Что-то умное день 754, 755

754-й день со вступления в должность.

Я, Болдин Александр Филатович, главный врач лечебного учреждения по проблемам хаотиков. Сегодня 754-й день с момента моего вступления в должность.

Пишу всё это для определенной констатации внешнего бытия в тексте. Это необходимо в существующих рабочих условиях – не только проговорить основные положения, но и записать их в цельный массив.

Записанные мысли, уже не мимолетны, они устойчивы. Им не свойственно разбредаться. Размышления, став словами, выступают опорой в яростном шторме повседневности. Потому у меня всегда при себе блокнот. Тонкий лист с клеточками, играет роль плотины – я регулирую им психические и душевные потоки. Любая утвержденная мысль, в первую очередь, заносится на бумагу, а уже после, читая, я ее произношу.

Таков мой метод.

Кроме блокнота, потребного для разговоров, я ежедневно веду тетради – в них наблюдения и просто все отмеченные за день факты.

Однако, сейчас я пишу в особую тетрадь, с зеленой кожаной обложкой. В нее мне хотелось бы помещать примечательные события, нетривиальные будни – ключевые для нынешних проблем и важные для меня самого.

Тем не менее, и в зеленую тетрадь следует внести вещи привычные, очевидные…

Итак, я главный врач и мое учреждение занято лечением хаотических недугов. Явление это не частое и происхождение его неопределенно… Многие считают, что характер болезни психический, некоторые, что инфекционный или же метафизический. Весомые доводы есть у всех.

Человек, заболевший хаотизмом, становится одержим определенной эмоцией, неудержимым чувственным порывом, который заменяет ему личность или же полностью её подавляет. Есть версия, что связана эта болезнь с расплывающимися территориями, кольцом окружающими наш город. Но это только теория.

Мне встречались похожие хаотики (так именуют заболевших), но всё же идентичных форм заболевания замечено не было. У каждого эта хворь имеет индивидуальные черты, вероятно как-то связанные с жизненной историей. Один пациент подвержен нестерпимому голоду, другой окончательно рассеян, третий бесконтрольно гневлив… Но даже у схожей пары моих подопечных, чья одержимость выражается в гневе – эта эмоция проявляется совсем по-разному. Отличается не только интенсивность чувства, но и тот специфический язык, которым оно себя являет.

Думаю, на текущий момент, я изложил достаточно рабочих моментов. Теперь стоит отразить на бумаге прошедший день…

Как и каждый день, я проснулся в подсобке на своей раскладушке. Умыл лицо, почистил зубы, накинул халат и вышел в коридор.

-Доброе утро, Александр Филатович, - поприветствовал меня санитар Степа. Огромный, рослый и еще молодой человек. Мне всегда казалась любопытной та задумчивость, в которую он впадал на миг или на минуту, прежде чем что-либо сказать или сделать.

-Здравствуй, Степа, - записал я в свой блокнот и прочел вслух, - проветрюсь, и начнем осмотр пациентов.

Санитар задумался, а затем кивнул.

Я вышел во внутренний двор, вдохнул полной грудью и осмотрелся. Окружающий мир не лишним было запечатлеть – небо полнилось серостью, моросило ею вниз. Земля была еще более пасмурна, чем облака, а двор пребывал в запустении. Но мне было известно, что где-то в затемненных участках территории притаились тени – вооруженные люди в бронежилетах. Они иногда патрулировали местность, двигаясь размеренно и плавно, отчего лишь приглядевшись, взор отличал их от объектов антуража. Задача теней состояла в поддержание порядка и предотвращение побегов, что являлось, увы, не редкостью.

Многие, не без оснований, считают наше учреждение тюрьмой. И я вынужден согласиться. Наша больница – изолятор для хаотиков. Дело в том, что их недуг крайне заразителен, а потому социально опасен. Эмоциональный накал не замкнут на больном, каким-то образом он мгновенно проникает в окружающих. Возможно воздушно-капельным путем, может быть, через некий непостижимый эфир… Никто точно не знает. Но стоит хаотику оказаться рядом со здоровым человеком, как тот сразу подвергается его влиянию. К примеру, рядом с Растяпой, всё начинает валиться из рук, голова идет кругом, теряется равновесие. И он еще относительно безвреден… Тот же Забияка, способен спровоцировать настоящую бойню одним своим присутствием. И это, к сожалению, уже имело место быть.

Мне хочется верить, что мы не просто сторожим этих несчастных. Должен быть способ им помочь, но соображений на этот счет пока крайне мало…

Я вдохнул еще одну порцию влажного воздуха и вернулся в больничный корпус. Степа уже ждал меня в коридоре, поигрывая в руке большим степлером. Еще парочка поменьше, болталась у него на поясе.

-Пойдем к Обжоре, - озвучил я слова из блокнота.

Мы пошли по коридору.

Так или иначе, хаотические веяния проникали из запертых палат в коридорное пространство, накаляли его болезненными чувствами.

Я смотрел вокруг, вглядывался в каждую трещину на стенах, рассматривал детали дверей, таблички на них… Лентяй, Растяпа, Дурачок, Жадина… всё это моя рука автоматически заносила в блокнот, ограждая психику оформленными предложениями.

Степа, тем временем, вытащил скрепку из степлера, и, воткнув её в истерзанную правую руку, нервно ковырял. Всем нам приходилось как-то защищаться от близости хаотиков, и большинство персонала, к моему огорчению, прибегало к болевому методу. Нанося себе урон, провоцируя физические мучения, можно было, в самом деле, оградиться от опасных наваждений.  Но боль должна быть специфической, связанной с личной судьбой. Она должна затрагивать не только тело, но и душу. Очевидно, Степе требовался степлер для спасительного самоистязания. Уж не знаю почему.

Чем-то мы очень схожи с хаотиками…

Наконец мы дошли до двери с табличкой “Обжора”, за ней раздавался слабый шорох и скрип. Пару мгновений поразмышляв, Степа всадил себе в руку пару скрепок, а затем достал ворох ключей и открыл дверь. Мы вошли внутрь.

