Из жизни одной женщины

                Посвящается светлой памяти
                Саадет-ханум Шихалиевой


Дом – дворец в Симферополе, выходящий на все прилегающие к нему четыре улицы, в этот вечер освещал все вокруг исходящими от него сплошными матовыми лучами света в тысячу свечей. Это великолепное сооружение, построенное в стиле западноевропейской архитектуры, с учетом местных форм и  мотивов народного зодчества, принадлежало мурзе Мемету - представителю знатного крымско-татарского рода Булгак. Весь Симферополь знал не только о том, что сегодня в этом здании проводится роскошный бал, но и причину, по которой его организовали. На пятом году своего царствования Его Величество Николай-Второй пожаловал мурзе Мемету высокий титул «князя», и он получил право именовать себя князем Булгак. Эта весть мгновенно облетела весь город, и его жители уже знали, что сегодняшний бал в доме мурзы Мемета посвящен именно этому знаменательному событию. Горожане не уставали передавать друг другу слова Николая Второго, которые он произнес во время проведения этой торжественной церемонии: «Если бы все владельцы своих хозяйств и угодий нашей державы вели бы свои дела так, как это делает предводитель дворянства Евпаторийского уезда Таврической губернии, то волнений в империи удалось бы вообще избежать, или же свести их к минимуму».
Внутри самого дворца собралась вся знать Крыма. Оставалась совсем немного до официального начала праздника. Все ждали приезда главы административной власти полуострова – самого губернатора. И в его ожидании приглашённые гости, перемещаясь по залу и выходя на широкие балконы с прохладительными напитками в руках, вели оживленные разговоры на различные темы, вплоть до интригующих слухов, обычно циркулирующих в большом городе. Среди гостей бала обращала на себя внимание молодая, невысокого роста, юркая и вездесущая Сафия Кипчакская, которая перемещаясь от одной группы гостей к другой и, недолго задерживаясь на одном месте, активно участвовала в разговорах светских дам. Временами она подходила к двум щеголеватым молодым мужчинам приятной внешности в европейской одежде последней моды, стоящим несколько обособленно в стороне. Оба в однобортных костюмах светлого тона с жилетами и в белоснежных рубашках со стоячим воротником, затянутых галстуками. Разница заключалась лишь в том, что у одного из них (молодого человека более плотного телосложения) материал костюма был в клетку и галстук цвета каштан, в то время как у его приятеля костюмная ткань была гладкой, без узоров, а галстук отличался светлыми красками. Какая-та часть приглашенных гостей знала, что один из них, а именно мужчина менее плотного телосложения, является супругом Сафии Кипчакской. Их свадьба состоялась чуть более года тому назад, и Сафия в настоящее время, проживает в городе Баку. Шушинцы бекского происхождения Алимардан-бек Джаваншир и Хуршуд-бек Рустамбеков почувствовав на себе любопытные взгляды, в особенности зрелых дам и молодых барышень, несколько сконфузились. Но вот к ним подошла Сафия-ханум. Накрыв худощавую ладонь супруга своими длинными тонкими пальчиками, она промурлыкала:
- Заждался меня, дорогой? Ну, что делать! Сколько времени я отсутствовала в Симферополе. Надо же наверстать упущенное. Уйма новостей за это время.
- Тебя интересовал весь крымский бомонд, дорогая? – улыбка осветила лицо Хуршуд-бека и, вперив взгляд в глаза супруги, он с той же улыбкой продолжил. – Или только его крымско-татарская составляющая?
- Конечно, только крымско-татарская. Другие этносы нашего полуострова меня не так волнуют, – четко отчеканила она.
- Ну, и что же сногсшибательного ты услышала? – стараясь подольше удержать возле себя жену, полюбопытствовал Хуршуд-бек.
- Особых сногсшибательных новостей нет. Впрочем, пожалуй, одну из них можно отнести к этой категории вестей. Видите вон того моложавого мужчину в офицерской форме, что беседует с генералом  Баловым. Это Булгак Эдем, как и генерал Балов, близкий родственник мурзы Мемета. Говорят, что его тоже в ближайшее время ожидает генеральский чин, так сказать «без пяти минут генерал». Так вот, в свой последний приезд в Симферополь, он сделал неожиданное предложение Сарии Ширинской стать его женой. От этой новости ахнул весь город. Их взаимная неприязнь, даже ненависть друг к другу была у горожан «притчей во языцех». И что же вы думаете? Говорят она, даже не задумываясь, приняла его предложение. Скоро должна состояться их свадьба.
- От ненависти к любви один шаг, и наоборот,– включился Алимардан-бек. – Ширинские? По-моему, это самый знатный род в Крыму, чуть ли не на уровне Гиреев. Так ли это? 
- Да, где-то так! Но сейчас они настолько расплодились, что начинают уже мозолить глаза. Ширинских в Крыму «хоть пруд пруди». Куда не бросишь камень, обязательно попадешь в них. Ткнешь пальцем вслепую в любую сторону, наткнешься на представителей этого рода, – смеясь, нараспев ответила Сафия-ханум.
- Вижу мурзу Мемета, – скосив глаза в сторону виновника торжества, заметил Хуршуд-бек. – Он вроде бы стоит и в тоже время топчется на месте, временами переходя на подскоки, словно держится на пружинах. Видно, осточертело ждать губернатора. А его жена такая молодая и стройная.
- Да, Зейнеб-ханум из именитого рода Джанклычских уже успела родить ему двух сыновей, двух еще малолетних дочерей, и при этом сохранить свежесть и стройность. Фантастика! – тут же отреагировала Сафия-ханум.   
- А кто эти юные барышни, что стоят рядом с ней? – спросил Алимардан-бек.
- Рядом с хозяйкой бала – Дильбер Яшлавская, она студентка Петербургского университета. Очень одаренная и начитанная девушка, ходячая энциклопедия. Другая же совсем юная особа – Хадидже, родная сестренка Зейнеб-ханум, получает домашнее образование. Наследный принц Селим Гирей – приходиться сестрам прадедушкой.
- Красивая девушка! – заметил Алимардан-бек и запнулся.
- Давайте я, пока все ожидают приезда губернатора, расскажу вам интересную историю, о которой знают, во всяком случае, все крымские татары Симферополя, – предложила Сафия-ханум, так и не уяснив для себя – кого из двух девушек имел ввиду Алимардан-бек.
- Давай рассказывай! Надо же как-то убить время, - тут же согласился Хуршуд-бек.    
- Жил да был граф,– с таинственным видом начала Сафия-ханум. – Он был очень богатый, имел немало деревень и земель, фешенебельные дома в Москве и Санкт-Петербурге, много денег в банках.  К тому же он был очень добрый. Мог не задумываясь вынуть свой бумажник и давать несколько «катенек» (одна «катенька» - сто рублей) чуть ли, не всякому, кто обращался к нему за помощью. После сбора урожая все его крестьяне получали продовольствие на всю зиму. Занимал видное место при дворе, сам Его Величество император симпатизировал ему. Женился граф на магометанке – студентке университета в Санкт-Петербурге, которой удалось уговорить своих родителей и, где-то, настоять на своем, поскольку была единственным ребенком в семье, и получить их согласие на свой брак с графом. Она приняла его христианскую веру. Граф безумно любил свою жену, исполнял все ее прихоти. Графиня выезжала в разные страны, говорила на нескольких европейских языках, была очень предана мужу. Однажды на балу Его Величество царь пригласил ее на кадриль, и она станцевала с ним так, что все дамы, не говоря уже о мужской части, были восхищены ее манерой танца. Вскоре графиня родила графу сына. Крещение ребенка прошло в известной православной церкви города Санкт-Петербурга. При повторной беременности в графине заговорила кровь магометанская, и она поставила графу условие, что если вторая беременность также завершится рождением сына, то этот ребенок будет мусульманином, и она даст ему имя своего отца. Получив согласие мужа, поскольку он ее любил и очень тревожился за ее здоровье, графиня успокоилась. Вторая беременность также окончилось рождением сына. Родители графини воспрянули духом, особенно ее отец, который не мог не нарадоваться этому событию – рождению внука с его именем и верой.
Прошли годы. Дети подросли незаметно, стали молодыми людьми. У князя появились серебристые нити в кудрях. Он начал часто болеть. Профессора рекомендовали Италию, южный берег Крыма и другие места на юге Европы. Поселились в Крыму, поскольку родители графини к тому времени умерли, и отец ее все свое имущество, имение и земли на полуострове завещал дочери. Прошло еще несколько лет.  Здоровье графа ухудшилось, сердце подводило. И он, почувствовав близость смерти, все свое движимое и недвижимое имущество также завещал жене. Графиня, хоть и тяжело перенесла смерть мужа, не сломалась перед лицом несчастья. Она вместе с юристом, управляющим и детьми, объездила все свои владения, уточнила счета в банках и так скоро овладела до сих пор чуждыми для нее делами, что ее арендаторы, особенно немцы, удивлялись ее умению принимать правильные решения. Вскоре женила старшего сына на юной красавице –  дочери знатного вельможи из именитого дворянского рода Санкт-Петербурга, и дождалась рождения внучки. Предварительно она успела разделить все свое имущество между братьями. Имущество графа в самой России она передала старшему сыну, сама же переехала жить на южный берег Крыма, вместе с младшим сыном, которому оставила в наследство имущество родителей, в том числе и роскошный дом в Симферополе. Деньги в банках разделила поровну. По прошествии нескольких лет, она женила и второго сына на магометанке из очень знатной семьи Крыма. Казалось, что само благополучие сопутствует ей. Однако, следующий жестокий удар судьбы она не выдержала. Ее железная воля и сильная натура была сломлена внезапной смертью старшего сына. Графиня не пережила эту тяжелую утрату и слегла в постель. Врачи бессильны были ей помочь, и в течение нескольких месяцев она перенеслась в мир иной, ближе к любимым мужу и старшему сыну. А ее младший сын живет и здравствует и, ныне, является известной личностью в Крыму.
- И кто же он? – перебил жену Хуршуд-бек.
- Это виновник нашего сегодняшнего торжества, уважаемый всеми мурза Мемет – он же князь Булгак, – подвела черту  Сафия Кипчакская.
- Откуда же появилась фамилия Булгак? – поинтересовался Алимардан-бек.
 - Еще при жизни своей матери мурза Мемет взял ее девичью фамилию. 
 Ее рассказ закончился к месту. Вскоре послышались стуки подъезжающих карет. Началось движение в зале, некоторые вышли на балкон. Подъехали комфортабельное ландо губернатора и еще несколько карет в сопровождении конного отряда казаков, и губернатор Трепов Владимир Федорович, а также вице-губернатор вместе с супругами и несколькими чиновниками аппарата губернского управления прошли во дворец. После долгих рукопожатий и поздравительных речей старт к началу бала был дан, и желающие потанцевать стали собираться в ряды для исполнения полонеза. Группу возглавила супруга мурзы Мемета Зейнеб-ханум, кавалером которой на время танца стал сам губернатор. Ничего удивительного в этом не было, поскольку все знали, что мурза Мемет – никудышный танцор. Вслед за ними расположились супруга губернатора, а почетное место ее компаньона на время танца занял генерал Балов из родовитой семьи Балатуковых. Сафия-ханум, потянув за руку Хуршуд-бека, настояла на том, чтобы он потанцевал с ней полонез. Взявшись за руки, они прошли в середину зала и заняли свободное место в ряду. Танец начался и Алимардан-бек машинально стал выискивать взглядом понравившуюся ему, молоденькую дворянку в ряду танцующих пар. Это заняло немного времени, поскольку среди них ее не было. Не было ее и среди окружающих танцплощадку гостей бала. Подошел официант с бокалами прохладительных напитков на подносе, и Алимардан-бек, пропустив в себя содержимое одного из них, с пустым бокалом в руке продолжил поиски на балконе, где также скопилось немало гостей. Он успел пройти только несколько шагов, как его окликнули. Обернувшись на зов, Алимардан-бек увидел своего бывшего однокурсника, крымского татарина Рафаэля Уланова. Радость его от этой встречи во сто крат увеличилась, когда он увидел его беседующим в компании с Дильбер-ханум Яшлавской и премиленькой барышней Хадиджой-ханум Джанклычской. Оставив бокал на подносе подошедшего к нему официанту, Алимардан-бек направился к ним.
- Позвольте представить Вам моего однокурсника Алимардан-бека Джаваншира. Человека одаренного и надежного, – после продолжительного рукопожатия, положив руку на плечо сокурсника, объявил  Рафаэль, обращаясь к дамам.
- Судя по твоему выражению лица, вы, наверное, век не виделись? – вопросила Дильбер-ханум Рафаэлю, послав улыбку Алимардан-беку.
- Как раз таки, нет! – парировал Рафаэль.– В последний раз мы виделись чуть более месяца тому назад в Петербурге, в составе всероссийского комитета по составлению сводного отчета о деятельности предприятий горной и нефтяной промышленности на западе и юго-западе нашей империи. А до этого, несколько раз встречались на различных форумах, где он участвовал в составе делегации от мусульман Кавказа.
- Мы заметили, как Сафия-ханум Кипчакская периодически подбегала к Вам и Вашему соотечественнику – своему супругу. По ее виду нетрудно было догадаться, что она знакомила Вас с гостями бала, – говорила одна Дильбер-ханум и, обратившись к Алимардан-беку, спросила. – Интересно, что она говорила про нас? Обо мне, думаю, она сказала, что я всецело отдалась науке, отодвинув на задний план свою личную жизнь.
- Сафия-ханум заочно знакомила нас с гостями сегодняшнего бала. О Вас, Дильбер-ханум, я знаю только то, что Вы очень одаренная и начитанная девушка и не более, – улыбнулся Алимардан-бек.
- Ну, вот и представлять тебе наших дам не приходится. Ты их уже заочно знаешь. Тем не менее, знакомься с Хадиджой-ханум Джанклычской – сестрой хозяйки бала Зейнеб-ханум Булгак, – растянув улыбку до ушей, проговорил Рафаэль.
- Очень рад нашему знакомству, ханум! – с очередной улыбкой произнес Алимардан-бек в то время, как взгляд его оставался серьезным. – Слышал, что Вы имеете прямое отношение к роду Гиреев.
- Об этом Вам сказала Сафия Кипчакская? – вопросила Яшлавская.
- Слышу свое имя. Интересно, к добру ли это? – послышался звонкий женский голос, и Сафия-ханум вместе с Хуршуд-беком подошли к ним.
- Я вижу, этот долгоиграющий полонез утомил Вас,  Вы, не ожидая окончания танца, покинули танцплощадку. Конечно, к добру, дорогая! А мы, вот, познакомились здесь с Алимардан-беком, в то время как с твоим супругом, можно сказать, еще толком не знакомы, – отчеканила Дильбер-ханум.
- Не успела, не было возможностей, но это дело поправимое. Поскольку через три дня мы должны вернуться в Баку, то завтра же, если у вас найдется время, я приглашаю Вас к себе домой на чебуреки.
- Я согласна. Про чебуреки в твоем исполнении ходят легенды. Мне так и не пришлось их испробовать, – тут же отреагировала Дильбер-ханум и повернулась к юной барышне. – А ты, Хадидже, как смотришь на эту идею?
- Пожалуй, я тоже соглашусь, – наконец-то подала голос Хадидже-ханум и взглянула на Алимардан-бека.
- И я не откажусь, - поддержал предложение Рафаэль.
Договорившись о времени сбора у Сафии-ханум, компания дождалась окончания длиннющего полонеза. Пора было возвращаться в зал, поскольку должны были начаться вальсы и другие танцы. В зале Алимардан-бек, ощутив благожелательные нотки во взгляде Хадиджи-ханум и осмелев, обратился к ней:
- Какая по счету кадриль у Вас свободна? А может мазурка? – спросил он, поскольку других танцев танцевать не умел.
Она рассмеялась в ответ:
- Ну что Вы! Все они уже заняты. Впрочем, пожалуй, может третий. Я его танцую со своим братом Омером, может, по родственному смогу уговорить его. Правда, он очень капризный человек.
Как ни странно, этот «капризный человек» уступил свое место в танце совершенно незнакомому молодому мужчине, и Алимардан-бек получил возможность потанцевать третью кадриль с юной красавицей.

