близнецы

БЛИЗНЕЦЫ


Посвящается В. Н. Круглову




Топить перестали, и в бараках стало холоднее, чем на улице. Ходячие повылезали, курили и поглядывали на ворота – ждали этап. Солнцу радовались как дополнительной отоварке. Если долго стоять, закрыв глаза, забываешь, где находишься.
На больничку со всех зон тянулись зеки. Для этого «терялись» челюсти, глотались ложки и вилки – у каждого хирурга была своя коллекция «столового серебра». Желающих было так много, а ожидание столь длительное, что для части «счастливчиков», когда ворота больнички открывались, можно было уже не заходить… Основу этапов составляли «тубики», весной у них начиналось обострение. Когда барак, отгороженный ещё одним забором, не мог вместить всех прибывающих, начинали практиковать студенты мединститута. Бирочки на койках уже не писали, а сосед по койке путал имена. Весна.
На завалинке, под зарешеченным окном психушки, лежала Василиса. Когда-то белая с чёрными пятнами кошка. Лежала, делая иногда слабые попытки отмыть зимний «загар» кочегарки, где имела свой угол. На неё из окна смотрел «тихий» псих по кличке Эзоп. Сосульки начинали капать всё быстрее, старые зеки расправляли вечно сгорбленные хребты, а молодые прыгали за сосульками.
Эзоп первый увидел, как сорвалась с места Василиса и бросилась наперерез Хозяину. Старый, похожий на маленькую собачку кот шёл потихоньку, обходя лужи. Кличку Хозяин он получил за сходство с реальным хозяином зоны – полковником Анашкиным. Тут началось такое, что мужики, спокойно курившие, вдруг оживились… Хозяин хотел отвернуться от Василисы, как от пьяной женщины, но не тут-то было, – куда бы он ни шагнул, кругом натыкался на её прелести. Когда он понял, что пытаться уйти бесполезно, он сел. Начался танец соблазнения; люди вольные его увидеть не могут. Что случилось с Василисой, трудно объяснить. За что она оказалась на зоне, где один кот и нет у него соперников? Василиса выделывала такие причудливые фигуры, что мужики, повидавшие в своей жизни всякое, смотрели, словно это прыгала не кошка, а маленькая женщина. Каждую её позу можно было бы сделать памятником соблазнения, настолько они были выразительны. Они плавно переходили из одной в другую, и оторваться не было сил. Она выгибала спину, поднимала свой зад на высоту его глаз, а когда он отворачивался, она давала ему своеобразные пощёчины своим поднятым хвостом. Тёрлась своей мордочкой о его шею, отбегала, прижималась к земле, и дождавшись, когда он вставал, чтобы уйти, становилась перед ним как стриптизёрша перед богатым клиентом.
Посыпались самые нелестные выражения о Василисе и о всей женской половине человечества. Всё было бы по-другому, если бы Хозяин ответил хоть какой-нибудь взаимностью. Мужики гордились Хозяином, словно каждый поступал в своей жизни так же. Самым яростныи обвинителем был Сергуня. Маленький, с лицом лисёнка, он был готов встать на защиту Хозяина, но ему не дали. Сергуню посадила жена, для профилактики, чтобы руками не махал.
Его «золотым рукам» сразу нашли применение: он колотил гробы – спрос на них был всегда. Строгал по заказу начальства разные тумбочки и полочки, поэтому свидания получал часто, но простить своей «Лайбе» отсидку не мог.
– Сергуня, прижми жопу, не мешай. Вот придёт твоя на свиданку, а ты поешь и к стенке отвернись.
Мужики ржали, Сергуня ворчал, но на рожон не лез, понимал, что многие ему завидуют и всегда готовы, если что, настучать по башке. Эзоп волновался у решётки, он не видел всего, но по выкрикам понял, что с Василисой что-то случилось.
Глядя на кошачий стриптиз, я думал – что мне всё это напоминает? Вспомнил, как нас развозили по зонам из Красноярской тюрьмы. На вокзал привезли раньше, чем надо, и мы долго сидели на «кукорочках». Я крутил головой, хотелось кого-нибудь увидеть да и просто посмотреть на город. Это желание «приоткрыть крышку гроба и посмотреть – как там без меня?». Как оказалось. всё идёт своим чередом. Грузили нас вечером, на перроне рядом со мной сидел дед с большой седой бородой, ему было очень трудно – он долго пытался сесть на свою котомку, но у него никак не получалось. Когда подали «столыпин» и нас погрузили в вагон, все были приятно удивлены – несколько отсеков были заняты женщинами. Мужики повеселели от тепла и такого соседства. Разговор начали самые непосредственные, посыпались откровения с мужской и женской стороны. Романтические признания соседствовали с таким цинизмом, что малолетки только переглядывались. Все оживлялись, если какую-нибудь из «девочек» ВЕЛИ В ТУАЛЕТ. Женщин, даже тех, кому далеко за пятьдесят, называли не иначе как «моя девочка». Шли, сдерживая шаг, пытаясь увидеть своего избранника, которого до этого только слышали. Были и такие, что проходя, незаметно для охраны, показывали своё нижнее бельё, и в отсеке мужиков раздавался стон. Они просили ещё… Обменивались адресами, договаривались, кто и когда освобождается и где встретятся. Соединил ли «Столыпин» хоть одну пару?