На полу лежал тощий человек, имевший, правда, несколько неуместных складок на теле – на боку, у живота и на спине. Они висели на нем, подобно телесным веригам, почти что неподъемным.

Вопреки прозвищу, Обжора, крайне мало питался. Еда в него лезла с трудом, отторгаемая, как ни странно голодом. Голод властвовал над ним, не желая при этом быть удовлетворенным. Оттого бедный мужчина целыми днями обгладывал собственную комнату, даже прогрыз в нескольких местах мягкую обивку стен, однако, так и не обрел чувства сытости.

Худой, лысый, с виду сорокалетний, он лежал в одних штанах на полу, силясь откусить от него немного удовлетворения. Почувствовав в своих покоях нечто новое и неизбежно съедобное, Обжора пополз ко мне. Руки и ноги в его движение почти не участвовали, скорее уж причудливые складки на теле выступали в качестве конечностей.

Изголодавшийся человек вцепился зубами в полу моего халата и начал мерно её жевать, въедаясь в неотвратимо аппетитную ткань.

-Здравствуй, Обжора, как ты себя чувствуешь, - записал и озвучил я вопрос.

Обжора зажевал интенсивнее, с чувством. Мне явственно послышалось отчаянье, в этом безудержном чавканье. Что же, мы положили начало диалогу.

В меня проник неутолимый голод, и, зафиксировав его в блокноте, я прикусил воротник своего халата. Осторожно елозя зубами по ткани, я попытался выдать реплики на языке Обжоры. Он на них отреагировал странно… принялся кусать прерывисто, будто бы недоуменно. Похоже, мы друг друга не понимали…

Около двух часов длилась наша вычурная, чавкающая беседа. Пару вопросов пришлось всё же озвучить через блокнот – 1) какая пища пришлась бы Обжоре по вкусу и 2) чтобы могло ему помочь? Однако ответом мне послужило лишь полное горести пережевыванье. Думаю, он меня понимал, но не мог ничего понять о своем положение.

Степа всё это время стоял рядом, почти не шевелясь. Лишь пару раз он шелохнулся, чтобы усадить на кровоточащую руку новые скрепы.

-Пойдем, Степан, - я осторожно разжал бессильные челюсти Обжоры, высвободив полу халата. Было несколько тошно от своих действий – всё равно, что отнимать у ребенка последнюю конфету.

В коридоре нас дожидался Захарыч. Немного пожилой санитар, с обвислыми усами и бровями. Он нервно теребил кровоточащий шмат, некогда бывший его правым ухом. Меня вновь, как и всякий раз, огорчили эти защитные техники… Почему не обратиться за заступничеством к Тексту? Один лишь я искал его покровительства.

Смущенно разглядывая пол, Захарыч проговорил, - Растяпа опять сбежал…

-И где он сейчас? – прочел я тревожные буквы на листке.

-Да тени затолкали уже обратно…

Растяпа сбегал довольно часто. Точнее не сбегал даже, а случайно выпадал из отведенного ему пространства.

В задачи Захарыча, а также санитарки Михайловны, входило ежедневное питание пациентов. Справлялись они с этим довольно успешно, учитывая сложность кормления. Только вот у Захарыча были какие-то проблемы с Растяпой, слишком уж он на него сильно влиял. Так что даже порванное ухо не ограждало. У нашего славного санитара всё выпадало из рук, он утыкался в стены, терял равновесие, так что зачастую из палаты с трудом потом выбирался. А Растяпа, тем временем, неуклюже вываливался наружу, спотыкаясь и падая на каждом шагу. Уверен, у него никогда не было цели сбежать, просто собственная неловкость вела его куда-то прочь… Тени почти сразу примечали беглеца, и затаскивали обратно. Иммунитета к хаотическому воздействию у них, конечно, нет. Но их как-то по-особому тренируют, и снабжают всякими медикаментами повышающими сопротивляемость. Кроме того, отбирают в эту касту людей с выраженной стойкостью к хаотическим и другим угрозам.

-Еще Зазнайка просил его посетить, как всегда, - доложил Захарыч.

-Зайду к нему вечером, если получится, - озвучил я новые записи в блокноте.

Зазнайка вечно ищет внимания, но сейчас следовало навестить Ябеду – очень проблемную пациентку, с весьма специфической формой заболевания.

Степа изрядно напрягся, зная, куда мы сейчас направимся.

-Степан, я могу и сам справиться. Можешь меня не сопровождать. Лучше руку себе подлатай, - посоветовал я коллеге.

-Ничего. Справлюсь, - продумав тяжелую мысль, отмахнулся санитар.

Мы отправились к Ябеде и вскоре оказались у её двери. Идти было недалеко. Ворочая тяжкими размышлениями, Степа открыл дверь.

Ябеда подскочила к нам едва мы зашли в палату. Она была как всегда весела. Совсем еще юная, девушка за двадцать, с ярко горящими глазами и длинными светлыми волосами, сплетенными в косу. Самая молодая в нашем учреждение за всё время работы. Очень странно, что она к нам угодила… Дело в том, что дети и подростки хаотизму не подвержены. Возможны начатки болезни, но они испаряются так же внезапно, как и возникают. Внешнее воздействие со стороны рядом стоящего хаотика тоже не сильно их затрагивает, никогда фатально не оседает в душе, и тем более не прорастает заболеванием. Потому странно, что человек недалекий от подросткового возраста вдруг обратился в хаотика.

Ябеда потупилась, продолжая улыбаться, словно, вот-вот сообщит некую важную тайну, и вдруг выпалила, - Болдин ворует радость!

Степа резко ко мне повернулся, лицо его исказила суровая гримаса. Ему явно захотелось ударить вора радости прямо в голову. Просто в своей тяжелой задумчивости, он позабыл поставить себе пару скрепок на руку, перед заходом в палату… И теперь воспринял эти слова как почти несомненную истину.

Вовремя одумавшись, санитар чиркнул степлером по руке и стыдливо отвернулся.

Может я и правда украл у кого-то радость?

-Болдин не ворует радость, - быстро озвучил я запись в блокноте, - или может случайно , - эти слова были поспешно перечеркнуты.