- 2 -

Зазвенел колокольчик, и недовольная Сафия-ханум, опередив горничную, сама открыла дверь:
- Слушайте, у вас хоть что-то осталось от совести! Вы опоздали почти на час! – набросилась она на стоящую впереди, рослую даму во французской шляпке, платье европейского покроя и туфлях на высоких каблуках.
- Остынь, дорогая! Колесо у кареты пришлось менять в дороге, как мне кажется. А, вообще-то, знатных гостей и подождать не мешает, – лукаво улыбаясь, проворковала гостья, передавая горничной большую сумку, плетенную из бамбука и, повернувшись к мужчинам, представилась – Дильрубе Агинская.
- Тоже мне, знатная! Мы все знатные. И вы все младше меня по возрасту. А то, что ты учишься где-то там в Париже, не дает тебе никаких привилегий. Ей кажется, ей кажется…, - передразнила ее с кислой улыбкой  Сафия-ханум.
Вошедших вслед за ней двух крымских татарок представлять не было необходимости. Дильбер-ханум Яшлавская и Хадидже-ханум Джанклычская, сбросив с себя накидки с капюшоном, предстали перед шушинцами в крымском одеянии. Дильбер-ханум была одета в приталенное фиолетовое платье, обтянутое широким черным поясом, расшитым орнаментом из золотых и серебряных нитей на больших металлических застежках. Шапочка-фес на голове также была расшита золотым орнаментом. Сверху был накинут большой ослепительно белый головной платок, накрывающий также шею и плечи, из-под которого спускались два темно-русых волнистых локона, красиво окаймляющих щеки. Однако, больше всего внимание Алимардан-бека было сосредоточено на Хадидже-ханум, одетой в белое, облегающее ее тело платье с широким покатым воротником, параллельными рядами небольших оловянных пуговиц, спускающихся до самой баски на талии, которая словно широкий пояс опоясывала ее фигуру. Рукава, суживающиеся ближе к запястью, заканчивались широкими манжетами. И воротник, и манжеты, и баска были темно-серого цвета. Шапочка-фес была унизана золотыми и серебряными монетами и роскошной золотой кистью, разветвленной к лицевой части головы. Толстые косы на затылке были туго стянуты в узел золотыми заколками. С десяток жемчужных подвесок на единой широкой застежке красиво облегали шею девушки, а более длинная нить с крупными жемчугами, дважды обхватив ее шею, спускалась до самой груди. Браслет на правой руке состоял из четырех золотых цепочек, стянутых также общей застежкой. На ушах висели бриллиантовые серьги, на безымянном пальце левой руки красовалось одно кольцо с крупным бриллиантом. Драгоценности были и на других барышнях, однако, в глазах Алимардан-бека, на Хадидже-ханум они выглядели более изящно. Но особенно ярко блестели, затмевая все драгоценности на теле девушки, ее глаза темно-зеленого цвета. И Хадидже-ханум, и Дильбер-ханум были в сафьяновых сапожках.   
- Вы выглядите еще милее и естественнее в национальной одежде, - успел шепнуть Алимардан-бек Хадидже-ханум, встречая гостей вместе с Хуршуд-беком, а затем обратился ко всем дамам: – А где же Рафаэль? Неужели захлебнулся в делах?
- Все что осталось от него, так вот эта объемистая бутыль выдержанного домашнего крымского вина, – ответила за всех Дильрубе-ханум и указала головой на бамбуковую сумку. – Он просил извиниться за свое отсутствие по причине, как Вы правильно заметили, появившихся неотложных дел, связанных с поручением губернатора. 
- Очень жаль, – почти пропела Сафия-ханум. – Но это проблема самого Рафаэля. А Вы, дорогие гости, проходите и рассаживайтесь за столом. У меня все готово к началу жарки. Так что, долой вилки и ножички, прикрываем колени широкими салфетками и готовимся к поглощению горячих, сочных чебурек одними голыми руками. Вас, конечно, учить не надо, но все же будьте осторожны в еде, чтобы не запачкать одежду насыщенным мясным соком чебурек.
- В этом-то и основное отличие крымских чебурек от наших азербайджанских кутабов. В жирный бараний фарш, помимо приправ, вы добавляете еще несколько столовых ложек обыкновенной воды. От этого они получаются очень сочными, – заметил Хуршуд-бек, удобно устраиваясь на стуле. – Помимо чебурек, моя жена прекрасно готовит еще одно чудесное крымское блюдо под названием КОБЕТЕ. Очень вкусный пирог.
- Конечно, губа – не дура. И мне очень нравиться этот пирог. А пока  я вся истомилась в ожидании этих чебурек. Когда закончится эта пытка? – специально повысив голос и, поглядывая на кухню,  ответила Дильрубе-ханум. Со стороны кухни послышался смешок Сафии-ханум.
Поговорив еще о достоинствах крымско-татарских и азербайджанских блюд, гости пришли к выводу, что среди них много общего. Разговор на эту тему прекратился, когда подали к столу первую партию чебурек с графином айрана. После третьей партии Хадидже-ханум запротестовала:
- Ой! Больше не могу! Очень вкусно и сытно, но я уже по горлу насытилась.
- Ты что! – тут же возразила Дильрубе-ханум. – Я только вошла  во вкус. Давайте хотя бы еще одну партию и передохнем.
- Пожалуй, я поддержу тебя Дильрубе! – хихикнула Дильбер-ханум.
Хадидже-ханум встала и подошла к раскрытому окну.
- Правильно, пойди и отдышись немного. Может и аппетит вернется, – закивала  головой Дильрубе-ханум, прожевывая кусочек  сочного чебурека.
Она разглядывала что-то на крыше добротного, хотя и приземистого двухэтажного дома напротив, когда Алимардан-бек подошел к ней:
- Что Вы с таким интересом разглядываете?
- Нашего легендарного симферопольского дрона, – Хадидже-ханум указала пальчиками на крышу соседнего здания. 
Посмотрев в сторону указанного направления, Алимардан-бек увидел двух трубочистов, очищающих дымоход.
- И кого же из них зовут Дроном и что в нем легендарного?
- Вы не туда смотрите. Посмотрите на того, кто важно шагает вокруг них.
И, действительно, из-за дымохода появился большой, черный ворон. Степенно вышагивая вокруг трубочистов, он временами останавливался и, задерживая взгляд на них, замирал, словно проверял их работу.
- Очень интересно. Откуда он взялся? Обычно вороны не живут в городах. Ему дали имя Дрон?      
- Дрон – это название ворона в нескольких областях Российской империи. Вот и наши русские стали его также называть.
- И давно поселился он в вашем городе?
- Сколько себя помню, столько этот дрон здесь и живет. Он у нас поселился еще до моего рождения. Этот единственный уникальный экземпляр лишен голоса, вместо карканья у него выходят глухие, непонятные звуки. Вполне подходящая фигура для визитной карточки Симферополя. Все его любят. Удивляюсь, как его изображение до сих пор не включили в список достопримечательностей города, как до сих пор не выпустили почтовую марку, посвященную ему, – ответила она и вдруг, после непродолжительной паузы, неожиданно, переменив тему разговора, попросила Алимардан-бека. – Расскажите о себе…
Алимардан-бек внимательно посмотрел на юную красавицу и не спеша начал:
- Начну с того, что происхожу из родовитой семьи города Шуши, что в Азербайджане. Мои предки, как представители племени Джаваншир, активно участвовали в войсках Кызылбашей, известных как главная ударная сила вооруженных сил Сефевидского Ирана. Отец мой, Гамид-бек, служил в государственных учреждениях, занимал должности мирового судьи в различных городах южного Кавказа и дослужился до чина статского советника. Но это так – преамбула. Теперь, о себе. Окончил Бакинское реальное училище. Из всех высших учебных заведений выбрал Петербургский горный институт, по окончании которого, естественно, получил специальность горного инженера. В настоящее время, помимо своей основной работы в нефтяной фирме «Каспийское торговое товарищество», участвую в различных комитетах и комиссиях по контролю над деятельностью горнопромышленных, нефтепромышленных и соляных предприятий, в составе которых приходится посещать различные уголки Российской империи. Занимаюсь и предпринимательской деятельностью, арендую несколько нефтяных участков у себя на родине. И еще, не единожды избирался в Бакинскую городскую думу. Вот, пожалуй, и все, если изложить кратко, в нескольких словах. Да, хочу затронуть еще один важный момент в моей биографии.  Я не женат, хотя мне уже под тридцать.  Спросите почему? Отвечаю. Не встретил ту, которая защемила бы сердце, завладела бы им, с которой горел бы желанием скрепить брачные узы. Во всяком случая до вчерашнего бала.
- Что же случилось на вчерашнем балу? – невольно вырвалось у Хадидже-ханум. Предательский румянец отметился на ее лице.         
- А Вы не догадываетесь? – улыбнулся Алимардан-бек, стараясь рассеять смущение девушки. – Во мне вчера все перевернулось. Увидев Вас, я почувствовал, как забилось сердце, чего раньше со мной не происходило. Необъяснимое чувство овладело мною. Наверное, это и есть любовь с первого взгляда, – Алимардан-бек испытывающим взглядом посмотрел на девушку. – Вы бы вышли за меня замуж?
Ее охватило сильное волнение. Однако ее ответ прервал звонкий голос Сафии-ханум:
- Долго вы там будете шептаться? Подается очередная партия чебурек. Не дайте им остыть.
- А они не остынут! – дружно прервали ее гости, сидящие за столом.
Хадидже-ханум, усмирив свое волнение, нашла в себе силы ответить:
- Это так неожиданно! Мне нужно время, чтобы разобраться в своих чувствах, – сделав паузу и глубокий вздох, она вдруг поспешно добавила. – В следующий Ваш приезд я представлю Вас своим родителям.
- Означает ли это, что Вы согласны? – выдохнул обрадованный Алимардан-бек, уже начинающий терять надежду на благоприятный ответ.
- Поговорим об этом в следующий Ваш приезд, – внезапно развеселилась Хадидже-ханум. – Чебуреки нас ждут. Не следует огорчать хозяйку дома, – сохранив улыбку, девушка направилась к столу.
- Мой следующий приезд не заставит себя долго ждать, – успел ответить Алимардан-бек, прежде чем они достигли стола.
- 3 -
К сожалению, все сложилось не так, как планировал Алимардан-бек. Злой рок (или судьба) распорядились по-своему. Дурные вести настигли его еще в пути, в вагоне поезда, при возвращении на родину. Попутчиком по двухместному купе оказался Балабан Бронислав Леопольдович, сослуживец по работе в известной нефтепромышленной фирме «Каспийское торговое товарищество», где Алимардан-бек когда-то трудился в должности управляющего. Он прекрасно знал и его супругу  Станиславу Ивановну и трех их мальчиков – Роберта, Людвига и Леопольда, которых родители ласково звали Роба, Люц и Лёля. Алимардан-бек часто встречался с ними в доме своего брата Фаррух-бека, поскольку они дружили семьями.
После крепких рукопожатий и традиционных приветствий, Бронислав Арнольдович, явно обрадовавшись появлению близкого знакомого с кем можно было скоротать время утомительного пути в поезде,  огорошил его своим неожиданным вопросом:
- Ты тоже поторопился домой, после получения дурных вестей из Баку?
По выражению лица Балабана нельзя было определить – насколько серьезен заданный вопрос, и Алимардан-бек решил просто отшутиться:         
- Что эти за дурные вести и с чем их едят?   
- Я вижу, что ты, действительно, находишься в неведении, –   Бронислав Альбертович, протянув ему раскрытую петербургскую газету «Новое Время», продолжил. – У нас начались стычки армян с    азербайджанцами с применением стрелкового оружия, поджогами и жертвами.
Алимардан-бек взял газету, где предельно кратко было выдано сообщение об этом противостоянии, хотя у каждого бакинца и жителя различных регионов Южного Кавказа, в местах совместного проживания этих народов, даже такие подобные информации вызывали, обычно, тревожные чувства. Голова Алимардан-бека, непроизвольно, закачалась в разные стороны. Повторно прочитав это, действительно, нежданное сообщение, на этот раз в обратном направлении, снизу-вверх, он машинально перешел на размещенное рядом другое сообщение и, пробежав по нему глазами, с горькой усмешкой начал читать его вслух:
- «Известная певица и плясунья Камаринской – красавица Аделаида отсудила у графа Шеремета право на улов своей доли рыбы в прибрежной зоне Балтики». Надо же!  И все же сумела! И все же отсудила! – с сарказмом, закончил Алимардан-бек.
- Остановись! Причем тут Камаринская и красавица Аделаида! – не понял Балабан. – Что ты думаешь об этой неожиданной новости?
- А что об этом думать! Положение складывается очень скверное. Надо готовиться к крупным неприятностям. А если быть точнее, это может быть началом большой беды. Удивляет другое – отношение властей к проблеме порабощенных народов. Такое важное сообщение поместили в наикратчайшем виде, как бы между прочим, в разделе – «разное», – не отрывая глаз от страниц газеты, ответил Алимардан-бек.
- Да, трагикомедия! – согласился Бронислав Альбертович.
- Погоди, а это еще что! «В Санкт-Петербурге прошел «Вечер мусульман Закавказья» в пользу студентов-мусульман, обучающихся в нашем городе. На таре, кеманче, барабане и духовых народных инструментах исполнялись кавказские танцы «Узундере», «Лезгинка» и другие. Среди зрителей было также много армян и грузин», – скользнув взглядом по Балабану, он, вновь, сосредоточил внимание на газете.
- Что, нашел еще что-то? – вопросил Бронислав Альбертович, увидев язвительную улыбку на лице Алимардан-бека.
- А как же! Вот еще! «Бакинские мусульмане-любители осуществили постановку спектакля на мусульманском языке с участием артиста Абеляна», – вернув газету Бронислав Альбертовичу, он продолжил. – Вот так! Обычно, в течение года в этой газете найдется одно, максимум две информации о нашем крае. А сейчас только в этом номере их целых три, притом приравняли такое важное сообщение двум, залежавшимся на полке, скромным заметкам.
- Ну и Бог с ними! – махнул рукой Балабан. – Устраивайтесь по удобнее. Дорога у нас длинная, времени для размышлений уйма. А пока, не помешало бы нам расслабиться, – и он выставил на откидной столик бутылку французского коньяка с несколькими плитками шоколада.
-  Мне еще надо ознакомить моих друзей в соседнем купе с этой скверной новостью. Там Хуршуд-бек с супругой. Ты видел  его, по-моему, однажды у Фаррух-бека. К тому же, у него еще целая нетронутая бутыль отличного крымского вина, которая также поможет нам скоротать время в пути.
У себя на родине, как и предвидел Алимардан-бек, неприятности начались, повторились, участились, вернее, размножились и посыпались, как снег на голову. То тут, то там, в различных уголках Закавказья, с незначительными паузами происходили, где крупные, а где поменьше, кровопролитные столкновения между двумя народами с многочисленными жертвами. Сенсационное сообщение об очередной жертве этого противостояния – убийстве, со стороны армян, губернатора города Баку, всколыхнуло все слои городского общества. Участились возмущенные голоса интеллигенции о немедленном прекращении этой варварской бойни, голоса доходили и из Санкт-Петербурга, и из первопрестольной Москвы. Тем не менее, противостояния двух народов, начавшиеся на пятом году двадцатого столетия, продолжились более года, охватывая все новые районы их совместного проживания. В течение всего этого времени, Алимардан-беку приходилось, в составе делегаций из заслуживающих доверия представителей обеих враждующих сторон и с привлечением аксакалов и старейшин городов и сел той или иной местности, то и дело выезжать в различные регионы Южного Кавказа и успокаивать армян и азербайджанцев. Часто в составе этих делегаций участвовали и представители духовенства обеих народов, а в отдельных случаях и высшие религиозные сановники в лице шейхулислама и представителей Эчмиадзинской церкви. Особенно часто Алимардан-бек выезжал в Карабах, поскольку именно в этом районе наблюдались наиболее ожесточенные и интенсивные стычки.
После очередных беспорядков в одном из сел Нагорного Карабаха, Алимардан-бек на обратном пути заехал в Шушу повидаться со своим другом, выбравшим себе профессию по стопам своего отца, известным шушинским врачом Джамиль-беком. В больнице его не оказалось, а в его доме Алимардан-бека встретила Дилафруз – самая младшая из трех сестер Джамиль-бека. За год чуть более, что он не видел ее, Дилафруз превратилась из непримечательного подростка в премиленькую особу с нежными чертами лица. Усадив Алимардан-бека за массивный стол и дав соответствующие указания прислуге, она прошла в соседнюю комнату и вскоре вышла из нее вместе со своей матерью. Ненеш-ханум сильно сдала после смерти мужа -  почетного врача Халил-бека Мехманбейли, скончавшегося скоропостижно прошлой осенью от сердечного приступа. Поднявшись на ноги, Алимардан-бек поцеловал руку хозяйки дома, подождал пока она сядет, после чего уселся обратно на свое место.
- Ну, как ты, Алимардан? – усталость звучала в ее голосе. – Все мотаешься по нашим селам и городам, стараешься разрядить обстановку, не даешь разрастись большому пожару, призываешь к уму-разуму.
- Верно, Ненеш-ханум! Безумцев у нас достаточно. И все же какой-то контроль над обстановкой еще сохраняется. Упаси Аллах, если ситуация осложнится и выйдет из-под контроля. Вот тогда грянет неминуемая катастрофа.
- Да, упаси Аллах! Хватит! И так достаточно жертв. Вот, мой Халил-бек перенервничал в этой суматохе и сердце не выдержало.
- Суматоха! Мягко сказано! Это же настоящая бойня! – подала голос Дилафруз, не спускавшая глаз с Алимардан-бека.
Алимардан-бек повернулся к ней:
- А ты чем занимаешься Дилафруз? После смерти Халил-бека,  я не раз заезжал в этот дом, но тебя не видел. Машаллах, ты сильно изменилась, стала настоящая ханум.
- Я сама ее вижу два-три месяца в году. Все остальное время она проводит в Баку у своих замужних сестер, – вместо нее ответила Ненеш-ханум. – Я даже рада этому. Там намного спокойнее, и у меня меньше тревог. В Баку, по настоянию моей старшей дочери Пери, она принимает уроки французского языка.
- Это же прекрасно! Здесь ты получила необходимое домашнее образование, а теперь плюс знание французского…
- Не только. Одновременно я посещаю и курсы по усовершенствованию русского языка, – улыбаясь до ушей, добавила Дилафруз, польщенная вниманием Алимардан-бека.      
 Тем временем на столе появились сливочное масло, пиала с душистым медом, бараний бурдючный сыр, сливки и аккуратно нарезанные ломтики тендир-чурека. Алимардан-бек пытался было возразить против еды, ссылаясь на то, что не голоден, должен еще заехать в свой дом в Шуше, и что он должен спешно выехать в Баку, и что хватит одного чая, но Ненеш-ханум строго прервала его:
 - Ты человек в пути, дорога длинная, только к ночи доедешь до Баку. Не упрямься, приступай к еде. Пока досыта не наешься, никуда я тебя не отпущу.
 Алимардан-бек так и сделал. Намазав на тендир-чурек толстенный слой сливок, он, прежде чем направить его по назначению, спросил:
- А где Джамиль? На работе его нет и здесь тоже. Хотел встретиться с ним, давно не виделись.
- Его вызвала наша родственница Гемер-ханум к себе в усадьбу в селении Гиндарх, чтобы осмотреть ее больного ребенка.
- Ну что же, не повезло. Дождемся следующего раза, – он вновь замешкался.
- Вот гляжу я на тебя. Всегда выглядишь таким чистеньким, ухоженным, как и мой Джамиль. Ну что вы оба маринуете себя, всецело отдаваясь работе. Возраст-то уже давно подошел, глядишь и до тридцати рукой подать. Оглянитесь по сторонам, столько хорошеньких девушек вокруг. Сделайте, наконец, свой выбор. Я устала твердить об этом Джамилю! – Ненеш-ханум в бессильной злобе, сжав пальцы рук в кулак, осуждающе посмотрела на Алимардан-бека.
- Будет, Ненеш-ханум! – развеселился он. – Обязательно будет! Джамиля тоже женим! – И первый ломтик тендир-чурека с густо намазанными сливками в два приема исчез во  рту Алимардан-бека.

