принес бутылку чистого спирта, и они с отцом и матерью сели вечерять. Мать выпила пару рюмок  разведенного спирта, поужинала и ушла в зал отдыхать.

Мы жили в собственном доме. Со двора входишь в сени. Входная дверь была сделана по-особенному. Она имела отдельную верхнюю часть и отдельную нижнюю часть.

Вначале открывалась верхняя половина двери, и  хозяин мог увидеть, кто к нему пришел. А потом нижняя половина.

Дом был старой постройки, наверное, люди так предпринимали доступные меры предосторожности. Я думаю, что аналогом такой двери теперь является дверная цепочка.

Из сеней шли три двери, вправо – в сарай, прямо – на кухню, влево – в  зал, совмещенный со спальней без окон.

Итак, моя мать ушла в зал и, по всей видимости, легла спать в спальне.

А отец остался со своим знакомым. За разговором они продолжали пить спирт и закусывать.

Я спал на кровати в кухне, поэтому мне некуда было деваться, как только сидеть и слушать. Взрослые не обращали на меня никакого внимания.

И  вдруг знакомый отца стал говорить о своей проблеме:
- Ты, знаешь, Володя!  Меня уже много лет мучает совесть. Каждую ночь я просто не могу уснуть. Закрою глаза и вижу одну и ту же картину.
- Продолжай! - сказал мой отец, чтобы как-то поддержать разговор.
- В первую империалистическую меня призвали в 18 лет. Тогда я был несмышленым мальчишкой. Прогнали нас месяц через учебку и на фронт.
В учебке нас научили  ходить строевым шагом, отдавать честь офицерам и старшим по званию, стрелять, а главное, правильно колоть штыком в штыковом бою. Мы часами кололи штыком  чучело.

Здесь целая наука. Если ты просто уколешь и вытащишь штык, то будет маленькая дырочка в кишках или желудке.

Такой раненый сразу не умрет. Его еще могут подлатать и снова на фронт отправить.

А если ты воткнешь штык и прокрутишь винтовку  влево вокруг своей оси, то такого солдата уже никакой хирург не спасет. Он сразу же на поле боя и умрет, - неторопливо продолжал свой разговор знакомый отца.

- Так в чем же твоя проблема? - перебил мой отец.

- Ты, слушай! Не перебывай! - продолжил свой рассказ знакомый моего отца. - Так вот, дело в Польше было. Немцы поляков под ружье поставили.

Представь себе! Идет бой и наш батальон идет в атаку. На нас прут немцы и поляки. Штыкового боя не избежать.  А нас прапорщик предупредил, если немец или поляк бросит оружие и руки поднимет, то не колоть, а пропускать. Пусть с ними обозники разбираются. Их пленных потом на наших пленных можно поменять будет.

Мне страшно было в первый бой идти.  Мой ефрейтор, пожилой солдат, говорит:
- Что, солдатик, страшно в первую штыковую атаку идти? На выпей! - и подает мне фляжку.

Я глотнул со страху большущий глоток, а там чистый спирт. Все внутри сразу обожгло.

А ефрейтор смеется:
- Спирт страх выжигает. Да и кишкам хорошо. Если тебя проколют, так ты их уже продезинфицировал.
- Да ну, вас, господин ефрейтор! - махнул я рукой.

А тут в атаку все побежали.  Бегу, а в глазах все двоиться, да внутри огонь, как в аду. Пробежал метров сто.
По нам немцы из винтовок палят. Вот и мой ефрейтор упал. Я к нему. А он мне:
- Солдат, не сметь! Иди в атаку за царя, за батюшку нашего!

А глаза его закрылись, наверное, навсегда.
Во! Воин был, старой закалки! О себе ни грамма не думал. Все за Отечество радел!

Отрезвел я мигом и врага видеть стал. Присел на колено, прицелился и залп дал. Гляжу, немец в каске упал.

Это за тебя, господин ефрейтор, век тебя помнить буду!

А прапорщик наш кричит:
- Не отставать!  За мной!

Я и побежал. Разгорячился я лихо.

Гляжу, кто-то на меня бежит. Я ему штык в живот и прокрутил влево, как в учебке научился. В пылу я и не заметил, что он без оружия был, и руки вверх поднял.

Смотрю ему в глаза, а он на меня и как будто говорит:
- Что же ты наделал? Ведь я сдаться хотел!
А уста его прошептали:
- Матка бозка!

И рухнул. Я еле штык выдернуть успел.

Ко мне прапорщик подбегает и кричит: 
- Если не убьют тебя, на трое суток на гауптвахту пойдешь!

И дальше побежал.

Прапорщик свое слово сдержал. Я трое суток на хлебе и воде  в сарае под охраной просидел. Все своего поляка видел, - сказала уныло знакомый моего отца.

- А все же в чем твоя проблема? - опять не вытерпел мой отец.
- А проблема в том, что уже больше сорока лет прошло с тех пор, а я каждую ночь того поляка вижу. Спать не могу! Бессонница замучила!  Совесть мне говорит: «Зачем безоружного убил. Ведь, у него мать была. Его девушка ждала». Меня холодный пот пробивает от  таких мыслей.

Подскажи, что делать? Измучился я в конец! - обратился он с последней надеждой к моему отцу.

Отец мой совсем захмелел.  Говорит:
- Приходи завтра вечером. Я тебя с нужным человеком познакомлю. Исаев его фамилия. Он три года в Великую Отечественную войну на животе пропахал и такое пережил, что нам и не снилось.
- Хорошо, - говорит знакомый моего отца. - А теперь на свежий воздух пошли. Мне невмоготу в хате оставаться.

Они вышли и, наверное, мой отец его до дому проводил, где он остановился.
Утром мой отец рано проснулся. Попил огуречного рассола. Взял велосипед с моторчиком, фотоаппарат и уехал в Орлянку. Матери сказал, что придет только завтра, с ночевкой у родственников останется.

К вечеру пришел наш знакомый. Мать его за стол посадила. Вечерять стали. Остатки вчерашнего спирта допили.

А человек не унимается, спрашивает:
- Где муж твой, Люба? Мы с ним на сегодняшний вечер договаривались встретиться.
- Да-к, в Орлянку  с ночевкой уехал, -  ответила мать встревожено.
- Как могло такое произойти? Ведь договор был! Жаль я завтра раненько уеду и, наверное, мы с Володей больше не увидимся. А жаль! - с горечью в голосе промолвил он.

Так и ушел бедный человек со своей неразрешенной проблемой.

Утром отец приехал очень довольный поездкой. Много денег заработал и кучу продуктов привез.

Мать ему про нашего знакомого рассказала. Отец сел на скамейку возле дома, тяжело вздохнул и грустным голосом сказал:
 - Что проклятый спирт делает с человеком? Забыл, напрочь забыл!

С тех пор прошло много лет. Тот знакомый умер, моих родителей тоже нет в живых. Но я помню и того человека и его поляка, которого не дождалась ни мать, ни его девушка.

Чем мог помочь Исаев? Не знаю. Человек всегда остается один на один со своей совестью. Я думаю, что другие люди  здесь бессильны.