-Ворует, ворует! – Ябеда беспечно запрыгала по палате. Не похоже, что её радость кто-либо крал, либо же радости у ней был переизбыток.

Странный случай. Ябеда имела свойство сообщать некоторые вещи, которые людьми сразу же ощущались прозрением. Она могла сказать и что-то относящееся к действительности, и нечто совершенно непонятное, и что-нибудь откровенно неправдивое. В любом случае, её слова не вызывали сомнений.

-Степка по ночам приходит к моей двери! И что-то думает! – выдала пациентка очередной факт.

У санитара дрогнули плечи. Он нервно ткнул себе в руку степлером и постарался еще больше отвернуться, почти уткнувшись лбом в угол.

Этот факт, вероятно, имел место быть. Я примечал, как Степа волнуется за Ябеду. Переживает за неё. Он даже дважды спрашивал меня – есть ли шанс её вылечить? Ведь девушка юна, может это даёт больше надежды на исцеление? У меня не было ответа, в чём я ему два раза признавался. Но я тоже на это надеялся.

Мне следовало настроиться на язык Ябеды, может быть как-то выбить её из колеи, чтобы начать разговор.

-Ябеда часто врет, - озвучил я громко.

Это заявление ничуть её не смутило, может она его и не услышала. Продолжая пританцовывать, она воскликнула, - Болдин съел ухо Захарыча, - запрыгнув на свою койку ногами, добавила, - а солнце поселилось во дворе.

Может правда поселилось? На небе то его не видно. И ухо… может я… Вновь пришлось зачеркивать в блокноте. При общении с Ябедой вечно такое случалось.

Следующие полтора часа мы обменивались бессвязными высказываниями. Иногда я пытался привязать их по смыслу к её предложениям, но такое общение Ябеде было совсем не интересно,  или же она и правда меня не понимала. Пациентка оставалась среди своих бесконечно значимых донесений, в сравнение с которыми мои слова ничего собой не представляли.

Степа продержался полчаса, потом, извинившись, вышел проветриться и подлечить руку. Винить его не в чем, для него недуг Ябеды был еще и собственным душевным недугом.

-Болдин с тобой всегда прощается, - высказал я напоследок.

-Болдин живет заботами, - прощаясь, или просто разбрасываясь словами, ответствовала она мне.

В последних наших словах мне показалась взаимосвязь, я даже несколько оторопел, но Ябеда добавила, - двор подожгли, - видимо, чтоб Болдин не слишком обнадеживался.

О том, что двор не поджигали, я в блокнот не написал. Потому выходил наружу торопливо, опасаясь застать его объятым пламенем.

Язычки несуществующего пламени опалили виски, когда я резко распахнул дверь во двор. Степа удивленно оглянулся – про пожар он ничего не слышал, а потому и прикосновений огня не чувствовал.

-Нет во дворе пожара, - этот росчерк окончательно усмирил отсутствующее пламя.

Сделав пару вдохов обожженными ноздрями, я позвал санитара.

-К кому? – настороженно удостоверился он.

-К Забияке.

Степа нахмурился и кивнул. Мы двинулись к входу на нижний уровень учреждения. Подвал.

Коллеге санитару было от чего хмуриться. Забияка являлся самым агрессивным из пациентов. Оказываемое им деструктивное влияние простиралось большим радиусом, отчего его пришлось изолировать особенным образом. В подвале располагалось лишь пять камер, с надежными железными дверями и более-менее хорошей звукоизоляцией. В идеале, я не стал бы помещать на нижний уровень никого кроме Забияки, тем более какого-нибудь столь же ярко выраженного хаотика. Но не так давно это пришлось сделать…

К нам привели Плаксу, худого лысого паренька, похожего на постаревшего младенца. Тени, его доставившие, почти без перерыва пинали хаотика, не забывая отвешивать оплеухи и друг другу. Я сразу ощутил запредельный хаотический потенциал этого пациента, и, не зная куда его определить, велел запереть в одной из подвальных камер. Закованный в цепи, Плакса рыдал и смеялся, пока его волочили в место заключения. Очень неординарный случай – сразу две, причем противоположные, эмоции, являющие себя беспрерывно. Такого мне видеть более не приходилось.

По ходу изучения, выяснилось, что Плакса еще и способен в какой-то мере подавлять чувственные проявления, запирать в себе. Благодаря этой способности ему и удалось бежать… вчера. За ним отправили ловца, но тот так не вернулся…

Случай дуального хаотизма Плаксы и побудил меня завести зеленую тетрадь. Заведи я ее раньше, у меня бы уже была системная информация о болезни, и, возможно, по контурам уникальных ситуаций удалось бы вывести что-то умное…

Впрочем, вернемся к делам насущным.

При двери в подвал, находилась еще одна. Там располагались двое санитаров, для чрезвычайных положений. К Забияке полагалось идти с ними, дежурный же санитар мог в визите не участвовать. Однако, одного из коллег для экстренных случаев мы вчера потеряли… Он повредился рассудком, во время побега Плаксы, и вскоре скончался подавившись смехом или слезами. Второй тоже пострадал, но утверждал, что уже в норме и готов к работе. В общем, за недостатком персонала, Степа счел за лучшее меня сопровождать.

-Добрый день, Александр Филатович, - поприветствовал меня Альберт, откладывая какие-то отчеты и вставая с койки.

В коморке экстренных санитаров находился целый арсенал – бронежилеты, дубинки, пистолеты с усыпляющими шприцами, пузырьки с таблетками и многое другое… всё это помещалось в шкафу, и было свалено в углу.

Альберт обернулся к арсеналу, почесав черную повязку на глазу. Общим слухом было то, что у него нет глаза, хотя никто никогда не видел что там. В его резюме значился сорокалетний возраст, но странное дело - по всему лицу у него тянулись причудливые морщины. Они ветвились по несвойственным складкам кожи траекториям, напоминая шрамы. Ориентацию морщины имели чаще вертикальную, и большинство из них смыкалось на скрытом повязкой оке. Словно там крылось подобие солнца, чьи лучи шли по лицу кривым рельефом.

Может Альберт солнце со двора подобрал?

-Солнце на небе, - отпечаталось в блокноте и в бытие.