- 4 -
Наконец-то, в Закавказье интенсивные межнациональные столкновения пошли на убыль, перешли в эпизодичные конфликты и, вскоре, свелись к нулю. Наступило долгожданное затишье, и здравомыслящие представители обеих народов с тревогой задались болезненным для всех вопросом: – «Надолго ли???».
Вскоре появилось и сообщение о том, что государь – император Николай второй желает принять представительную делегацию из различных регионов Южного Кавказа в связи с успешным завершением затяжного армяно-азербайджанского конфликта. От Бакинской Городской Думы в эту делегацию включили и Алимардан-бека. Поездка в Санкт-Петербург и сборы у резиденции Его Величества прошли строго по графику, и Алимардан-бек, находясь в своей группе в ожидание разрешения на вход в Зимний Дворец, заметил женщину средних лет в шляпе, скромном и опрятном, по фигуре сшитом одеянии, с благородными чертами лица. Она стояла чуть поодаль от них и внимательно разглядывала каждого отдельно взятого члена их группы. Заметив, что и Алимардан-бек обратил на нее внимание, она, потоптавшись на месте, вдруг решилась и, приблизившись к ним, остановилась в нескольких шагах от него:
- Сударь! Можно Вас на минуточку…, - пролепетала она.
Слушаю Вас, мадам! – произнес он, подойдя к ней и отвесив поклон головой.
- Сударь! Вы приглашены в императорский дворец, не так ли? – еле слышно выдохнула она и, увидев кивок его головы, вытащила из сумки конверт и, прижав его к груди, продолжила все тем же тихим голосом. – Вы не возьметесь передать это «прошение» в канцелярию Его Величества. Я не имею этой возможности. От этого зависит судьба моего мальчика.
Алимардан-бек смотрел на измученное бледное лицо женщины и, проникнувшись жалостью к ней, все же насторожился:
- Но прежде чем подать это «прошение» в канцелярию царя, я должен знать его содержание. Мало ли что!
- Да, конечно, пожалуйста! – поспешно выпалила она, протянув Алимардан-беку аккуратно вложенный в конверт лист бумаги с текстом, и тут же продолжила. – Мой сын, которому всего-то неполных восемнадцать лет, попал под влияние дурной компании и их покровителей – якобы убежденных революционеров, а попросту говоря прожженных смутьянов. Теперь участников этой группы, куда он входил, арестовали, обвинив в терроризме. А это грозит суровым приговором, вплоть до смертной казни. Его участие в этом движении и арест явились для нас полной неожиданностью. Мы были потрясены этим известием. Сам он признался, что посещал их собрания, выполняя отдельные поручения в виде пропаганды идеи свержения монархической власти, но никогда не участвовал в серьезных преступлениях против империи, тем более с применением огнестрельного оружия и взрывчатых веществ. В этом я ему верю, и с надеждой обращаюсь к Его Величеству о снисхождении к моему сыну, учитывая его молодость, – она замолкла, устремив на него полный надежды взгляд.
Алимардан-бек пробежал глазами по тексту «прошения» и хотел было вернуть конверт обратно, но женщина, удержав его протянутую ей руку, проговорила хриплым срывающимся голосом:
- Нет, пожалуйста! Не возвращайте! Я вижу! Вы дворянин благородных кровей, и поэтому остановилась на Вас. Я тоже из дворянской семьи, правда, обедневшей. Я буду молиться за то, чтобы все Ваши обращения к царю решились положительно. Не лишайте меня последней надежды. Пожалуйста! – она не плакала, но глаза у нее были влажные.
Алимардан-бек замешкался. Жалость к беде этой женщины взяла верх, и он закивал головой:      
- Хорошо. Я попробую передать «прошение» в канцелярию Его Величества. Надеюсь на лучшее, – и повернулся, чтобы отойти.
- Подождите! Представьте себя,  пожалуйста! Я должна знать за кого и на кого мне молиться.
- Алимардан-бек Джаваншир из Азербайджана, сударыня! – с улыбкой ответил шушинец.
С Хуршуд-беком в течение этого тревожного времени Алимардан-бек виделся крайне редко, больше общался с ним по телефону. От сестер-всезнаек Сарышынских слышал о том, что Сафия-ханум Кипчакская ждет ребенка. Позже узнал от самого Хуршуд-бека, что учитывая тревожную обстановку в Баку и Шуше, он отправил жену в Симферополь на весь период ее беременности, самих родов и послеродового отрезка времени. По его словам, эта поездка состоялась по настоянию ее родителей, и она выехала в Крым в сопровождении посланного за ней  брата Мухтара. Теперь можно было подумать и о поездке в Симферополь. Алимардан-бек надеялся, что Хадидже-ханум простит ему столь продолжительное отсутствие.
Хуршуд-бек встретил его восторженным возгласом:
- О-о, надо же! Явился – не запылился! Давно же я тебя не видел. Целую вечность. Ты даже успел постареть за это время.
- Незачем катить бочку на мою молодость. Я, по-прежнему, полон сил и готов штурмовать хоть сам Эверест, – обняв друга, рассмеялся Алимардан-бек, – затем, отвесив поклон, гостившей у сына матери Хуршуд-бека, обратился к ней.– А Вы, Рейхан-ханум, давно приехали к Хуршуду?
- Да вот уже более недели. Хуршуд собирается в Крым, а я завтра утром вернусь обратно, в Шушу. Ты же знаешь, у нас ожидается приятное событие. Роды пройдут гладко, я уверена в этом. Каждый день молюсь за здоровье Сафии и благополучный исход. С нетерпеньем жду дня, когда буду нянчить своего первого внучонка. Обстановка у нас, слава Аллаху, уже нормальная, жизнь наладилась, люди успокоились.
Конечно, ана-джан (в смысле мамуля)! Дай Аллах, и к тебе на лето приезжать будем.
- Дай Аллах! Дай Аллах! – согласилась Рейхан-ханум, воздев руки к небесам, и обратилась к Алимардан-беку. – У тебя как дела, Алимардан? Гонча-ханум все суетится по поводу тебя и твоего брата Джавада, хотя и призналась, что она уже устала подыскивать себе невесток. Прекрасно, что Зейнала и Фарруха, она уже успела женить.
- Мама и мне все уши прожужжала. Думаю, что все будет хорошо. Возможно, даже очень скоро.
Рейхан-ханум заинтриговалась, но Алимардан-бек, чтобы избежать лишних вопросов, поспешно обратился к Хуршуд-беку:
- Ты собираешься в Симферополь?
Почувствовав в голосе друга и во взгляде его заинтересованность и желание поговорить об этом более обстоятельно, Хуршуд-бек обратился к матери:
- Ана-джан! Мы пройдем в мою комнату, и скажи Асли, чтобы подала нам чай.
Усевшись в комнате друга, Алимардан-бек тут же начал:
- Хуршуд! Помнишь, я тебе говорил о своих чувствах к Хадидже-ханум и о том, что я должен был поехать в Симферополь для знакомства с ее родителями? Она, хоть и туманно, все же обещала представить меня им.
- Да, ты говорил мне об этом в присутствии Сафии еще в поезде, при возвращении в Баку. Только однажды и больше не возвращался к этому разговору. А ведь прошло немало времени с тех пор. Влюбленные, по словам Сафии, так не поступают. Даже я обратил на это внимание.
- Не знаю, что на меня нашло! Эти драматические события полностью выбили меня из колеи, затуманили мозги. Такого продолжительного противостояния с армянами у нас не было. Ты же сам тому свидетель!
- Да, я свидетель.  Но, тем не менее, можно было через Сафию послать ей весточку, напомнить о себе, так сказать, о своих чувствах.
- Ты прав Хуршуд! Черт возьми, сколько же времени прошло с той самой встречи с ней у Сафии-ханум. Уж точно более года. – Алимардан-бек уставился на Хуршуд-бека. Глаза его потускнели, и он вымолвил еле слышно. – Точно. Год и два месяца плюс три дня.
- Вот так, дорогой! Да еще, за это время, где-то с полгода тому назад, Хадиджу постигла невосполнимая утрата. Ее сестра Зейнеб, мать четверых детей, скончалась, кажется, от проблем с легкими. Ты же видел Зейнеб-ханум – хозяйку того самого бала, посвященного присвоению ее супругу мурзе Мемету княжеского титула. Можно было бы послать ей соболезнование.
- Конечно, видел. Такая молодая и энергичная. Несмотря на большое количество детей, сумела сохранить красоту и стройность, – голос Алимардан-бека задрожал. – Какое горе! Как жаль,… как жаль! Мне больше медлить нельзя. Надо срочно выезжать!
- Думаю, что Хадидже поймет тебя. Будем надеяться на лучшее, – согласился Хуршуд-бек. – Моя Сафия совсем отяжелела, сроки уже подошли. Послезавтра хочу выехать в Симферополь, и думаю остаться там до самих родов, подержать в руках своего младенца. Так что, можешь составить мне компанию. Поедем вместе, разместишься у нас, а Сафию попросим организовать тебе встречу с Хадиджей. Завтра же позаботимся о билетах на поезд. Как тебе такое предложение, дорогой?
- Лучше быть не может! Спасибо тебе, Хуршуд, за поддержку. Помощь Сафии-ханум мне, действительно, будет нужна. Что касается ночлежки, ты уж извини, я сниму номер в гостинице. А билетами мы займемся сегодня же!
Хуршуд-бек просиял и, внезапно, вскочив со своего места, подошел к шкафу и, чуть покопавшись в нем, вытащил оттуда показавшуюся знакомой Алимардан-беку бутыль с остатками красного вина.
- Узнаешь эту бутыль? – воскликнул он, потрясая ею.
- Ай, машаллах! Нескончаемый сосуд с крымским вином! Подарок от Рафаэля! Долгожитель! – заахал в ответ Алимардан-бек, раскинув руки от удивления.
- Завалялась с тех пор в дальнем уголке. Какая удача, что вспомнил о ней как раз к месту. Думаю, на прием хватит, – и, наполнив вином невесть откуда появившиеся фужеры, продолжил. – Давай выпьем за благоприятный исход нашей поездки. – Друзья звонко чокнулись бокалами. 
- 5 -
В подтверждение слов Хуршуд-бека, Алимардан-бек застал Сафию-ханум в крайне отяжелевшем перед предстоящими родами состоянии, но по-прежнему жизнерадостной. Тягостные предродовые ожидания абсолютно не отразились на звонкости ее голоса. Она встретила их на пороге своего дома, позади нее светились улыбками две ее незамужние тетушки. Обняв и поцеловав супруга, она повернулась к Алимардан-беку. Радостное удивление отразилось на ее лице:
- Вот, не ожидала тебя увидеть! Каким ветром тебя занесло в наши края! – и, не ожидая ответа, продолжила. – Проходите, проходите же в комнату!
Усадив друзей и сама усевшись на край стула, начала расспрашивать мужа о новостях у родственников и близких знакомых, поинтересовалась у Алимардан-бека об обстановке в Баку и, оставшись довольной своими расспросами, снова вернулась к первоначальному вопросу:
- Ну и какими судьбами пожаловал к нам? Наверное, опять по своим парламентским или общественным делам?
- По зову сердца! – скривился в улыбке Хуршуд-бек.
- По зову сердца? – переспросила она и, поняв смысл сказанной фразы, несколько растерялась.
- Да, Сафия-ханум! – виновато улыбнулся Алимардан-бек. – Хуршуд довольно просто, в двух словах объяснил цель моего визита в Крым. Я должен был приехать гораздо раньше, да обстоятельства не позволили. Не мне тебе объяснять. Надеюсь, Хадидже-ханум простит меня за столь продолжительное отсутствие.
- А мне и не надо объяснять. Да никому уже ничего объяснять не придется. Поздно же ты очнулся от летаргической спячки. Прошляпил ты свою любовь. Она уже замужняя женщина.
- Замужняя! – разом воскликнули Алимардан-бек с Хуршуд-беком.
- Да, дорогие! Притом это случилось не вчера, а месяцев пять тому назад. Уж слишком долго ты собирался навестить ее.
- Как же так….. Как же так! – упавшим голосом лепетал Алимардан-бек. – К чему нужна была такая спешка? Ведь она же знала о моих чувствах к ней.
- О каких чувствах ты говоришь Алимардан, если эти чувства проявились у тебя в результате кратковременной встречи у меня за обедом и не подтверждались в течение, где-то, полутора лет.
- Почему она так поспешила? Неужели я был ей безразличен? Она, наверное, даже не интересовалась мною? – продолжал лепетать Алимардан-бек.
- Вот тут ты ошибаешься! Она несколько раз спрашивала о тебе, а что я ей могла сказать успокоительного, если ты своим молчанием лишил меня этой возможности.
- За кого же она вышла замуж. Я его знаю? – спросил Хуршуд-бек.
- Вы оба его знаете! – Сафия-ханум замешкалась и еле выдавила. – За мурзу Мемета.
- Не ослышался ли я? – ровным, без эмоций, голосом произнес Алимардан-бек, в то время, как у Хуршуд-бека, от услышанного, глаза завертелись в разные стороны. 
Ответа не последовало. Гробовое молчание несколько затянулось.
- Как же могло дойти до такого? – все тем же голосом нарушил тишину Алимардан-бек.
- После смерти Зейнеб, как вы понимаете, осталось четверо детей. Чтобы еще более скрепить семейные узы с родом Булгак, предотвратить их от возможного расползания, отец Хадиджи – Кадыр-эфенди настоял на том, чтобы она вышла замуж за Мемета и заменила мать осиротевшим детям. К тому же поползли слухи о том, что мурза Мемет может взять в жены Тубу – дочь ненавистного ему чиновника, коллежского асессора Селим-аги Идрисова. Свадьба прошла в узком кругу, в скромной домашней обстановке.
- И она безропотно отдалась уготованной ей судьбе и вышла замуж за этого пожилого человека? Сафия-ханум! Я не могу вот так просто повернуться и уехать обратно, не повидав ее. Устройте, пожалуйста, нам встречу, чтобы я мог объясниться с ней.
- Хорошо, я постараюсь. Дай мне немного времени. Хотя бы день-два. А пока, давайте перекусим.
- Нет, я, пожалуй, пойду. Надо еще снять номер в гостинице и отдохнуть с дороги, поразмыслить немного. Да и вам не помешает пообщаться друг с другом. Столько времени не виделись, – Алимардан-бек покинул дом в дурном настроении, забыв попрощаться с двумя незамужними тетушками Сафии ханум.

- 6 -
Встреча состоялась через день. Алимардан-бек пришел к ним раньше назначенного времени минут на десять. Тем не менее, когда он вошел в дом Сафии-ханум, она встретила его в фойе и, со словами «она уже здесь», взяв Алимардан-бека под руку, подвела его к полуоткрытой двери комнаты. Впустив его туда, закрыла за ним дверь.
Хадидже-ханум стояла спиной к двери и смотрела в окно на том же самом месте, где они уединились год и два месяца плюс несколько дней тому назад, приглашенные Сафией-ханум на чебуреки. Здесь он открылся ей в своих чувствах и, оба, как казалось, были полны радужных мыслей о счастливой совместной жизни. Только на этот раз на крыше двухэтажного дома не было ни трубочистов, ни важно шагающего дрона. Она не обернулась на стук двери и приближающиеся шаги. Алимардан-бек подошел к ней и, остановившись на расстоянии полушага, произнес в полголоса:
- Какая тоскливая панорама за окном, даже погода не радует глаза. Один туман.
- Говорят, Вы прекрасно справились с ролью огнетушителя в смертельной схватке двух гладиаторов, – она продолжала смотреть на дымоходы соседнего дома.
- Хадидже-ханум! Я допустил непоправимую оплошность - не сообщив, вернее не подтвердив на протяжении столь продолжительного времени свои искренние чувства к Вам. Но я и предположить не мог, что за этот год с лишним могло произойти то, что произошло. Ведь вы такая юная. Я….. – Алимардан-бек поперхнулся слюной. – Я готов на все, чтобы вернуть Вас. Я готов прождать годы, чтобы обрести Вас. Только дайте надежду на это.
- Как говорила Сафия-ханум, конфликт между вами и армянами был затяжной и масштабный. Он охватил многие регионы Южного Кавказа и был очень кровопролитный, с большими человеческими жертвами, – уставившись в одну точку простирающегося вида из окна, продолжила она. – Представляю, какие страдания пришлось перенести обоим народам.
- Да, верно. Все так и было. Но …
- Представляю также, как тяжело было Вам и вашей бригаде в этой миссии по успокоению конфликтующих соседей, – перебила она его. – Вас был  каторжный труд, Вам приходилось работать на износ. Ежедневно надо было совершать длительные поездки по городам и высокогорным селам всего Закавказья, в места скопления враждебно настроенных друг к другу противников. Вы не смыкали глаз ни днем, ни ночью. У Вас не хватало времени, чтобы нормально поесть и привести себя в порядок, увидеться с родственниками и друзьями. Вы напрочь забыли о девушке, которой признались в высоких чувствах к ней, обещали скорую встречу. Да Бог с ней с этой встречей. У Вас не нашлось времени даже послать ей, хотя бы, весточку о своем существовании. И все это в продолжение полутора лет.
- Хадидже-ханум! – пытался было включиться в разговор Алимардан-бек.
- Что Хадидже-ханум! – она вновь прервала его и, наконец, повернулась к нему лицом. Это было лицо еще юной девушки, но вместе с тем на него смотрела совсем другая женщина, повзрослевшая на десяток лет. Ее тоскливый взгляд красноречиво выражал глубокую скорбь о своей неудачной судьбе. – О какой надежде  Вы говорите! Где ее взять, эту надежду! Ваше молчание  лишило меня всякой защиты, убило уверенность в искренности Ваших чувств ко мне, я терялась в догадках по поводу отсутствия вестей от Вас. Вы, как метеор, появились в моей жизни и таким же путем умчались в прошлое, – она замолчала и вновь повернулась к окну. 
Они стояли рядом и оба, молча, в глубоком раздумье смотрели на просвет солнечных лучей в расступившихся облаках. Хадидже-ханум нарушила непродолжительное молчание:
- Мне жаль только саму себя. Во всем виноватая сама. Не смогла защитить свою молодость, проявила слабоволие. Загнала себя в клетку и заковала в кандалы из золота и бриллиантов. Мой супруг – прекрасный человек, исполняет все мои капризы и желания. Позволяет мне вольности, правда в допускаемых пределах. И, тем не менее, я не чувствую себя счастливой. Моя жизнь закатилась в бездну, так и не успев начаться.
- Позволь мне объясниться с ним, – попросил Алимардан-бек, перейдя на «ты».
- Звучит смешно, если бы не было так грустно. Я никогда не смогу позволить себе этого. Скажу тебе больше. Я готовлюсь стать матерью. Матерью ребенка от нелюбимого мужчины, которого, однако, очень уважаю.
- Хадидже-ханум…! – начал было опять Алимардан-бек.
- А у тебя, я думаю, все сложится отлично, – в ее голосе появились ласковые нотки. – Во всяком случае, я тебе от души этого желаю. Встретишь достойную тебя девушку, и все забудется. И сегодняшний эпизод в твоей жизни – тоже. Это тебе под силу. Ведь сумел же ты забыть о своей любимой девушке в течение довольно длительного времени, – она не удержалась от желания напоследок уколоть его перед расставанием. 
Они стояли лицом к лицу и разглядывали друг друга.
- Ну вот, мы и объяснились! Потратили на это, где-то, пятнадцать-двадцать минут, – голос Хадиджи-ханум доносился до него откуда-то издалека. – Прощайте Алимардан-бек, я ухожу! Не надо провожать меня! Останьтесь здесь, пока я не покину дом Сафии-ханум!
Она ушла навсегда из его жизни. Алимардан-бек остался стоять у окна, рассматривая бессмысленным взглядом пустующую крышу стоявшего напротив двухэтажного здания.
Возвращался Алимардан-бек в полном одиночестве, в пустом купе. Глубокие раздумья не оставляли его до самого Баку. Как выяснилось позже, в тот момент, когда ноги Алимардан-бека ступили на платформу Тифлисского вокзала города, Сафию-ханум отвезли с родовыми схватками в больницу и вскоре Хуршуд-бек уже держал в руках крохотного сынишку, которого назвали Бекиром.

