Улыбка в зеркале войны

УЛЫБКА В ЗЕРКАЛЕ ВОЙНЫ



ПРИСВЯЧУЮ

Сестрi Ромi.




в м е с т о  п р о л о г а

Смываются остатки макияжа,
Сточившиеся вылезли клыки,
С раскрытого Пандоры саквояжа
Разлезлись колорадские жуки.

Обсели кучей чучело медведя,
В облезлой шкуре лазят, копошась,
На старый новый лад его апгрейдя,
В гнилых опилках стаями роясь.

Живое все объято обороной, -
Ожил нечеловеческий лубок,
И каркает кладбищенской вороной
Без предрассудков мира голубок.

Все маски сняты. Гнусная личина
Всем показалась из границ орды.
Отныне каждый подлинный мужчина
Частичка вала на пути беды.

Она себе взяла чужое имя,
Цвета чужие и ордынский герб,
Мир отравляет мерзкими своими
Миазмами, а за москита серб.

Агония московского кошмара
С ума свести способна - но не нас.
Кулак славянский поднят для удара,
И наших Предков уж готов приказ.

Предатели опилками гнилыми
Под шкурой сгнившей чучела рантье -
Москаль теряет краденое имя,
Чтоб навсегда уйти в небытие.




 

 

в о й н а

Последний поцелуй.

Глубокий, мокрый и соленый.

Он опять натянул камуфляжную балаклаву. Непонятно зачем, в этом городке все всех знали. Знали и то, куда их отправляют. Вернее, отправлялись они сами, в этом автобусе ехали одни добровольцы. Купленый на базаре разношерстный камуфляж с неумело пришитым красно-черным шевроном и жовто-блакитным флагом. Без жетонов, без касок, без разгрузок, без оружия, на собранные в складчину нищие гривни.



Она плакала. Тихо и безутешно. Стояла, вытирая слезы промокшими ладонями.

 - ...кiнчай цьомкатися, Толику, бiгом давай вже! -

кричали из автобуса.

Он сказал из-под глухого трикотажа балаклавы:

 - Люба, не треба, не плач, я повернуся, побачиш. Я побiг, чуєш, хлопцi кличуть...

Она кивнула головкой, подкрашенные насветло тонкие волосики печально погладили щеки с мокрыми дорожками. Слезы сочились сквозь пальцы с дешевыми серебряными колечками и самопальным розовым маникюром.

 - Повертайся, я чекатиму... тiльки повертайся, будь ласка!!

Последние слова она выкрикнула сквозь булькающе душащие рыдания.
Он наскоро обнял её, развернулся и прыжками понесся к автобусу. Прыгнул на подножку и скрылся в тесном салоне многократно секондного уродца. Выдвижная дверца скрипнула на кронштейне и запаяла собой салон. Из установленного на автовокзальной площадке  динамика с шуршанием зазвучал Марш запорожцев. Всхлипывания в редкой толпе провожающих, в подавляющем большинстве женщин разного возраста, стали гуще. Синий пошарпанный автобус вздохнул усталым движком и, кряхтя, медленно двинулся.
Марш запорожцев из шуршащего динамика прозвучал по второму разу и смолк. Провожающие, однако, продолжали стоять на маленьком майданчике автовокзала, как будто не собирались двигаться с места до возвращения синего автобусика, который уже исчез за поворотом на Киевское шоссе.

о т р а ж е н и е

В Минске шел дождь, еще не осенний, августовский, но уже довольно прохладный. Они стояли на крыльце отеля, охраняемом двумя аляповатыми керамическими львами, крашеными под бронзу. Когда-то неправдоподобно давно здесь были другие львы, настоящие бронзовые. Но теперь было не до львов. Они высматривали такси, которое вызвала улыбчивая администраторша, взяв с них на прощание за бутылочку Боржоми из бара-холодильника. Такси должно было отвезти их на новый вокзал. Стояли под навесом, споря о марке машины, которая подъехала к отелю, и очень напоминала такси, по мнению его. Она же была несогласна, это была совсем другая марка, чем та, которую назвала администратор.

Это был один из редких случаев, когда в их спорах прав оказывался он. Такси оказалось просто не той марки, которую назвали улыбчивой администраторше. Он раскрыл зонт, который держал наготове, и они побежали к такси под довольно прохладным дождем.

Доехали сравнительно быстро. Позавчера он снял ее с одесского поезда на этом самом вокзале. Чтобы быть вместе неполные двое суток. Конечно, обоим не хотелось уезжать. Тем более, в разные стороны. Тем более, во время войны. К тому же, она ехала в страну, на которую напали, а вот он - в страну, которая напала. Говоря высоким слогом, в гнездо агрессора.

Еще в отеле он думал, глядя на то, как она напоследок перед выходом из номера начесывает перед зеркалом укладку: куда она едет? куда я еду? и зачем? Вот вопрос. Дурацкий вопрос, на которые он был непререкаемый мастер. Она ехала домой. А вот он... Ну да, в очередную "страну пребывания". Ответ на вопрос "зачем" тоже не выглядел особо замысловато, - на перманентную войну, с которой он так спелся в течение 27 лет. Правда, сейчас эта песенка уже не звучала так привычным слаженным дуэтом. Он и война. К черту такую филармонию. Ко всем чертям.

Ее поезд стоял на том самом перроне, где он снимал ее позавчера. Только на противоположных путях. Дождь почти закончился, на серую бетонку падали одиночные мелкие капли. Разноперая толпенка местных неформалов уже всыпалась в плацкартный вагон с возгласами кажущейся свободы, ритуальными прибаутками и одной гитарой. Он вышел из вагона, она осталась в высоком тамбуре за проводницей, загородившей собой проход. Поджала левую ногу в белой босоножке, зацепила ею икру правой,  не хотел кричать через проводницу то, что очень хотел ей сказать. Внезапно для самого себя сложил большим с указательным пальцами рук большое сердечко и поднял над головой. Первый раз в жизни, просто его осенило. Ей понравилось, когда поезд отвалил от вокзала, она стала пытаться сложить такое же.

в о й н а

Тот, кого хотя бы раз в жизни обстреливали ракетами или реактивными снарядами, хорошо знает, что самое противное это звук рассекающего воздух реактивного гада. Густо свистящий, как от какого истребителя, МиГа, или там F с номером. Потом удар об землю, который можно услышать при условии непрямого попадания. При прямом райские песни или бульканье котлов, что кому.

Он хотел убежать.

Но ноги не слушались. К тому же в воздухе стало тесно от густого свиста и ударов. Стало нечем дышать от ужаса и поднятой строительной пыли. Чудовищные удары об землю сотрясали барабанные перепонки все ближе и ближе, российский помет Гитлера пристрелялся со своей - а скорее не своей, в очередной раз когда-то украденной - территории.

Он сидел на бугристом бетонном полу развороченного аэродромного терминала за какой-то грудой искореженного железа вперемешку с кусками бетона и разным сором. Дрожал мелкой дрожью и думал: как отсюда убежать, далеко, как можно дальше от этого свистящего, бьющего по перепонкам, давящего спрессованным горячим воздухом кошмара наяву. Он никогда не был под обстрелами, нигде и ничем. А этот обстрел принуждал вздрагивать даже кадровых, видавших разные виды хлопцев. В ноздри начал бить запах отработанной взрывчатки, кислый и едкий, вместе с гарью и чем-то омерзительно сладковатым, еще не гниющим. Но отвращения не было, только зубы мелко стучали от тоскливого животного страха.

Он почувствовал на левом плече чью-то ладонь, грубую, мясистую и тяжелую.

  - ...касочка на тобi херова, хлопче, а це погано...

Слева от него на корточках присел какой-то дядько в массивном бронежилете старого образца, еще защитного цвета, не камуфляжного. Потертый кевларовый шлем надвинут на самые глаза, пшеничные с проседью усы слегка свешиваются по-козацки.

 - ...та й броника в тебе не має, ну курва ж мати... таких дiтей посилають без нiц, пiдараси сучi...

Он неожиданно для себя обиделся и хотел привстать. Но дядько посадил его мягким, но сильным нажимом на плечо.

