Б. Глава пятая. Главка 6

     Совещание с итальянским гостем, которое анонсировал Михаил Павлович, прошло на удивление ровно. Все музыканты были заметно утомлены репетицией и реагировали вяло. Доницетти взял слово и говорил довольно долго, а Михаил Павлович, по мере сил, переводил его выступление. (Тут следует заметить, что руководитель оркестра был человек образованный и владел несколькими европейскими языками – по крайней мере, в той степени, что позволяла передавать общий смысл сказанного). Итальянец выражался осторожно и в то же время весьма высокопарно. Он усиленно хвалил филармонию и уверял, что ему редко приходилось видеть столь талантливый молодой оркестр. Но о перспективах сотрудничества и даже о самом предстоящем концерте уронил лишь пару общих фраз. В целом его выступление не произвело того впечатления, на которое он, наверное, рассчитывал. Оркестранты расходились хмурые, недовольные. После выплеска эмоций, случившегося во время игры, они чувствовали себя опустошёнными.
     Спустившись на первый этаж, Полина сразу же увидела Евстигнеева. Он занял всё тот же пост возле дверей и искал её встревоженным взглядом. Деваться было некуда. Оглянувшись вокруг и убедившись, что Павла поблизости нет, Полина приняла независимый, безразличный вид и быстрым шагом прошла мимо трубача, глазами показав, чтобы он следовал за ней на расстоянии. Петя проявил, к её облегчению, проявил сообразительность, и выполнил всё в точности. Сделав несколько кругов по близлежащим кварталам, она, наконец, опустилась на скамейку в небольшом сквере. Ей по-прежнему не хотелось с ним разговаривать, однако Полина понимала, что без этого сейчас не обойтись. Петя подошёл вскорости. Вид у него был ещё более взъерошенный, чем обычно, а на лице застыло угрюмое и сердитое выражение. Выглядело всё это настолько забавно, что Полина не могла не улыбнуться. К счастью, трубач принял её улыбку за приветственную.
     – Ну привет, – сказала она. – Ты, кажется, хотел о чём-то поговорить?
     – Да, я… я думаю, нам нужно всё обсудить, не так ли? Обменяться мнениями, что ли?
     – Мнениями о чём? – довольно холодно спросила Полина.
     – Ну как же, обо всей этой… ситуации. О том, что нам дальше делать.
     – Дальше? В каком смысле дальше?   
     – Нам же этот следователь ничего толком не сказал! – в голосе Пети слышалось легко различимое раздражение. – Просто сказал, что свяжется, когда возникнет необходимость!
     – И почему это тебя так волнует? Если сказал, значит, свяжется.
     – Как же! Знаю я нашу полицию, положат дело на полку и забудут. Кому интересно дело об избиении какого-то киргиза, или кто он там? Да таких происшествий по стране сотни в год.
     Полина покачала головой.
     – Нет, не думаю, что положат. В большинстве таких, как ты говоришь, происшествий у полиции нет концов. А ты дал им такую зацепку, от которой трудно отвертеться. Ты видел, кто это сделал, Петя!
     – Да, пожалуй, – неохотно согласился он, хотя голос его потеплел от сознания собственной важности. – Но ведь уже прошло три дня! Если у них есть ясное указание, кто стоит за нападением, почему они ничего не предпринимают?
     – А откуда ты знаешь, что не предпринимают? Они ведь не обязаны информировать нас о каждом своём шаге.
     – И всё же…
     – Послушай, Петя, – вздохнула она, – успокойся, ради бога. Нам всем сейчас нелегко. Этот концерт… и вообще… Посмотреть на Павла боюсь. Вдруг заподозрит что-нибудь, такие люди умеют читать по глазам.
     – Вот-вот, – с готовностью подтвердил он. – Мне самому нехорошо становится при мысли, что он может что-нибудь узнать. Они могли бы уже арестовать его, в самом деле.
     – Возможно, они над этим работают.
     – Работают! Эх, – он с размаху опустился на скамейку рядом с ней. Пожалуй, чересчур рядом. Полина невольно отодвинулась. – Честно говоря, надоело мне это всё. Хочется уехать.
     – Уехать? И куда же ты хочешь уехать?
     – Не знаю, куда-нибудь, где больше… жизни.
     – В каком смысле?
     – Да во всех! У нас здесь… такое болото.
     – Вот уж не надо, – возмутилась Полина. – Наш город – вовсе не болото.