Мне выдали спортивный шлем с решетчатым забралом, и самодельную броню – ватный бронежилет, скорее против кулаков, чем пуль. Мои помощники оделись так же, не забыв и о вооружение. Альберт взял пистолет метающие снотворные шприцы, а Степа шокер, похожий на дубину.

-Справишься? – спросил экстренный санитар младшего коллегу.

-Да, - Степа тщательно взвесил эту мысль.

Альберт с минуту о чем-то думал, почесывая пухлый мешок под слезящимся глазом, и, наконец, азартно хихикнув, пошел на выход.

Дверь подвала со скрипом отворилась. Входить туда резко было откровенно противопоказано. Слишком уж различался сам воздух и атмосфера помещений. Там всё переполнялось застоявшейся слепой яростью, неутихающей, вечно буйствующей, ненавидящей саму себя.

Забияка поприветствовал гостей серией ударов в дверь. Мне показалось, у него треснула пара костей, чего он, впрочем, и не заметил. Нередко приходилось его усыплять и латать переломы… довольно бесполезное занятие. До сих пор не понимаю, как этот хаотик не превратился в груду перемолотых костяшек…

Его камера находилась в конце короткого коридора, вдоль которого располагались еще две пары пустых изоляторов. Еще вчера в одном из них томился Плакса…

Мы приблизились к двери с именем “Забияка”, после чего Альберт попросил минуту на подготовку. Он смущенно отвернулся, отошел на пару шагов, приподнял черную повязку и принялся ковыряться в глазной выемке. Или давить на глаз, который у него все-таки был? Сложно понять по его движениям – вкрадчивым, судорожным.

Степа меж тем усеял руку очередью скрепок, а я попросту записал и озвучил – Болдин спокоен, как всегда.

Забияка точно меня услыхал, и, разъярившись еще более, вдарил по прямоугольному оконцу внизу двери. Оно слабо тренькнуло, принимая новую вмятину в число своих деформаций. Через эту лазейку, Захарыч обыкновенно забрасывал еду. Бывало, что Забияка успевал отбить поднос обратно… Вообще интересно как он питался…  получаемую пищу драчливый хаотик попросту избивал и топтал до крошева. Так и питался, видимо.

Мы подготовились. Степа встал справа от меня, загородив широким плечом. Альберт опасливо подкрался к двери, звякая ключами и нервно сжимая пистолет со шприцом. Вытерев, выступившую у себя под повязкой влагу, он провернул ключ и резким толчком распахнул дверь вовнутрь.

Забияка оказался ловчее, отпрыгнув назад, хаотик молниеносно ринулся в контратаку. Его сжатый в снаряд кулак, пронесся мимо опешивших санитаров, и столкнулся прямиком с моим шлемом… Всё потемнело… Рухнул на пол, в объятья ярости и злости… К счастью, мир вокруг утратился, и драться я всё равно не смог бы…

Пришел в себя уже сидя на полу, лихорадочно, раз за разом, прописывая в блокноте – Не хочу драться. Не хочу драться…

Альберт смотрел на меня обеспокоено, Степа виновато. В голове стоял гул и глухая злость.

Обколотый ослабляющими препаратами, Забияка вяло пытался выбраться из палаты, но рослый санитар без труда заталкивал его обратно.

-Я в порядке, - эта строка окончила страницу блокнота.

Кажется, на шлеме осталась вмятина, такой силы был удар. Несмотря на письменное утверждение, поднявшись на шаткие ноги, я понял, что далек от нормального состояния. Голова звучно стонала, будто Забияка вколотил мне в череп неразрешимый вопрос.

-Я в порядке, - пусть эти слова послужат мне еще одним костылем.

 Опираясь на записанные строки, я дал знак Степе отойти и решительно вошел в палату. Решительность пришлось для усиления записать.

Похоже, в Забияку всадили два шприца со снотворным. Любой бы человек уже лежал от такой дозировки, но хаотиком, как марионеткой, продолжала руководить ярость.

-Почему Вы нападаете? – задал я вопрос.

Забияка, шатаясь из стороны в сторону, приблизился ко мне и ткнул кулаком в район сердца. От слабого тычка, он сам чуть не повалился.

Сердце? Его мучит некая сердечная проблема? Физическая или душевная?

-Какая проблема в Вашем сердце?

Забияка вперил в мою броню остекленевший от злобы взгляд, потом сделал шаг и попытался разорвать её. Ничего у него, конечно, не вышло. Он лишь бессильно мял её трясущимися пальцами… Но это дало мне подсказку. Драчливый хаотик не может выпустить что-то из своего сердца, о чем-то, наверное, забыть. И это гложет его, провоцирует агрессию.

Забияка опустил немощные руки. Они кривились переломами, вывернутыми пальцами и даже обнаженными, кровоточащими костяшками. Сколько раз его уже перевязывали…

У него была внешность тридцатилетнего “подростка”, симпатичного, но чью красоту исказили многочисленные шрамы, синяки и оттеки. Нижняя часть челюсти Забияки как-то провисала, кренилась к низу. Вряд ли он мог говорить при помощи рта – зубы почти не сходились, лишь иногда спонтанно щелкая друг о друга.

Ветхая роба на нем закостенела от старой крови, но в некоторых местах поблескивала от свежей. Забияка качался на месте, безвольно болтая руками. Может он демонстрирует мне свою реальную беспомощность?

Встрепенувшись, хаотик из последних сил прыгнул к стене и размашисто ударил в случайное место. Хрустнул какой-то сустав, и, вконец утратив силы, Забияка рухнул на пол.

Бессилие. Собственное бессилие по отношению к терзавшей его заботе, вызывало в нем слепую злость ко всему вокруг. Он не мог что-то забыть, или понять, или разобраться и оттого впадал в неудержимое бешенство.

Бедняга. Дальнейший диалог с ним был опасен для него же самого. Думаю, многочисленные, в сумме смертельные, травмы давно бы убили тело… Жило оно одним только возмущенным бессилием.