 - ...та сиди вже, дурне одне, чи ж не бачиш, обстрiл який куревський. А як щось у твою касочку для хокею буцне, а ти ж ще й без бронику, га?

Он рассердился.

 - Я є доброволець, нiхто мене не посилав! А дiтей у хатi своїй шукайте, дядьку!

Свист и удары об землю и в уши стали такие густые, что было странно, как они слышат один другого.

 - Та добре, добре, я ж нiц не кажу, лише сиди. А краще лягай. Скоро руська курва полiзе, бо садять худобини дуже ретельно, штурм буде таки.

Он даже немного успокоился, настолько спокойный и даже беспечный был хрипловатый голос с западенским акцентом.

 - Чуєте, дядьку? А звiдки це ви знаете, що штурм таки буде?

Дядько повернулся лицом к нему, улыбчиво дернул пшеничным с проседью усом. Подмигнул правым глазом, повращал смешно. Левый глаз остался недвижимый.

 - Та з Чечнi i знаю, хлопче. З Бiлим Сашком добряче там колись пофестивалили, москалики пам'ятають, як гадаю. Тiльки не має вже Сашка, оно як... То нiц, руську курву приголомшимо, до вiрменської теж руки дiйдуть, хай но... Ну то i я, диви, без подарунку не залишився, одноокий, холера!

Он посмотрел еще раз. Да, левого глаза не было, протез, хоть и прекрасно подобранный.

 - ...отож бо, у Нiмеччинi cтавили, там вони майстри. Як свiй, лише чорта бачить. То хер iз ним, з правого цiлю.

Дядько хрипло хихикнул. Потом озабоченно хмыкнул.

 - Еге ж, хлопчино, без броника буде лихо. Сиди тут, тихеceнько, як заєць. В тебе дiвчина є, чи не має?

Вопрос был неожиданный, прямо говоря. Но он сразу же понял, что за мысль преследовала его с самого начала обстрела. Мысль была затушевана страхом, но западенские хитрости дядьки стерли серую тушь, и сквозь неё проступило худенькое личико, бледные щечки, прикрытые  дешёвым базарным макияжем, которые грустно гладили тонкие, подкрашенные насветло волосики. Поэтому он кивнул головой.

 - ...якщо хочеш, щоб тебе дочекалася, слухай мене, допоки я живий. Мене вб'ють, знайди когось ще, хто цю куревську воєнку знае. А зара сиди i чекай! Сюди руська курва не дістає нібито... Я швиденько.

Дядько на корточках, по гусиному отвалил, потом послышалось быстрое хрупанье берцов по мелкому стеклу и прочей чепухе, распорошенной снарядами, пулями и гранатами с подствольников. Еще один страшный удар покачнул пол, грохот вывалившегося куска стены. И вдруг свист и удары об землю резко прекратились. Образовалась странная токсическая тишина с мерзкими запахами горения и гниения.

И его обуяла злоба.

Страшная.

Раньше он тихо презирал россиян и их страну. Не только из-за того, что говорили старшие, особенно в Тризубе, куда он записался с 14 лет. Он записался, положа руку на сердце, из-за отца, который на заработках в России польстился на обильные тогда рубли и женился на какой-то тамбовской бабе. Отец приезжал в их городок к своей матери, а его бабушке, которую мама еще до скоропостижной повторной женитьбы мужа при живой, хотя и больной жене, обоснованно не терпела. Приезжал напоказ, исправно напивался по обычаю новой родины, и согласно ему же кричал: вы тут гниете, лохи хохлацкие, а Россия процветает. В городке жили не очень зажиточные и не очень счастливые люди. Но в основной массе добрые. Россия же явно несла зло, презрение к слабым и несчастным, оно рвалось из выжженной украинской бурачанкой глотки отца.

А теперь это зло стреляет реактивными снарядами со своей - как кажется злу - территории. Злу мало, что оно забрало у него отца. Теперь оно хочет забрать его самого.  Смести с лица земли. Оно хочет слез и мук его дивчины, которая сейчас плачет на плече своей мамы в их домике. А тонкие обесцвеченные волосики гладят её мокрые щечки. Она и в лучшие дни не отличалась особо веселым нравом, а последние два дня перед его отправкой на Донбасс непрерывно плакала. А зло из-за проклятого кордона скалит зубы, веселится, свистит, ревет и зверски колотит страшными ультрасовременными снарядами, рвет кусками землю, тела хозяев этой земли, радуется их слезам и горю.

Сейчас он был бесповоротно готов безжалостно убивать. Без раздумий, без колебаний.

Но не кого попало.

Только россиян.

За спиной захрустело стекло. Он обернулся. Дядько стоял с кевларовым шлемом в одной руке, а в другой висел бронежилет с карманами, обшитый камуфляжем. Разгрузка, настоящая.

 - …Вдягай но бiгом, зараз кацапня полiзе...

Увидев его нерешительность, добавил:

 - ...та не бiйся, не з вбитого, Тимiша поранило вранцi, до шпiталю повезли, йому там не знадобиться. Чого чекаеш, бiгом, кажу!..

Он встал с пупырчатого бетонного пола, отряхнул штаны, взял у дядьки разгрузку и надел довольно быстро для новичка под одобрительное хмыканье ангела-хранителя. Положил на землю свою игрушечную каску, нахлобучил кевларовый шлем четвертой степени защиты. И спросил:

 - А як вас кличуть?..

Дядько буркнул, справедливо считая момент неподходящим для дружеских знакомств:

 - Степаном кличуть, як Бандеру. Все, хлопче, пiшли зi мною, ця твоя позицiя акурат для снайпера, оно дiрка, бач...

И показал на громадную дыру в бетонной стене терминала. Она образовалась почти только что. Если бы снаряд от новомодного москальского Тайфуна лег ближе, он был бы уже далеко отсюда. А так взрывную волну погасил толстый бетон стены терминала, рассыпался сам, но защитил его. И не только его.

Дядько Степан повернулся, хрустя чепухой разрушения под берцами, он послушно пошел следом.

Аэропорт имени Прокофьева приготовился к набегу его соотечественников.




 

о т р а ж е н и е



(«Такси». Почти Л. Бессон)

Такси не уезжало.

Он стоял за кустами в палисаднике у соседнего подъезда. Только что вышел из такси, в котором был любопытный разговор с водителем. Про наемников, вернувшихся в город с Донбасса, недавно ехали в этом же такси. Таксист рассказывал, что они были подавлены, особенно младший из двух. А он утверждал, что теперь в городе будет очень весело, начнутся нападения и вооруженные грабежи, ведь отморозки вернутся побитые, озлобленные и не с пустыми руками. Таксист соглашался с такой радужной для города перспективой, впрочем, слишком охотно. Ничего не поделаешь, такие разговоры - часть работы.

Не только его, но, кажется, и таксиста.

Среди таксистов полно доносчиков и сексотов фээсбэ, это тоже бралось в расчет. Пусть знают.

............................................

"Натурала" никогда не арестовывают. В отличие от "нелегала". Не за что арестовывать, даже там, где нет юстиции и законов. Он, "натурал", живет под именем в паспорте, которое может быть и своим собственным. Не взламывает сейфов, не общается с секретоносителями, крайне редко пользуется услугами хакеров, крайне редко вербует, а если вербует, то совсем не тех, кто носит в кармане и голове страшные тайны. Времена "добывающих" прошлого века тупо прошли. Второе десятилетие века открытой информации, содержащей в себе все тайны, включая страшные. Нынешний "натурал" изучает прессу, печатную, а теперь чаще электронную, беседует, роняет информацию в разные уши и мозги. Ну, и разговаривает. Довольно бестолковое на вид занятие, но, как ни странно, достаточно благодарное.
Разговоры, за них когда-то рутинно расстреливали в той стране. Ну, сейчас-то кадров и денег для такого серьезно не хватает, абсолютная диктатура дело дорогостоящее, даже при запредельном проценте добровольных, можно сказать генетических стукачей в опекаемом населении.

