Филологическая трагедия

                Филологическая трагедия
                (почти по Ю. Семёнову)

                ***
      - Ох, мамо, рятуйте! Яки болячи ці пологи! Ой, в сраці свербить, пихва лусне незабаром! - стонала в беспамятстве Кэт, лёжа на операционном столе.
- Ну и крепка же эта русская, - удивилась старшая медсестра обершарфюрер Нихтглюкер, - пролежать почти сутки под развалинами, получить такую травму головы и не только выжить, но и сохранить ребёнка!
- Она не русская, - безразлично сказала доктор Менге, - я стажировалась в России до войны три месяца, и запросто отличаю русский язык. Какой-то славянский, но не русский, это точно.
- Да и не наше это дело, - после минутной паузы мрачно отозвалась медсестра, - там разберутся.

      В это время доктор Менге под громкие крики роженицы извлекла младенца из материнской утробы и шлёпнула его слегка по маленькой сморщенной попке. Малыш закряхтел, вобрал в себя первый земной воздух, и громко возвестил миру о своём вступлении в жизнь!
      - Какой роскошный карапуз, - сказала медсестра Нихтглюкер, - не меньше пяти кило!
      Кэт приподняла голову и посмотрела на сына. – Мій малюк, рідненький, серденько мое, Івасику, - прошептала она и в изнеможении откинулась на подушку.
Через десять минут обмытый и упакованный в пелёнки Ивасик лежал в каталке. Медички тщательно мыли руки под краном.
- В гестапо вы позвоните? – спросила медсестра Нихтглюкер, - или это сделать мне?
- Сделайте вы, - сказала доктор Менге, - только попозже, у нас сегодня ещё много работы.
      А за окном буйствовала весна. Берлинская весна 45-го года…