В голове у меня лопнуло болевое ощущение. Закачавшись, я даже не сумел вывести на бумаге ободряющего утверждения. Меня подхватил Степа, вывел наружу и потащил в мои покои. Кажется, я уронил блокнот, но всё еще сжимал ручку. Собравшись с силами, я написал прямо на усеянной скрепками руке санитара “окажите Забияке медицинскую помощь”. Ворочая языком, выговорил это.

Степа кивнув, и я жалко повис на его руках.

Он уложил меня на койку. Снял шлем и осмотрел голову. Выполнил какие-то действия, накормил таблетками, перебинтовал череп. Мир вокруг меня тонул в густом тумане. Я мучительно нежился в нем пару часов… потом он чуть рассеялся.

Мне удалось доковылять до своего кабинета… до рабочего стола… и записать свой первый день в зеленую тетрадь.

755-й день со вступления в должность.

Я нерв. Толстый и длинный.

Моя сущность смятенно трепещет, распластанная по кровати… дрожит от всякого прикосновения.

Я напоминаю оживший кусок каната или огромного червяка на сковородке. Моя нервная плоть смятенно трепыхается, содрогаясь от всего сущего. Беззащитная, бессильная…

Таков был увиденный в ту ночь сон. Мне посчиталось за лучшее сделать его текстом, дабы закупорить в границах листа.

С утра голова по-прежнему болела, кружилась, и что-то в ней беззвучно хрустело. Однако, чувствовал я себя гораздо бодрее, особенно, после того как трижды сообщил об этом бумаге.

Впрочем, не с того стоило бы начать описание дня…

Я, Болдин Александр Филатович, главный врач лечебного учреждения по проблемам хаотиков. Сегодня, надеюсь, 755-й день с момента моего вступления в должность.

Я обращаюсь с текстом как со щитом, но этим его функции, значения и смыслы, конечно же, не ограничиваются. Текст – это путь в неизвестном направлении, который, тем не менее, можно прокладывать самому. Он защищает меня от хаоса и с помощью него же, я верю, есть шанс спасти тех, кто хаосом пленён.

На этом утреннюю оду Тексту пришлось прервать.

Следовало бы еще почистить зубы и проверить выбрит ли подбородок, но это можно было сделать и потом. Я торопился узнать, что произошло покуда осевой нерв моей личности беспомощно трепыхался… Не отвлекаться – записал, произнес.

В коридоре стоял Степа, подпирая стену плечом и почесывая бинты на руке. Мы поздоровались, он осведомился о моем состоянии. А потом рассказал о небывалом случае произошедшем ночью…

Тени доставили в клинику пса. Очень странное животное, определенно хаотически инфицированное. Его поместили в одну из дальних палат по распоряжению моего заместителя. Тревожить меня после травмы Степа счел неправильным и, встав у двери, с суровой вдумчивостью это всем воспретил. Не убедил его и заместитель главврача, Дмитрий Остров, особенно настаивающий, что меня нужно разбудить. Несмотря на то, что Остров являлся начальством, добрый здоровяк не внял его указаниям и тот вскоре отступил. Он всегда как-то сторонился Степы, опасался. Думаю, вовсе не из-за габаритов санитара, а из-за присущей ему задумчивости.

Предположу, Остров хотел повидаться, отнюдь не из-за ночного происшествия. То был лишь повод, чтобы свести разговор к волнующим его темам. Как всегда. Интересно, куда он сейчас запропостился.

Отстранив прочие мысли, я скорым шагом отправился к чудному псу… но меня отвлек Захарыч – возник вдруг на пути, как всегда, нервно теребя кровоточащее ухо. Дергая обрубок, он выдавал свое смущение.

-Здравствуй Захарыч, говори, - отчеканил я скорым текстом.

-Ну… Обжора… попросту говоря бок себе зажевал. Не бок, а этот… один из наростов своих, - глядя в пол, доложился санитар.

Я дернулся в другом направлении, но Захарыч продолжил, - Остров его перевязывает.

Это хорошо. Мой заместитель в этом профессионален.

-А еще Дурачок к стене прилип.. Опять. Не получилось его оторвать, - наконец окончил речь санитар.

Это дело срочное! Если Остров приметит, наверняка, теней позовет, а их методы некорректны и болезненны.

Я застыл, сбитый с толку многозадачностью. Смущение вынудило меня стоять и вздрагивать... Припомнилось вдруг, что надо навестить Зазнайку.

Взяв блокнот, я прописал приоритеты: 1) Пес 2) Дурачок 3) Обжора 4) Зазнайка.

Чуть сбился почерк. Вытащить бы болящий шип из головы. Зудит, отвлекает.

Скорым шагом, вместе со Степой, я дошел до палаты пса. Ему мне хотелось уделить лишь пару минут – ознакомиться с пациентом.

Коллега санитар осторожно приотворил дверь. Впрочем, опасливость его оказалась излишней… Собака забилась в угол, слабо издавая два противоречивых звука. Похоже, что инициативный Остров ввел ей успокоительное.

Я приблизился к четвероногому пациенту, не спровоцировав никакой реакции. Он лежал на боку, пуская слюну из приоткрытой пасти. Непрерывно доносящаяся пара звуков исходила отнюдь не из собачьего зева, а откуда-то из нутра. Будто они застряли во внутренностях.

Прислушавшись, мне показалось я различил нечто слезное, щемящее… однако, сопряженное с неким восторгом, безмерной собачьей радостью. Пес словно плакал и смеялся, доступным ему животным способом. Выходило даже похоже на человека… насколько это возможно для особи его вида.

Меня всё это озадачило, но размышления и анализ следовало отложить на вечер. Пора спешить к Дурачку.

Степа закрыл палату, и нагнал меня у покоев пациента.

-Степа, навести Обжору, посмотри как он, - зачитал я из блокнота.

Вдумавшись в мою просьбу, санитар удалился.

Сумбурно день начался. Этот домысел я не внес на бумагу – ни к чему фиксировать беспорядочность.

