Без отчаяния

Якуб Новыкив - Кшеминьский



БЕЗ ОТЧАЯНИЯ

Памяти Эльдара Рязанова






Он снимал фильмы и писал стихи.

Фильмы обожали и восхищались ими одни, ругали и проклинали другие.

Стихи - точно так же.

В общем, был звездой, самой настоящей, и давно.

Слава почти мировая, а в его стране абсолютная.

В его рабской стране.

Любовь и жалость, граничащая с презрением. Одновременно.

Его ощущение своей страны.

1.

Когда лицо накрыли белым одеялом, жена все держала его еще теплую руку.

Случилось.

Они редко говорили про это. Но договорились: оставшийся будет тосковать, но без отчаяния.

Он не был религиозным. Никогда. Не верил в Жизнь Вечную, в загробный мир. Я родился тогда, когда взрывали церкви, - говорил. Но странным образом в одном из его фильмов оказался Бог. Бога сыграл знаменитый актер, играл в свое время известного чекиста, шпиона НКВД, сериал культовый (а как же). Что ж, бывает.

Во время тяжелой хронической болезни он сильно исхудал. А ведь всегда был толстый, излишне толстый, как гиппопотам. Любил жизнь во всех проявлениях, от красивейших женщин и совершеннейших шедевров искусства до самой изысканной, обильной пищи и элитарных напитков.

Теперь его исхудавшее тело лежало под белым одеялом на железной больничной каталке, которую тихо везли вдоль ночного коридора два санитара в зеленых пижамах. Рядом шли врачи с опущенными головами.

Жена шла с другой стороны каталки. Держала его уже холодную руку под одеялом, которое было не в состоянии его согреть.




2.

Его некоторые фильмы телевидение показывало обычно перед Новым годом. Такая себе традиция. Для большинства они были как одно из обязательных блюд на новогоднем столе, вместе с закусками, котлетами, оливье, борщами.

Недаром один из героев этого его фильма нарекал и жаловался: какая гадость ваша заливная рыба.

Может и умер он в предпоследний день ноября, чтобы в очередной раз не злиться и раздражаться из-за этой идиотской традиции телевидения, которое ныне уже транслировало типично геббельсовскую ложь и превозносило военные преступления намного охотнее, чем любую рыбу.

Был ведь этот фильм не о рыбе, или какой другой закуске под водку или коньяк. 

Нет, о чем-то ином.

Это болело у него, очень болело.

Мучительно.

3.

Во время съемок он был деспотом и диктатором. Впрочем, очень веселым, обаятельным, пусть и ужасно толстым диктатором и деспотом.

Ибо в жизни был он типичным и неисправимым идеалистом.

Ведь такие его стихи настоящему деспоту слабо написать.

Жил поэзией. И очень любил поэзию других.

В его стране расцвет поэзии в последний раз пришелся на конец 50-х - начало 60-х годов. 70-е оказались осенью этого расцвета. Тогда и появился "новогодний" фильм.

"Дождь и снег, любое время года, надо благодарно принимать".

Эти слова зазвучали уже в ином его фильме, немного позже, после "новогоднего". Песенка также на слова его стихотворения.

Так он искренне считал. Но...

...но сам тосковал всем сердцем. Тосковал по временам иллюзий.

В начале хрущевских времен иллюзии имели вид молодых мечтаний, сильных и дерзких, как сама молодость. Это была эпидемия мечтаний. Она захватила множество тех молодых. Даже море их.

Одним из тех заболевших был юноша - композитор и музыкант, рожденный в теплых климатах Грузии. Будучи уже зрелым и разочарованным - но без отчаяния - он написал музыку к фильму, тому "новогоднему".

На первый взгляд этот фильм (культовый, а как же) и вправду мог показаться новогодней комедией. Прекрасной, изысканной, мастерской. Сценарий, состав актеров-звезд, ну, все. Приключения нализавшегося парня после бани с дружбанами были по-настоящему смешны и будили чисто новогодние эмоции. Такая себе сказка в рождественском стиле. Так он сам назвал свое творение, выступая на телевидении перед премьерой.

Но...

Даже средним зрителем в конце фильма овладевала грусть. И явно не только из-за событий на фоне стихотворения: с любимыми не расставайтесь.

Нет.

Было еще что-то.

Это "что-то" ощущали такие же самые, окраденые, разочарованные, переполненные горечью и недовольством. Такие, как он сам. Как композитор, сменивший теплые климаты родного Тбилиси на сырой холод Москвы. Как поэты, чьи стихи он превратил в песни (они стали культовыми, а как же).

Их было очень мало, жалкая горстка, мизер. Но пили у новогоднего стола горькую рюмку.

За потерянные и похороненные иллюзии. За ушедшую молодость, породившую необоснованные надежды.