- 7 -
Первые семь месяцев после возвращения из Симферополя, Алимардан-бек проводил в раздумьях, не находя себе места, не зная чем занять себя все свободное от работы время. Мысли о Хадидже, необъяснимой оплошности  с его стороны, неожиданной развязке их так удачно сложившихся и кажущихся безоблачными отношений с прицелом на радужную счастливую жизнь в будущем, не оставляли в покое, угнетали его. Гонча-ханум заметив изменения в характере и поведении сына, а именно, раздражительность и домоседство (что раньше за ним не наблюдалось), восприняла это по своему, по-матерински. Сердце подсказало ей, как надо поступить. «Наконец-то, он насытился этой светской, холостяцкой жизнью. Остепенился, замкнулся в себе, гуляет без цели возле дома, чаще в одиночестве, чувствуется какая-то неудовлетворенность. Настало, давно настало время обзавестись ему семьей, создать себе уютную домашнюю обстановку. Действовать надо незамедлительно», – рассуждала она. С этой целью Гонча-ханум покинула дом старшего сына Зейнал-бека и переехала временно жить к Алимардан-беку. Поведение ее, неузнаваемо, изменилось. Она начала лихорадочно искать, среди большого круга близких и дальних родственников, а также и знакомых, невест для него, а заодно, как бы мимоходом и для младшего сына – Джавад-бека. Появилась в общении с сыновьями незаметная, на первый взгляд, какая-то агрессивность. Алимардан-бек не переставал удивляться настойчивости матери. Она, то и дело, предлагала сыну ту или иную кандидатуру подходящих для супружеской жизни девушек, расхваливала их, на что Алимардан-бек, чтобы не обидеть мать, не отказывал ей и, зачастую, соглашательским тоном, ограничивался одним и тем же ответом: - «Хорошо, мама! Но прежде я должен увидеть ее, пообщаться с ней. Поинтересуюсь у друзей и знакомых, общающихся с ее семьей, как это можно будет сделать». Иногда, чтобы не повторяться, он к слову «поинтересуюсь» прибавлял еще и другое слово – «обязательно». И на этом все заканчивалось. Никакого движения в этом направлении со стороны Алимардан-бека не предпринималось. Джавад-бек же, с самого начала, категорично отказался выслушивать мать по этому вопросу, заявив, что пусть сначала женят Алимардана, а там видно будет.      
В тот знаменательный день, Гонча-ханум поставив перед вернувшимся с работы сыном миску с долмой из виноградных листьев, села напротив и задумчивым взглядом уставилась на него. Алимардан-бек с удовольствием прожевывая пищу, то и дело расхваливал еду.
- Послушай меня, сынок! Сегодня я решила прогуляться на базар и отправилась туда в сопровождении леле-Керима, гувернера детей Зейнала. Идеальное место для встречи знакомых, которых месяцами не видишь. Так вот, там я встретила Санубер, жену журналиста Абульфата. Разговорились. В ходе разговора коснулись и ее дочери Махбубы. Ты ее должен знать. Очень образованная девушка. Выяснилась, что недавно ее сватали, но девушка, наотрез, не захотела дать согласие на брак, и им пришлось отказать сватам.
- Ты хочешь, чтобы и мне отказали? – с улыбкой перебил мать, Алимардан-бек.   
- Ты что, про тебя и разговора не было. Без твоего согласия я и рта не раскрою. Алимардан! – надежда светилась в ее голосе. – Неужели и она тебе не нравится? Я видела ее. Такая симпатичная, приветливая и интеллигентная девушка. Будет достойной хозяйкой твоего домашнего очага.
Алимардан-бек знал Махбубу-ханум. Довольно миловидная и очень начитанная девушка. Еще до своего отъезда в Симферополь, он встретил Махбубу-ханум в редакции ее отца. Тогда, она произвела на него приятное впечатление и только. В то время его ждала волнующая встреча с Хадиджой-ханум.
- Да, мама! Я знаю ее. Она была, действительно, очень хорошей девочкой, но я ее давно не видел и не знаю, какая она теперь, – солгал он и, посмотрев на мать, заметив ее выжидающий без всякого намека на агрессию взгляд, пожалел ее и решил поменять формулировку ответа. – Думаю, что знаю, где можно встретиться с ней.
- Не надо терять время на это, сынок! Сегодня день выдался очень удачным, и, буквально, за час до твоего прихода в разговоре по телефону с Пери – дочерью Ненеш-ханум и сестрой твоего друга Джамиля, случайно узнала, что она с мужем и, представь себе, с Махбубой идут в оперный театр, послушать какого-то знаменитого певца. Вот тебе и возможность пообщаться с ней. То, что она тебе понравится, я не сомневаюсь.
О том, что в Баку на гастроли приезжает солист Мариинского театра, известный оперный певец, обладатель драматического тенора Иван Ершов, вот уже две недели пестрят раскрашенные афиши на центральных улицах. И Алимардан-бек, естественно, знал об этом ожидаемом приятном событии в культурной жизни города. Послезавтра и начинались его гастроли с роли Каварадосси в опер «Тоска». Внезапно, загоревшись желанием встретиться с Махбубой и выяснить свои чувства к ней, он ответил матери:
- Хорошо, мама! Я пойду туда, встречусь и пообщаюсь с ней, – Алимардан-беку стало смешно от повторяемости своих ответов матери по этому вопросу и, все еще улыбаясь, добавил. – Обязательно пойду.
Народ уже толпился у оперного театра в ожидании открытия входных дверей. Алимардан-бек еще издали заметил Пери-ханум, которая стояла вместе со своим мужем – владельцем престижного кондитерского магазина на Николаевской улице Бахадур-агой Пепиновым и двумя барышнями, в одной из которых он узнал Махбубу-ханум. Третья дама стояла к нему спиной. Все трое интенсивно переговаривались между собой, в то время как Багатур-ага со скучающим видом забавлялся со своими четками, рассматривая купол оперного театра. Алимардан-бек уже почти вплотную подходил к ним, когда Пери-ханум заметила его и, улыбаясь, приветствовала кивком головы. Багатур-ага же вскрикнул от радости встречи с ним. Махбуба-ханум также заулыбалась, а девушка, стоявшая спиной к нему, повернулась в его сторону, и Алимардан-бек лицом к лицу столкнулся с Дилафруз. Ее невозможно было узнать. Все три дамы были в современном европейском одеянии. Одетые в театральные платья, простирающиеся до самого пола, они отличались тем, что на Пери-ханум поверх платья было надето длинное, полураскрытое пальто с широким меховым воротником; на Махбубе-ханум – пелерина; а на Дилафруз – также длинное пальто, но с коротким меховым воротником. Только у Пери-ханум руки были вдеты в меховую муфту. Головы женщин украшали причудливые шляпы с небольшими полями. Отпустив несколько комплиментов в сторону Пери-ханум и Махбубы, Алимардан-бек полностью сосредоточился на Дилафруз.      
Внутри театра, освободившись от верхней одежды, Дилафруз показалась ему еще краше. Ее прическа представляла собой удачно собранную на макушке «пирамиду» из истинно каштановых волос, с проявлением еле заметных золотистых оттенков, обнажавшую изящные изгибы длинной шеи и красиво очерченные небольшие ушки. Рукава и верхняя часть платья были сшиты из полупрозрачной шелковой ткани, через которую ели просматривались ее оголенные руки и плечи. «Никогда не встречал такие толстые косы», - не переставая восторгаться, мысленно твердил себе Алимардан-бек, любуясь прической девушки. То, что она  прекрасно сложена, для него не было открытием, но волос ее в прическе он никогда не видел, поскольку Дилафруз поверх арагчына (небольшой женской тюбетейки) всегда надевала келагаи, концы которой перекрещивались у самого подбородка.
Вернулся Алимардан-бек домой уже поздно ночью, блуждая по набережной города и раздумывая о встрече с Дилафруз. Для себя он уже решил, что остановится на этой девушке и покончит с холостяцкой жизнью. На вопрос встревоженной его долгим отсутствием, матери - «как прошла встреча?», Алимардан-бек ответил одним словом – «отлично». Утром за завтраком, состоящим из французского батона, тушинского сыра, чайной колбасы, он растрогал и одновременно обрадовал мать своим выбором в пользу Дилафруз.
Через день, Алимардан-бек вошел в дом Багатур-аги Пепинова и вручил Пери-ханум три из четырех приобретенных билетов на оперу «Кармен». Багатур-ага наотрез отказался идти в театр, заявив, что с него хватит и одного раза, средняя сестра Ракшанда-ханум не воспринимала ни европейскую одежду, ни европейскую культуру в целом, и Пери-ханум пришлось пригласить на это представление Махбубу-ханум. В тот же вечер они насладились блистательным пением Ивана Ершова в роли Хосе.
Родня Дилафруз уже знала от Гончи-ханум о намерениях Алимардан-бека и все только и ждали того дня, когда наступит официальное предложение. Ждать пришлось недолго. Сваты были посланы, согласие было получено, вскоре сыграли пышную свадьбу, и Дилафруз-ханум переселилась в дом Алимардан-бека.

- 8 -
Я, Алия Булгак – дочь мурзы Мемета и Хадиджи-ханум – представителей одних из самых богатых и знатных дворянских семей Крыма в царской России. У меня сегодня счастливый день. Я держу в руках заветный диплом об окончании Бакинского медицинского института. Долгожданная мечта моя сбылась, хотя все еще не верилось, что я – врач. Успешно закончились все пять лет моего пребывания в этом институте. Начинался 1936-й год, январь месяц. Время было тревожное, никаких торжеств по поводу выпускников, как в предыдущие годы, не проводились. Вчера я побывала в НАРКОМЗДРАВ-е республики, получила направление в один из самых отдаленных уголков на западе Азербайджана. Это был мой выбор. Я жаждала уехать подальше от центра, в далекую периферию, в любое захолустье, где можно было бы жить и работать в более спокойной обстановке. Я надеялась, что именно там, в этом районе, начнется, наконец, новый и счастливый период моей жизни, в отличие от прошлого, о котором вспоминаю только с содроганием, горечью, обилием слез и наличием тревожных бессонных ночей…
Помню себя совсем маленькой девочкой. Каждое утро, моя няня Эмине-нене, помыв, причесав и приодев меня, выводила на завтрак к общему столу, за которым сидели мои родители. Хадидже-ханум, как всегда, опрятно выглядевшая, ухоженная после утреннего туалета, снисходительно притягивала меня к себе и, обдав нежным ароматным запахом дорогих французских духов, проводила белоснежной рукой по моим волосам, оставляя на макушке легкий поцелуй. Такая же процедура повторялась вечером перед ужином, с добавлением лишь пожелания мне «спокойной ночи». Обедала же я, в основном, в присутствии лишь одной Эмине-нене. Так продолжалось и после рождения моего младшего брата Фазыла. Разница в возрасте между нами составляла четыре года. Мои старшие братья (дети от тети Зейнеб) - Шахин и Мурад, которых я почти не видела, начинали свое военное образование в кадетском корпусе, а заканчивали – в юнкерском училище; сестры же Асия и Сона (которую родственники называли просто Соней) – воспитывались отдельно у дедушки Кадыра-эфенди.
В общем, наша мама не баловала нас материнской лаской. Она не кормила нас грудью, материнское молоко доставляли нам из крестьянских семей. Воспитанием своих детей она не занималась. Все свое время отдавала чтению книг, изучению иностранных языков. Часто выезжала с близкими подругами из крымской знати за границу. В поездках ее сопровождала личная горничная – местная немка Фрида. Сколько я помню мою маму,она ни разу не смеялась искренне, в лучшем случае – улыбка. Не было душевной радости в ее поведении, несмотря на то, что мой папа делал все для того, чтобы ее прихоти исполнялись.
Как-то в разговоре между двумя служанками со стороны одной из них, а именно Наиды, проскользнула фраза: «Госпожа в девичестве испытала романтическую любовь к приезжему дворянину с Кавказа. Влюбленные, из-за ряда обстоятельств, не смогли пожениться. Это событие оставило глубокий отпечаток на ее психике. Прежде жизнерадостная, она после перенесенного нервного потрясения замкнулась в себе». На вопрос собеседницы:  «Какие же это обстоятельства?» - Наиде, заметив, что я стала прислушиваться к их разговору, запнулась и торопливо скомкала беседу: «Не знаю. Какие-то!».
В тот же день вечером перед сном я обратилась к моей няне:
- Эмине-нене! В кого моя мама влюбилась до замужества?
Эмине нахмурилась и как-то странно посмотрела на меня. В ее взгляде сквозила тревожность и чувствовалась некая растерянность.
- О чем ты говоришь? Как это пришло тебе в голову?
- Наиде говорила Айше о романтической любви госпожи к приезжему с Кавказа…
- Вот, тебе на! – перебила меня она. – Что это за новости! То, о чем говорили эти болтливые «сороки», не имеет к твоей маме никакого отношения. Мало ли какую госпожу они имели в виду!
- А почему они расстались? – заупрямилась я, желая докопаться до истины.
- Послушай меня, детка! И поверь мне, пожалуйста! Ничего этого не было, и быть не могло. Твоя мама не так воспитана, чтобы выставлять свою любовь на обозрение окружающих, чтобы о ней болтали какие-то «дворняжки». Выкинь всю эту чушь из головы. И не вздумай, пожалуйста, обращаться с подобными вопросами к другим. Не дай Аллах еще и Фрида услышит!
- Зачем же тогда мы не чувствуем той ласки к себе и любви, проявляемой ее близкими подругами тетей Дильрубой и тетей Дильбер к своим детям? – успела я пожаловаться, прежде чем Эмине-нене зарыла меня с головой под одеяло.
Я понимала тревогу Эмине-нене. О личной горничной моей мамы следует сказать особо. Фрида занималась только обслуживанием своей госпожи, исполняла все ее команды, прихоти, капризы. Она ее причесывала, наряжала и раздевала. Следила за порядком ее гардероба и чистотой в комнате своей хозяйки. Часто выезжала с нею за границу. Объяснялась помимо русского, крымско-татарского и своего родного немецкого, также на французском языке. Это была сухая и чопорная особа. Вся прислуга ее остерегалась и боялась, поскольку знала, что она была любимицей их госпожи. 
Об отце я помню, что это был очень добрый и ласковый человек. Почти ежедневно по вечерам, он заходил к нам в детскую спальню и, поцеловав нас обоих в лоб, уходил с пожеланием спокойной ночи. Доброта его характера распространялась и на обслуживающий персонал нашего дома. В праздничные дни и нередко в какие-то знаменательные даты дарил им и их семьям одежду, лакомства и прочие подарки. Слышала, что он не оставлял без внимания и крестьян своих поместий, среди них голодных и раздетых не было. Наказывал по справедливости.
Помню свершение пролетарской революции в октябре семнадцатого года (мне тогда было десять лет), последующие гражданские войны и затянувшиеся кошмарные годы, полные унижения и тревоги, оставившие на мне свой глубокий след и преследующие меня по сегодняшний день. Хорошо помню, как в наш дом в Симферополе нагрянули бритоголовые люди в папахах, с длинными усами, в расшитых причудливыми узорами просторных рубахах, красных шароварах, вдетых в замшевые сапоги. Они ударами сабель повредили дорогую мебель и исполосовали несколько платьев и костюмов моих родителей. Перед глазами стоит наглое поведение отдельных служанок (в том числе Айшы), которые бесцеремонно копались в гардеробе моей матери, надевали на себя ее одежду и заявляли с дерзкой бесстыдностью:
- Мы часто ходим на собрания и митинги на столичной площади, и нам хочется выглядеть привлекательными. Так уж извините, теперь наступила наша власть!    
Экспроприированная таким путем одежда, естественно, обратно не возвращалась. Мама не выдержала всей этой отвратительной обстановки вокруг и вскоре умерла, как говорили в доме, от тоски. Похоронили Хадиджу-ханум рядом со старшей сестрой Зейнеб-ханум в родовом склепе, на территории мечети в Бахчисарае, где покоятся близкие родственники.
Хорошо помню прощание моего отца мурзы Мемета с моими старшими братьями Шахином и Мурадом – офицерами белой армии барона Врангеля, которые, чтобы сберечь себя от верной смерти, отплывали в Стамбул на одном из последних кораблей. Вручив Шахину завернутую в сукно зеленого цвета железную коробку из-под нейдорфских конфет, наполненную драгоценностями, мурза Мемет, указав пальцем на меня и Фазыла, единственных оставшихся при нем детей (старших дочерей Асию и Сону еще до революции он успел выдать замуж за братьев Джанбайских, отдав им свое поместье в районе Саки), сказал:
- Как только обживетесь на новом месте, постарайтесь вывезти их отсюда. Позаботьтесь о них!
Вскоре новая власть начала изымать у отца все его движимое и недвижимое имущество, выселила из роскошного дворца в Симферополе. Поселились мы в двух небольших комнатах на первом этаже его добротного трехэтажного дома в городе Евпатории. Рядом, в одну комнату вселился брат моей матери дядя Омер с бездетной женой Фериде. Видно отец чувствовал приближение своей смерти, поскольку, передав дяде Омеру остатки своих драгоценностей, попросил его взять на себя, после него, заботу о нашем благополучии. Скончался он ночью, во сне, через восемь месяцев после кончины нашей матери Хадиджи-ханум.