Поэтому "натурала" не арестовывают. Выдворяют или убивают, "внесудебная расправа".

...........................................

Да, такси не уезжает. Ждет, в какой подъезд он зайдет. Ну и пусть ждет ослиная башка. На сей  раз великих поощрений не будет.

Она написала ему в чат. Он не спеша, беззвучно сказал ей о том, что на сегодня уже стало для него самым главным. Смартфон раскалился от постоянной работы в сети, ведь включен круглые сутки, только подзаряжай, несмотря на один из самых мощных в мире аккумуляторов.

Он закончил фразу и дотронулся иконки "отправить" на сенсорном экране. Сообщение пошло к ней, преодолело за секунду немаленькое расстояние, пока делившее их. Он положил смарт в карман и пошел в свой подъезд. Запищал домофон, открылась дверь, такси сразу уехало. Страна дебилов.

Зайдя в квартиру, он не удержался от ржача. Доноси, рашен ушлепок, новость века.

Кошка удивленно посмотрела снизу вверх, розово зевнула, топорща белые длинные усы, подмигнула глазом цвета незрелого крыжовника, подняла пышный хвост восклицательным знаком и величаво  прошествовала в направлении кормушки.



в о й н а

Двадцать с чем-то минут своего первого боя показались ему многими часами. Может быть, потому, что бой оказался также последним.

Ему хотели дать гранатомет Муха, но резко воспротивился дядько Степан.

 - Здурiли, чи шо?! Снайперовi хочете дитину згодувати?! Забули, кого снайпер вичепляє? Кулемет та гранатомет!! Вiн з нього стрiляв мабуть раз у життi! А може нiколи! Ви менi тут аваковщину не ліпiть!

Ему пытались возразить:

 - А Серега Север? Еще моложе его!

Но дядько Степан вызверился еще больше:

 - А курва, знайшов приклад! Серега!! Той вже як я майже! Хер зна скiльки воює! Коротше - нi! Крапка!! Калаша має? Та й годi з пацана!

Взял его за плечо и повел к дыре в бетонной стене. Но намного меньшую, чем та, у которой он вжимался в мусор, спасаясь от снарядов из москальского новомодного Тайфуна.

 - Стiй тут. За стiнкою, у дiру на разi не виглядай. Автомат на одиничнi, бо рiжок випалиш увесь по першому разу. Ще чергами не вмiєш.

И сам щелкнул предохранителем старого АК74, ставя на одиночные выстрелы.

 - Ось так. А на черги так.

Снова щелкнул предохранителем, но сразу же вернул в прежнее положение.

 - Зара диви. Стаєш оно тут, за стiнкою, а у дiрку то лише швиденько дивишся. Побачив кацапа, пострiл - i бiгом ховатися за стiнку. Ще пострiл - за стiнку. У дipцi стояти боронь Боже - вб'ють. Зрозумiло, козаче? Я тут буду. Головне, не бiйся i на дармо теж не козакуй. Як тре, прикрию...

Дядько Степан мотнул головой и заправил ленту из зарядного магазина ручника, тоже явно видавшего виды.

И начался ад.

За дырявой бетонной стеной железным хором грохнули залпы и очереди из всех видов оружия, автоматов, ручников всех калибров, тысячами молотков обрушились на мозг. Первый удар в стену отличался от ударной волны реактивного снаряда. В ту же секунду после механического удара ухнул хлопок такой силы, как будто лопнули десятки огромных покрышек у самого уха. Вой, визг, сверлящий треск, дьявольский скрежет летящих мин. И неясный шум, гул, что-то живое и мерзкое, вылезающее из машинного кликушества смерти.

К дыре подбежали хлопцы с шевронами аэромобилов на крутых камуфлированных плечах, один львовской, другой николаевской бригады. Николаевский крикнул:

 - Нормально, пацан! Щас постреляем мало-мало! Только не ссы, все пучком будет!

Весело и щербато улыбнулся с подмигиванием из-под кевларовой каски. Львовский с Мухой наизготовку был серьезен и сосредоточен, даже угрюм.

Но вот он и не думал "ссать", бояться и прочее. Потому что мерзкий живой гул на фоне разнузданного шабаша машин уничтожения, по мере приближения к их ангару стал распадаться на матерные вопли. Николаевский аэромобил снова подмигнул ему и положил палец на спусковой крючок подствольника, крепко сжав рукоятку короткими пальцами:

 - Суки ватные, думают что ихняя мать их от пули спрячет! -

И сам довольно мастерски обматерился. Поняв комизм ситуации, хмыкнул.

 - …Поки не пiдтягнуть дупи ближче, не стрiляти! По командi, псякрев!

Град чего-то рассыпающегося в воздухе и смертоносного трещал о бетонные стены вперемешку с ударами и звуками лопающихся покрышек. Николаевский крикнул зычно, перекрывая звукоряд смерти:

 - Та ладно, знаем, Стёпа! Без команды ни-ни!

Чем ближе были матерные вопли с карикатурным российским акцентом, тем больше ему хотелось убивать. Конечно, он не задумывался, почему со всею страстью захотел безжалостно дырявить пулями, рвать взрывчаткой, кромсать по глоткам штык-ножом от АК именно тех русских за стенкой, которые рявкали, как голодные дворняги, и матерились уже совсем близко. А не, например, николаевского аэромобила с типично русским скуластым и курносым лицом, повадками и выговором.

Удары о стенку стали самыми немилосердными. Матерщина уже настолько различима, как голоса побратимов рядом.

 - …ВОГОНЬ!!!

Дядько Степан дал вдогонку рыкнувшей команде громовую очередь из ручника в один из проломов в стене. Николаевский аэромобил выпалил из подствольника и стал сажать очереди в пролом слева от него, почти в углу ангара. Не оборачиваясь, истошно завопил:

 - Давай, братан! Мочи русских сук!

Этот призыв русского мочить русских относился к нему.

Он наискось высунул ствол в пролом, касаясь края газоотводной трубкой. Поставил ствол правильно, и пригибаясь, касаясь щекой холодного металла крышки ствольной коробки, робко высунулся сам. И тут же увидел бегущих на них существ в жабьем зеленом камуфляже. Совсем близко к нему козлиными прыжками подскочил белесый бритомордый русский с приплюснутым носом и изрыгающим матерщину косым ртом. Явно бухой или обкуренный, без каски, но в сером бронике с карманами. На броник свешивался дебильный бант окраса колорадского жука. Он прицелился в бритую морду и дважды нажал на спуск. Железный откидной приклад дважды пхнул в плечо. На широкую морду с жирными брылями хлынула кровь из разваленного черепа. Мат смолк и русский упал ничком, скрывая квадратным туловищем колорадский бант. Рядом с ним валились дружки в жабьем, в касках и без, навеки отученные материться и лезть на чужую землю одноглазым дядькой Степаном и николаевским весельчаком. Мат валил снаружи уже в зверских завываниях боли тех, кого искалечили, но недострелили страшные пули ручника дядьки Степана. Их с русской неторопливостью, тщательно целясь, добивал николаевский.

Львовский аэромобил уже дважды перезаряжал Муху, снова выстрелил в пролом, прислонил гранатомет к стенке и подхватил с бетонного пола калаш с подствольником, как у николаевского. Но тут же выронил автомат, схватился за лицо и медленно осел на корточки. А потом повалился на бок.

 - Тараска!!! Прикрывай, пацан!!!

Отчаянный крик николаевского не застал его врасплох. Теперь он перевел предохранитель на очереди. И начал стрелять короткими, по жабьим камуфляжам, выше броника, под шею, в морды, выше наколенных накладок. Как учил дядько Степан, выстрел,короткая очередь - и за стенку. Из пролома зудело, жужжало, свистело. В голове возникли слова пожилого тризубовского инструктора, прошедшего Афганистан у Громова и Чечню у Дудаева: свою кульку не почуеш.