Впрочем, иллюзии с надеждами воскресли во второй половине 80-х. И снова умерли в 90-х.

На этот раз без возврата.

Его надежда тоже воскресла с "перестройкой". Но из фильмов не уходила грусть. Один из них он снимал вовсе на свалке.

Предчувствие, предвкушение катастрофы. Не подвело, оказалось совсем не безосновательным.

4.

"Не вырасти розам на помойке мирового зла. Глупа надежда".

Тоже из стиха, пускай не его.

Но так думал именно он последние годы своей жизни.

Социализм с человеческим лицом? Он существовал только в фильмах, в том числе его фильмах. Нет, он не лгал, как большинство режиссеров. В его живых картинках, в актерских ролях, в сценариях его друга, давно умершего писателя, - там зарождались реальные люди, добрые, честные, творящие, влюбленные в жизнь, красоту - и попросту влюбленные.

И снова же: но.

Очередное "но" заключалось в том, что героями его фильмов были не только - и не столько - исторические фигуры, знаменитые и обожаемые. Серые человечки в его творениях обретали необычайные, поразительные качества, и таким образом становились... ну, и вот тебе, - культовыми. Но не Кинг Конгами или Анжеликами Маркизами Ангелов.

Это были сами зрители. Такие же самые, из повседневной жизни, густо пропитанной ложью, лицемерием, бреднями идеологии, рабством и серостью. Или агрессией, войнами в черт знает каких задворках мира. Волшебная палочка толстого кинодеспота превращала их в сказочных королей и спящих принцесс. Официантка вокзальной столовки оказывалась загадочной графиней, а обычный поездной проводник злым гением.

Художественное чудо.

И становилось оно чудом жизненным, перекочевывало с экранов в сердца, поселялось в душах.

Это было его надеждой, его целью, его миссией - не только радовать, но изменять. Людей, общество, страну.

Первое удалось.

A другое, третье...

Он изменил многих, очень многих. Отдельных людей. Но...

...не их общество. Не их страну.

Которая была его страной.

Те, кого изменили его фильмы, оказывались чужими обществу и стране. Явными или тайными диссидентами, если боровшимися, то без успеха. Часто уезжали навсегда.

A сам он... Да, снимал фильмы, пока хватало сил и здоровья. Живу, пока снимаю - говорил.

А потом...

Осень присутствовала даже в его первом культовом фильме, сделавшем его звездой. Ему было 29.

Когда пришла настоящая осень, её конец, силы на съемку фильмов покинули его.

Осталась поэзия.

И Она.

Его жена.

5.

Способность любить это врожденный талант, он есть или его нет.

Его высказывание.

Да, справедливо.

Есть, впрочем, одна деталь. Подлинная любовь это видение души.

Очень тяжелая вещь. Для многих невыносимая. Но такова правда.

Он был известным бабником. Множество девушек и еще больше женщин мечтало затащить его в постель. Даже тогда, когда был уже стариком. Талант не имеет возраста, а для многих намного более привлекателен, чем атлетическое тело. Также масс-медиа делают свое дело.

В постель не значит в душу.

Его жена видела душу мужа. Всю, каждый уголок.

Когда твою душу видит всю без остатка даже кто-то близкий, это очень плохо воспринимается средним человеком. Но в его случае отнюдь не шла речь о посредственности.

К тому же, душа жены была для него также полностью открыта.

Именно поэтому она знала, ибо видела, что скрывается за его выходками диктатора и прочими чудачествами, которые для обычной женщины стали бы предлогом бегства хоть на Луну от деспота-чудака.

За этим всем скрывалась необычайно нежная и не по-мужски впечатлительная душа.

Душа творца.

Никого другого ей не было надо. Со дня знакомства. В жизни и после неё.

Она не во всем с ним соглашалась, также в религиозных делах. Так как точно считала, что Вечная Жизнь все-таки существует. Только, конечно же, не так, как навязывала дикая необольшевистская секта под названием "русская православная церковь". Оба не терпели святош из КГБ, презирали и насмехались над попами в погонах под рясами.

Однако без споров на эту тему, как и на разнообразные другие, не обходилось аж никак. Особенно в начале их совместной жизни.

Еще и острых споров.

Но все споры и ссоры имели свой конец. В постели, конечно. Но души тоже не оставались в стороне.

А даже так: у них была душа на двоих.

Его жена не опасалась, что известный бабник обратит взор на какую-то там куколку - со всем последующим. Не из-за нарциссизма, ну, Боже упаси.

Просто одна душа на двоих дает такие эффекты в постели, о каких не подозревает даже самая совершенная японская гейша. А кто же ищет лучшего, имея наилучшее.