                ***
      Начальник районного отделения гестапо штурмбаннфюрер SS Франц Кольке был сильно озадачен. Впервые в своей многолетней практике он не знал, что делать. Обычно тех, кто не хотел давать или упрямо «забывал» интересующую его информацию, он спускал в подвал к Гюнтеру. В стерильно чистой комнате, обложенной белым кафелем, упрямцы, ещё до появления этого патологического садиста с набором хромированных инструментов, начинали тщательно рыться в памяти. И часто маленький тщедушный человечек в белом халате оставался без работы. Кольке не успевал задавать вопросы, а, сидящий в углу шарфюрер Бремзе, едва успевал стенографировать ответы. Память восстанавливалась полностью. После этого упрямцев отправляли в лагерь, штурмбанфюрер привычно проводил аресты и расстрелы, получал очередное поощрение и напивался до смерти в любимом офицерском борделе на Фридрихштрассе. Всё было отлажено, рутинно, практически без опасности для жизни и без риска оказаться на ужасном восточном фронте.
       Теперь риск появился. Упрямец, вернее упрямица, была. Гюнтер тоже был на месте, в своём стерильном подвальчике. Но свести их вместе было никак нельзя. Кольке открыл бутылку со шнапсом и ещё раз вспомнил позавчерашний разговор с доктором Менге, старшим врачом госпиталя Святой Магдалены.
- Значит, вы утверждаете, фрау Менге, что она не русская?
- Нет, герр штурмбаннфюрер, это точно.
- Есть какие-нибудь версии о её национальности? На кого она может работать?
-  Не знаю, герр штурмбаннфюрер, никаких документов при ней не было. А таких слов я в жизни не слышала! Какой это может быть язык – понятия не имею. Мы же записали и передали вам с десяток слов, которые она произносила в бреду, проконсультируйтесь со специалистами.
- Не считайте меня дураком, доктор Менге! Я своё дело знаю, и, поверьте, неплохо. Я уже консультировался с профессором Хайнцем Хоффманом, лучшим филологом Берлинского университета. Он, как и вы, впервые видит те слова, которые вы записали. Говорит, что очень похоже на санскрит! Но не на санскрите же она, чёрт побери, разговаривает!!! Ну, ничего, скажет всё! Гюнтер поможет! Ведь она держала химчистку почти в центре Берлина! Несколько лет у нас под самым носом работала чья-то резидентура!!! Чья? А клиенты нашей милой фрау, которых мы уже опросили, отмечают у неё прекрасное берлинское наречие!
- А что говорит её муж?
- Опять, фрау Менге! Вы начинаете меня раздражать!
- Простите, герр штурмбаннфюрер, я не хотела вас обидеть. Просто очень волнуюсь. Нам не часто приходится общаться с гестапо, мы лечим доблестных немецких солдат!
- Да, фрау Менге, я знаю об этом, это делает вам честь. Её муж погиб при бомбёжке. Бомба прошила насквозь четыре этажа и разорвалась прямо в химчистке. Они жили там, в соседней комнате. Никто не выжил. Удивительно, как ей повезло. От её мужа, Густава Цапа, мало что осталось. Никаких данных на него найти не удалось, ловко работал, мерзавец! В одном из чемоданов мы нашли разбитую, покореженную рацию. На ней пальчики нашей фрау, Кэтрин Цап. Так что, сомнений нет, мы имеем дело с хорошо замаскированной резидентурой. Вот только чьей? Это нам и предстоит очень быстро выяснить. Ведь резидент где-то рядом, я уверен, поверьте моему нюху. Дело на контроле у самого группенфюрера Мюллера, - при воспоминании о всемогущем шефе гестапо папаше Мюллере у Кольке вспотели ладони. Он вспомнил дивизию «Мёртвая голова», о том, что с ней сделали русские, и внезапная слабость комком прошла от горла до стула, на котором он сидел, и чуть не выскочила наружу.
- Когда вы сможете предоставить её нам, фрау доктор? У нас очень мало времени! Когда она придёт в себя и сможет дать показания?
- Она очень крепкая женщина, эта Кэтрин Цап, герр штурмбаннфюрер! Она пришла в себя ещё вчера, через три часа после родов, и сейчас чувствует себя удовлетворительно.
- Вот и прекрасно! Не будем терять время, распорядитесь подготовить её к выписке, фрау Менге.
- Герр штурмбаннфюрер… Я… Она…
- Ну, что ещё? Что? Что? Говорите же, чёрт побери, доктор!
- Дело в том, что с момента родов она не произнесла ни слова по-немецки. Она не понимает нас, не понимает, что от неё хотят. Я проконсультировалась с нейрохирургами нашего госпиталя. Они говорят, что это типичная частичная амнезия, приобретённая в результате травмы и перенесённого шока. В таких случаях, как правило, помнится только родной язык, и то не всегда, а все выученные языки могут просто выскочить из головы. Могут приходить и снова теряться в результате каких-то стрессов. До полного выздоровления и возврата памяти нужен покой и время. Не менее года. Я опасаюсь, что ваш добрый Гюнтер лишит её память даже и того, что осталось, того, что как сказал вам профессор Хоффман, похоже на санскрит. Тогда вы точно ничего от неё не узнаете.
- Год! Der Teufel soll des buserieren! Чёрт побери! Вы с ума сошли, фрау Менге! У меня нет и недели! – начиная понимать безысходность ситуации заорал Кольке, - собирайте нашу «пианистку» немедленно, мы поработаем над её мозгами, прочистим их хорошенько, а потом напишем диссертацию! Ваши нейрохирурги лопнут от зависти! – штурмбанфюрер нервно хохотнул.
- Слушаюсь, герр штурмбаннфюрер, - сдаваясь, сказала доктор Менге, - но я вас, во всяком случае, предупредила о последствиях, и скрывать это от кого-либо вовсе не намерена.

                ***
      На апрельский Берлин опускалась ночь. Улицы были совершенно пусты. Впрочем, и днём-то оставшиеся жители предпочитали отсиживаться в бомбоубежищах. Бомбёжки в Берлине стали обычным делом. Штурмбаннфюрер Кольке сидел в своём кабинете с наглухо задраенными окнами, зажигал одну сигарету от другой, пил шнапс и размышлял.
 