Он попадал далеко не всегда, но вместе с ним прикрывал николаевского, поползшего на помощь львовянину, одноглазый соратник Сашка Билого дядько Степан. К их пролому принесся Серега, которого все звали Севером. Такая же нашивка правосека, как у него. В руках Муха. Мальчишеское лицо, мазки сажи и грязи на розовых щеках под кевларовым шлемом с огромными очками, весь в карманах, ноги и руки в накладках, ну, МакКлауд в молодости. Серега с Мухой на плече быстро высунулся в пролом, дико проорал -

 - ...лови халву на Пришибе!!!! -

и оглушительно выпалил. Зверские стоны и матерные проклятия за стенкой переросли в жалобный рёв забиваемых быков. Серега удовлетворенно прокричал тонким мальчишеским фальцетом:

 - Смачного, русачьё! -

и унесся дальше со своей халвой на черт знает что означавшем Пришибе.

Но пришибал этот Пришиб, судя по всему, не по-детски. После фирменного десерта Севера за стенкой стало намного тише. Единичные стоны прекращались после одиночных выстрелов николаевского. Стреляя, он цедил сквозь зубы:

 - ...от Тараски вам, твари конченые...

Сам Тараска тихо лежал на спине. Руки безвольно лежали на бетонном полу, скрюченные в предсмертной судороге. Лица не было, сплошная кровавая маска. Дядько Степан опустил ствол ручника, не выпуская его из рук, тихо подошел к Тараске, уже не пригибаясь. Положил на пол тяжелый горячий пулемет, стал на колено, как в храме, легким прикосновением широкой грубой ладони прошелся по кровавому лицу, чтобы закрыть заплывшие темно-красным глаза. Посмотрел на свою окровавленную ладонь. Стянул с себя хэбэшную куртку и закрыл ею лицо Тараски. И перекрестился.

Николаевский уже молча достреливал бывших соплеменников, воющих, изрыгающих грязные проклятия небу и земле. Бой был окончен.

Вроде...

...потому, что заскрежетала мина, от бессильного отчаяния выпущенная побитыми бывшими старшими братьями. И ударила прямо среди побивших их бывших младших братьев, а ныне укропов, бандерофашистов, карателей хунты. Среди которых был как минимум один русский человек, безжалостно достреливавший в черепа бывших соплеменников за убитого ими друга Тараску, западенца из Самборского района, старшего солдата 70-й аэромобильной  бригады, место дислокации город Львов.

Его на секунду захлестнула нечеловеческая боль. Когда секунда прошла, он провалился в черное небытие.



о т р а ж е н и е



(«Такси-2» или внук Орнальдо)

Разговоры, они часть работы. Среди них бывают довольно поучительные, особенно с водителями такси.

Один из таксистов спросил его, отвернувшись от дороги и судорожно сжав баранку:

- Скажите, а война будет?

В глазах таксиста был нескрываемый страх. Он ответил:

- Война уже есть.

Таксист помотал головой:

- Да понимаю я, есть! У НАС она будет?..

Он порекомендовал задать этот вопрос самому поджигателю войны, не полениться съездить в Кремль. Таксист подавленно буркнул:

- Да ну, спрашивать его, урода, пришибить, как Павла Первого, и хорош, а то втянет нас...

Уже втянул, сказал он, и услышал в ответ:

- А что нас, овец, тянуть, сами на стрижку и шашлык просимся.

Он вспомнил другого таксиста, с пеной у рта доказывавшего, что Поляки и Украинцы "мазаны одним миром, потому, что ненавидят русских". Услышав от него, что сами россияне делают всё и даже больше для возбуждения ненависти к ним, удовлетворенно сказал: вот, и вы ненавидите, а ведь мы вас от немцев освободили.

В таких случаях он не церемонился.

И не только потому, что российский оккупант, захватчик и палач причинил его Отчизне на порядки больше несчастий, чем все Немцы вместе взятые плюс Тевтонский Орден.

Главным было другое.

С зомбированным нельзя дискутировать.

Категорически. Никогда. Ни под каким видом и соусом.

То же касается стран-зомби, народов-зомби и их зомби-главарей и вожаков.

Переубеждающий зомбированного подобен ему самому.

Того, кто подвергся такой не имеющей аналогов в практике человечества психотронной и психотропной обработке, как население огрызка колониальной империи под лживым (ибо сами они и все их – ложь) названием Российская Федерация, - можно и нужно только жестко подавлять.

Только силой.

Силой слова, силой кулака, силой оружия.

Оба таксиста - зомби.

Только подкорка одного поймала подавляющие частоты, а другого - возбуждающие.

Психотронное воздействие применяется везде в мире. Это страшная реальность 21 века.

Но есть лишь одно-единственное в мире НАСЕЛЕНИЕ, совершенно добровольно и безропотно пошедшее на роль почти стомиллионного коллективного подопытного кролика самых чудовищных лабораторий ФСБ (в девичестве КГБ) и ГРУ.

Знал ли гауптштурмфюрер СС доктор Йозеф Менгеле про психосемантический анализ, он же компьютерный психоанализ? О, как много дал бы этот архисадист, вырезавший без наркоза органы, сверливший костный мозг у живых людей, чтобы заполучить такое в свои руки… Как и весь аппарат РСХА вместе с  Генрихом Мюллером и самим Генрихом Гиммлером,



Но они безнадежно проиграли палаческое соревнование россиянам.



Палач умертвляет тело. Как называется тот, кто умертвляет душу?



Смирнов Игорь Викторович, доктор медицинских наук, профессор, зав. лабораторией психокоррекции Московской медицинской академии им. Сеченова.



Подлинная фамилия: Абакумов. Родной сын Абакумова Виктора Семеновича, основателя и бессменного начальника СМЕРШа, министра госбезопасности СССР, одного из самых рептильных садистов и палачей в истории человечества, лично пытавшего и казнившего тысячи "врагов народа", расстрелянного в 1954-м по «делу Берии» после обкатанных им же зверских пыток. А на самом деле ликвидированного подельниками, как опасный, ибо необычайно информированный свидетель. В том числе, разработок МГБ по управлению индивидуальным и массовым сознанием и подсознанием.



Фамилия Смирнов тоже взялась не из пальца. Тесть Абакумова, дед профессора, - Смирнов Николай Александрович  «Орнальдо», известный артист оригинального жанра, специализировавшийся на ментальной магии и сеансах гипноза, в том числе массового.



Изуверский цирк его внука имеет намного больше посадочных мест. И коек в психушках.

Внук Орнальдо затмил не только цирковую славу деда.  В иерархии сатаны он стал гораздо значительнее собственного отца и доктора Менгеле.



Компьютерный психоанализ - не уютная кушетка дедушки Фрейда, не беседы под покровом врачебной тайны про страхи детства, связанные с сексом. Массовое вторжение в подсознание через обычный персональный компьютер. Его достаточно для работы программ-отмычек подсознания - символов и образов страха.

Страха рождения, смерти, крови, изнасилования.

Страха самой жизни.

И навязывание ненависти к жизни – через страх.

Массовая некрофилия.

При этом массы искренне и горячо ЛЮБЯТ НЕНАВИСТЬ к жизни и всему живому в себе, считая это страшнейшее извращение СВОИМ, а не навязанным чьей-то злой волей.



Ибо зло в изувеченном компьютерной пыткой мозгу становится добром, свобода несчастьем, правда ложью (и наоборот), смерть жизнью, диктатор спасителем, а война благом.



Богоборческий и человеконенавистнический цирк Игоря Смирнова и его патронов из КГБ уже не гастролирует, а постоянно находится в интернете.



Абсолютная управляемость.

Готовность на любое злодеяние.

И также массовое.

Никто, и никогда не докажет таким обратное. Это уже не люди. А "объекты воздействия".

Начиная с самих зомбирующих, смирновых, путиных, геббельсов и далее по списку.

Созидание, любовь, ответственность - удел сильных.

Слабаки же предпочитают:

- дьявольский патент Смирнова-Абакумова.

- электромагнитные частоты агрессии и подавленности. Их круглосуточно транслируют все каналы ростелевидения. Они садятся на мозги из бесчисленных динамиков FM радио, из тысяч громкоговорителей, висящих на улицах российских городов, где вещает какое-нибудь "Радио Слава" или "Радио Ваня". Такой громкоговоритель вполне может послужить и для подачи сирены оповещения при воздушной или ракетной тревоге – привет из пекла от эффективного менеджера тов. Сталина.

