На скамейке под сиренью

НА СКАМЕЙКЕ ПОД СИРЕНЬЮ

1.

   Предпраздничный, укороченный рабочий день. Завтра - 9 МАЯ.
   После работы забежала в магазин, заглянула в свой списочек и накупила всякого разного, чтобы дома, разобравшись, что к чему, приготовить вкусненького, побаловать, так сказать, домашним. Готовить нужно сегодня. Завтра, нарядно одетыми, с букетиками цветов объезжаем городские кладбища, поклониться милым и родным, почувствовать и себя причастными к великому Дню Победы. По традиции нашей семьи, помимо цветов, которых и на Пасху принесено во множестве, наливаем чарочку, накрываем кусочком ржаного. Курящим при жизни, раскуривают мои мужчины сигаретку и аккуратно кладут возле чарки. И странно, она дымит! Время от времени, будто затягиваясь, кто-то невидимый, раскуривает её, кончик сигаретки краснеет огоньком, обволакивает нас, пришедших, своим дымком и от этого становится душевно, тепло и очень трогательно-плаксиво. А ещё, привозим с собою, завёрнутые в белую, расшитую ришелье, салфетку, награды ушедшего в мир иной героя, раскладываем на могиле и еле хватает места орденам его и медалям на холмике. Вспоминается пиджак, весь в наградах, так и висел в шкафу, при всех регалиях. Когда, кто-то пытался снять с плечиков своё и перебирал руками вешалки, в шкафу раздавался приглушённый перезвон на разные, металлические голоса. При жизни стеснялись надевать награды, выходить так к людям, отнекивались, мол похвальба это, ни к чему, не ловко как-то от людей. Потом, когда спина сгорбилась, тяжелою стала эта ноша, к земле героя пригибала. Но выход был найден! Орденские планки! Их носить легко, а кто понимал и разбирался, увидев - уважительно приветствовал.
   Переезжая с кладбища на кладбище, к каждому усопшему подходим согласно его участию в Победе. Нашим мамам, детям войны - конфетки, хлеба кусочки. Вспоминаем их рассказы, как во снах виделись им маленькие разноцветные леденцы в коробочке - монпасье, ландрин, даже просто кусочек сахара, но чаще хлеб, горбушка. Бывало, рассказывали, что просыпались, слыша своё собственное чмоканье во сне, при этом с полным ртом слюны и слёзы разочарования, что это только сон, текли по бледным, испитым, худосочным детским личикам. Их утирали рукавом и ни-ни, чтобы показать кому-то! Это признак слабости, а слабыми быть нельзя, тут же Смерть подкрадётся!
   После кладбища домой, к столу. Не на шашлыки, не в шумную компанию, это на Пасху, на Первомай.
   День Победы - день памяти, радости и грусти, одновременно. И хотя весь город вымыт и выскоблен, украшен, радостно салютует разноцветьем стягов, транспарантов и цветов, однако нет-нет, а смахнёшь набежавшую слезинку, всхлипнешь, встретив ветерана или услыхав песню военных лет. Действительно, праздник со слезами на глазах.

2.

   Продираясь, вопреки натиску спешащих в магазин, с единственным желанием вырваться скорее на воздух, будто гружёная баржа, с объёмными мешками наполненными провизией, лавирую в потоке людском, наперекор озадаченной, решительной толпе и, наконец, вырываюсь на волю! Уф!
   Теперь нужно подождать мужа, он обещал подъехать, забрать с сумками.
   Да, но где припарковаться? Вся стоянка забита машинами! Принимаю решение - доковылять до ближайшего переулка и там, возле частного дома, на скамеечке, спокойно дождаться. Так будет, кажется, разумнее. Звоню мужу, предупреждаю о своём местонахождении.