      Последняя фраза доктора напугала Кольке. Он понял, что в случае его неудачи фрау Менге допросят его же коллеги по мрачному ведомству, и тогда это её предупреждение поставит жирную точку на его карьере, да и на жизни тоже.
Посоветоваться было абсолютно не с кем. Его подчинённые могли бегать, стрелять, ломать кости и челюсти, выпучив глаза громко орать «слушаюсь, герр штурмбаннфюрер», но в сыске от них толку было мало. Ещё в 30-х Кольке работал сыщиком в полицейском участке недалеко от  Бранденбургских ворот, но тот опыт, пусть и небольшой, ни разу не пригодился ему в гестапо. Как, впрочем, и этим пучеглазым костоломам. За пятнадцать лет методы работы сильно изменились. Тогда добропорядочным бюргерам не полагалось выбивать зубы, рвать ногти и ломать конечности, а шпионы шустрому малому Кольке не попадались. 

      Обратиться за помощью к коллегам из соседнего отделения или (упаси Бог!) к начальству было решительно невозможно. Это означало одно из двух: либо прослыть дураком, либо самому напроситься на фронт. Причём первое влекло за собой второе.
Штурмбаннфюрер глубоко затянулся дымком, плеснул в стакан на два пальца шнапса и ударился в воспоминания…

      К утру Кольке выкурил три пачки сигарет, выбрал «двумя пальцами» пару бутылок шнапса и заснул прямо за столом. Он спал на результате своих ночных размышлений – белом листе, аккуратно заполненном мелким шрифтом,  разбитым на пункты. Пунктов было семь. Строго по числу дней, отведённых на расследование. Гюнтеру нашлось место только в последнем седьмом пункте, однако Кольке тщеславно надеялся ускорить ход событий и закончить это дело до пятого пункта.

      Кэтрин Цап  вместе с малышом была здесь, в здании районного отделения гестапо. Но не в подвале, а на втором этаже. Под тщательной охраной двух здоровых гестаповцев. В комнате за ней постоянно наблюдали три глаза. Один из них принадлежал раненому пехотному солдату вермахта Хельмуту Келлеру, оставившего второй глаз на бескрайних российских просторах, где-то под Витебском. Ещё два, голубые и похотливые, полностью соответствующие чистоте расы – Хельге Мёхтеманн, штурмфюреру СС и личной секретарше самого штурмбаннфюрера. Без женщины тут не обойтись, решил Кольке, а лучшей кандидатуры не найти. Рядовой Хельмут Келлер не мог стрелять без правого глаза прицельно во врагов Рейха и был освобождён от военной службы, а Хельга…

      При воспоминании о Хельге Мёхтеманн тридцатисемилетний Кольке всегда не к месту краснел. Но не от смущения или стыда, а от внезапно накатывавшего возбуждения. Двадцатипятилетняя фрейляйн Мёхтеманн полностью соответствовала своему имени и званию! То, что штурмфюрер вытворяла периодически со штурмбаннфюрером прямо в его кабинете иначе как штурмом и не назовёшь! Правда, так же она штурмовала ещё нескольких молодых SS-манов из их отделения. Кольке знал об этом, но предпочитал «быть в неведении».

       Вот и сейчас, пока принявший план действий и литр шнапса штурмбаннфюрер SS Франц Кольке спал прямо за своим рабочим столом, штурмфюрер SS Хельга Мёхтеманн штурмовала одного из двух охранников…, впрочем, к филологии это не имеет никакого отношения.

