Диванная рапсодия

    При слове "диван" обычно в мыслях должен возникать образ чего-то большого, мягкого, комфортного и зовущего. Не так ли? У меня же это слово долгое время ассоциировалось с вечерним уличным полумраком, полицией, правосудием и волнениями. Но, тем не менее, в конце концов образ такого нужного и полезного предмета домашнего обихода снова приобрёл привычные очертания. На восстановление законности статуса этого неотъемлемого символа домашнего очага в моём сознании ушли годы. А всё началось с невинного и простого предложения...
          Жизнь на новом месте предполагает необходимость всевозможных разнообразных аксессуаров быта. Природа человека требует окружить себя всем тем, что обеспечивает комфорт. Это естественно. Когда же находишься на пороге кардинальных перемен, удовлетворение этого инстинкта требует дополнительных усилий, фантазии и изобретательности. В том числе, и в первую очередь, когда вы испытываете эту потребность, будучи выброшенными, для сравнения, как та пушкинская царица с приплодом — царевичем Гвидоном — однажды в океанскую волну иммиграции, отправляясь в своё путешествие в бочке, а чаще — и без неё, вплавь, а говоря проще, — без всяких привычных и необходимых средств нормального существования. Конечно, все эти рассуждения применимы к тем, у кого за душой нет ни гроша, а только инстинкт выживания. Таких больше. Поэтому они поймут скорее, о чём сей сказ...
          На заре нашего приезда в Сан-Франциско перед нами, среди прочих, стояла и эта проблема — проблема обустройства жилья. От случая к случаю, по принципу: с миру по нитке — голому рубаха. То одно найдёшь на улице, то — другое. То — тебе кто-то что-то подарит из ненужного, по принципу: на тебе, Боже, что другим не гоже, то — ты сам что-то купишь за смехотворно низкую цену на гаражной распродаже или в торговой сети магазинов Goodwill. Так постепенно собирался вещевой и мебельный пасьянс, в котором угадывалось наше непредсказуемое будущее, но с оптимизмом и с надеждой перемен к лучшему. У кого-то азарт этого недуга перерос в хронику и неизлечимо преследует по пятам с постоянством приговора без амнистии. Кто-то же с решительной прямолинейностью желая порвать с убогим прошлым, безвозвратно избавился от этого порока. А то, что это порок, так попробуйте мне возразить! Смею это утверждать, но без упрёка — сам не излечился до конца. Каюсь. Грешен. Такая это зараза! Сродни неудавшимся попыткам избавиться от привычек курения или алкоголя... И даже сейчас, когда уже, вроде бы, появился "грош за душой", всё равно: то— то подхватишь, то  — это. Поменялись лишь приоритеты. А тогда — всё было кстати… В одном могу оправдаться и сделать покаяние не таким уж травматичным, чем наверняка заслужу признательную благодарность от “товарищей по оружию”. В своём большинстве качество американских помоечных "выбросов" находится на высоком уровне и до такой несравнимой степени, что руки сами тянутся прибрать к ним всё, что плохо лежит.
          В подтверждение сказанного вспоминаю моменты своей ранней рабочей биографии в Америке, когда мне одно время приходилось обслуживать территорию огромного торгового центра и прилегающих площадок в городе Сан-Матео, недалеко от Сан-Франциско, занимаясь там поддержанием порядка. Был я свидетелем того, как даже некоторые коренные довольно обеспеченные по виду американцы, что было видно невооружённым глазом, с постоянной регулярностью подъезжали на дорогих автомобилях к огромным мусорным бакам и добывали из них то, что их интересовало, включая продукты питания,  выбрасываемые из-за истечения срока годности, но, в большинстве своём, сохранившие высокое качество. Было очевидно, что те, хорошо одетые люди, некоторые даже при галстуках и в белоснежных рубашках, даже не собирались это делать как-то тайком, стесняясь своего не совсем благородного, с моей точки зрения, занятия. Отнюдь нет. Они занимались этим серьёзно и по-деловому. И действительно, то, что я мог мельком разглядеть из ассортимента продукции, выбрасываемой в баки магазинами и выуженной “ловцами жемчуга”, вызывало у меня даже какую-то зависть: эх, мне бы это!