- сублимационные видеотехнологии, когда глаза видят "Спокойной ночи, малыши", а мозг - жесткое садистское порно, кровавые расправы и казни, самое изощренное насилие.



 - Нейро-лингвистическое программирование, «нога в дверях», дистанционный гипноз, еще сотни способов превращения человека в морскую свинку или бешеную собаку.

Не говоря о навязшем в зубах 25-м кадре.

Гиммлер, Мюллер, Менгеле и папаша Абакумов могли только мечтать о таком.

Мечты чудовищ-отцов воплотили стократные чудовища-дети.

А тысячекратные чудовища-внуки вспарывают людям животы за то, что они вешают Флаг Украины.

На земле Украины.




 

в о й н а

Его не было.

Сплошное черное пространство без единой звездочки, без проблеска света.

В черном пространстве плыла какая-то тихая музыка. Что-то вроде мр3, но плеер где-то далеко. Чарующая музыка звала к себе.

Постепенно выявился сам "плеер". Сплошная чернота заключала в себе некую россыпь, которая постепенно выплывала из нескончаемой тьмы, манила нежными тонами удивительной красоты и доброты. Эта россыпь необычайно любила его. Вечно и неизменно любила. Даже такого несуществующего, как сейчас. Тона любви и нежности, которые мерцали, медленно приближаясь из окружающей сплошной черноты, оказалась главным, что было, есть и может быть во вселенной. Нигде на земле нет такой фантастически чистой доброты. Только её отблески.

Бескорыстная любовь и нежность вовсе не имели целью непременно заполучить к себе того, кого так верно и всепоглощающе любили.

В мерцании сполохов добра и вечного счастья показалось бледненькое девичье личико в обрамлении светленьких тонких волос, как средоточие и смысл. Печальный и любящий взгляд сделал свое дело.

Началось воссоздание из хаоса.

..........................................

"В начале было Слово".

На сей раз, Оно выглядело так:

"...минно-взрывное поражение, множественные осколочные ранения туловища и нижних конечностей, сотрясение головного мозга третьей степени, коматозное состояние, гиповолемический шок вследствие обильной кровопотери, гангренозное заражение, ампутация правой ноги до верхней трети голени, левой ноги до средней трети бедра, за последние сутки восстановлено самостоятельное дыхание, отключен от аппарата ИВЛ с сохранением трахеостомы, сердечная деятельность в настоящее время не нарушена, артериальное давление 110 на 65...".

Слово было женским, и, по всем законам мироздания, к женскому Слову присоединилось мужское:

 - ...порядного броника мав хлопчина, ще й каску непогану, а як би нi, гаплик...

...................................................

Мерцание бесконечности любви и добра в последний раз поласкало и отступило.

Впрочем, не навсегда.

Местом очередной победы порядка над хаосом, созидания над разрушением, добра над злом стала палата интенсивной терапии отделения анестезиологии и реанимации (АРО) Военно-медицинского клинического Центра ВВС Украины, город Винница.



 

о т р а ж е н и е

Его любимая очень хорошо стреляла. Но в снайперскую группу её не взяли из-за давней гипертонии. Он все равно попросил: не иди туда без меня. Она обещала, а слово её было нерушимо.

Он хотел ехать на Майдан. Но ему было сказано: будь там, где ты есть.

Хотел ехать и на Донбасс, или, как больше ему нравилось, на даунбасс. Было сказано то же самое.

19 февраля он находился в одном из двух на тот момент рабочих кабинетов. Смарт раскалился от круглосуточной ловли информации с места, бывшего центром мировых метаморфоз. Когда сообщили о том, что сотни Самообороны понеслись за отступающим Беркутом на Институтскую, он выл от бессилия. Но сделать ничего не мог. Гибли молодые хлопцы и подростки с деревянными щитами, в велосипедных касках. Падали в лужи крови на брусчатку и асфальт, пробитые пулями московских профессиональных шакалов и их местных корешей.  Взрослые дядьки позорно бежали накануне, во время штурма Майдана. Утром странным образом вернулись сквозь оцепление в три кольца. И ровно ничего не сделали для того, чтобы неопытные дети не полезли в кровавую мышеловку Институтской, устроенную в Москве теми, рядом с которыми СС общество бойскаутов. Путинское зверье, конечно, стреляло бы по Майдану, даже если бы лаву гневных хлопцев, взбешенных грязными москалями и их Януковичем, сдержали каким-то чудом, не дали бы прорваться на Институтскую. Всё равно была бы кровь, были бы смерти.

Но намного меньше.

А стало всё так, как стало.

Не моя воля, но Твоя.

За время Майдана он сбросил около 20 кило живого веса. Работа, вторая работа, дававшая заработок, плюс круглосуточные дежурства в сети, компьютер, гаджеты. Все это в подметки не годилось подросткам с деревянными щитами и тем на Донбассе. Не давали покою слова одного из "майданутых": "18 февраля Майдан был за худенькими спинами подростков".

Один из сотников во время общения в сети перед самым штурмом 18 числа сказал: там у тебя опаснее, чем на Майдане. Остальные, кто знал о его местоположении, просили беречь себя и не лезть на рожон. Типа он был на фронте.

А был.

Фронт ведь необязательно стреляющий и взрывающий. На его фронте, вообще-то, и такое тоже бывает. Правда, не так часто.

Иногда кажется: лучше бы стреляли.


в о й н а

Когда к нему стало возвращаться осознания себя, очень многое просто не доходило. Просто знал, что он опять есть. Возвращению на этот свет помогала боль в обрубках ног, которую врачи старались приглушить всевозможными обезболивающими, вплоть до промедола. Но боль все равно вылезала из запекшихся сгустков, закрывавших выкроенные хирургами кожные лоскуты со швами. Особенно при перевязках.

О том, что отныне он безногий, он узнал еще в реанимации. Черная тьма и чарующая музыка сфер, в которые он было направился, исчезли. Глаза увидели белый потолок с прямоугольными люминисцентными светильниками, а уши услышали голос дежурного доктора, судя по нему, женщины где-то средних лет. Голос печально произнес слово "ампутация", потом еще много других заумных слов. Стало ясно, что теперь он тяжелый и безнадёжный инвалид.

Он не мог сказать ни единого слова, попробуй, поговори с трахеостомой. Не мог поделиться своим горем. И не хотел. Он был рад, что жив, но чем такая жизнь...

Когда зашили дыру в трахее и кожу над ней, вначале он мог только сипеть. Связки почти не слушались, но если бы он даже и мог говорить - кому такое скажешь? С кем таким поделишься? Много ли хлопцев на свете, оставшихся в неполные 20 без обеих ног?
Он не знал, что делать дальше. Боль не давала спать, вводили анальгетики - но он все равно не спал.

Он не играл в футбол, не был фаном легкой атлетики. Но как же он сможет просто передвигаться... Ну как?.. Он прекрасно знал состояние дел в Украине: грошi на стiл, пенсии копеечные, а у инвалидов грошовые. Не мае грошей - вибачай, а в нас бананiв теж не мае. Их с матерью сосед Роман потерял ногу из-за диабета. Одну, а не обе, как он теперь. Сосед ходил с допотопными костылями, пустая штанина завернута кверху. О протезах или даже кресле на колесах мечтать даже не приходилось. Слишком дорогое удовольствие для большинства Украинцев. А он был таким же нищим, как и его мама, как и его любимая. Для министерства обороны и МВД его, как объекта довольствия, не существовало. Как и всех добровольцев-правосеков. Даже не давали поесть из солдатского котла, сами солдаты и офицеры-фронтовики посылали паркетных начальников, делились последним. На генералов и в здоровом виде рассчитывать было маразмом, а уж теперь...

Мама есть мама. Он почти не думал, что с ней будет, когда увидит его безногого. Нормальный юношеский эгоизм, помноженный на простую истину: с мамы хватит, что он просто живой.