       Штурмбаннфюрер SS Франц Кольке спал в своём кабинете за рабочим столом. Прямо на составленном им плане действий. Он спал крепко. Но по многолетней привычке он проснётся ровно в 7.00, выпьет остатки шнапса, чашечку эрзац-кофе, и примется за работу…

                ***
      В комнате радистки Кэт звучали бодрые немецкие марши, а Хельга и Хельмут, накрывая стол, громко разговаривали с ней по-немецки. Это был первый пункт плана Кольке, в который он с утра успел посвятить подчинённых. Те должны были внимательно следить за реакцией фрау Цап на задаваемые вопросы и пытаться определить, не симулирует ли она. Однако Кэт на все вопросы удивлённо таращила глаза и пожимала плечами. И только когда Хельмут выложил на тарелку кусочки жирного сала из консервной банки, её глаза заметно заблестели. Она явно не понимала ни вопросов, задаваемых ей, ни всего происходящего в этой комнате. Каждые два часа она трогала Хельгу за руку и тихо говорила: «Треба малюка годувати, Івасика мого». При этом вынимала титьку, и Хельга всё понимала. Сначала она записывала эти слова, но Кэт больше ничего не говорила, и записи получались все одинаковые.

      Завтрак прошёл молча и скучно. Кэт быстро съела всё сало, выпила стакан молока и ушла в свой угол. Хельмут начал убирать со стола, а Хельга пила  помоечный кофе и томно вспоминала о ночном штурме.

      В комнату энергично влетел штурмбаннфюрер Кольке. Вид у него был несколько помятый, но настроение бодрое и решительное. Остатков шнапса не оказалось, а эрзац-напиток помогал слабо. Но нужно было приступать ко второму пункту плана. Подскочив к радистке Кэт и внимательно всматриваясь в её лицо, он громко прокричал:
- Ihre Name? Forname?  Wer ist Seine Mann? Wo ist er jetz? Begreifen Sie mir? Antworten Sie schneller!
Затем, вспомнив маленький запас русских слов, добавил более ласково:
- Я есть майор Колька! Отвечайтен mir отшен бистро!
Ничего, кроме испуга, лицо Кэт не отразило. Она не понимала его. И, похоже, даже не знала, был ли у неё муж.

      Кольке открыл дверь и молча кивнул двум мрачным субъектам, стоящим в коридоре. Они вошли. Один из них был конвоиром в форме лагерной полиции, второй был заключённым. Оба были русскими. Кольке решил для начала определиться именно с этой страшной для него национальностью.
- Bitte, - показал он на Кэт, - ви идти dort und говорить с тот фрау. Man muss узнавайт, sind Sie russisch? Как это есть рюски… зе… зем…
- Земляки? – услужливо улыбаясь подхватил полицай.
- O, ja,ja, das stimmt! – похлопал его по плечу штурмбаннфюрер.

      Вошедшие осторожно приблизились к пленнице. Та сидела с отрешённым лицом, бледно-зелёная и мелко дрожала. Видимо, последствия травмы, и пережитый нервный стресс не прошли бесследно и сейчас рвались наружу.
- Ох, вуйко, - шептала она, - нудить мене, у шлунку погано, тремтить, мерехтить усе, скрині гудять, блювати хочу…  свит до гори дригом …
Пришедшие опасливо отошли подальше. Разговор явно не получался.
- Хватит, - рявкнул Кольке, - десятка слов вполне достаточно, чтобы узнать родной язык…, если это ваш!

      Арестант робко переминался с ноги на ногу и чего-то соображал.
- Нет, - уверенно заявил он, - русским тут и не пахнет. Два слова-то всего и разобрал кое-как знакомых. Бред какой-то. Вроде и знакомо, но не русский, точно.
- Я, вашбродь, когда на Колыме срок мотал у «хозяина», - начал конвоир, - часть её слов слыхивал. Ругается она. Матом разговаривает, хоть и не так виртуозно. Вот был у нас на зоне пахан Сизый, так тот…
Кольке молча ткнул его кулаком в зубы. Полицай мотнул головой, утёрся, вытянулся в струнку и громко доложил:
- Никак нет, вашбродь, не русский это. Ругательства русские, а слова чужие, не разберу. Виноват, вашбродь!
- Raus, - процедил Кольке сквозь зубы, и лагерная парочка выскочила в коридор.