   Переваливаясь с боку на бок, на вполне себе высоких каблуках, медленно «дрейфую» в сторону переулочка, уже тенистого, ароматного от запаха развернувшихся клейких, молодых листочков на деревьях, от успевших раскрыться изумительных цветков вишни ранней. Здесь, за каждым штакетником тюльпанчики, нарциссы и зелень. Зелень ошеломляющей весенней красоты! А вон и довольно длинная скамейка, под свисающими ветками сирени. Но она занята! Три пожилые женщины расположились на ней вольготно, о чём-то судачат. Ну, что ж, придётся попросить их потесниться, другого выхода нет. Руки кажутся вытянутыми до колен, в плечах ломота, а пальца побагровели, так их передавили ручки пакетов. Сейчас рухну!
 - Добрый день! Позвольте мне примоститься рядышком с вами?
   Сидевшие засуетились, повскакивали со своих мест, уступая мне всю скамейку сразу, но это лишнее, о чём я им и сказала с улыбкою, вскоре угомонились, расселись, места хватило всем.
   Потянувшись слегка, распрямив спину, почувствовалась боль в пояснице. Откинула голову, облокотившись на забор, смежила веки, замерла. Женщины, видя, что отрешённо сижу, не желая вступать в разговор с ними, продолжили беседу.
 - Так что, Лидочка, ты в Саратове жила во время войны?- послышался вопрос одной их сидящих.
 - Я родилась в Саратове. Жили мы в самом центре города, на Советской, прямо напротив городского парка. До войны там, на летней площадке, танцы, духовой оркестр играл. Мы, мелюзга, из нашего коммунального дома, летом спать отпрашивались на крышу сарая. Лежали «в покатуху», укрывшись старыми одеялами, наболтаемся, нахохочемся и засыпаем под эту музыку, будто колыбельную. Правда, мимо трамвайчик погромыхивая, позванивая пробегал, но чем позднее становилось, тем реже и реже. Да и звук этот привычным для нас был.
 - А уж когда война началась мне было, как и вам, 10 -12 годков. Помню, у нас был огородик, маленький, за Волгою. Мы с мамой переправлялись туда на пароме или на лодке. Соберём морковку, свёклу, картошку и назад. Надо было успевать собрать, пока другие подчистую не собрали. А за один раз-то много не унесём, по пол мешка, да по корзинке. До войны у нас и арбузы и дыньки росли. Моя старшая сестра редко нам помогала, с мамой вдвоём надрывались. Верочка у нас сердечница была, с пороком сердца. Однако ей не помешало это всю войну проработать в госпитале хирургической сестрой. Часами, сутками у стола операционного. Маленькая росточком, худенькая, но упрямая. Ей хотелось быть полезной. Привозили из госпиталя полуживую. Ночью она стонала и кричала. Как-то сев на постели, сказала мне: «Будь проклята эта война, Лидок! Спать не могу. Руки, ноги, кишки, кровь, кровь и бинты, белыми змеями извиваются, душат меня. Я их скручиваю, скручиваю бесконечно. Ужас!»
 - А сейчас она жива?
 - Нет. Умерла после войны, в 53-ем. Успела замуж выйти, сына родить, хоть и нельзя было, и умерла, когда он в первый класс пошёл. Сердце, точно лоскуток, врачи говорили. Война помогла сократить ей жизнь. У меня хранится записка сыночка её, в больницу писал, спрашивал: «Мамочка! Где моя спортивная форма? У нас завтра физкультура. Я получил пятёрку! Выздоравливай мамочка, ждём тебя». А она именно в это время умерла.
   Женщины зашмыгали носами, достали платочки из карманов.
 - А мы, ребятишки,- продолжила та, которую звали Лидой,- ночами на крышах, с вёдрами песка зажигалки тушили. Осколки бомб собирали, чтобы пожара не допустить, а днями в госпиталях концерты раненым устраивали. Помогали письма родным писать под их диктовку. А ещё крошили в тазы варёные овощи, на винегрет и носили, угощали бойцов. В общем, чем могли, по силам. Но часто и сверх детских сил. Да вы и сами, на себе испытали, эту войну. Ты ж, Надюша, в оккупации была, помнится, как-то обмолвилась.
 - Обмолвилась,- тихо подтвердила сидящая посередине, - рассказывать об этом было нельзя. Да и теперь особенно-то не пооткровенничаешь,- она тяжело вздохнула.