А вот мысли о любимой доставляли боль, какую не снять хоть швейцарскими анальгетиками. Что она скажет при виде инвалида, неспособного встать даже на допотопные костыли...

…а главное, что ПОДУМАЕТ…

…До войны, до его первого и последнего боя, до добровольной отправки на распроклятый Даунбасс по линии Правого Сектора, она была плаксива и невесела. А ведь тогда он был пусть не крутым и накачанным, но полноценным хлопцем с двумя ногами. Его часто спрашивали, что он нашел в этой "опущенной". И сразу получали по морде. Такие корриды часто заканчивались для него битьем его собственной физиономии. Она узнавала обо всем, целовала его избитое лицо, шептала на ухо самые нежные, самые соблазнительные слова - и плакала.

Он и сам не знал, что в ней нашел. Просто не мог без неё. С того самого момента, когда увидел её в походной столовке летнего тризубовского лагеря. Она сидела среди щебечущих и стреляющих глазками подружек понурая, хлебая с оловянной ложки якобы борщ. Доела до последней капли, тщательно собрала с оловянной миски остатки буряка, положила ложку на дощатый длинный стол. И подняла глаза. Все это время он почему-то наблюдал за ней, сидя напротив и немножко сбоку. Она слегка повернула голову, линии их глаз скрестились. Через пару секунд она кивнула головой с подобием улыбки на миленьком, но какoм-то подавленном лице, не то здороваясь, не то соглашаясь. Потом она говорила ему: менi чомусь раптом тебе захотiлось, дуже сильно, навiть гарячо стало ТАМ. После такой констатации начинался секс, во время которого её нельзя было узнать. Как будто на это время неведомые силы меняли её на какую-то бешеную, разнузданную и сильную нимфоманку. Но как только она до конца получала свое - как в сказке Перро, тут же снова превращалась в зашуганную Золушку.

Что же будет теперь?..



о т р а ж е н и е

(несколько несвоевременная мини-поэма)

На сегодня у него было всё: любимые родственники, любимая женщина, побратимы.

Только далеко.

Нестерпимо далеко.

До конца понимали его и любили двое на свете. Две женщины, сестра и любимая.

Он с братом любили друг друга. Но по-мужски, без лишних сантиментов.
А ведь сантименты, как оказалось, совсем не бывают лишние. Даже наоборот.

Обе не могли без него, страшно тосковали на расстоянии.
А он не мог без них и страшно без них тосковал.

Порой он даже ругался с ними. Но...
...очень скоро ругающиеся стороны начинали задыхаться.
Ведь нужны они друг другу, как кислород
Таким образом, он признавал свою вину.
Ибо вправду был виноват.
Особенно перед любимой.

Расстояние это тоска, нехватка, отдаленность самой близкой. Какой на свете скайп заменит прикосновение, родной взгляд, желанный голос без искажений на самом совершенном дисплее, микрофоне...

Его любимые жили там, где его Отчизна. Одна Отчизна из двух стран, которые бывали одной страной. Но так страшно давно...

В отличие от многих соотечественников, он не страдал комплексом Волынской Резни. Потому, что его волынская бабушка рассказывала ему под клятвенное обещание молчать про спецотряды НКВД и абвера из украиноязычных ублюдков, переодетых под партизан УПА. Потом он видел доказательства этому уже в архивах, недоступных для подавляющего большинства.

Да и дед его со стороны папы, муж волынской бабушки, умерший перед войной совсем молодым от туберкулёза, был Лемком, Украинцем то есть. Они с бабушкой прожили всего четыре года, но любила она лемковского дедушку до самой своей смерти. В его семье это был не первый случай вечной, но трагически заканчивающейся любви.

Раньше ему казалось: то что он делает - всё для этой его рассеченной врагами Отчизны. Девиз народа, к которому он принадлежал, патриотическая триада: B;g, Honor, Ojczyzna. Особенно он укрепился в этом после того, когда ненавидимые им с детства москали убили практически на его глазах его Президента, Первую Даму и Элиту. Точно в том же самом месте, как 70 лет до того, точно в тот же самый день, 10 апреля.

Брат и сестра отыскались после этого чудовищного теракта, Второй Катыни. Они догадывались, что он есть. Но от его семьи, жившей до Второй мировой на одной из восточных границ Речи Посполитой, осталось после войны только его бабушка и её старшая сестра. Муж старшей сестры лежал в Катыни. А все родственники остались в той Польше, границы которой очертили западные предатели в Ялте вместе со Сталиным. Намалеванный ими дьявольский кордон империи зла разделил его с польской половиной его Отчизны, с двоюродными, братом и сестрой. Эти двоюродные любили его так, как только способен один процент самых что ни на есть родных. А он любил их.

Он никогда не считал своим местом рождения хамский, омерзительный и серый, глубоко презираемый с детства русский городишко, где родился на свет. Всегда писал и говорил о нем: место изгнания, высылки.

А местом рождения - только нежно любимый им маленький зелёный городок на Волыни, откуда ненавистные москали изгнали их семью в два приёма, в 1940 и 1946м.

Любимая также нашлась совсем недавно. Весьма странным образом. Он видел её во сне где-то с шести лет. Знал, как она выглядит, но принимал за обычную фантазию. Однако она оказалась отнюдь не фантазией, а вполне реальной жительницей Центральной Украины. С соответствующим менталитетом, характерными словами и интонациями.

Но вот в остальном она оказалась такая, какую бы вряд ли вымыслил сам дедушка Ганс-Христиан. Нет, не идеалом. Но кто представит себе умопомрачительного сексапила красавицу и не менее потрясающую умницу, мудрицу,- в сочетании с добротой и верностью воистину космических масштабов. Она бывала, по её собственному выражению, жесткой. И даже очень. Также и с ним. Источником её жесткости была также доброта и любовь. Особенно к нему. И к Правде, Той самой, с большой буквы, это их очень объединяло и способствовало разрешению самых острых и горячих споров.

Вообще, самые невероятные сочетания несочетаемого в ней на этом далеко не исчерпывались.

Им не хватало 24-часовых рамок, очерченных сутками. И не только на то, чтобы сказать друг другу хотя бы самое важное. Просто вдоволь насмотреться друг на друга. Даже в скайпе.

Главным же оказался факт их давнего знакомства. Ну, очень давнего.

А если ещё проще, они оказались двумя половинками одного давно утерянного рая.

Неудивительно, что после их встречи они обнаружили в себе такое, о чем даже смутно не подозревали. И не всегда хорошее. Правда, это решающим фактором не явилось.

Она никогда никому не задавала этот вопрос:

 - Ты меня любишь?..

Кроме него.

А он хотел, чтобы она спрашивала так хоть сто раз на день.
Потому что его ответ выглядел:

 - Больше жизни.

Он совершенно естественно постоянно называл её самыми нежными именами, которые  почему-то казались ему до неё слащавыми и даже пошлыми. А теперь без этого не мог.

Нет, польская триада осталась на своём месте.

Но сбылась мечта сестры, постоянно интересовавшейся: когда же он начнет что-то делать не вообще, а для отдельно взятой особы.


в о й н а

(день в общей палате)

Он был так поглощен свалившимся на него горем, что почти не замечал происходящее вокруг. А происходило много чего. Возвращенные жизни возбуждали вокруг себя волны притяжения. И в этих волнах поплыли людские желания. И людская солидарность.

Он видел волонтеров ещё в реанимации. Но туда приходили единицы из того сонма самых разных персонажей, буквально заполонивших госпиталь, заполнившей коридоры, палаты, ординаторские, что, мягко говоря, не всегда приветствовалось измученными круглосуточным конвейером докторами, жаждавшими хотя бы жалкого подобия тишины.

Волонтеры были очень разной публикой.

Пенсионеры и пенсионерки, отдававшие на хлопцев последние гривни из жалкой пенсии. Они приносили скудные посылочки, раздавали, пробовали заговорить. В разговоры вступали далеко не все. В клиентах психологов и психиатров недостатка не наблюдалось. До него у психолога, очкастой дамы средних лет, также волонтерки, пухлые ручки в серебре ещё не дошли, работы было выше горла. Большой вопрос, сумела бы его разговорить даже эта искушенная и остепененная дама...