          Я долго крепился, но, наконец, мои нервы не выдержали и время от времени я и сам стал туда невольно заглядывать, благо, по службе мне приходилось иногда самому выбрасывать нечто, освобождая полезную площадь. Мама дорогая! Да это был Клондайк! Эльдорадо! Сокровища Тутанхамона!
          На этом, я думаю, достаточно плести интриги. Не желаю превращать мой рассказ в экскурс по американским помойкам, которые и без того хороши. Не буду воспевать их и насаждать для кого-то брезгливого своё к ним беспристрастное отношение.Говорить об этом без всяких к тому оснований считается дурным тоном, поэтому мне представляется возможным резко перейти от возвышенно-восторженных видений к панегирику в серых тонах...
           Вообще-то, он был чёрным. Я говорю уже о диване. Нашёл я его на улице, недалеко от дома, стоящим в гордом одиночестве. Чудо был как хорош! Большой, с тремя кожаными подушками, с такими же подлокотниками, с широкой и высокой спинкой. Без каких бы то ни было потёртостей и дефектов. Опережая возможных возжелателей-перехватчиков этого произведения столярного искусства, я каким-то образом и, безусловно, с чьей-то помощью быстро затащил его к себе на третий этаж без лифта. Наслаждались мы диваном, но недолго. Нам стало ясно, что он был хорош только тогда, когда на него смотришь. В нашей сыроватой съёмной квартире недалеко от океана кожа дивана всегда была прохладной и холодила при касании. Сидеть, а тем более лежать на нём было неприятно. Эйфория сменилась разочарованием. Так часто бывает. И не только по поводу диванов... Но расставаться с ним не хотелось.
          А тут и Гена — мой однокашник, с которым я в то время учился на курсах по ремонту холодильников и кондиционеров, подоспел с разговорами о своём неудобном сверхгабаритном диване. Излишняя громоздкость дивана не устраивала его семью, и Гена поведал мне об этом. Чего только не сделаешь для друга?! И я предложил ему в качестве эстафетной палочки, моего красавца — моего "чёрного айсберга", как мы его прозвали в шутку за производимый им холодящий эффект, не скрывая от друга эту диванную особенность. Конечно же, предложил его бесплатно: как он мне достался, так мы с ним и расстанемся. Без сожаления. Жизнерадостный и жизнелюбивый Гена-оптимист тут же согласился, несмотря на это и, как мне показалось, был рад такому бесплатному приложению к дивану, особенно приятному в летнее жаркое время. 
          Водрузили мы эту чёрную громадину на ручную тележку о четырёх колёсиках, предварительно одолжив её в супермаркете, и покатили от моего дома к дому, где жил Гена, балансируя и постоянно выверяя центр тяжести, дивана, дабы не уронить его по дороге. Ехали мы, ехали. Где-то с полчаса. Согнали семь потов. Потом была история с выносом за ворота старого дивана, который противился насильному изгнанию и никак не хотел пролезать в габариты лестничного пролёта. Ещё семь потов согнали. Итого -— четырнадцать.
          Наконец, мой, а теперь уже Генин, диван был водружён вместо прежнего, а с тем — прежним, надо было что-то делать. Энергия Гены не ведала границ. Так, — говорит он. — Взяли и понесли! Я послушался делового совета: взял и понёс.
А надо сказать, что время уже было позднее. Хотя и лето, но в десять вечера уже было темно. Сопровождаемые нашими семьями, завернули мы с тяжеленной поклажей за угол дома, прошли ещё несколько шагов и по команде Гены с облегчением опустили его на землю возле глухой стены дома. Знать бы нам тогда, в какую историю мы ввергаемся — подстелили бы соломку. Да где ж её было взять в "каменных джунглях"?!
Постояли мы ещё немного в темноте, пожелали нашему весомому "неугоднику" счастливо оставаться и хотели было идти. Но... Ярко вспыхнувший свет фар внезапно осветил всю нашу живописную компанию, ослепив нас. А затем подкатил и мотоцикл. А на мотоцикле — бравый полицейский. Бравее не бывает. Подъехал вплотную, но фары не гасит. Ослепляет нас. Признаюсь, мы немного струхнули. А он с хозяйским видом что-то нам говорит, но мы разобрать не можем из-за работающего мотоцикла. Но, даже если бы мы очень постарались его понять с выключенным мотором, то ничего из этой затеи у нас бы всё равно  не вышло, так как знали мы тогда английских слов меньше, чем нас там было. А он нам ещё какую-то бумажку тычет, подписать просит. Спасительная фраза — "моя-твоя не понимает", приправленная нашей отрицательной жестикуляцией, на него не возымела никакого действия. Выяснив, на каком языке мы можем общаться, страж закона стал куда-то названивать.