- 9 -
Жизнь с дядей Омером была не сладкой. Характер у него был сложный. Часто упрекал нас в том, что мы много едим (хотя, я не раз замечала, как они тайком от нас принимали пищу на кухне), не помогаем по дому тёте Фериде, не позволял дружить со сверстниками, одевал нас не по сезону, экономил на всем насущном. Тем не менее, он позволял нам учиться. Я продолжила учебу в гимназии, которая при новой власти стала называться школой–десятилеткой. Притеснений от своего дворянского происхождения я не ощущала. Отношение ко всем было равное, хотя иногда наш педагог по истории Екатерина Георгиевна Таран, при произношении таких выражений, как «буржуазия», «эксплуататорский класс» и им подобных, почему-то акцентировала свое внимание на мне и на моей подруге по классу Сурае. Школу я окончила и, несмотря на протесты дяди Омера и его супруги (они решили, что на этом мое образование должно завершиться, и я обязана пойти работать), подала документы на двухгодичные акушерско-фельдшерские курсы при медицинском институте. Документы мои, к удивлению дяди Омера, приняли (тогда я не знала истинной причины такого его поведения). Мысль, обязательно, стать врачом зародилась у меня еще в гимназии, а намертво закрепилась уже при завершении школы – десятилетки. Я была очень счастлива, что сделан первый шаг по приближению к своей заветной мечте. Училась с усердием, скрупулезно записывала все лекции, прослушанные на этих курсах. Эта моя привычка конспектировать все, что считала необходимым, сыграла неоценимую и полезную роль в моем становлении как врача и во всей моей дальнейшей жизни. Первый жестокий удар судьбы я перенесла по окончании акушерско-фельдшерских курсов. Нас всех собрали в большой аудитории, где заместитель ректора института, вызывая каждого по имени и фамилии, вручал подходившим выпускникам диплом об окончании курсов с поздравлениями. Были вызваны все слушатели курсов, за исключением меня. Я была в недоумении, видимо произошло какое-то недоразумение. Подошла к руководителю нашей группы. На мой вопрос, она отчеканила:
- А вы, Алия, пройдите в канцелярию ректора. Ваш документ находится там!
Прошла в приемную ректора, где мне вручили вместо диплома кусок бумаги. Это была справка о том, что такая-то (фамилия, имя, отчество), происхождения из рода княжеского, посещала в течение такого-то времени (даты начала и окончания) акушерско-фельдшерские курсы.
Дальше удары посыпались один за другим. Напрасно я обивала пороги различных медучреждений, никто меня с этой бумагой на работу не брал, разве что санитаркой. Жаловаться было некому. Мне наглядно указали на мое место в пролетарском обществе. Я пребывала в состоянии глубокой депрессии, и меня часто навещали мысли о самоубийстве.
«Спасительная палочка» пришла неожиданно и своевременно. Появление дяди Хабиба в нашем доме явилось для нас полным сюрпризом. Профессор Байрашевский из литовско-польских татар, домашний врач нашей семьи, вскоре после смерти моей матери Хадиджи-ханум, покинул Симферополь и переехал на новое местожительство в город Баку. С тех пор мы о нем ничего не знали. При виде доктора Байрашевского, дядя Омер весь затрясся от радости:
- Хабиб, дорогой! Глазам своим не верю! Каким ветром тебя к нам занесло? Дорогой… Дорогой!
Они обнялись и несколько застряли в этом положении. Освободившись от объятий дяди Омера, он сердечно поприветствовал тетю Фериде и, притянув меня к себе, обнял и поцеловал в лоб.
- Каким ветром, говоришь? Совершенно случайным! – поправив пенсне на носу, начал он, усаживаясь в кресло. – Приехал в Симферополь на семинар, в программу которого включен и мой доклад. С тех пор, как я покинул Крым, это мой первый приезд сюда. После того, как мурзу Мемета выселили из его дворца, я потерял всякую связь с ним. Затем узнал о его смерти. На семинаре встретил караимку Сарру, вы уж точно ее знаете. От нее узнал, что семья мурзы Мемета живет на первом этаже его фундаментального дома в Евпатории. Этот дом я знаю. Однажды пришлось побывать в нем в качестве врача. И вот, в свой свободный день, когда участники семинара знакомятся с достопримечательностями города Симферополя, я решил приехать к вам, потратив на эту поездку на рейсовом автобусе всего два часа и где-то двадцать минут.
Дядя Омер не давал ему возможностей расслабиться. Все расспрашивал о его жизни в Баку, о его работе, о том, кого из крымских татар он там встретил, рассказывал о тяготах нашей жизни в Евпатории. Меня больше всего обрадовало то, что дядя Хабиб работает хирургом в одной из больниц города Баку. Наконец, ему удалось освободиться от расспросов моего дяди, и он повернулся ко мне:      
- А как у тебя дела, Алия? Ты уже такая взрослая. Чем занимаешься?
- Плохо, дядя Хабиб! Ничем не занимаюсь. Нет мне места в этой жизни. Мое происхождение дало о себе знать, – ответила я и, неожиданно для себя, заплакала.
- Расскажи все поподробнее, – нахмурившись, попросил он.
Я ему все и рассказала. Все подробно, включая и мельчайшие детали, и свои переживания, и даже заветную мечту стать врачом. В заключение подала ему выданную мне справку об окончании акушерско-фельдшерских курсов.
Прочитав справку, дядя Хабиб, не поднимая головы, несколько задумался. Затем устремив на меня добродушный и, в то же время, лукавый взгляд, с улыбкой произнес:
- Ну, вот что, княжеская дочка! Отношение к выходцам из нашего сословия сейчас везде очень и очень плохое. К сожалению, к регионам, где это отношение особенно ярко выражено, относится и Крым. Тут тебе, действительно, трудно будет пробиться к твоей заветной мечте. У меня к тебе вот какое предложение. Переезжай в Баку. Я прозондирую почву по поводу устройства тебя медсестрой в нашу больницу. Думаю, что это у меня получиться. Может, даже, жилье тебе выхлопочу в подсобном помещении. В дальнейшем, когда денежек наберешь, нормальную комнату снимешь. Обдумайте мое предложение. Когда решитесь, дадите мне знать.
- А мне и думать не надо, дядя Хабиб! Я уже была согласна, причем с большой радостью, на Ваше предложение еще в начале разговора об этом.
- Да, да! – поддакнул дядя Омер. – К тому же, в Баку проживает ее троюродная сестра Диляра. Она уже около четырех лет, как переселилась туда вместе с мужем. В крайнем случае, Алия может на первых порах остановиться у нее.
- Ну, что же, прекрасно! Ждите от меня вестей. Как только решу эту проблему, пришлю деньги на дорогу. Крепись, дочка, и не переживай слишком. В любом случае, что-нибудь придумаю. Все будет хорошо! Да, а где же Фазыл? 
- Фазыла сейчас нет в городе. Он гостит у своего друга в Керчи, – моя радость не имела предела.
Хабиб Байрашевский пробыл у нас часа два и затем заторопился в обратный путь. Дядя Омер пытался было уговорить его остаться на ночь, но он наотрез отказался, сказав, что ему, обязательно, надо попасть на вечерний рейс в Симферополь и добавил, что есть еще время прогуляться им по Евпатории, посидеть в кафе-закусочной и поговорить по душам.    

- 10 -
Прошло уже три года с тех пор, как я живу в Баку. Приехала я в этот город в восемнадцать лет, сейчас мне двадцать один. Работаю медсестрой в операционном отделении больницы, ведущим хирургом которой является доктор Байрашевский. За это время набралась профессионализма в своей специальности, мною все довольны. Большинство внутривенных уколов больным, особенно у кого скрытые венозные сосуды, врачи предпочитают поручать именно мне. Нередко участвую в проводимых сложных операциях. Благодаря дяде Хабибу проживаю там же, на первом этаже четырехэтажного здания больницы. В моей маленькой, но уютной и светлой комнатушке с окном,  выходящим на улицу, имеется все самое необходимое: застеленная кроватка; продолговатый стол со стулом; небольшой комод; настенная полка с книгами, в основном по медицине; вешалка для верхней одежды, потребляемая домашняя утварь. За это время меня дважды вызывали в местный комиссариат внутренних дел. Чего только там не спрашивали: кто из родственников выехал за границу и сколько их; с кем из них я поддерживаю связь и каким путём; в каких зарубежных банках мой отец хранил свои деньги и прочие подобные вопросы. Что я могла им ответить, ведь мне тогда было, где-то, около десяти лет. Отправлялась туда, словно собиралась на «тот свет», а возвращаясь оттуда – днями приходила в себя.
Из всех знакомых крымских татар, проживающих в Баку, я близко общалась с троюродной сестрой Дилярой и ее семьей: муж   Мустафа Бекиров – видный ученый-востоковед; дочь Фатима – художник, вышедшая, недавно, замуж за Бекира – сына Сафии Кипчакской. Общалась также с близким родственником - генералом Эдемом Булгаковым, его женой Сарией-ханум (из рода Ширинских) и их сыном Энвером – тоже военным, работавшим в военкомате. Сам генерал преподавал на военной кафедре политехнического института и уже успел стать оштрафованным. Работая директором в пионерском лагере «Гигант» допустил растрату – оплатил приглашенным артистам за концерт для детей, превысив при этом предусмотренные для этих целей денежные средства. Только чудом избежав более строгого наказания, выплатил допущенную растрату из своей зарплаты. Приехали они в Баку в начале двадцатых годов и жили на улице Губанова в районе Шемахинки. Сохраняла я, естественно, близкие отношения и с дядей Хабибом Байрашевским и его незамужними дочерьми – Халидой и Валидой. Жену свою он похоронил еще до пролетарской революции. Замужество Фатимы сблизило меня и с Сафией-ханум Кипчакской, которая по моей просьбе и под нажимом Дилярырассказала в подробностях о неудачной любви моей матери к шушинцу Алимардан-беку Джаваншир. Я была очень растрогана концовкой этой романтической истории. Перед глазами проходили эпизоды ее безразличного отношения ко всему в доме моего отца. Эта была несчастная женщина, вышедшая замуж в восемнадцать лет за пятьдесяти четырехлетнего вдовца, так и не познавшая счастья за свою короткую жизнь. Вот, пожалуй, и все крымские татары с кем я общалась, хотя проживало их в Баку значительно больше.
Одеваться я старалась по моде, но не броско. Работая в полутора смену, на накопленные деньги, одежду покупала добротную, придерживаясь знаменитого английского изречения –  «я не настолько богат, чтобы покупать дешевые вещи». Собираясь в Торгсин, заранее закупала золото у ювелиров и, предъявляя его на вес в этом магазине, обменивала на торгсиновские рубли и покупала там же нужные мне вещи. Слышала, что торгсиновские рубли можно было купить и на «черном» рынке, но приобретать их таким путем и мысли не допускала.
Как-то Сафия-ханум Кипчакская попросила меня сопроводить ее в Торгсин и помочь ей в выборе ткани для вечернего платья. Свою просьбу она объяснила тем, что хочет воспользоваться моим богатым вкусом в одежде. Я с удовольствием согласилась составить ей компанию прогуляться в этот магазин, поскольку сама ранее заприметила для себя габардин цвета электрик на костюм и, к тому же, торгсиновские рубли на его покупку у меня имелись. При подходе к входу в Торгсин нам встретился опрятно одетый в костюм с галстуком и аккуратно причесанной шевелюрой из серебристых волос дородный мужчина со свертком в руке. Увидев нас, он приблизился к Сафии-ханум и, после коротких приветствий, она представила меня, как близкую родственницу. Говорили они недолго. Во время беседы, он то и дело поглядывал на меня. Говор, жестикуляция и даже мимика сильно напоминали манеру разговора супруга Сафии-ханум – Хуршуд-бека. Как выяснилось, он купил сорочку для двоюродного брата на день рождения и, прощаясь, обещал на днях зайти. Как только мужчина отошел от нас, я спросила Сафию-ханум:
- Это, он?      
- Да, милая, это он! – с трогательной улыбкой подтвердила она.
Я повернулась вслед удаляющийся от нас Алимардан-беку. Он шел прямо, ровным шагом, не раскачиваясь в разные стороны, крепко прижимая к груди купленный сверток.
- Я специально не сказала – кто есть кто, чтобы не поставить вас обоих в неловкое положение, – продолжила Сафия-ханум, поглаживая меня по плечу.
- Как же ему удалось уйти от преследований большевистской власти, учитывая его дворянское происхождение и активное участие в государственных органах Российской империи? – несколько удивилась я.
- Долго рассказывать, как-нибудь в другой раз. Пойдем в магазин! – решительно ответила она, потянув меня за рукав.
Я стояла, как вкопанная, не могла заставить себя сдвинуться с места. Почувствовав мою крайнюю заинтересованность в продолжение разговора на эту тему, она смягчила тон:
- Ладно, давай пройдем вон в ту чайхану, кофе мы здесь вряд ли найдем, и за чашкой чая я тебе об этом подробно расскажу.
Разместится за столиком в чайхане, и заказать порцию крепкого ароматного чая, в виде достаточно вместительного фаянсового заварного чайника, не отняло много времени, и Сафия-ханум, сделав глоток душистого напитка, заговорила:
- Алимардан-бек когда-то, при посещении Зимнего дворца, помог одной женщине, передав ее прошение о помиловании сына, входившего в радикальную группировку революционеров, в канцелярию императора, – и она подробно рассказала об этом случае. – Так вот! Эта история нашла свое продолжение. Вскоре, после советизации Азербайджана, его, средь бела дня, забрали в ЧК и бросили в тюремную камеру. Вот, что рассказал сам Алимардан-бек: «Два дня просидел в камере, а на третьи сутки вызвали на допрос. Передо мной сидел бравый мужчина в комиссарской форме с бритой головой, квадратными усами и не сводил с меня взгляд своих синих глаза. Пронизывая меня взглядом, приказал:
- Представьтесь!
- Алимардан Гамид оглы Джаваншир! – ответил я, стараясь выдержать его взгляд.
- И только?
- А что Вас интересует?
- Являлись ли Вы членом партии «Мусават»!
- Членом этой партии я не был, но участвовал в работе различных комитетов и комиссий правительства Азербайджанской Республики.
- Вы относитесь к бекскому сословию, и правильнее было бы представиться, как Алимардан-бек Джаваншир, как когда-то  представились одной женщине у Зимнего дворца, в ожидании приема к царю. Помните такое? 
- Да, был такой случай! – разволновался я.
- Что это была за история? Расскажите по подробнее! – его пытливый взгляд обескураживал меня.
- Мы стояли у Зимнего в ожидании приема к царю, когда ко мне подошла эта женщина благородных кровей и, протянув конверт с прошением о помиловании ее сына, входившего в группу с террористическим уклоном, попросила меня передать его Николаю второму. Прочитав прошение, я хотел вернуть его обратно, но отчаянный вид женщины, ее безвыходное положение, ее беда очень тронули меня, и я взялся передать его в канцелярию царя, – я еле сдерживал свое волнение.
Взгляд «бритоголового» потеплел, на лице появилась улыбка, голос приобрел доброжелательный тон:
- Так вот! Сын этой женщины, которого Вы своим поступком спасли от длительного тюремного заключения, а может и верной смерти, направил прошение к руководству о Вашем освобождении и получил положительный ответ. И чтобы исключить вероятность ошибки, он в сегодняшнем нашем разговоре убедился в том, что Вы – тот самый человек.
Я был ошеломлен и смог только выговорить:
- Это Вы? Сын той самой женщины? И Вас тогда помиловали?
- Можно сказать, что да. По сравнению со своими товарищами, получившие длительные тюремные заключения, а одного вообще отправили на виселицу, я получил два года, из которых отсидел всего несколько месяцев. Я не мог забыть Вашего поступка. Вы рисковали своим положением в обществе, своей карьерой, своим благополучием. Как говорят, услуга за услугу. Вы – свободны! Но хочу Вас предупредить. Ваши недруги не забыли Вашего активного участия во время армяно-азербайджанской резни и все истолковывают по-своему. Они навешивают на вас ярлык ярого националиста и сторонника пантюркизма. Может Вам стоит перебраться в Россию, она – огромная, или в Среднюю Азию. А так, пока я здесь – Вас не тронут. Можете идти! Вас проводят к выходу! – И он поднял трубку».
Сафия-ханум с шумом вздохнула и продолжила:
- Алимардан-бека оставили в покое, то ли из-за того, что он уже не представлял никакого интереса для кого-то, то ли самих его недругов уничтожили в годы репрессий. Ну, все! Пора заняться покупками! – и взяв меня под руку, повела в Торгсин.