Бизнесмены и бизнесменши. Эти вели себя весьма любопытно. В глазах светилось участие, искреннее сочувствие. Но времени на разговоры тратили самый минимум. Психологи-практики, не хуже остепененной очкастой, а в чём-то и покруче. Они сразу интересовались: что надо. Бизнес научил.

Когда его перевели в общую палату отделения хирургии, через пару часов после его сложения с каталки на функциональную койку вошел пузатый дядька в усах и дорогом пиджаке. Поздоровавшись, он стал вытаскивать из огромного пакета с логотипом супермаркета разные вкусности и раскладывать по тумбочкам. Ему досталась прозрачная пластиковая коробка берлинских пирожных. Кладя её на тумбочку, дядька добавил от себя:

 - Їж, хлопче, поки свiжi. Тобi вже можна, я питався. Ой, смачнi.

Закончив раскладку вкусностей, задержался в дверях и спросил:

 - В кого мобiлок не має, хлопцi, га?

Сосед, такой же ампутант, Лёня из Кременчуга, поднял руку, как в школе:

 - В мене не має.

Потом указал на него и добавил:

  - В Толяна теж не має.

Дядька вынул из кармана дорогого синего пиджака блокнот и красный с серебром Монблан, сделал короткую пометку и сказал, кивнув головой:

 - Добре. Завтра буде. Одужуйте, хлопцi.

И пошел по делам.



Назавтра, точно в тот же час, дядька явился с двумя цветными картонными коробочками, в которых были готовые к использованию добротные самсунговские смартфоны. Отдал их ему с Лёней со словами:

 - От, скромна подяка вам, герої, від щирого серця і на добре здоров’я. Балакайте та грайтеся, поки молоді.



У него никогда не было смартфона. К тому же было странно слышать, что он герой, да еще из уст солидного дядьки, явно не привыкшего кидаться словами.

В середине дня началось нашествие невест.
Вот кто не оставлял своими заботами. Эти приносили все подряд. Но посылки для этих дивчат были во-вторых. Недаром эту часть волонтерок называли невестами. Хихикающая, стреляющая глазками, манипулирующая всеми имеющимися прелестями, в самых немыслимых мини разношерстная и напористая девчачья стая была настоящим бичом персонала. Вот и теперь в их палату ввалились дивчата, на ходу распаковывая принесенные яства - большей частью собственного приготовления. С дальним прицелом, через желудок. К нему подскочили две красотки, окрас головок под красное дерево. Щебеча и прикалываясь, вывалили на тумбочку здоровую миску с сырниками и, непонятно зачем, пачку DVD с сопроводительными возгласами "круте кiно, бач, Джоннi Депп ваще класний". На чем ему смотреть классного Джонни Дэппа, невесты как-то не подумали. Цветя улыбками, как Папа Римский, расточая томные взгляды и запахи духов с подвохом, закидали его вопросами. Он растерянно и односложно отвечал, дивчата переглядывались, недовольные краткостью ответов, но не отставали. Щебет и приколы от соседних двух коек складывали впечатление дискотеки, только пока без музыки. Вошла медсестра, прогнала дивчат со словами "на обходi вас тiльки бракувало, ледi гаги дурнi". "Гаги" выпорхнули из палаты с обещаниями "ми ще прийдемо, тьотя, не переживайте", оставив после себя обонятельную диверсию в виде шлейфа духов с подвохом для хлопцев.

Другим соседом в палате был Лёвка Черновицкий (так представился) с оттяпанной по локоть правой рукой. По ночам он глухо стонал от боли. Приходила сестра, колола что-то, Лёвка засыпал, но во сне тоже стонал и даже вскрикивал. При свете же дня он шумел уже иным образом, доставая соседей дурацким ржанием и не менее дурацкими возгласами, считавшимися у него остротами. Трудно было сказать, природное это было или просто действие препаратов... После обхода он громогласно заявил:

 -  Шо зажурився, Толян? Шо? чи не чув, шо уролог каже? "Эректильная и репродуктивная функции сохранны". Дiвчата навколо нього гопцають, як кобили, а цей морду воротить! Як би в мене моєї Нiнки не було, дав би я дрозда! Та дiзнається ж коза, як той екстрасенс! А цей поц шо? на Джоннi Деппа не клює! Мишей не ловиш, лох! Може за цi функції не знаєш, пацаняку? То дядьку Льовку спитай!

И заржал на всю палату. Лёня из Кременчуга покрутил пальцем у виска. А его очередная Лёвкина буза на сей раз не разозлила. И безучастность с подавленностью были тут как бы не при чём. Как ни странно.

Перед самым ужином пришла ещё одна волонтерка. Необычайно, фантастически красивая, расточающая сексапил без всяких духов, макияжа ноль. Но не невеста. А если невеста, то явно знающая, кто её жених. По манерам, ухоженности и дорогой неброской одежде, бизнесменша. Но из-за белозубой озорной пацанячьей улыбки и яркого центральноукраинского выговора подмигивала сельская дивчина.

Она весело и коротко пообщалась с соседями и подошла к нему.

 - Чуєш... Коли матимеш мобiлку, подзвони своїй. Вона дуже чекає. Не бiйся, вона вже все знає. Твою маму повiдомили. Вони скоро будуть тут.

Он ошалело спросил:

 - Та звiдки ж ви знаєте?..

Пацанячья озорная улыбка осветила изысканной красоты лицо под роскошной, подкрашенной насветло густой челкой:

 - Знаю. Це головне, а ти подзвони, будь-ласка, добре?..

Наморщила нежную россыпь веснушек на переносице, ещё раз чудесно улыбнулась на прощание и легко скрылась за дверью. Грустно глядя на закрывшуюся дверь, Лёвка тяжко вздохнул:

 - Але пощастило комусь, ну курва ж мати!..

...Причина Лёвкиного восклицания приехала домой, накричала на глупую собаку, опять наделавшую купу безобразий и просто купу. После уборки купы включила на открытой кухне-анексе ноутбук, села за стеклянную крышку стола на хайтечный стул и вошла в чат скайпа, поскольку интернет опять вылетал и чат фейсбука был недоступен. Вбила в чат капслоком:

ТИ МОЄ ВСЕ!!!

И кликнула на иконку "отправить".

Сразу же появился пишущий карандаш, и через пару секунд с характерным свистом в чате появилось:

ТО ТИ МОЄ ВСЕ.


о т р а ж е н и е

Россию и её паскудное содержимое он презирал и ненавидел за очень многое. Например, за дороги. Ездя по ним даже в хорошей машине, на пассажирском кресле было невозможно попасть пальцем в виртуальную клавиатуру. Его просто бесила скотская немилосердная тряска, которая была так привычна тем, кого он наиболее мягко называл "свиньями на двух копытах". А больше всего бесила непреходящая мания свиней распространять и навязывать свое свинство. А если кто-то хотел жить достойно человека, а не по-свински, устраивать свиные нашествия с применением оружия массового поражения, да ещё угрожая при этом атомной бомбой.

После того апрельского дня в Катыни из него выветрились последние остатки милосердия к россиянам. А за последний год ему стало просто мешать само их существование. И чувствовалось, что он в этом уже не был одинок, как хотя бы год назад. Да, среди них есть горстка хороших. Но поди объясни это тем, кто поливает слезами гробы своих самых дорогих на земле. В том числе, настоящих Русских Людей, защищавших свою украинскую Отчизну от двухкопытных свиней.