          Через пару минут подъезжает полицейская машина. И выходит оттуда краля, иначе не назовёшь. Если бы она не была в полицейской форме, можно  было подумать, что она соскочила сюда прямо с "панели": ярко и густо накрашенная, со всеми признаками падшей женщины. Та ещё гетера! Подходит и обращается на чистейшем русском языке. Из её объяснения мы понимаем, что попали мы "под раздачу". Оказывается, в городе объявлен месячник уличных чистилищ и то, что мы засоряем улицу своим диваном, классифицируется нарушением общественного порядка, и за это нам полагается штраф. На наше предложение исправить положение, убрав диван с улицы, нам было сказано, что это уже не имеет значения, всё равно, — преступление зафиксировано и "процесс пошёл". Куда он пошёл — нетрудно было догадаться. Не в нашу пользу пошёл. Да откуда мы могли знать про месячник?! А что они могут нам сделать, если мы не подпишем бумаги?! Этими вопросами мы попытались выбить инициативу из их рук. Не тут-то было. Гетера нам сообщила, что незнание закона не освобождает от ответственности, а если мы не подпишем штрафные бумаги, то проведём в полицейском участке ночь на нарах. Так и сказала — на нарах. А ещё добавила, и это запомнилось, что здесь нам не наша родимая советская милиция, а американская полиция. О деталях отличительных особенностей мы уже спрашивать не стали. Поверили на слово. По-видимому это касалось не только отличительных признаков униформы. Всё равно, и это было видно по всему, настроены они были решительно. Недаром всё время в течение нашего нервозного разговора с гетерой полицейский мотоциклист не снимал руки с кобуры пистолета. Делать было нечего. Перспектива проведения остатка ночи в полицейском участке была не столь заманчивой. Пришлось подписать бумаги, из которых мы узнали, что в связи с тем, что мы представляли две разных семьи, штраф налагался на каждую вовлечённую в нарушение семью. Нашей семье — $214 и Гениной семье —  $214. О - хо - хо!
С полицейским мы расстались без рукопожатий. А виновник нашего позора остался стоять там, где мы его поставили. Что с ним было потом, можно было без труда догадаться. Что будет с нами — оставалось неизвестным.
          Разбирая позднее текст на квитанции штрафных санкций, мы выяснили, что нам предлагается заплатить означенную сумму сразу в течение указанного срока, а если мы хотим обжаловать это, то нам надлежит явиться в суд. Наше решение было безальтернативным — суд и только он! Сейчас бы я поступил, наверное, по-другому. А тогда у нас не было иного выхода.
$214! Тогда для нас это было целое состояние. Недавно приехали, без работы, без денежных сбережений. Я ходил пешком тридцать три уличных блока из дома до курсов английского языка и столько же обратно. Потратить $1 на билет в автобусе не мог по причине его отсутствия. Все деньги, которые нам выдавались в виде пособия, тратились на оплату съёмной квартиры и еду. Не до жиру! Быть бы живым!
          В зале суда собралось много народу. Слушались многочисленные гражданские дела по разным мелким поводам. Дошла очередь и до нас. За физическим отсутствием полицейского мотоциклиста, который должен был присутствовать в обязательном порядке — так полагалось по процедуре правосудия — слушание нашего дела отложили до следующего раза. Не пришёл он и в следующий раз. Чутьё нам подсказывало, что это нам на руку. И мы не ошибались. На четвёртом заседании суда, в связи с неявкой полицейского свидетеля, наше дело было классифицировано судьёй как недействительное и наш штраф был аннулирован. Как выразился судья: благодаря нашему благородному участию и кооперации со следствием во множественных судебных сессиях. Потраченное нами на хождение по судам время было в конце концов вознаграждено. Не помню уже как, но мы на радостях отметили это событие горячими здравицами и, кажется, чем-то  еще более горячительным во славу американского правосудия.