Дурачок лежал в своей обители, уткнувшись головой и правым плечом в стену. Он уже не раз так прилипал, в самых разных положениях. Свойственно, тем не менее, ему было не только это… Хаотик мог лизать стены и пол, прыгать, перекатываться, вертеться, всматриваться в угол или потолок, скрести поверхности ногтями, елозить по ним носом. Но, как бы там ни было, все эти идефиксы у него проходили сами собой, спустя несколько часов или минут. А вот залипал он намертво и без внешнего вмешательства положения не менял. Кто-то высказывал мысль, что никакой Дурачок не Дурачок, а Липучка.

Существовало несколько способов отторгнуть его от стены. Проще всего, совместными усилиями (т.к. в такие моменты хаотик становился крайне тяжел) грубо отстранить Дурачка от поверхности. Остров иногда звал теней для этой цели, но они, на мой взгляд, действуют с недопустимой топорностью.

Считаю физический метод нежелательным. Во-первых, пациент в процессе испытывал явную боль душевного характера. Во-вторых, в скором времени прилипал вновь.

Я пользовался другими приемами, действенными на гораздо больший срок. Например, увещевал его словами… иногда на это уходила половина страниц блокнота, и всё же в итоге он молча отваливался от стены, хоть и казалось, что ничего не слушал.

Еще более эффективно, было прилечь с ним рядом в похожем положении. Если есть возможность – пристально смотреть в его остекленевшие глаза. Пролежать так некоторое время, а потом встать… обычно это срабатывало, и Дурачок отстранялся от стены, переходя к другому занятию.

Так я и решил поступить. Лег напротив, уткнув в стену плечо и голову. Глаза хаотика оказались напротив – застывшие в невыразимом отчаяние. Он был еще молод, лет под тридцать. Худощав. Со светлой, растрепанной кучерявостью на голове.

Я погрузился в вязкую поверхность. Влип в неё от тела до души. Намертво – так нужно было убеждать себя, чтобы вышел толк.

В мягкую трясину канули не посчитанные минуты. Наверно, несколько десятков.

Мне послышалось, как вернулся Степа и обеспокоенно встал в стороне. До слуха донеслось и торопливое шарканье Острова, мимолетно заглянувшего в палату и, очевидно, скептично хмыкнувшего.

Пришла пора вставать… Только я вдруг понял что не могу! Шип, забитый мне вчера в голову, застрял другим концом!

У меня уже начали слипаться мысли, как между собой, так и со стенной поверхностью. Ловушка. Не вырваться никак… Рукой не пошевелить… Буквы не вывести.

Напрягшись, я принялся выводить буквы прямо по топкой среде… они расплывались, тонули… Чем я их чертил вообще? И всё же одно слово получилось, - встать.

Оттолкнувшись от пола, мне удалось подняться. Не успел я сбросить липкие наслоения, как Дурачок откатился в сторону, встал на колени, и начал тереться подбородком об край стоящей рядом койки.

-Вы в порядке? – осведомился Степа.

-Да… Да, вполне, - ручка соскочила с края листа, - я в порядке, - отметил я следующей строчкой.

-Обжора вроде в норме. Перевязали его. Вас Зазнайка очень хочет видеть и Остров о чем-то потолковать хотел.

Я разлепил в своей голове мысли о двух предстоящих разговорах. Беседу с Зазнайкой решил поставить на первое место, а с Островом на дальнее.

-Пойду к Зазнайке. Справлюсь сам, отдохни.

К этому хаотику я всегда ходил один.

Степа всё же дошел со мной до палаты, чтобы ее отворить. На именной табличке, висевшей на двери, было написано “Зануда”.

-Кто опять имя ему сменил? - задал я вопрос, добавив строгости в буквы и интонацию.

Санитар растерянно развел руками. Дело в том, что кто-то повадился менять табличку Зазнайке. Наверное, ради шутки. Горделивый хаотик, живущий в этих покоях, раздражал многих, но всё же у меня не было догадок кто мог заниматься такими глупостями.

Я вытащил из-за стекла ложное имя, скомкал его и сунул в карман. На чистом листке блокнота записал новое, точнее прежнее – “Зазнайка”, и поместил на то же место.

-Дальше я сам.

Раздумывая, Степа удалился.

Приотворив дверь, я зашел внутрь.

-Здравствуйте Александр Филатович, - поприветствовал Зазнайка, даже не обернувшись в мою сторону. Сидя за столом, почти таким же как у меня, он писал что-то в тетрадь. Свои записи он никому не показывал, полагая, что никто не может их в действительности понять.

-Здравствуйте Андрей Максимович, - озвучив записанное предложение, я сел на стул напротив пациента.

Палата Зазнайки была оборудована по-особому. Кроме стандартной койки, тут имелся шкаф полный книг и стол с настольной лампой. Хаотик сам настоял на такой обстановке, и я пошел ему навстречу. Думаю, ему хотелось сделать из своей комнаты подобие моего кабинета.

И не только из комнаты. Зазнайка затребовал кроме обыкновенного комплекта одежды еще и докторский халат, как у меня. Причем настаивал, чтобы тот был выстиран и выглажен. Каждую неделю ему выдавали новый чистый халат, а поношенный он отдавал в стирку… Правда, никакой поношенности в сданной им одежде я никогда не замечал. Ни следов грязи, ни порванных мест… даже помятости никакой.

Однажды Михайловна, занимавшаяся стиркой вещей, решила не тратить время и принести ему тот же халат спустя неделю. Только вот Зазнайка с холодной надменностью отказался принимать “грязную одежду”, и затребовал немедля принести чистую. Он вообще часто придирался к санитарке – ворчал, что она не умеет нормально прибираться в палате, и приносит ему кое-как почищенные вещи.

Может Михайловна ему имя меняет? Хотя она женщина серьезная… И вообще, неприятие к Зазнайке имеется почти у всех. Остров и вовсе говорил с ним только раз, не более пяти минут, и больше не желал даже видеть. Не забывая, тем не менее, постоянно упрекать меня, что я излишне балую этого пациента.

К слову, это были далеко не все его привилегии. Каждое утро, в сопровождении теней, хаотика допускали к раковине и туалету – там он умывался, чистил зубы, брился и бросал презрительные взгляды на свой конвой. Еще Зазнайка имел право раз в месяц или два, опять же в сопровождение, прогуляться по городу.