 - Но если говорить глядя с позиции ребёнка тех лет, пожалуй, поделюсь, к тому же и душа просит, молчать тяжко. Да и сколько мне жизни той осталось, что ж таиться.
 - Ну-ну! Надюша!- погладив говорящую по плечу, попеняла ей третья, сидящая с противоположного края, пожилая женщина,- поживём ещё, порадуемся жизни. Смотри, как всё благоуханно кругом! Лепота!
 - А ты, Люция, случайно стишки не пописываешь? Ты ж педагог!- спросила Лидия, - признавайся!
   Та хмыкнула:
 - Раскусили меня ловко, пописываю, бывает!- и, обращаясь к Надежде, напомнила,- слушаем Надюша, продолжай.
 - Моя мама от первого брака родила сына. Муж её был в Москве большим начальником, да репрессировали его и, видать, расстреляли. Но он, загодя почувствовав неладное, развёлся с ней, и она уехала с сыном к родителям, в Воронеж, тем и избежала участи жены врага народа. Встретила другого мужчину, поженились. Мой отец, по национальности еврей. Упоминаю об этом, так, потому что в дальнейшем, национальность сыграла злую роль. Жизнь моих родителей помотала, его направляли на руководящие должности. К началу войны мы жили недалеко от Киева, в небольшом городке. Кроме меня был брат, постарше на два года. А самый старший, офицер, уже воевал. Отец мой в партизанском отряде, разведчик, а мы, двое с мамой. Когда в Киев и пригород вошли фашисты, то первым делом стали выявлять евреев. Я - русоволосая, похожа на маму, а вот братик черноглазый, волосы - чёрные кудряшки и букву «р» не выговаривал. Его схватили, оторвали от орущей до хрипоты, в голос, мамы и увезли куда-то. В дальнейшем и отец погиб. Это уж в архиве узнали, после войны. Их группу в тыл врага забросили, семь человек, но расстреляли ещё в воздухе, когда они спускались на парашютах. Одна радистка только уцелела и рассказала потом. Мама волосы на себе рвала, не зная о судьбе сына. Мерзко даже говорить, но помню, как её унижали и шантажировали соседки. Мол, расскажем, что твой муж еврей, да и разведчик, но, пожалуй, промолчим, если отдашь пальто с меховым воротником. Понравится сковородка, кастрюлька, платье, запугивая, обобрали до нитки. А у меня малокровие, в чём тщедушная душонка моя и держалась, не знаю. Когда Украину освободили, мы с мамой, где на перекладных, где пешком отправились на Родину мамы, в Воронеж. Там всё разбито, разрушено. Пошли на Тамбовщину, к родным. На маме юбка из старого мешка картофельного, я в тряпье. Приняли нас хорошо, комнатку при школе выделили, мама учительствовать стала, я училась.
 - А о братике что-то узнали,- робко задала вопрос Люция.
 - Всю жизнь свою мама писала запросы, искала его. В начале семидесятых пришёл ответ, что он погиб в концлагере Равенсбрюк от дизентерии. Что пытался семь раз оттуда бежать, но безуспешно. На этих несчастных детях эксперименты ставили фашисты, кровь выкачивали. Страшная доля. Мама тогда сказала, что теперь может умереть, зная судьбу сына. И вскоре её не стало. А старший брат вернулся, после войны в школе преподавал, математику. Так-то вот. Я, выходит, ничем не помогла Победе.
 -Ты в самом пекле побывала, горюшка хлебнула, Надюша,- заметила Лидия.
   Забыв о своей ноющей пояснице, об ожидании приезда мужа, я слушала, ловя каждое слово этих пожилых женщин. Будто, перенеслась в те далёкие годы, я видела всё их глазами, ощущала их сердцем, сопереживая не замечала, как слёзы ручейками стекают по щекам моим.
 - Ну, давай, теперь твой черёд, Люция. Где была в годы войны?- наклонилась к соседке по скамейке Надежда.
 - Где? Да здесь и была, в Тамбове, на улице Лермонтова.
 - А почему у тебя имя необычное такое? Итальянка что ли?