     – Для тебя, положим, это и не так, ты любишь музыку и у тебя большое будущее, – в его голосе послышалась ирония. – А я… Честно говоря, я не могу связывать с оркестром своё будущее. Что такое трубач? Разве кто-нибудь всерьёз воспринимает трубача? Нет, это роль второстепенная, фоновая. Может вызвать разве что улыбку. А я не хочу вызывать улыбки! Совсем не хочу!
     Полина хотела было сказать, что у неё он никаких улыбок не вызывает, но осеклась. Это будет неправдой. Они оба знают, что Петя бывает смешон.
     – И чем бы ты хотел заняться? – спросила она вместо этого.
     – Не знаю… пока не знаю. Мне нужно получить образование, настоящее образование, не музыкальное. А для этого мне нужно уехать отсюда. Вот только средств не хватает. Мне удалось кое-что скопить, но этого пока мало.
     – Значит, всё упирается в деньги?
     – Почти всё! Тебе, конечно, можно об этом не думать, твоя семья…
     – И что же такого в моей семье? – резко прервала она.
     – Ну… – смутился Петя, – она у тебя обеспеченная, и…
     – И поэтому я имею возможность заниматься музыкой, не думая о пропитании? – закончила Полина.
     – Нет, я не хотел сказать…
     – Думаю, именно это ты и хотел сказать, Петя. Но ты не думай, я не обижаюсь. Потому что так и есть, – усмехнулась она.
     – Ну вот, – с облегчением вздохнул он, – значит, понятно, что имеется в виду. Для меня же всё действительно упирается в деньги. И это дело… это тоже мой шанс.
     – То есть?
     – Понимаешь, я ведь главный свидетель, – возбуждённо заговорил он, повернувшись к ней. – Главный свидетель преступления! Если, как ты говоришь, они не бросят заниматься этим делом, я могу… сделать себе неплохую рекламу.
     – Каким же образом?
     – Журналисты! – торжественно возвестил Петя, сделав какой-то неопределённый пас рукой. – Писаки, акулы пера, как их ещё там называют? Ты ведь читала, какую шумиху они подняли вокруг этого дела?
     – Нет, я не читаю газет и почти не смотрю телевизор.
     – Это зря! В современном мире образованному человеку нельзя не быть в курсе всего происходящего… Так вот, если дело примет нужный оборот и будет предано огласке… передо мной открываются неплохие перспективы. За одно-единственное интервью можно получить немало… очень немало. А таких интервью, при благоприятных условиях, наберётся штук десять, не меньше.
     Полина взглянула на трубача с интересом. Раньше она бы не могла предположить в нём столь меркантильного склада ума.
     – Петя! – сказала она, стараясь, чтобы голос её звучал как можно внушительнее. – Ты ведь понимаешь, что было совершено преступление? Это… это трагично, в конце концов. Пострадал человек, он мог погибнуть. Делать саморекламу на его боли мне кажется… неправильным.
     – Боли? – едва не вскричал Евстигнеев. – Вовсе нет! Как раз наоборот! Я сделал всё, что было в моих силах, чтобы помочь ему. Сообщил следствию всё, что знал. Теперь нападавших, вполне возможно, привлекут, они будут наказаны. Разве я не заслуживаю того, чтобы о моей роли узнали? В конце концов, люди должны быть в курсе подробностей, и… О таких делах надо говорить.
     Тут у него кончился запас воздуха, и Петя умолк. Дышал он тяжело и был сильно возбуждён.
     – Ты ведь понимаешь, – тихо произнесла Полина, – что это может значит для всего оркестра? Если твои показания попадут в прессу… нам будет не отмыться.
     – А когда они арестуют нашего Павла, – с иронией осведомился он, – это не попадёт в прессу? По-моему, поздно думать об имидже. Он всё равно будет испорчен.
     – По крайней мере, никому ничего нельзя говорить до концерта, понимаешь? Иначе открытие сезона будет загублено.
     – Понимаю, как не понимать, – нахмурился Петя. – Да и всё равно, пока этот следователь со мной не свяжется, я буду, конечно, молчать. В интересах дела, так сказать. Но вот когда всё выйдет наружу… тут уж я буду в своём праве.
     Лицо его было серьёзным и решительным. Полина с удивлением подумала, как в таком невзрачном и незаметном человечке могло зародиться столь сильное желание выдвинуться. Впрочем, наверное, это как раз можно было предсказать. А вот возможные последствия его “выдвижения” казались сейчас очень и очень неопределёнными.