Всё это я дозволял ему ввиду его болезни… Как ни крути, он был моим подопечным, и мне хотелось максимально смягчить условия изоляции.

Зазнайка, представлял собой уникальный случай хаотика. Такие примеры, мне никогда ранее не попадались. Он, несомненно, был одержим, но его личность не растворилась, не была подавлена, а слилась с этой одержимостью или ей подчинилась.

Зазнайка обладал непоколебимой самоуверенностью. В его мышление отсутствовала сама гипотетическая возможность сомневаться.

Обладая незаурядным умом, он выстраивал в голове логичные и рациональные цепочки суждений… только вот они не терпели возражений, и не могли быть оспорены. Поводы сомневаться отметались им сразу, точнее, они принципиально в нем не рождались.

Мне сложно судить, что за мысли витали в его голове… предположу, что как и у всех, среди них было много сторонних и пустых помышлений. Но тогда отчего он не принимал за несомненный факт и их? Значит, их не существовало? Сложно сказать. Зазнайка признавал, что он хаотик. Соглашался, что имеет лишь уверенность в себе, без зачатков ее противоположности. А еще был убежден, что всё это малозначимые детали. Ведь единственный кто может понять, что есть хаотизм и что с ним поделать – это никто иной как он сам.

Может возникнуть вопрос – почему его поместили сюда? Ответ прост. Зазнайка хаотик и его присутствие затрагивает всех окружающих. Сам он, каким-то образом, убежден лишь в определенном ряде мыслей, а вот те, кто подвержены влиянию, могут увериться в чем угодно. Любой подвернувшийся помысел в мгновение оборачивается аксиомой – неумолимым тезисом… Хорошо еще, если человек мыслил идти прямо… В таком случае, он просто сольется замыслом движения и будет идти покуда наваждение не рассеется. Хотя и это опасно. Можно куда-нибудь упасть, расшибить себе лоб, угодить под машину.

Но бывает хуже. Например, если человек за рулем уверится, что он у себя дома или что он и есть автомобиль. Некоторые под влиянием Зазнайки слепли, другие падали на землю, полагая себя мертвецами, или же пытались взлететь, убежденные в наличие крыльев. Истиной для человека мог стать любой подсознательный осколок, которого он, вроде как, и не помышлял.

Во время его задержания, один из теней начал раздавать команды, посчитав вдруг себя командиром.

Я нередко подозреваю себя в хаотизме. Но в присутствие Зазнайки такие думы опасны. Приходится ограждаться от них словами по бумаге. “Я не хаотик” – периодически сообщаю я в блокнот.

“Я не хаотик” – не лишне и сейчас отписать.

Кажется, Зазнайка приметил мои манипуляции. Оторвавшись от своих записей, он посмотрел мне прямо в глаза, и с долей высокомерия хмыкнул. Хаотик отличался угловатым лицом, с прямыми скулами. Возникало впечатление, что оно высечено из костного камня, неспособного к гримасам и эмоциям. Но взгляд его, меж тем, был живым, целеустремленным и настырным.

-У Вас сместилась точка зрения, - высказался хаотик.

-Что вы имеете ввиду?

Зазнайка нахмурился, испытующе глядя мне в глаза... И как он приметил, что я второпях написал “Вы” с маленькой буквы?

-Что Вы имеете ввиду? – переписал я последнюю строку.

-Смотрите на вещи несколько по-другому. Некто сместил Ваши воззрения, физическим методом. Очевидно, Забияка, - отчеканил пациент.

Да, иногда Зазнайка прозорлив.

-Мои воззрения на месте. Это всего лишь небольшой телесный ущерб.

-Вы убеждаете себя в этом текстом, но сами не убеждены, - хаотик снова снисходительно хмыкнул. Такая уж у него манера, - Вы знаете теорию о происхождение болезни от физической травмы. Что о ней думаете?

-Любопытная концепция.

Мы завели привычный разговор о хаотизме и быте нашего учреждения. Зазнайка высказывал утверждения и категоричные рекомендации, в которых мне приходилось сомневаться за него. Зашла речь и о книгах, о монографиях по современным болезням.

-Вы недостаточно читаете, - заявил пациент.

-Я читаю, почему же.

-Вам потребно больше читать. Не только из умственных соображений. Вы огораживаетесь от внешних угроз забором из слов, а такое ограждение постоянно нуждается в ремонте, в новых материалах. Рано или поздно, Вы заметите дефицит. Я уже фиксирую сокращение Вашего словарного запаса.

-Спасибо, я учту. Думаю, да, надо больше уделять этому времени.

Говоря о последних событиях в больнице, Зазнайка всегда интересовался персоной Острова. Сейчас он тоже не забыл о нем спросить.

- Уверен, Остров всё еще донимает Вас абсурдными идеями.

-Да… такая уж у него натура.

-Этот человек дилетант. И что еще хуже – у него самомнения не меньше моего. Только вот ума недостаток.

-Вы слишком категоричны. Во многих делах он профессионал, - на очередной странице блокнота осталось места лишь под пару слов. Утверждением “Я не хаотик”, -  я заполнил его до конца.

-Вы, Александр Филатович, хотя бы незаурядного ума. Понимаете, каким бредом являются его идеи по скрещиванию хаотиков и всё такое прочее. Какой смысл сажать меня в одну камеру с Дурачком, или там Обжорой. Он просто хочет эксперимента ради эксперимента. Маниакально желает непредсказуемого результата.

-У него нет полномочий на такие опыты.

Зазнайка взглянул на меня как на всех прочих, то есть как на идиота. Порою, он меня к ним приравнивал, порою нет.

 Мы продолжили наш разговор о недуге и его лечении. Ближе к концу беседы, Зазнайка высказал интересную мысль, которую считаю нужным занести в тетрадь.

-Вы, Александр Филатович, верно действуете, когда пытаетесь говорить с хаотиками на их языке. Проблема в том, что Вы не находитесь с ними в единой языковой плоскости.

-Поясните, пожалуйста.

-Для Вас их способ бытия чужд. Вы лишь пытаетесь скопировать их метод общения, не более. Перевести в свой текст то, что ему инородно. Убежден, выходит карикатурно, нелепо. Не стоит пытаться повторять за ними, попробуйте воспроизвести их. Самостоятельно.