Её внешность не была внешностью модели. Скорее, интеллигентки. Потом - интеллигентки в возрасте. Но даже в их возрасте, который называется старостью, её тщательно ухоженные прямые белоснежные волосы, изысканное лицо с глубокими глазами под элегантными очками, аристократический стиль в сочетании с духовным богатством, знающим мало аналогов на этом свете - это все неизменно будило в нем желание её, и гордость сознания того, что она его жена.

И это было еще не все.

Только держись меня, говорила его жена. Это не касалось здоровья, возраста или творческих неприятностей, кризисов, неудач и всего остального сопутствующего творцу, подлинному художнику от Бога.

Хотя, этого тоже, если честно. А если ещё честнее, она не дала ему умереть гораздо раньше.

Душу делить нельзя. Никогда и никоим образом.

"С любимыми не расставайтесь".

Но иначе считает одна наглая баба по имени Смерть.



6.

Она не плакала, когда железную каталку с ним санитары тихо ввезли в кабину лифта.

Не было слез, когда автоматические двери с надписью Otis с шорохом закрылись, и лифт понес его вниз.

Также и потом.

Траурная церемония, соболезнования, в большинстве своем искренние. Ушла эпоха, так говорили. А было это сказано высоким слогом, и не до конца было это правдой из уст пожилых господ, а особенно дам.

Нет.

Это ушла их молодость.

Их мечты.

Которые не сбылись.

Он ушел вместе с молодостью и мечтами в тот самый момент, когда страна, которую он любил и ненавидел одновременно, окончательно предстала перед всем миром тем, чем была всегда: бешеной собакой, которую уже решено застрелить.

Присутствующие на траурной церемонии в Центре кино (его имени), также перед открытой могилой на кладбище, знали, что через несколько минут будет похоронено их видение страны и своего места в ней. Плакали не только по нем, а скорее, прежде всего не о нем, в своем большинстве.

По себе.

A вот она, жена, не плакала. Не было слез.

Было лишь то, без чего должно было быть сейчас согласно их договоренности.

Отчаяние.

Да, она уже одна на этом свете. Да, она будет стеречь то, что он создал при жизни. Стеречь и защищать его наследство, которое теперь дорого хотя бы горстке оставшихся мечтателей без мечты. Она это сделает. Но...

...это уже доживание.

Саму жизнь закопали вместе с ним.

И пол-души.

Есть его дочь, внук. Она их безгранично любит, дорогих и близких. Не только, как его дети, но как друзья, единомышленники. Такие же мечтатели.

Но его нет.

Она была его третьей женой. С первой он развелся, со второй развел рак.

Знала, что рядом с ней... ну, да, гений. А гению прощается все. Впрочем, особенно не было что прощать. Так, мелочи.

Особенно теперь это все видится мелочами.

Для остальных он был целостью с названиями его творений, с музыкой и цитатами из них, с давней телевизионной Кинопанорамой, или еще с чем-то там.

A для нее он был жизнью.

Оба они знали, что это случится, рано или поздно. Как будто, были готовы. А когда уже случилось...

Свет - и отчаяние.

Вот так, два в одном.

Она сказала его дочери, что хочет побыть одна в их доме. Дочь привезла её домой и взяла слово, что через час она - уже вдова папы - ей позвонит.

Когда открыла дверь его ключом, рыдания вырвались сами.

7.

Она плакала, стоя в их прихожей, долго, горько и безутешно. Темная прихожая и отчаяние перед бесповоротным.

Ноги уже не держали, она, как тень, проскользнула на кухню. Не включала свет, но кухню слабо подсвечивали фонари с улицы и окна соседних зданий, не погашенные отчаянием.

Села у стола. Сквозь слезы увидела что-то на нем.

И не поверила глазам. Наверное, уже сошла с ума, подумала.

Она знала эту авторучку только из его рассказов, очень подробно её описывал. В деталях. Его старая китайская чернильная авторучка, которой он вместе с другом писателем правил сценарий "новогоднего" фильма. И еще много иных. Ручка исчезла уже давно, когда умер писатель. Её муж тогда очень огорчился, считал, что ручку забрал умерший друг. Несмотря на то, что не верил в загробную жизнь. Ну, бывает.

Она дотронулась ладонью до ручки. Нет, не кажется. Не галлюцинация.

Взяла ручку, приложила к губам. Она была теплая, как будто кто-то только что держал её в руке.

Откуда она здесь, подумала. Все время перед похоронами её тут не было. Может быть, кто-то принес...

На столе она увидела белый лист бумаги, сложенный напополам A4.

На нем что-то написано.

Написано его почерком. Она узнала бы его руку из писем всех семи миллиардов жителей планеты.

В свете от уличных фонарей прочитала в дрожащих руках:

Это не подлая шутка. Это я.
Тоскую, жду, не могу без Тебя.
Без отчаяния, Любовь моя.

PS: ОН есть!!!


01.12.2015


Перевод с польского: автор.