   Люция усмехнулась:
 - Ты прямо как в сказке про Красную Шапочку, всё почему да почему. Почему такие зубки, почему такие глазки?- и уже серьёзнее,- папа большой оригинал был, от слова Революция, я полагаю. А так-то я русская. Меня вообще-то все Люсей называли, я без обид.
 - Красивое имечко, необычное и музыкальное,- улыбнулась Надежда,- ну, слушаем.
 -Да что рассказывать-то, всё, как у всех. Отец воевал, мама нас тянула, как могла. Правда, старались помогать. Жили мы в старинном особняке, купеческом или дворянском, уж и не знаю. С высокими потолками и большими окнами. Комната одна, но довольно просторная. В мирное время гордились ею. А вот теперь представьте, как, во время войны, её можно было обогреть? Зимой потолок и стены, до середины, покрывал иней, игольчатый такой. Дров не было. Вот мы, ребятишки, гурьбой шли в лес. От шести лет и старше. Писклей не брали. Пискля мог всё дело испортить. Разнюнится, расхныкается. Только проверенные шли. Разрешал строгий лесник собирать сучья, валежник, сухие ветки. Много ли от них тепла? Мальчишки брали под одежду маленький топорик. Кого с ним «застукают»- отбирали дрова. Но мы делились тогда. Все приносили домой хоть понемногу. Кровать ледяная, кому первому ложиться и своим телом согревать её, решали так - конались на карандаше. Каждый норовил хоть за грифель уцепиться, но не греть постель. Однако кому-то да приходилось. В одежде прямо ложились, мама разуваться заставляла. А в других семьях разрешали, знаю. Вот дышим, дышим под одеялом, тепло нагоняем. Лежим, дрожим. Но и летом дрожали, аж зубы клацали, потому что малярией поголовно болели. На улице жара, а мы трясёмся. Нас лечили акрихином, хина - только для госпиталя, для раненых. Мы, ребятишки, от акрихина желтели личиками. Мы им и ленточки красили, в косы вплетали. А платочки носовые вышивкой украшали, краешки обвязывали иголочкой, хотели быть красивыми. Мама пальтишко сошьёт из старого одеяла, ходишь, форсишь. Мы для фронта подарки готовили - кисеты под табак. Посылки посылали солдатам. В госпиталь ходили тоже, помогали. Из лекарств одна марганцовка была, раненые страдали, стонали. Это уж позже пенициллин появился, сразу легче стало на ноги бойцов поднимать. Приходили гурьбою и нам давали задание, к примеру, скручивать стираные бинты. Вот мы на ладошках их и катали. Медсёстры метались от больного к больному, им некогда. А ещё вшей выбирать приходилось. Вокруг гниющих ран скапливалось много вшей. Запах стоял жуткий, помню, по сей день. Эти мерзкие насекомые окружали рану и, задрав красные зады, обсасывали, доставляя боль и страдания. Нам давали банки с керосином и мы, ребятишки, обирали тех вшей и топили их в керосине. Солдатам облегчение было, лежачим. Голодали мы сильно. Самой вкусной вкусностью была краюха хлеба. Её можно долго жевать, сосать. А ещё жмых, макуха подсолнечника, с ароматом семечек,- Люция улыбнулась, вспоминая,- я боевая девчонка была! Мы, как-то раздобыли макухи, стороживший мужик отобрал у нас. Мальчишки дразнили его, кричали, чтобы он отправлялся на фронт, а не с детьми воевал. А я пошла к начальнику склада. Он спросил:
 - Ты чего, девочка хочешь?
 - Жмых,- говорю,- подсолнечный.
 - А сколько нужно-то?
 - Много,- говорю.
 - Он приказал дать нам столько кусков жмыха, сколько унесём. Хороший дядька!
   Из-за угла крайнего дома показалась, медленно заезжающая в переулок, машина. Это за мной.
   С сожалением поднявшись со скамейки, на прощание обратилась:
 - Позвольте расцеловать Вас и поздравить с Днём Победы!
   Женщины недоумённо, с удивлением посмотрели на меня, но не воспротивились.
 - Спасибо Вам за всё!