Неизвестно, чем бы закончился танец «зечки» Василисы, если бы не пришедший этап. Жёлтые лица улыбались беззубыми ртами. Глядя на таких откормленных котов, думали, что раз уж коты такие то, и им обязательно что-то перепадёт. Заволокли последнего больного. Лицо его трудно было разглядеть, иногда над кровавым месивом поднимались красные пузыри и лопались. Кто-то пропел над ухом: «Суке конец».
Среди тридцати доходяг выделялся Макар, он был в хорошей новой робе и кожаных перчатках. На больничке он не только лечился, но и работал. был постояльцем. За нарушение его отправили обратно на зону, но он вернулся. Трудно сказать, была ли у него «сильная» рука или он сам был такой вёрткий. Крутился он по зонам с малолетки, общий стаж подходил к двадцати. Повидал многое, но ценили его за умение об этом рассказать.
Макара поселили в хозбараке, мест не хватало. Ему принесли кровать, и наши проходы стали поуже. Все, кто знал Макара, предвкушали, что вечером он расскажет какую-нибудь новую историю. Байки у него самые разные – как на «крытке» посадили на иглу дубака или как работал на вокзале вместе с ментами. Когда он «залетал», приходили «свои» менты и через час отпускали. Порой его рассказы казались неправдоподобными, и кто-нибудь из бывалых не выдерживал и говорил, чтобы не заливал. Он никогда ничего не доказывал и не спорил, а через какое-то время в свой новый рассказ очень ловко вплетал кого-нибудь из героев прошлого рассказа, в правдивости которого сомневались. Обычно Макар рассказывал сидя на кровати, как маленькая индийская статуэтка, иногда вскакивал и ходил по бараку, размахивая руками. В основном были рассказы об удачных делах. Были ли это дела минувших дней или очень тонкая разработка новых, кто его знает.
В один из вечеров, после отоварки, когда все напились чифиру и спать никто не хотел, да и днём со стройки принесли Ворону – он повесился. Все обсуждали и гадали - почему. Говорили разное, – его бригадир сказал, что Воронина жена вышла за его друга. А ему сидеть оставалось ещё семь лет.
– Кто досиживать теперь будет? – пошутил патологоанатом Олег. Он всегда так шутил, когда к нему приносили очередного «счастливчика». Все пустились обсуждать смерть Вороны, говорили о верности и дружбе. Макар сел на кровати – это означало, что он хочет что-то рассказать.
– Было это в Бурятии. Забрали на этап прямо с «промки». Даже собраться, суки, не дали. Так пустой и поехал. Когда садился в автозак, в охраннике узнал знакомую физиономию – Юрку Васильева. Что стоило себя сдержать! Я вижу, что и Юрка меня узнал, но вида не подал. Он знал, что я с седьмого класса на малолетку пошёл.
Пока нас везли, я всё думал о Юрке. Вспомнил, как собирались на плотах сплавиться по Енисею. В Дудинке у меня тётка жила. Хотели выкрасть лошадей на ипподроме, уйти лесами подальше от города, там срубить плот. Начали даже запасаться инструментами – с уроков труда уносили молотки, пилы. Но весной меня уже осудили и я сплавился на малолетку… Чеки с Юркой подделывали. Валерка Курнавкин выточил «семёрку» из свинца. Валера был старше и учился у часового мастера. Выбивали в кассе «24» копейки, срезали лишнее и через копирку ставили семёрку и точку. Водка тогда три шестьдесят две стоила. Отдавали чек мужику и просили купить для папы две бутылки водки. Вечерами продавали по пять рублей. У нас во всех тайниках была водка, сами мы тогда не пили. Задумали купить акваланг. Денег набрали, а в магазине нам объяснили, что его ещё нужно заправлять и вообще много мороки. Решили не покупать, а просто гуляли и тратили деньги. Однажды мужика с чеком забрали два грузчика под белы рученьки. Он вертел головой, искал нас, но мы всегда около дверей стояли и сразу «ноги нарисовали». «Папу поить» прекратили, а то в городе столько «чекистов» развелось, что нас стали пасти. А статья с конфискацией была.