-Стать хаотиком?

-В той степени, в какой необходимо. И для этого, кстати, рекомендую повторно изучить дела подопечных.

Я задумался над идеей пациента. Однако, Зазнайка не терпел, когда ему уделяют недостаточно внимания – он настойчиво продолжил разговор, уже на другую тему.

Вскоре мы распрощались, и я направился по коридору к своему кабинету. Дверь в палату хаотика Степа потом сам закроет. Всё равно тот никуда не денется.

Перешагнув через лежащего Растяпу, я сделал пару шагов, и засмотрелся на трещины в стенах. Некоторые довольно широкие, ветвящиеся, липкие. Паутина из трещин.

Растяпа же сбежал!

Я резко обернулся, но в коридоре уже никого не было. Сколько же времени мой взгляд был прикован к стенам?

Быстрыми шагами я добрался до своего кабинета, не рассматривая по пути ничего кроме пола. Сев за стол, вынул из ящика зеленую тетрадь и принялся записывать этот день. Однако, меня прервали…

Постучав в дверь, в мою обитель стремительно вошел Остров, заместитель, и сел напротив.

-Мне нужно с Вами переговорить. Вопросы безотлагательны, - он всегда так говорил.

-Слушаю, - усталой прописью я вывел и высказал.

-Нам нужно реформировать подход к пациентам. И начать с персонала. Наши санитары, хоть и имеют сноровку, слабо подготовлены к делу. Наш род деятельности всех их рано или поздно сведет с ума.

-И что вы предлагаете? – жаль на бумаге не выписать утомленного вздоха. Это предложение Острова я слышал уже далеко не в первый раз.

-Их должны заменить тени. Они подготовлены и хорошо организованы. Надо расширить их полномочия. Так мы избежим глупых эксцессов вроде постоянных побегов Растяпы, или того, что произошел между Вами и Забиякой.

Видимо Остров считал, что недавний инцидент повлияет на мою точку зрения.

Заместитель смотрел мне в глаза пристально, испытующе. Напористости ему было не занимать. Никто у нас в учреждение так и не знал, к какому методу он прибегает для защиты от наваждений хаоса. На нем отсутствовали внешние раны, к Тексту Остров относился скептически, и медикаменты, по-видимому, тоже не использовал. Держался, наверно, на одном лишь своем упрямстве, которое так и выпирало из его большого лба.

Этот лоб, будто навис надо мной, требуя одобрения.

-Вы забываете, что тени не станут заниматься бытовым уходом за пациентами. Такому делу они не обучены.

Лоб Острова треснул морщинами. Он прямо вскипел, - да к чему вообще эти обустройства! Хаотики негодны для жизни! Для них Ваши заботы – ничто. Посмотрите уже правде в глаза.

-Может и так. Тем не менее, я, прежде всего, хочу предотвратить смерть подопечных. Вам же известны последствия.

Остров откинулся на спинку стула, чуть ослабив моральное давление лба, и проворчал, - будто Ваша опека на это как-то влияет.

Я напомнил ему о случае, произошедшем в лечебном учреждение аналогичном нашему. Местный главврач, не придя к конструктивным выводам, попросту умертвил всех пациентов в одну ночь. Результатом стала катастрофа – целый район города погрузился в безумие. Теперь там мертвая зона. Или не мертвая, но никак не пригодная к людскому бытию. Бездна, отнюдь не материальная, из которой нет возврата.

Страшные слухи ходят о том районе… Доступ в него перекрыт охраняемым ограждением. Поговаривают, оттуда постоянно лезет хаотическая нечисть… нечто подобное. Бестелесные, но зримые существа или уродливые растения из плоти и камня. Разное говорят.

-Хорошо, я условно соглашусь по этому вопросу. Пока что. Но далее обращу внимание, на полную неэффективность Ваших способов лечения. Вы ничего ни добились и ни к чему до сих пор не пришли. Нам потребны смелые решения, свежие подходы.

Я уже знал, о чем он заведет речь.

-Мы можем, к примеру, изменить условия для пациентов, и посмотреть, как они на новую среду среагируют. Я понял, что Вы категорически против того чтобы временно подвешивать их вверх ногами. Но почему всё-таки не попробовать совмещать их хаотизм? Посадить в одну камеру Добряка и Злюку, и посмотреть, что выйдет.

-Нереализуемо. Добряк “усох” два месяца назад.

Так мы обычно описывали естественную смерть хаотика, словом “усох”.

Некоторые пациенты, исстрачивали эмоции окончательно и жизнь их покидала. Это всегда приводило к болезненным всплескам на территории больницы. Могло показаться, что болезнь, покинув холодеющий труп, какое-то время витала неподалеку.

-Я для примера сказал. Можно с Зазнайкой и Дурачком опыт поставить, или с Растяпой и Забиякой.

-Слишком рискованно.


-Рискованно, да! – глаза Острова вспыхнули, затронув энтузиазмом и всю массу лба, - Но это даст хоть какой-то результат, а из него уже и выводы можно сделать! К каким выводам Вы вот пришли за всё время работы? Исписали гору бумаги, потеряли людей и пациентов, а толку никакого. Пора уже перейти от вялых измышлений к дерзкой науке!

Не успел я поднести ручку к блокноту, как он продолжил – Знаю, сейчас опять вспомните про ту другую больницу. Дескать, до чего их там научное дерзновение довело. Но поймите, даже тот катастрофический итог, дал нам возможность сделать определенные умозаключения. Выяснить хоть что-то умное. Опираясь на выводы, мы сумеем избежать ужасных последствий.

Вы хотите стать врачевателем хаотиков? Так прежде, чтоб разобраться, надо принять на себя решительную ответственность ученого. Понимаете?

-Понимаю. Но предпочитаю вести исследования с большей осторожностью.

Остров встал. Посмотрел на меня свысока, с презрением, как на труса.

-До свиданья, Александр Филатович.

-До свиданья.

Теперь, когда лоб заместителя меня более не тяготил, я мог спокойно завершить текст сегодняшнего дня.