- 11 -
Прошло еще два года. Работала я много, часто брала дополнительные дежурства, умудрялась даже в свободное время брать дежурства и в соседнем родильном доме. Готовила себя к поступлению в медицинский институт и каждый раз откладывала сдачу документов в приемную комиссию, считала себя еще не полностью подготовленной к экзаменам. Все еще велик был страх перед тем, что мне могут отказать в приеме документов. Каждое лето выезжала на два месяца вместе с врачами в составе медицинских экспедиций в различные районы Азербайджана с сохранением, при этом, заработной платы на основной работе. Документы об участии в экспедициях сохраняла для представления в приемную комиссию института, как свидетельство моего профессионализма. Здоровье у меня отменное. Работа в больнице, ночные дежурства, чтение книг по медицине и, вообще, художественной литературы и различных учебников, не утомляли меня.
И вот однажды… О, чудо! Мединститут объявил зимний набор абитуриентов, специально, для среднего персонала медицинских учреждений. Этот день для меня стал праздником. После дежурства собрала все документы и, не чувствуя землю под ногами, словно на крыльях оказалась у дверей института. С опаской, еле сдерживая волнение, сдала все необходимые бумаги. Приняли все документы, прошло без сучка и задоринки. Познакомилась с некоторыми абитуриентками, в том числе семейными женщинами более зрелого возраста. Желающих поступить в это высшее учебное заведение было более чем достаточно. Экзамены начались в декабре месяце и прошли для меня удачно. Принимали справедливо, честно выставляя заслуженную оценку. Когда прочитала свою фамилию в списке зачисленных абитуриентов, чуть в обморок не упала. Меня почему-то затошнило, закружилась голова. Но это состояние продлилось недолго. Вскоре и голова прояснилась, и сознание вернулось в нормальное русло, хотелось прыгать от радости и кричать во всю глотку. На работе и в среде знакомых все меня поздравляли, а руководство больницы пошло мне навстречу и, в связи с моими занятиями в институте, перевело меня работать только во вторую смену. Словом, все прошло отлично. Училась я хорошо, своевременно сдавала экзамены, задолженностей никогда не было, всегда была сосредоточенной на лекциях, не шушукалась с однокурсниками, старалась занимать передние папки.
И вот однажды, в мою размеренную жизнь с четким распорядком ворвалось, словно смерч, сметающий все на своем пути, новое жестокое испытание, прозвенел неприятный тревожный «звонок». Я уже училась на третьем курсе. Во время перемены ко мне подошел наш староста группы и сказал, что меня вызывают в спецотдел. Начальника этого отдела Пономаренко Евсея Константиновича я не любила и боялась, старалась не попадаться ему на глаза. Еще на первом курсе он дважды вызывал меня к себе, издеваясь надо мной своими леденевшими душу, назойливыми вопросами. И с тех пор, как мне казалось, оставил меня в покое. Многие студенты его тоже не любили и в своей среде прозвали «Воблой» из-за глаз, смахивающих на рыбьи. Это прозвище ни для кого не было секретом в институте, в том числе и для него самого. Я несколько удивилась этому приглашению. Думала, опять посыпаются издевательские вопросы типа: «Зачем я родилась в семье предводителя дворянства Евпатории?». Однако на этот раз все оказалось намного серьезнее…
«Вобла» сидел за своим письменным столом, широко расставив ноги и, пристально глядя на меня, указал головой с рыбьими глазками на стул у приставного столика. Я села на край стула. Он, молча, разглядывал меня. Его бесцветные, водянистые, чуть выпуклые глазки медленно прошлись по моему лицу, опустились вниз и сконцентрировались на моих грудях (я, невольно, заерзала на стуле), затем эти глазки двинулись в обратном направлении и вновь проткнули меня пронзительным взглядом:
- Поздравляю! У тебя объявились родственнички за границей. Разыскивают тебя. Хотят встретиться с тобой. Некий Шахин Булгак из Стамбула. Знаешь такого?
Я обмерла от страха. Все предыдущие мои посещения этого кабинета меркли по сравнению с нынешним. Я вся дрожала. Мне показалось, что мой рот сдвинулся куда-то к правому уху, голос  пропал.
- Ну что! Будем молчать? – ехидно улыбаясь, «Вобла» не отрывал взгляда от меня.
Я была на грани истерии. На кону стояла моя учеба в институте. Я боялась потерять мою последнюю надежду выбраться из этого не имеющего границ болота. И меня прорвало:
- Никаких родственничков за границей я не знаю! Я была совсем маленькой девочкой и ничего не помню! Если кто-то и объявился, то о них и знать ничего не желаю! Могу, хоть сейчас, письменно отречься от них, от этих родственников!
Разговор на этом закончился. Даже не верилось. «Вобла» с одобрением закивал головой и, молча, протянул мне чистый лист бумаги и авторучку.
Я вышла из ненавистного мне отдела вся разбитая, шатаясь в разные стороны, голова моя была готова лопнуть от перенапряжения. Чтобы прийти в себя, мне надо было отсидеться на чем-нибудь, но, за неимением этой возможности, пришлось присесть на корточки, прислонившись к широкой колонне возле закрытого на ключ актового зала.

                - 12 -
Расстрел братьев Джанбайских и приезд в Азербайджан Сони с дочерью Марьям явились для меня очередной ошеломляющей неожиданностью. Это трагичное событие возбудило во мне неприятное ощущение того, что может начаться новая волна репрессий против, так называемых, «врагов народа». Комнату мы им арендовали, скинувшись с семьей Эдема Булгакова, там же, рядом с их домом на улице Губанова в районе Шемахинки. Это уже была не та Соня. Жизнерадостная, общительная, отличающаяся своими остроумными репликами, сказанными к месту в процессе разговора, какой мы ее знали ранее. Она представляла собой измученную, подавленную тяготами жизни и обрушившимися на нее бедами, растерянную и уставшую, хотя все еще сильную и крепкую,  молодую женщину. На нее больно было смотреть. На мой вопрос «с кем ты оставила своего сына Сервера?», она ответила куда-то пропавшим, хриплым голосом:
- Вся наша жизнь в Крыму в последние годы – это сплошной кошмар. Расстрел Токая и его брата Ганифа сильно подкосил нас с Асией. И  надо же. Не успела я прийти в себя от гибели мужа, как настигла меня новая страшная беда. Сервер?.. Где Сервер?.. Нет больше Сервера!.. Покинул он нас навсегда! – и она, сжав свои плечи, всплакнула и, тотчас же, начала вытирать свои слезы платком.
Я была растеряна, хотела спросить причину его смерти, но слова застряли в горле и, молча, смотрела на нее.
Смахнув слезу, Соня продолжила все тем же хриплым голосом:
- Сервер хотел поступить в летное училище. Это свое желание он лелеял еще с самого раннего детства. Прошел медосмотр, показатели отличные. Однако, приемная комиссия училища отказалась принять документы, обосновав это тем, что военные училища не для детей «врагов народа» и посоветовали поступать в любой другой институт. В тот день, он с утра ничего не ел, а к вечеру, надев чистую рубашку, вышел прогуляться вокруг дома. По истечении часа меня охватило сильное волнение, и я вышла на крыльцо. Стоял густой туман. На расстоянии нескольких метров ничего не было видно. Беспокойство не оставляло меня, и я продолжала стоять. Но вот туман стал рассеиваться, и я рассмотрела силуэт продолговатого тела, свисающего с большого яблоневого дерева. Вот так распорядился собой мой сыночек в самой ответственной стадии жизни – получения путевки в будущее.
Разговор на эту тему, хоть и тяжко, но продолжалось. Выяснилось, что братьев Джанбайских арестовали и затем расстреляли по навету. Соня, после смерти сына, пошла в летное училище и написала жалобу в администрацию этого военного заведения. Заявление не зарегистрировали, впихнули ей обратно в руки и велели убираться подобру-поздорову. Оставаться ей в Крыму не хотелось, и было даже где-то опасно. И сейчас Соню все время беспокоят мысли о безопасности Асии и ее четверых детей.
Соня с дочкой пробыла в арендованной комнате около двух недель. Разрешение на проживание в Баку им не дали и  направили на периферию в город Агдам, где они и поселились. По истечении трех с лишним месяцев, Соне удалось перебраться в город Кировабад (второй по значимости город Азербайджана), где было значительно лучше, поскольку в нем уже проживали несколько семей крымских татар.
Приезд Сони в Баку и обстановка в Крыму навели меня на мысль о том, что пора вызволить моего брата оттуда и помочь ему перебраться ко мне. Как мне казалось, найти работу в Баку ему будет намного легче и при поступлении в институт особых «проволочек», препятствий, придирок не будет. Отправив ему письмо с подробным описанием жизни бакинцев, отношений к приезжим и главное – преимуществами, а именно наличием более благоприятных условий, в решении тех жизненных вопросов, с которыми у нас на родине возникают непреодолимые преграды. Я попросила Фазыла не медлить с ответом и, тем временем, подыскала ему вполне подходящую комнатку для одинокого человека, все на той же улице Губанова. Помимо этого, приготовила деньги на покупку билета на паровоз и была готова их отослать брату, если он надумает приехать в Баку. Ответа ждала довольно долго, а когда получила его, через полтора месяца, то расстроилась. Фазыл писал, что устроился в типографию наборщиком; работой очень доволен; неудачи с поступлением в институт разочаровали его и, в ближайшие годы, подавать документы в высшие учебные заведения и, вообще, переезжать куда-то он не собирается. Жизнь моя текла своим чередом, до окончания института оставалось уже немного.
Внезапный отъезд дяди Хабиба Байрашевского в Среднюю Азию, явился для меня полной неожиданностью. Время было тревожное. Видимо почувствовав, что атмосфера в стране вновь накаляется, безопасность его и членов его семьи снова под угрозой и «тучи» начинают сгущаться над его головой, он решил, вместе с двумя незамужними дочерьми, покинуть Баку. Последующие события, начавшиеся в стране, полностью подтвердили его опасения. Конкретный адрес своего следования дядя Хабиб сообщить не мог, ссылаясь на то, что еще не знает, где обоснуется. Расставание с ним прошло для меня очень тяжело, было тоскливо на душе. Связь с благородным и очень порядочным человеком, вырвавшим меня из пасти безысходности, сохранившим мне жизнь и надежду на лучшее будущее, была безвозвратно потеряна. Оставалось думать только об этом своем будущем и стараться, чтобы оно изменилось к лучшему. Все зависело теперь только от меня самой, надеяться было больше не на кого. 

- 13 -
Мне уже неполных двадцать восемь лет. Считаю, что жизнь для меня только начинается в то самое время, когда моя мама в  этом же возрасте завершила ее, навсегда канув в прошлое. Я держу в руках свой диплом и не верю, что он мой, что он принадлежит мне. Сколько же надо было пройти мучений, чтобы получить его. Я постоянно испытывала страх, который словно пиявка на теле высасывал мою волю, заставляя трепетать во всех случаях, касавшихся вопросов, пусть даже безобидных, моего происхождения. Перед глазами все время всплывали картинки прошлого, когда окончив фельдшерско-акушерский техникум вместо диплома, получила ничего не значащую справку. И все же долгожданная мечта моя, хоть и с горечью, и слезами, сбылась. Вот он – диплом врача.
Районный центр, куда я попала по направлению, располагался в гористой местности с чудесной природой и представлял собой довольно крупный поселок городского типа, в которой имелись несколько школ, библиотека, кинотеатр, клуб, ателье мод и, конечно, больница с поликлиникой. В городке, помимо двух колхозов, функционировали также животноводческий совхоз, небольшие предприятия деревообрабатывающей и пищевой промышленности, различные мастерские и одна каменоломня. Через районный центр пролегала одна единственная магистраль в виде широкой шоссейной дороги, от которой отходило множество внутренних грунтовых дорог с ответвлениями. По обе стороны этих дорожек располагались одноэтажные дома жителей районного центра, с кровлями, покрытыми, где шифером, а где деревянными досками, выкрашенными, в основном, в белые и красные цвета. Все государственные учреждения, магазины, мастерские, клуб и другие общественные центры размещались вдоль основной и единственной магистрали.         
Ну вот, я уже тружусь на новом месте. Со мной мои книги по медицине, вплоть до стоматологии. Приняли меня очень хорошо. Работаю акушеркой в больнице, где и живу. Со своей работой справляюсь. Сказывается то, что я сюда попала не со студенческой скамьи, а имела богатую медицинскую практику. Гинекология, амбулатория, хирургия, как накладывать швы и делать разрезы - все это было для меня не внове. Консультировалась только с моими книгами. Вот, где они мне пригодились. Никуда не ходила, ничто меня не интересовало, кроме работы. Моими друзьями были только мои больные. Мной все были довольны, особенно, это проявлялось со стороны здравотдела – женщины, партийного работника, не имевшей медицинского образования. По истечении семи месяцев, что честно признаться было для меня неожиданным, меня назначают заведующей поликлиникой и, одновременно, экспертом по судебной медицине.
И, надо же, вскоре после моего назначения, в райцентр поступило сообщение, что в одной из сел, без наличия видимых причин, повесилась девушка. Это горное село находилась достаточно далеко от районного центра, где-то в пределах двадцати километров, с отсутствием проезжих дорог, одни ухабистые дорожки и туда можно было добраться только на гужевом транспорте и верхом на лошади. В состав следственной группы, помимо меня и моего санитара, вошли: представитель судьи, сам прокурор района и два следователя НКВД, один из которых выполнял также функции фотографа. В тот же день собрались у здания районной милиции. Все были на лошадях карабахской породы, я же сидела на нестроптивой гнедой кобыле. Там же мне выдали небольшой дамский пистолет, а начальник НКВД вынес кожаный планшет с блокнотом, цветными карандашами, авторучкой к нему (хотя у меня была тетрадка для записей) и сам же, при всех, надел мне его через голову на плечо. Я чуть смутилась и почувствовала, что краснею. То, что я не безразлична ему, чувствовала уже давно. Выехали в полдень. Дорога лесистая, то на гору, то с горы. В пути, в разговоре с мужчинами выяснила, что умершая в подростковом возрасте лишилась отца, была девицей легкого поведения, по слухам забеременела и, чтобы избежать позора, покончила жизнь самоубийством. Добрались до цели затемно. Проехали на небольшую площадь посередь села, где расположились сельсовет, правление колхоза, представительство местного участка совхоза, почта, магазинчик и, пожалуй, все. Здесь нас уже ждали. Решили сразу же пройти на место происшествия, где находилась самоубийца, провести поверхностный осмотр и лишь затем приступить к ужину, на который нас усердно приглашало руководство села. Прошли в сарай, при тусклом мерцающем свете маломощной электрической лампочки прошли мимо стоящей у стены коровы и подошли к трупу молодой девушки, повисшей на веревке. Волосы ее, стянутые вверх широким платком, оголяли длинную белоснежную шею. Я тут же обратила внимание следователя на расположение петли, стягивающую шею высоко на затылке, что не совсем соответствовала обычному ее положению. Он понимающе кивнул и продолжил наружный осмотр. Второй следователь уже фотографировал висячий труп с разных позиций. Несчастная мать, безудержно всхлипывая, монотонно повторяла одну и ту же фразу: «моя дочь не гулящая; ее оклеветали; пустили слух, что она беременна и довели до самоубийства». Пришлось вывести ее из сарая. Приставив к ногам покойницы лежащую рядом опрокинутую табуретку (обычно используемую при дойке коровы) отметили, что она неплотно прилегает к пальцам ее ног, не говоря уже о всей ступне, и это также стало информацией к размышлению. Затем осторожно сняли труп с петли и положили на принесенную тахту. Полоса кожи от удушающей веревки, так называемая «демаркационная линия», оказалась чистой, без заметных признаков кровоподтеков. И здесь – нестыковка. Вскрытие и осмотр внутренних органов решили отложить на завтра, сарай запечатали до утра. Мужчины остались на ночлег в помещении сельсовета, где их ждал уже накрытый стол. Я же поселилась в доме председателя колхоза, жена которого оказалось очень приветливой, милой и, как многие представительницы нашего прекрасного пола, болтливой женщиной. От нее я много чего узнала об этой несчастной девушке. Зюлала (так звали ее) еще с детства дружила с мальчиком из села по имени Явер. Это был задиристый мальчуган, инициатор и вожак многих мальчишеских шалостей, не терпел неповиновения сверстников, девочек же не признавал за род человеческий, и только к Зюлале испытывал особую нежность, потакая многим ее капризам. Почти все его проделки оставались безнаказанными, на многое жители села закрывали глаза, поскольку Явер был сыном местного авторитета. Его отец Джавад в ранней молодости  отправился в Баку, где за короткий промежуток времени, в течение года, стал довольно видным авторитетом в криминальной жизни города. В воровской среде он был известен, как «Джанбулкин». Активно участвовал во многих крупных сделках и разборках, успел отсидеть пару лет в имперской тюрьме. При новой власти – власти большевиков, Джавад не стал испытывать судьбу в революционном городе, возвратился в родимую глушь, где занялся контрабандой и заодно женился. Им был налажен нелегальный контакт с подельниками из Ирана. По одним известным им горным тропам, был организован товарообмен с иранскими компаньонами. Контрабандный товар доставлялся прямиком в город Кировабад, некоторая часть которого оттуда, по старым криминальным каналам, направлялась в Баку. К слову, отец Зюлалы состоял в команде Джавада, и был застрелен при очередном переходе границы. Со временем, Джавад отошел от контрабандных дел и открыл небольшой продовольственный магазинчик на площади, где нет-нет все же появляются нелегальные товары.
Явер сохранил свою привязанность к Зюлале, которая со временем перешла у него в любовь. Зюлала ответила ему взаимностью. Теперь она уже превратилась в рослую, красивую, стройную девушку, и многие молодые (и не только молодые) мужчины из простых сельчан и чиновничьей среды лелеяли мысль жениться на ней. Все у них складывалось превосходно, и в селе уже стали поговаривать об их скорой свадьбе. Но, как говорят, ничто не вечно под луной, и в их отношениях появилась трещина. Будучи в Баку по делам отца, Явер увлекся молодой и богатой вдовушкой, его поездки в столицу участились и стали приобретать затяжной характер. На вопросы Зюлалы о его странном поведении, Явер неизменно отвечал, что он по-прежнему любит ее, а его частые поездки чисто деловые и связаны с его работой. Как только он там устроится, тотчас же они сыграют свадьбу, и он заберет ее с собой в Баку. Однако правду скрыть не удалось, и информация о том, что Явер связался с другой женщиной, все же прошла через толщу преград и достигла ушей Зюлалы. В ее поведении появились серьезные изменения. Ранее скромная и немногословная, она начала вести себя более свободно, заигрывала с влюбленными в нее мужчинами. В районном центре жил парень по имени Джебраил с приятным лицом и никудышным телом (узкими плечами и широким задом), который часто приезжал гостить в село к своему дяде. Он был очень услужливый и не отказывался выполнять различные мелкие поручения и просьбы старших по возрасту сельчан. С некоторых пор жители села стали замечать, что он стал часто навещать дом Зюлалы, помогать семье, выполняя различные работы по хозяйству. Поползли слухи, что она приблизила его к себе. Чувствовалось, что Явер сильно переживает, это было видно по его поведению и репликам в ее адрес, хотя он и не верил этим слухам. Последний случай, что вывел его из себя, произошел на площадке стройматериалов, когда распределяли поступившую партию деревянных досок между потребителями. Джебраил записывал замеряемые Явером объемы досок, предназначенных каждому получателю. Эту работу Явер делал не бескорыстно, не допуская к ней (как отпрыск Джавад-аги) никого другого и, как нейтральное лицо, получал свою долю древесины от каждого из них. Работа уже подходила к завершению, когда появилась Зюлала и, наигранно томным голосом, попросила Джебраила зайти к соседу Гилал-даи, чтобы помочь ему поднять и восстановить рухнувший в одном месте деревянный забор. Не взглянув на остальных, в том числе и на Явера, она ушла. Надо было видеть, как он изменился в лице, как его всего передернуло. Закончив работу, Явер придрался к Джебраилю по поводу неразборчивости его почерка, обозвал ишаком и, внезапно рассвирепев, влепил ему звонкую пощечину, от которой тот повалился на землю. Обиженный Джебраил почти на месяц покинул село и появился вновь за несколько дней до самоубийства Зюлалы.
Мой ужин подходил к концу и, проглатывая последнюю ложку дюшпяри (суп с мелкими пельменями), я решила пройтись к матери усопшей девушки. Жена председателя колхоза вызвалась проводить меня к ней и, хотя дорогу туда я уже знала, я с благодарностью приняла ее приглашение.
Мать Зюлалы – женщина лет пятидесяти, еще молодая, но уже страдающая от болезни суставов, проживала в доме с теперь уже единственной оставшейся у нее, младшей дочерью. Увидев нас, она еле доковыляла до сундука и, присев на него, посмотрела на меня немигающими глазами. Руки ее тряслись от горя, голос то и дело срывался:
- Барышня! (Как мне позже объяснила жена председателя колхоза, так жители их района иногда уважительно обращаются к молодым женщинам из Баку). Золотая моя! Моя дочь не гулящая, ее оклеветали! Пустили слух, что она беременна и довели до самоубийства! – повторила она уже знакомую мне фразу.
Я придвинула к ней стул и, присев на него, взяла ее дрожащие руки в свои:
- Да, уважаемая! Мне тоже кажется, что ваша дочь порядочная девушка! Я даже уверена в этом! Только, пожалуйста, успокойтесь и расскажите поподробнее о самоубийстве Зюлалы.
Несчастная мать, видно почувствовав теплоту моих рук, несколько расслабилась и, сделав длительную паузу, заговорила тихим голосом:
- В тот день, весь вечер Зюлала была задумчива и немногословна. Часто посматривала на часы. Наконец, со словами:  «пойду в сарай доить корову (в семье этой работой, в основном, занималась она) и, заодно, очищу ее от накопившейся грязи. Давно не драила ее», - вышла из дома. Следом за ней и я вышла в туалет по надобности. Однако, не дойдя до него, вспомнила, что еще днем оставила «аль мансур» у дома, после полива кустов сирени.
- А что такое «аль мансур»? – невольно вырвалось у меня.
У жены председателя колхоза появилась улыбка на лице, и она пояснила:
- Это тот же афтафа (кувшин с носиком для использования в туалете)! Просто, иногда, даже очень редко, у нас используется и это слово. Видно, кто-то, когда-то занес его в наше село с той стороны границы.
- Продолжайте, уважаемая! – обратилась я к матери Зюлалы, сжимая пальцы ее рук.
Она продолжила все тем же тихим голосом:
- Пришлось вернуться за афтафой. Когда вновь пошла в сторону туалета заметила, как Зюлала отошла от калитки и направилась в сарай, где вскоре зажегся свет.   
- Что она делала у калитки? – поинтересовалась я.
- Ничего особенного. Наверное, проверяла, как обычно, закрыта ли дверь на засов.
- Наверное, уважаемая! – машинально повторила я, полностью уверенная в том, что, наоборот, она оставила засов открытым для убийцы. – Ну и дальше?
- А дальше, ничего. Вот и все! Забеспокоившись ее долгим отсутствием, я пошла в сарай и нашла ее там, висящей на веревке.
Наступила томительная пауза. Стояла неимоверная тишина. Я, все еще крепко сжимая ее руки, таким же тихим голосом произнесла:
- Я уверена уважаемая, что завтрашнее вскрытие  расставит все на свои места. Справедливость восторжествует!
Когда до нее дошло значение слова «вскрытие», глаза у ней расширились до ужаса:
- О каком вскрытии Вы говорите? У нас не принято такое издевательство над трупом покойной. Что скажут обо мне сельчане? Как я могу дать согласие на такое?
- Я говорю о том вскрытии, который может помочь Вам  смыть то позорное клеймо, что навесили на Вашу покойную дочь и   на всю Вашу семью злые языки в селе. Подумайте о поруганной чести Зюлалы. Подумайте о судьбе Вашей младшей дочери. Что ожидает ее в положении сестры развратной девушки. Вы лишаете ее возможности ходить с поднятой головой, защищаться от грязных упреков в ее адрес, создать крепкую, здоровую семью. Душа Зюлалы сейчас витает вокруг, следит за нами и жаждет защиты ее невинной девичьей гордости. Вам терять нечего. Наоборот, если Вы откажитесь, то злые языки восторжествуют и будут всюду трезвонить о том, что Вы пытались избежать огласки правды.
Сникшая, несчастная женщина, смиренно, выслушивала меня. Жена председателя колхоза горячо поддержала мои доводы. А младшая дочь, вся в слезах, подошла к матери, обняла ее и, прижавшись щекой к ее щеке, внятно произнесла:
- Мамочка!.. Соглашайся!
На следующий день, утром все члены нашей группы пошли на место происшествия. Еще раз провели тщательный наружный осмотр всего тела Зюлалы с одеждой и без нее, после чего я приступила к вскрытию. Рядом сидели следователи и мой санитар, который записывал все, что я диктовала. Когда была препарирована кожа на шее под петлей, мы убедились, что кровоизлияний, обычно появляющихся, когда петля надета на живого – не было. Далее в бронхах и в легких обнаружилась масса воздушных пузырьков – явные признаки удушения. Отрадные новости поступили при осмотре половых органов. Никаких признаков беременности обнаружено не было, девственность была сохранена. Заключение по осмотру было однозначным – покойницу задушили и, уже мертвой повесили. Прокурор пытался было оспорить заключение медицинского осмотра, в частности, об удушении покойной, но я возразила ему, что имею богатую медицинскую практику в лучших больницах Баку, и если он берет под сомнение мою работу, то может вызвать для повторного осмотра судмедэкспертов из Кировабада, а еще лучше из столицы. Прокурор на мой жесткий тон, добродушно махнув рукой, заявил, что вполне удовлетворен моим ответом и отказывается от своих претензий. А в селе уже расползались разговоры о результатах медицинского осмотра и о том, что по признанию ее близких подруг, она с умыслом кокетничала с другими мужчинами, чтобы вызвать ревность у Явера, которого Зюлала только и любила.
Возвращалась я в приподнятом настроении, полностью удовлетворенная своей работой, впервые испытав себя на практике в качестве судмедэксперта, и главное – мне удалось помочь несчастной семье сохранить свою репутацию непорочной, незапятнанной. Расследование этого убийства со стороны НКВД велось довольно долго и безрезультатно. Подозреваемых было много, убедительных доказательств – мало. Точку в этом деле позже поставит изрядно поседевший Явер, который, где-то через два года, сам придет в милицию и признается в убийстве Зюлалы, объяснив это тем, что угрызения совести и непорочность Зюлалы не оставляют его в покое, преследуют повсюду. В год нападения фашистской Германии на страну Советов, Явера, уже, будучи в тюрьме, по его же собственному желанию, зачислят в штрафной батальон и отправят на фронт.