Выйдя из гнусно трясущейся, как сама их душонка, маршрутки, он пошел вниз по улице, дорогой, которую проделывал каждый день кроме выходных. По пути стоял на постаменте старый советский бомбардировщик. Каждый день он проходил мимо него, а в голове был другой самолёт, с бело-красным шахматным знаком ВВС его страны.  В этом самолете были также двое его друзей. Вернее, друг и подруга. Они должны были поболтать за чашечкой кофе недалеко от здания филармонии, места запланированной встречи Президента с общественностью города. Вместо этого была Коронка к Божьему милосердию Св. Сестры Фаустины. Был Ружанец. После сообщения в микрофон "Пана Президента нет с нами..." их пропустили на места тех, кого только что убили. Этот Requiem aeternam под полевой орган он не забудет до самой смерти. Проход между креслами разделял две стороны, их, польскую, и "гостей". Гостями были те, кто убивал или молчаливо убивал. Несмотря на страшное состояние, душащие слезы горя и невозможности немедленной и самой жестокой мести, благодарил Бога, что в этот день он на своей стороне. Когда после Св. Мессы пели Bo;e co; Polsk;, он рявкал так, что стоявшая впереди Полька обернулась, но поймав его взгляд, быстро отвернулась. Хотя взгляд предназначался совсем не ей.

Вскоре после теракта он перевел на русский речь Президента "Свобода и Правда", которая должна была быть произнесена в Катыни. Написал короткое предисловие, впервые подписался своим подлинным полным польским именем. С трудом нашел маленькую малотиражную газету, напечатавшую перевод через месяц. Свиньи на двух копытах ведь не только грязны и кровавы, но и весьма трусливы. Несмотря на малотиражность, экземпляры газеты дошли аж до его Отчизны, например до Гливиц. Под своей подписью он обозначил должность сотрудника Совета Охраны Памяти Борьбы и Мученичества, ROPWiM. Это была неправда. Но одним из только что убитых был Генеральный Секретарь этого Совета, Анджей Пшевожник, труп которого обокрали свиньи на двух копытах и были пойманы при пользовании крадеными кредитками Анджея, потом их судили для вида.

Его неправда была открытым объявлением войны.

Не первой в его жизни.

Сейчас, идя возле старого советского бомбардировщика, он тоже видел ТОТ самолет. Но...

...фоном постоянного видения были уже слова из виршика, брошенного ему в фейсбуковскую личку:

...ты не просто в дороге домой, -
ты к себе возвращаешься, милый.

Поэтому он приостановился и закурил тонкую сигаретку из изящного портсигарчика P. Laurence Fresh Line, подаренного три месяца назад самой авторшей виршика.


в о й н а

Это произошло после ужасной ночи. Боли терзали всех троих. Дежурный хирург осмотрел обрубки, позвал на помощь невролога, они посовещались, поставили капельницы всей троице. Там был славный коктейль из анальгетиков и транквилизаторов, который надолго втянул их в лекарственный сон.
..........................................

Накануне ужасной ночи, полной жестокой боли и душевных мук, когда соседей повезли в колёсных креслах в отделение на вечерние процедуры, в палату заглянула красавица - бизнесменша. Он жестом попросил её войти. Она послушалась и присела на табурет у его койки, поджав точёные ноги в чёрных модельных сапожках с синими бахилами поверх.

Он напрямую спросил, не знает ли она, что стало с его побратимами, которых он знал меньше часа и целую вечность. Назвал их по именам, кроме николаевского аэромобила. Не успели познакомиться. Как и с убитым Тараской. Но имя убитого отчаянно простонал его друг во время этого первого и последнего для них с Тараской боя. Хоть и по-разному последнего.

Она сразу ответила:

 - ...не має Севера. Нещодавно поховали в Сумах. Писали про це...

Прикрыла зеленые глаза типично подолянского разреза. Покачала роскошными, подкрашенными насветло волосами.

 - ...дядька Степана теж не має... А миколаївський живе, тiльки поранений. Дуже сильно поранений... Вiн iз смерт'ю зараз бореться... Але вiн сильний, мусить смерть здолати. Я помолюсь...

...И добавила после паузы:

 - ...якщо можеш, теж помолись. До побачення...

Её зеленые подолянские глаза подёрнула глубоко укрытая печаль.

 - ...Толику.

Красавица волонтерка-бизнесменша еле заметно улыбнулась и выскользнула за дверь палаты.

.................................................

Благодаря докторскому коктейлю забвения все вышеназванные проспали завтрак. Впрочем, голодными они не остались, запоздалый завтрак был подан в постель, как в Хилтоне. Кроме того, холодильник таил в себе вчерашние приношения невест.

Сегодня они явились на охоту раньше обычного, во всеоружии мини, дико зауженых брючек, макияжей и духов. Как и полагается, учинили ритуальную корриду, где за быка была "тьотя" медсестра, бывшая, кстати, не так уж намного старше "гаг", а по версии Лёвки "кобыл". Невесты одержали реванш за прошлые поражения, а медсестра побежала за начальником отделения. Тот себя ждать не заставил.

 - Що тут менi ще за гармiдер? га? А ну, дiвчата!..

Не дожидаясь продолжения фразы, гаги, они же кобылы, молниеносно превратились в бедных овечек, которых никто не пасёт, а шанс стать пастухом есть у любого сей завидной доли достойного, также у него, начальника отделения эндоваскулярной хирургии, при условии, что он предоставит им «ну, от, таку малесеньку можливiсть побалакати iз хлопцями, вони ж так чекали, так чекали, тихо будьмо, жодного гармiдеру, а потiм пiдемо i чути нас не буде, ну чесно, ну просимо, ну будь ласка».

При всем этом был такой гармiдер, что начальник безнадежно махнул рукой, и с грозным –



 - ...ну, дивiться менi! як що, то геть звiдси пiдете!! -

 - бочком вышел за дверь.

Воодушевленные невесты взялись было за дело не на шутку. Но у одной из прелестниц запела голосом Вакарчука мобилка, и после непродолжительного диалога все невесты ринулись прочь, предварительно пообещав «повернутися, коли у бурсi буде тихо». Под прощальное ржание Лёвки палата опустела.

После тяжелейшей контузии и комы у него могла заболеть голова даже от более яркого дневного света. А сегодня был такой солнечный, победительный, яркий день, так шалело солнце, так врывалось через стекла, скакало яркими пятнами-зайчиками по коричневому свежепомытому линолеуму...

Он любил солнце, но ещё не пришедший в себя мозг отвечал на него болью, а глаза резью. Он попросил завесить окна. Лёвка беспрекословно задернул единственной рукой жалюзи. В палате стало почти сумеречно. Только разошедшееся солнце царапалось в щели жалюзи, как огромная рыжая кошка.

Дверь в палату отворилась. Снова невесты, подумал он.

Но на пороге стояла только одна невеста.

Его невеста.

В палате был полумрак. Но её улыбка осветила затемненное небольшое пространство.

Он никогда не видел на её лице такую радостную, обворожительную, манящую улыбку.

Он даже не думал, что она вообще способна так улыбаться.

ЯКА Ж ВОНА ГАРНЮЧА !!!

Его избитый, замученный контузией и лекарствами мозг зажег эту огненную надпись.

Чтобы она уже никогда не погасла.

За это мало потерять ноги.

Отдать жизнь, тут же, на месте,- вспыхнуло.

Чтобы никогда не угаснуть.






в м е с т о   э п и л о г а

Суббота. Пахучий кофе.
Разрезан бисквитный торт.
А где-то утюжат грады
Донецкий аэропорт.

А где-то из тела вышел
души серебристый пар.
И крепостью каждый метр,
и каждый пустой ангар.

А где-то мирные люди
в разгрузках при АКМ
Ломают непостоянство
всех карт джипиэс и схем.

И там, на краю Реала,
под свист кацапских ракет,
На фоне смертей хорала
рождается слава лет,

да нет! Не лет, а столетий,
тысячелетних веков,
восстали с курганов тени
забытые Козаков.

И характерник мечет
в ордынцев струю огня,
которая днем и ночью
и будит, и жжет меня.

И заставляет снова
вставать, когда нет уж сил,
в горящих ангарах тоже
никто гореть не просил.

Восстала слава и воля
на горе клятой орде,
и огневое море
поглотит врага везде,

польется через границы,
с которых Голодомор
сквозь летописей страницы
мильоны палил в упор.

Теперь уже мы вас спалим,
природы последний сорт!
Конец орды неудалой –
Донецкий аэропорт.

 

30.11.2014