      Ситуация ещё больше запуталась. Слова не русские, ругательства русские… Да русским матом разговаривает вся Европа! Славяне уж точно! Особенно, после того, как русские полчища подошли к Берлину и подмяли под себя не только славян… А тучи военнопленных?! Штурмбаннфюрер вспомнил поездку в KZ-лагерь в 43-м году. Уже тогда блякала, хукала и ёкала почти вся эсэсовская охрана лагеря! «Эсперанто, бля», - подумал Кольке, и страшно удивился неожиданному подтверждению своих мыслей.

      По его плану надлежало устроить пленнице такие же «собеседования» с поляками, сербами, чехами, болгарами и… кто там ещё? Слава Богу, огромная, дикая Россия отпадает. А если…, тогда к Гюнтеру. Но не сразу в лапы. Сначала попробуем сделать так, как говорила фрау доктор. Амнезию лечить шоком. У Гюнтера шоки в ассортименте! К чёрту осторожность! Пусть она забудет свою матерщинную тарабарщину, но вспомнит немецкий! Английский, французский, русский, в конце концов! Нужен контакт! А без языка никакие пытки не помогут.
- Герр штурмбаннфюрер, - раздался из кухни голос Хельги, - сделать вам чай или кофе? Кофе у нас эрзац, а чай настоящий, грузинский!
- Тогда чай, Хельга, да покрепче, - отозвался шеф.
- Я заварю вам чифирь!
«И эта успела нахвататься, чёрт побери! – вздрогнул Кольке, - страшное русское племя!».

                ***
      Два дня прошли в бесполезных очных ставках. Кэтрин Цап была неразговорчива, удар по голове и полученная амнезия давали о себе знать. А лагерные «филологи» - сербы, поляки, болгары, хорваты – были все как на подбор отбросами своего племени, жадными, лживыми предателями, готовыми на любую подлость, а самое главное – патологическими трусами. Они просто боялись сказать что-либо с уверенностью, и к концу второго дня Кольке запутался совершенно.

      Никто не мог понять, на каком языке говорит пленница, к какому роду-племени она принадлежит!  Над головой штурмбаннфюрера отчётливо замаячил восточный фронт. Выхода не было. Пора было начинать допросы «третьей степени». Кольке задумался…

      Штурмбаннфюрер Кольке не был садистом по натуре. Он был, скорее, добрым, сентиментальным немцем, и не собирался провести всю жизнь в гестапо. «Следующий чин – «оберштурмбаннфюрер SS» - ему никак не светил. Война скоро победоносно окончится, говорил им фюрер, он станет бюргером, заведёт добропорядочную образцовую немецкую фрау, кучу детей, будет работать, если удастся, в полиции, вечерами будет сосать любимый немецкий Bier, а по выходным позволит себе бутылочку шнапса…

      Штурмбаннфюрер мотнул головой и согнал с губ безмятежную улыбку. Работа есть работа. Надо приступать к следующему пункту.
- Хельмут, дайте ребёнка и откройте окно, - приказал он солдату.
- Навіщо ці тортури, кат клятій Колька! Не замай малюка! – почуяв неладное, метнулась к ребёнку Кэт.

      Кольке отшвырнул её в угол, затем усадил на стул у стены. Хельмут принёс ребёнка и открыл наполовину окно. «Клятый Колька» положил маленького Ивасика на стол и открыл окно полностью. Кэт раскачивалась на стуле и смотрела куда-то сквозь стену.
- Deine name? Vorname? Wo ist deine Heimat? – отбросив вежливость, кричал Кольке, - Scheise! Spricht du, eine Hure!
      
      Мертвенно-бледный и трясущийся рядовой Хельмут Келлер медленно поднимался из-за стола. Ничего не замечая, Кольке продолжал орать и всё больше оголял ребёнка.
 