- 14 -
Жизнь протекала своим чередом. Особых изменений в распорядке дня не было, и протекал он, в основном, на небольшом пятачке территории: дом – работа, работа – дом. Из близких родственников среди крымских татар виделась, иногда, только с Соней, которая жила, в общем-то, не так уж далеко от нашего региона, в городе Кировабаде. Право, рейсовые автобусы регулярно курсировали дважды в день. Садилась я в автобус обычно утром в субботу и приезжала к ней с ночевкой, а возвращалась домой в воскресенье вечером. Реже она навещала меня. В очередной мой приезд, она огорошила меня тем, что через неделю собирается переезжать обратно в Крым. Я тупо смотрела на нее, почувствовав, как ее сообщение на мгновение парализовало мою способность сконцентрироваться на новости. Ну вот, туман в голове рассеялся, и я выдавила из себя:
- Откуда у тебя взялось столь скоропалительное решение?
- Нет, это не скоропалительное решение. Вот уже неполных два года, как я проживаю в этом городе, а свыкнуться с этим не могу. Это выше моих сил. Все мои мысли там, в Крыму. Все время беспокоюсь за Асию. Осталась одна с четырьмя детьми.
- Но дети уже достаточно взрослые, – отпарировала я.
- Все равно. Скучаю по родным местам. Не могу свыкнуться с тем, что могу потерять их навсегда.
- Пойми Соня! Того Крыма для нас уже нет. Мы стали там чужими.
- Получила письмо от Асии. Пишет, что обстановка там несколько успокоилась и отношение к нашему сословию значительно улучшилось. Она знает о моем приезде. Все документы оформлены, нас там ждут. А ты, как-нибудь, выходи в отпуск, бери путевку в любой санаторий Крыма и приезжай к нам в Евпаторий, – надежда на лучшую жизнь сквозила в ее голосе. Говорили мы долго, до поздней ночи.
Провожала я Соню с ее дочерью Марьям, как и было сказано, через неделю. Все немногочисленное общество  проживающих в Кировабаде крымских татар собралось на их проводы. Я же силком всунула ей в сумку денежки, отложенные мною ранее для разных целей.
После отъезда Сони, остро почувствовала себя в полном одиночестве. Мысли о брате, его судьбе, близких родственниках все чаще беспокоили меня, одолевали, мешали сосредоточиться в работе. Решила, обязательно, встретиться с ними и этим успокоить себя. Дождалась лета, приобрела путевку в санаторий Евпатория и выехала в Крым. Пообщалась со своими родными, обошла многих дальних родственников, были случайные встречи со знакомыми. Одни – расстройства. В результате пришла к выводу, что о моем возвращении в Крым не может быть и речи. Полностью убедилась в том, что если раньше к людям второго сорта относили, только,  состоятельное сословие крымских татар, то теперь к этой категории людей относят уже весь этот народ. На мое предложение Фазылу переехать в Баку, он вновь отказался, заявив, что познакомился в санатории с приезжей русской девушкой из Москвы; что они полюбили друг друга, решили пожениться, и она предлагает ему переехать к ней; думает, что квалификация профессионального наборщика поможет ему удачно устроиться в одной из типографий столицы. Переезд он  планирует осуществить в ближайшие два-три месяца. О своей свадьбе меня оповестит. Эта новость несколько успокоила меня.
Через недельки две, может, чуть более, со дня выхода на работу из отпуска, мне пришлось столкнуться с новым испытанием. Должна сказать, что после моего удачного дебюта в роли судмедэксперта, отношение ко мне, как к знающему врачу, со стороны жителей районного центра и окружающих сел, резко возросло. Вся округа меня уважала. И вот, вызывает меня к себе военком района. Пришла, поздоровалась, он предложил сесть. Сижу и думаю, какой сюрприз мне еще подготовили.
Военком, изучающим взглядом посмотрев на меня, заговорил:
- Алия-ханум! Не знаю, как Вы отреагируете на мое сообщение о том, что я вышел в партийный орган с предложением назначить Вас председателем медкомиссии по набору призывников на действительную военную службу. Ваша кандидатура согласована с райкомом и, естественно, здравотделом.
- А Вы получили мое согласие на эту должность, прежде чем выходить в высшие инстанции? – невольно вырвалось у меня.
- Алия-ханум! Не каждому врачу поручают эту серьезную, почетную и ответственную работу.
- Вот поэтому, я не решаюсь взвалить столь важную и ответственную работу на свои плечи. Я еще молодая, не имею опыта в этом деле, боюсь – не справлюсь. Пожалуйста, повремените с моим назначением на эту должность, – вновь пришлось перебить его.
- Мы уверены в вашей компетенции, как врача, – некоторая раздражительность появилась в его тоне. – Помощь в организационных вопросах Вам будет оказана незамедлительно, без задержки. То, что  Вы квалифицированно справитесь с возложенными на Вас обязанностями – мы и не сомневаемся. А пока, вот Вам анкета. Заполните ее и передайте начальнику НКВД. Он также должен дать согласие на вашу кандидатуру.
Пришла на работу в расстроенных чувствах, заперлась в кабинете и долго смотрела на анкету, не зная, как ответить на поставленные вопросы. Мысли мои расползались, рассыпались от попытки принятия правильного решения, одна муть в голове. Утомившись от нахлынувших переживаний, я решила отнести незаполненную анкету начальнику НКВД и все рассказать ему. Пусть решает, как поступить.
В тот же день, вечером, за полчаса до окончания работы, вошла к нему в кабинет и положила на стол пустую анкету.
Начальник НКВД недоуменно посмотрел на меня, усмехнулся и попросил присесть на стул: 
- Доктор! Что эта за анкета, и почему она не заполнена? И, вообще, что это значит?
- Меня назначают председателем медицинской комиссии по набору призывников в армию. Но мое происхождение для этой должности не подходит. Прошу Вас, попросите военкома, чтобы он снял мою кандидатуру на это место. Мало ли врачей в больнице. Умоляю Вас, помогите мне! – внезапно сорвалась я, ломая себе пальцы рук.
Он тотчас же стал серьезным, удивленный взгляд сосредоточился на мне:
- Доктор! Объясните мне все по порядку. Что и как! Почему Вам нельзя доверять эту работу? Но прежде, пожалуйста, успокойтесь! – теплота светилась в его серо-зеленых глазах.
- Товарищ начальник! – начала я, несколько успокоившись. – Как я уже сказала, мое происхождение не позволяет мне занять эту должность. У других ошибки могут сойти, а мне их не простят. Я – дворянка, княжеская дочь. Меня десятки раз вызывали в органы НКВД, особенно в Крыму. Данные обо мне имеются и в Баку. Осталась сиротой в десять лет и, до сих пор, страдаю. Никакими благами не пользовалась, а страдания продолжаются, – и я вкратце, с отдельными подробностями, рассказала ему о себе.
Он слушал меня, внимательно, не перебивая.
- Всю свою сознательную жизнь меня проверяли на благонадежность, я прошла все возможные инстанции. Не хочу, вновь испытывать судьбу. Мне страшно! – завершила я свое повествование и с надеждой посмотрела на него.
Начальник НКВД не отрывал взгляда от меня. В его серо–зеленых глазах заискрились веселые нотки, прежде чем рот раскрылся в доброжелательной улыбке:
Ну, вот что, уважаемая княжна! Признаюсь честно, я ничего крамольного не нашел в вашей биографии. Я знаком с ней, одни положительные отзывы. Везде все были довольны Вами. Вы интеллигентная и порядочная женщина, и доказали это своей работой и поведением. Заполняйте анкету и оставьте ее мне. Не беспокойтесь, я все улажу. Вы же с десяти лет остались одни, вместе с младшим братом. Жили у дяди и многое пережили. Я пошлю военкому письменное разрешение на ваше назначение. Вы отлично справитесь с этим поручением партии, я более чем уверен.
Я поблагодарила его и собралась подняться с места, но он движением руки попросил задержаться:
- Доктор! Все собираюсь спросить у Вас. Почему Вы одна-одинешенька? Не задумываетесь о личной жизни. Сегодняшний наш разговор, частично, прояснил такое Ваше поведение. Вы такая, извините за бестактность, красивая, добропорядочная, честная и принципиальная женщина, умеющая дорожить своей репутацией. Многие мужчины сочтут за честь иметь такую спутницу по жизни. Да и Вам было бы спокойнее жить, сменив свою, непривычную для местных ушей, фамилию на фамилию супруга.
- На какую еще фамилию? – перебила я его, не понимая, к чему он клонит.   
Он посмотрел на меня своими серо–зелеными, раскрытыми зрачками и произнес, еле заметным, дрогнувшим голосом:
- Ну, к примеру, на мою, вполне типичную, азербайджанскую фамилию. Мне кажется, Сеидзаде – звучит не хуже, чем Булгак.
- Вы, наверное, шутите? – невольно вырвалось у меня, и я почувствовала, как задрожали мои колени.
Он мне нравился. Это был высокий, на две головы выше меня (при моем росте в сто шестьдесят четыре сантиметра) мужчина средней упитанности, привлекательный, с выразительными глазами, на вид не более сорока лет. Чувствовала, что я ему не безразлична. Знала также, что добрая половина женщин нашего района готовы были прыгнуть с радостью в его объятия. Особенно, это было видно на примере нашего здравотдела – дородной женщины лет за сорок. Однако, каких-либо любовных связей, даже интрижек с женщинами в районе у него не отмечалось. Вместе с тем, ходили слухи о том, что он, довольно часто, почти каждую субботу, отлучался более чем на сутки в город Кировабад и возвращался оттуда, где-то, под утро, в понедельник.
- Какие могут быть шутки, Алия-ханум! С этим не шутят! – покачал он головой. – Скажу Вам честно. Я старше Вас на четырнадцать лет, был женат, имею двух детей. 
- Знаю! – не смогла я удержать свои эмоции и почувствовала, как мое лицо опять заливается краской.
- Очень тронут тем, что и Вы интересовались мною, – тут же отреагировал он.
- Женщины обо всех болтают! – небрежно бросила я, взяв себя в руки. – А жена Ваша, царство ей небесное, отчего умерла?
- От астмы. Печальная история, ничего не поделаешь.
- Она была с Вами в нашем районе, – спросила я, считая, что об этом нужно спросить.
- Нет, ее здесь не было. До моего назначения сюда, я проработал еще в двух районах, без нее. Климат не позволял ей, – ответил он, понимающе кивнув головой. – Так как же насчет моего предложения?
- Все так неожиданно. Один сумбур в голове. Пожалуйста, не торопите меня с ответом! – я решительно поднялась со стула и быстро направилась к двери.
  Итак, медкомиссия по набору призывников под моим председательством приступила к работе. В проводах новобранцев на почетную военную службу участвовали все: начиная с секретаря райкома партии, начальника НКВД, военкома и заканчивая педагогами, работниками руководящих органов и организаций.  Было все: и торжественные речи первых лиц района, и наставления аксакалов, и выступления родителей. Поочередно, со всех сел прибывали группы призывников, вокруг царила торжественная обстановка, звучала музыка. По части медицины тоже все прошло, в общем-то, гладко, хотя наблюдались отдельные случаи, когда ребята отказывались раздеваться. Доходило чуть ли не до слез. Я также чувствовала себя не очень комфортно. Приходят нагие, даже задавать вопросы затруднялась. Это мероприятие затянулось на две недели. Все прошло благополучно. Все остались довольны мною, а секретарь райкома партии поблагодарил меня за проделанную работу.
В общении с начальником НКВД, на протяжении всей этой кампании с призывниками, я всегда первая заговаривала с ним. Говорила о, якобы, определенных затруднениях в работе, о своем волнении, хотя никаких трудностей в ее выполнении не испытывала. Просто боялась, что он может затронуть тему, на которую у меня еще не было готового ответа. Он не торопил меня с принятием решения, хотя серо–зеленые глаза его говорили о многом.
На следующий день после проводов в армию, вечером, в мою дверь робко постучали. С некоторым волнением открыла дверь, и к своему удивлению увидела двух, незнакомых мне женщин. Одна из них была выше меня почти на голову, другая же, с большими серо-зелеными глазами, наоборот, была ниже меня почти на голову. Обе были чуть полноватые и, увидев мой недоуменный взгляд, «высокая» представилась:
- Меня зовут Беюкханым, – и с улыбкой указав на свою спутницу, продолжила. – А она – Явтабханым. Мы единокровные сестры Овсата. Приехали из Баку, чтобы познакомиться с тобой. Нам надо бы поговорить.
- Проходите… проходите, пожалуйста! – как мне показалось, я слишком суетливо пригласила их пройти в комнату.
Усевшись с сестрой на предложенные им места, маленькая ростом женщина, удивительно схожая глазами и чертами лица со своим братом – начальником НКВД, сразу же приступила к цели их визита:
- Алия-ханум! Начну с того, что на протяжении почти года мой брат Овсат, в каждый свой приезд в Баку, заводит разговор о Вас. Вначале это происходило редко и как бы мимоходом, в последние месяцы часто и более подробно. Он отзывается о Вас, как о девушке честной, порядочной, справедливой и строгой. Печетесь только о своей чистой репутации. Несмотря на свою привлекательную внешность, Вы лишены кокетства и Вам чуждо стремление привлекать к себе излишнее внимание со стороны мужчин. Вы умеете сдерживать в себе свои чувства и желания. Все это я говорю со слов Овсата. Как он успел все это заметить в Вас, я не знаю. Мой брат любит Вас и жаждет на Вас жениться.
- Он, наверное, обладает особой прозорливостью, позволяющей ему, успешно, использовать эту способность в своей работе следователя. По-моему, он несколько преувеличил, выдав на меня подобную характеристику. Я могу и пококетничать, и спеть веселую песенку в сопровождении музыкального инструмента (указав на висевшую на крючке гитару), – шутливым тоном произнесла я, поставив чайник на керосинку.      
Женщины заулыбались, а Беюкханым, считая, что ей тоже надо что-то сказать, включилась в разговор:
- Вся наша родня желает, как можно скорее, познакомиться с тобой. С нетерпением ждут этой встречи. Мы очень любим своего брата, и.., - она явно хотела продолжить начатый разговор, но Явтабханым, сжав ей руку, вновь взяла инициативу в свои руки.
- У Овсата после преждевременной смерти жены остались двое детей. Девочка и мальчик. Его дети – мои дети. Мы с мужем живем одни. Я – бесплодна. Дети Овсата воспитываются у меня. С ними у Вас никаких проблем не будет…
- Уважаемая Яфтабханым! Дело не только в этом. Скажу вам откровенно. Ваш брат мне нравится. И даже очень! – невольно перебила я ее. – Но я не хочу и даже боюсь испортить его карьеру. Я, против своей воли, могу принести ему одни страдания. Мое происхождение может доставить ему массу неприятностей, – чайник зашипел, и мне пришлось прервать беседу.       
Разлив чай в тонкие стаканы, поместив их в подстаканники, украсив столик кусковым сахаром и карамельными конфетами, я продолжила разговор. Рассказала им всю свою биографию, на что они ответили, что кое-что из сказанного им уже известно. За стаканом чая выяснилось, что их в семье семеро детей – четыре брата и три сестры. Овсат – третий ребенок. Все они или очень высокие, или очень маленькие ростом. Среднее - не дано. Что обращение к женщине «ханум» пишется слитно в именах всех трех сестер, как и у многих жительниц пригородных сел города Баку и является их полным именем по документам. Все братья, за исключением Овсата, заняты в нефтяной промышленности. Еще я обратила внимание на то, что Беюкханым в разговоре со мной обращалась только на «ты» в то время, как Явтабханым использовала только слово «Вы». Говорили долго и непринужденно. По их просьбе я спела им, под аккомпанемент   своей гитары, лирическую крымско-татарскую песню. Перед уходом, Явтабханым, взяв мою руку, призналась:
- Я очень рада выбору моего брата и восхищаюсь его вкусом. Независимо от результатов нашего визита скажу, Вы произвели на меня неизгладимое впечатление!
- Только, пожалуйста, передайте ему, чтобы он не торопил меня. Я сама сообщу ему о своем решении в ближайшее время.
Они ушли, оставив меня в глубоком душевном смятении. Больше затягивать сложившиеся отношения не имела смысла, надо было принимать окончательное решение. 
Я все еще была в раздумье, когда все случилось само собой. Несчастье обрушилось на меня через день после встречи с сестрами начальника НКВД. Телеграмма гласила – «Фазыл утонул в море. Выезжай немедленно. Похороны в субботу». Я вмиг оцепенела. Беспомощность и отчаяние овладели мною. Не контролируя свои действия, судорожно сжимая в руке телеграмму, выбежала из поликлиники. Мне повезло, начальник НКВД был в кабинете один и, увидев мой растерянный вид, привстал с места. Положив перед ним телеграмму и, сжимая кулачки на груди, пролепетала срывающимся голосом:
- Мне медлить нельзя! Помогите, пожалуйста, добраться до аэропорта в Баку и вылететь в Крым.
Прочитав телеграмму, он нахмурился:
- Примите мои соболезнования. Сегодня – среда?
- Да. Они из-за меня отложили похороны на два дня, – мой голос еще прерывался от горя.
- Не волнуйтесь! – бодрящим тоном произнес он. – Выход есть. Мой заместитель должен выехать в пятницу с заданием в Баку. Попросим его выехать на день раньше, в четверг. А я, по своим каналам, забронирую Вам билет на самолет. Так что, Вы вполне успеете. Еще раз приношу свои соболезнования.
Все прошло без задержек. На похороны успела, даже с достаточным запасом времени. Расставание с братом перенесла тяжело. Только сейчас почувствовала себя круглой сиротой. Фазыл так и не успел переехать в Москву. Поехал на воскресенье погостить у друга и утонул, там же, в Керченском проливе. Оставаться в Крыму больше не хотелось. Меня здесь уже ничего не задерживало.
Возвратившись, я в тот же день привела себя в порядок, дождалась вечера и постучала к нему в дверь. Он вышел на мой стук: такой высокий, сильный, с некой сочувственной улыбкой на лице и немного сконфуженный моим внезапным появлением.
- Овсат! – произнесла я и запнулась от волнения. Чувствуя, что не в силах произнести даже пару слов, крепко прижалась к нему, уткнувшись щекой в его широкую грудь.
Свадьба прошла в узком кругу и в скромной домашней обстановке.
Парадоксально, но факт – раньше меня бросало в дрожь, колотило по всем суставам одно лишь упоминание об НКВД –     сейчас же, когда время становилось все тревожнее, и нарастала волна репрессий,  я стала жить под защитой этого всемогущего учреждения. Теперь, я на фамилии мужа и азербайджанка по паспорту.   