      Из окна тянуло сырым апрельским холодом. Дальше всё произошло точно так, как в фильме «Семнадцать мгновений весны». Кольке орал, ребёнок плакал, радистка Кэт медленно заваливалась на пол, в дверях кухни привычно показалась с чифирём Хельга Мёхтеманн, а рядовой Хельмут Келлер доставал парабеллум…

      Выстрелов было четыре. Они были негромкие, как новогодние хлопушки серпуховской фабрики имени Клары Цеткин. Несмотря на ранение, Хельмут и с одним глазом не утратил сноровку фронтовика. На полу рядком лежали штурмбаннфюрер, штурмфюрер и заскочившие на звуки выстрелов два молодых шарфюрера-охранника. Численность войск SS уменьшилась сразу на четыре «фюрера»…

      Через три минуты Хельмут, держа под руку Кэт с ребёнком на руках, двигался в сторону берлинского вокзала. Он хотел взять билет на ближайший поезд и уехать к матери в Мюнхен. Внезапно он понял, что без документов, без денег, с женщиной не говорящей ни слова по-немецки ему из Берлина не выбраться. Да их наверняка уже ищут. Решение пришло само по себе. Идиотское. Такое могло прийти в голову только контуженому солдату. Но оно сработало…

      Хельмут подошёл к парнишке лет 14, стоящему у афишной тумбы, дал ему пять рейхсмарок и попросил отвести их к ближайшим подпольщикам. Он объяснил, что это – та самая «пианистка», которую ищет гестапо. Мальчишка внимательно осмотрел их, чуть кивнул головой и пошёл в сторону стадиона. Беглецы двинулись за ним, и через двадцать минут сидели в маленькой опрятной комнатке, а её хозяин, однорукий мужчина лет 60 что-то шептал приведшему их мальчишке, давая ему какое-то задание. Мальчишка убежал и ровно через час в комнату вбежал запыхавшийся штандартенфюрер SS и кинулся обнимать Кэт. Это был Штайнглиц, резидент советской разведки, руководитель группы, в которую входили Кэт и погибший Густав Цап.

      Но Кэт явно не узнавала Штайнглица. Она уклонялась от его поцелуев и со страхом пятилась в угол. Вытянувшийся по привычке при виде штандартенфюрера Хельмут постепенно обмяк, отвёл гостя в сторонку и за пять минут рассказал ему о событиях прошедших дней.

      Штайнглиц понял всё моментально. Кэт с ребёнком надо было срочно вывозить домой. Уж он-то знал точно, кто она, и где её дом. «Через швейцарскую границу, через Париж, до Стокгольма, а там встретят, сообщу», - тут же решил он.

      До Парижа Штайнглиц проводил Кэт с младенцем лично. На вокзале посадил в вагон до Стокгольма, дал явки, пароли, имена наших людей, помахал ручкой и тайно перекрестился. Такой головной боли он не имел за все двадцать лет нелегальной работы. Он сразу понял, о чём говорил Хельмут, и предположил определённые трудности. Но явно недооценил их!   

      Кэт не говорила ни на одном из известных ему языков! А ведь он знал русский, немецкий, английский, французский, испанский, итальянский, японский, китайский, фарси, хинди и… пожалуй, хватит, не Штайнглиц главный герой этой трагедии. Сначала он думал, что Кэт ругается. Но поводов для матерщины он, вроде бы, не давал. Целый день он тщетно пытался выяснить, что это за язык или слэнг? Ведь радистку прислали из Москвы, штандартенфюрер знал это точно! Но в Москве он не слышал такого. Правда, он не был в столице своей Родины более двадцати лет, мало ли… Штайнглицу стало не по себе. Там разберутся, решил он, прекратил ненужные выяснения, написал всё на бумаге, (как обычно – по-французски, левой рукой, через зеркало), и распрощался. В конце концов, у него ещё остались кое-какие дела в Управлении Имперской безопасности. В Берлин! 

                ***
      Поезд подходил к Стокгольму…


                (Продолжение следует…)