- 15 -
Тем временем, репрессии против граждан страны все нарастали, пока не достигли своей кульминации, которая свирепствовала в течение двух лет. Аресты в стране Советов производились массово. Арестовывали всех, не только интеллигенцию, но и представителей рабочего класса и трудового крестьянства. Расстрелы принимали уже не исключительный характер, а становились обычным приговором для так называемых «врагов народа». Среди расстрелянных в Азербайджане оказался и супруг моей троюродной сестры Диляры – востоковед Вагит Бекиров, на которого навесили клеймо «глашатая пантюркизма».                Работали мы уже на севере Азербайджана, куда направили Овсата, вскоре после нашей свадьбы. Он – все также, начальником НКВД района, нашлась и для меня работа – должность врача в местном родильном доме. Этот районный центр запомнился мне тем, что в этой больнице у меня самой появился на свет первенец – я родила сына. Назвала его Мехмет – именем отца, но уже в азербайджанском произношении, прежде испросив на это разрешения у мужа. Следующим местом нового назначения Овсата явился район на юго-западе республики, где мы проработали более года (он – на своей прежней должности, а я, опять же, врачом больницы). И, наконец, незадолго до начала войны Советского Союза с фашистской Германией, Овсата направили работать главой отдела по борьбе с бандитизмом, в простонародье «бандотдела», в один из районов Баку. Жили мы в квартире, которую ему выделили, когда Овсат еще работал в районах Азербайджана, где он мог останавливаться во время своих частых командировок в столицу республики. Квартира эта, расположенная в районе Арменикенда, состояла из двух смежных комнат: застекленного балкона с выходом на проезжую улицу и небольшой прихожей, используемой так же, как кухня. Находилась она на втором этаже двухэтажного дома, представлявшего из себя небольшое здание с проходным общим внутренним балконом для жильцов верхнего этажа, четырьмя туалетами (по два на каждом этаже) и крошечным двориком. В общем, ничем не отличающимся от множества подобных зданий шанхайско–итальянского типа, столь характерных для столицы Азербайджана. На этот раз с устройством на работу я повременила, поскольку мы готовились к появлению нашего второго ребенка. Она родилась в самый разгар освободительной войны с немецкими захватчиками. Назвали нашу дочь, по обоюдному согласию – Хадиджей. Вестей от родственников из Крыма не было никаких. Вся западная часть европейской территории страны, включая и весь Крым, была под оккупацией. Фронтовые сводки поступали разного содержания: то утешительные, то полные тревоги; то обстоятельные и воодушевляющие, то лаконичные, в нескольких словах. Наконец, вести с фронта приобрели стабильно-торжествующий характер. Немцы стали повсеместно, стремительными темпами отступать по всей линии противостояния. Военные действия уже вышли далеко за пределы границ страны Советов и близились к завершению, когда грянула эта чудовищная весть о выселении всех крымских татар со своих исторических земель. Что же получило Крымское ханство от присоединения к Российской империи? А получило то, что значительная часть крымских татар – народа, ранее, составляющего подавляющее большинство населения ханства, вынуждена была покинуть пределы Крыма, и поселилась, в основном, в Турции. Оставшаяся часть составила незначительное меньшинство населения, по сравнению с резко возросшей численностью великороссов и малороссов. Теперь же, и это меньшинство крымских татар в одночасье, указом из Кремля, превратилось в народ – предатель. Как можно представить себе такое: целый народ и все предатели. И этот народ, формировавшийся в течение многих веков, за несколько часов был согнан на площади городов и сел Крыма, откуда людей отвозили в ближайшие железнодорожные станции и в плотно набитых товарных вагонах, в нечеловеческих условиях, отправляли обживать бескрайние степи Центральной и Средней Азии. Они покидали свою любимую родину с небольшими сумками, успев прихватить с собой лишь документы и фотографии. Вот таким бесчеловечно хирургическим путем Крым лишился народа, органически слившегося с ним своей культурой и историей. Много позже, когда наладились связи с Соней и другими родственниками в Самарканде и Ташкенте, я узнала, что Асия умерла еще в пути, в товарном поезде, что ее труп пролежал в вагоне более двух суток. Ее похоронили недалеко от железнодорожного полотна, на каком-то полустанке без названия, под каким-то номером. Несчастья на этом не прекратились. Юсуфа, сына Асии, не приняли в партию, открыто объявив ему, что он является представителем народа – предателя. Придя домой, он зарубил своих малолетних сыновей топором. Старший скончался на месте, а второй сын каким-то чудом выжил, но остался на всю жизнь калекой в коляске. Затем, Юсиф отрубил себе правую руку и покончил с собой, навесив петлю на шею левой рукой. Его жена сама похоронила сына в совершенно другом месте и на похороны мужа не явилась. Как мне кажется, и мой собственный опыт подсказывает, что женщины крымских татар оказались более подготовленными к жизни в экстремальных условиях, чем мужчины.
Вторая мировая война закончилась. Беженцы возвратились на свои земли, за исключением изгнанных с родных мест народов. Человечество перешло к мирной жизни. Моя затяжная пауза в работе закончилась, и я уже работала врачом в больнице, известной в Баку под названием «крестьянская» (вероятно, потому, что среди пациентов этого лечебного заведения бывает много жителей из сельских мест). Для присмотра за детьми я наняла домработницу.   
В тот день, когда произошло это событие, я с соседкой по дому, армянкой Ноян, облокотившись на перила, беседовала на внутреннем балконе дома. Во двор вошла цыганка-сербиянка в своем национальном одеянии и направилась к водяному крану. Напившись, она посмотрела на нас и, остановившись взглядом на мне, поманила пальцем:
- Ты беременна! – уверенность звучала в ее голосе.
- Ты ошибаешься, цыганка! Попала пальцем в небо! – солгала я, удивившись тому, как она определила пока невидимое внешне мое «положение».
- Повторяю, ты беременна! Родишь сына! Подбрось деньжат за эту приятную весть, – она начала медленно подниматься к нам по деревянной лестнице.
- Говорю тебе, я не беременна! Вот тебе за твои басенки и оставь нас в покое, – ответила я, протягивая ей бумажный рубль.
Сербиянка подошла вплотную, чтобы взять деньги и вдруг, остановившись, отвела от себя мою протянутую руку с рублем и, не отрывая взгляда от меня, произнесла:
- Я не возьму у тебя вознаграждения, поскольку следующая моя весть очень и очень нехорошая. В течение года твой «Король» оставит тебя. Извини! – на этом она, быстро спустившись по лестнице, покинула дворик. Хотя я категорически отвергала предсказания цыганок, не воспринимала их самих, считая отъявленными мошенницами, ее слова оставили неприятные ощущения.
Борьба с преступностью в Баку по своей сложности не шла ни в какое сравнение с работой Овсата в районах Азербайджана. Если в военные годы и имело место немало преступлений, то после окончания войны их количество резко возросло. Воровские шайки неимоверно расплодились и стали доставлять много хлопот правоохранительным органам. Помимо местных уголовников, появились и заезжие преступные группы, особенно, из соседней Грузии и города Ростова. Овсат часто задерживался на работе, приходил поздно, иногда за полночь. Жили мы дружно. Я всегда старалась, чтобы у нас не было недоразумений. Он же был очень привязан ко мне, старался не нарушать уютную домашнюю обстановку в семье, в каком бы настроении не приходил. Время шло, я все тяжелела, вскоре вышла на декретный отпуск и, наконец, наступил день, когда меня отвезли в родильный дом. Третьего нашего ребенка – мальчика, Овсат назвал Тогрулом. Прошел год со дня предсказания цыганки-сербиянки. Все это время ее слова независимо от меня, беспокоили меня на уровне подсознании, и теперь я окончательно успокоилась. Прошло еще несколько месяцев, и Овсат, отправившись однажды в составе комиссии в служебную командировку по районам Азербайджана, получил тяжелую травму позвоночника в автодорожной аварии и попал в городскую больницу с параличом обеих ног. Состояние его здоровья резко ухудшилось, спасти его не удалось. Умирал он в полном сознании, успел попрощаться со мной и нашими детьми. Я не верила своим глазам и видела, как угасала жизнь у этого богатыря. Он умер, оставив меня с тремя малолетними детьми – семи и четырех лет и семимесячным грудным младенцем. Предсказания сербиянки сбылись. Как объяснить такое явление – ума не приложу. На работе мужа ко мне отнеслись с пониманием моего положения. Оформили повышенную пенсию на детей по причине гибели кормильца семьи на производстве. Узнав, что я собираюсь преждевременно выйти на свою работу из декретного отпуска, предложили место с более высоким окладом – заведующего медсанчастью (в чине капитана) в исправительно-трудовой колонии уже бывшего НКВД, преобразованного в министерство внутренних дел. Временно выделенная Овсату квартира, после его смерти, стала нашим постоянным местом проживания.
Итак, судьба послала мне новое испытание. Я приступила к работе на новом месте, пришлось нанять уже двух домработниц. По моей просьбе, Явтабханым подыскала мне у них в поселке честную и чистоплотную вдовушку, которая согласилась жить у меня. В ее обязанности входили уход за детьми, приготовление еды и кормление детей. В выходные дни, она уезжала к себе в поселок. Вторая же, моя прежняя домработница – женщина средних лет, русская, жила недалеко от меня. Она занималась уборкой квартиры, стиркой белья, отводила Мехмета в школу и приводила обратно домой. Я же сама – приходила домой с работы, где-то, в семь-восемь часов вечера, по дороге покупала необходимые продукты питания, а по воскресеньям ходила на базар и запасалась мясом, овощами и фруктами на неделю. Ложилась спать не раньше часа ночи. Вот так и пролетали все дни, один за другим. А ведь, я была еще молодая. Дружила только с двумя сокурсницами по мединституту, с которыми больше общалась по телефону, чем встречалась. Иногда только с ними ходила на театральные постановки и концерты с участием популярных отечественных и зарубежных певцов. Вот и все мои развлечения.
Проработала я в системе министерства внутренних дел ровно двадцать лет, вышла в отставку в чине майора и продолжила работать врачом в скорой помощи. Детей я вырастила, они все у меня получили высшее образование.
И вот, однажды, моя Хадидже – студентка последнего курса Бакинского государственного университета, чуть покраснев, призналась мне:
- Мама, я встречаюсь с парнем! Он мне нравится… Мы хотим пожениться!
- Кто он? Откуда он? – только и спросила я.
- У него, довольно, редкое имя. Зовут его Алимардан… Алимардан Джаваншир. Он из интеллигентной семьи. Его предки были беками в Шуше.
Вот тебе и превратности судьбы. Потомки Хадиджи-ханум Джанклычской и Алимардан-бека Джаваншира нашли друг друга и соединили свою жизнь брачными узами. Воистину – пути господни неисповедимы.

- 16 –
Вот и вся история моей, еще, неоконченной жизни. Старость подобралась, как-то, незаметно. Я держу в руках коричневатую тетрадку с моими записями, в которой постаралась осветить основные, волнующие меня этапы моей жизни. Мои записи так и называются – «История одной женщины». В них нет конкретных имен и фамилий. Хотя сталинское время давно кануло в прошлое, страх, закравшийся глубоко в душу и осевший там еще в детские и юные годы, оказался настолько сильным, что извлечь его оттуда не представляется доступным. Чувствую, что жить мне осталось недолго, и очень надеюсь на то, что эти записи заинтересуют кого-то из моих близких и их используют в своем творчестве. Иншаллах!

                КОНЕЦ      15.01.2019