Наш автозак полз в гору, потом подергался и встал. На основную трассу мы ещё не выехали. Услышали, как водила открыл капот, минут через десять захлопнул. На улице было под тридцать, а в этом холодильнике ещё больше. Мы сбились в кучу. Унюхали, что охрана развела костёр – поняли, что это надолго. Ремонта тоже не слышали. Когда начали околевать, стали стучать, просили, чтобы выпускали хоть по одному – всё было бесполезно… Я всё надеялся, что Юрка меня выдернет. Я даже крикнул, что я, мол, водила – помогу. Через какое-то время у меня поехала крыша, я подумал, что, может, он меня не узнал, и я крикнул его по интернатовской кличке «Верёвка». Я не стал в открытую кричать, крикнул: «Дайте верёвку, повешаться хочу!». К машине никто не подошёл. И вот после этого я чуть не заплакал. Но слёзы просто вскипали и застывали. Сколько у меня тогда пролетело разных мыслей… потом всё сменилось безразличием. Я сел и уставился на Валерку… Валерка бывший боксёр, он и сел «за кулак». Мы смотрели друг на друга. Он худой – одни глаза… Я уже начал воспринимать его как свою Смерть и хотел с ней заговорить. Услышал, как Она говорит: «Давай свои ноги…» Я был согласен. А Валерка стянул с меня сапоги и засунул мои ноги себе под мышки. Ноги мои отходили и стали щипать, словно я пришёл с катка… голова начала соображать… я снял с Валерки сапоги и засунул себе под мышки его ноги как два градусника. Глядя на нас то же сделали и остальные.
Мы пытались говорить, ругаться, – только бы не заснуть, но к утру всё равно все заснули. Утром, когда нас подцепили и привезли на Зону, четверо заснули навсегда. А чтобы я не забывал про дружбу, мне пальцы на ногах оттяпали.
Все знали, что у Макара не было пальцев на ногах. Я что-то сказал о мужской дружбе. Макар не спорил, только заметил, что если бы я видел этих сиамских близнецов, которых не могли отодрать друг от друга, так бы не говорил. У каждого в бараке была своя история о предательстве, но я стоял на своём. От меня отмахивались: «Поживи ещё». С малолеткой спорить никто особо не хотел. Так мы и уснули – каждый при своём.
Прошло недели две, зона очистилась от снега. Я сидел около футбольного поля, читал, иногда поглядывал, как резвятся мужики. Бегали, незлобно матерились. Шутили, когда кто-нибудь промахивался. Погоду на поле делали строители, которых набрали на новый корпус. Были и такие, кто играл зло, напористо. Иногда доходило до драк, но их быстро разнимали, чтобы никто не увидел и не запретил футбол. Интересно было смотреть, как мужики, не трогавшие мячик лет по десять-двадцать, осторожно пробовали набивать, вспоминали какой-нибудь финт и радовались, если он получался. «Помнят ещё, родимые!» – говорили о своих ногах, где синели надписи «Они устали».
Иногда проходил кто-нибудь из врачей, останавливался, кричал: «Уйди с поля! Я тебя больше зашивать не буду!».
Подсел Саша-санитар и заговорил со мной без всяких предисловий. Меня это удивило, потому что он никогда не вступал в общую беседу. Я и вообще не видел, чтобы он с кем-нибудь разговаривал. Он проснулся после ночной смены и вышел прогуляться. От него несло хлоркой, до боли знакомой по пионерскому лагерю, где пришлось побывать один раз. Сашка с хлоркой мыл операционную.
Оказалось, мы из одного города, только жили в разных районах. Срок у Саши был большой – шесть лет, оставалось ещё три, а здоровье уже ни к чёрту.
Меня вообще удивило, что он со мной заговорил, он был на пять лет старше меня. Ходил сутулясь. Носил очки с толстыми линзами. Походка старика – ноги его плохо слушались, он частенько обращался к ним как к собакам: «Ну что, – побежали?». Иногда они ему отказывали, и он целый день лежал. Когда я приходил к нему, он ругал своих «собак»: «Ну, совсем обленились!». Работал Сашка старательно, замечаний почти не имел – понимал, что на зоне с его ногами не выжить. Говорил ли он о своей бабушке, с которой жил, рассказывал ли о деле, за которое сел, – во всём была предельная откровенность, к которой я вообще не привык… На его откровенность я тоже стал стараться говорить не приукрашивая, не рисуясь. Мне даже кажется, что мы разговаривали как два старика перед смертью.
Однажды в барак зашёл старый цыган, который уже полгода ждал новый протез, сказал, что меня зовёт Саня. Оказалось, что у Сашки кто-то выкрал рандолевую ванночку для кипячения инструмента. Эти ванночки резали и отправляли на зону, где из этих пластин мастера вставляли желающим фиксы. Может, украли и потому, что кто-то метил на Сашкино место, а его за пропажу наверняка бы списали из больнички на зону.
Мы решили посоветоваться с Макаром, он многих знал и знал, как поступают в таких случаях. Макар велел прийти вечером. Целый день мы пробегали по зоне, говорили со всеми санитарами, но всё было бесполезно.
Вечером Макар сказал: «Это дело – деньги или колёса».
Доставать таблетки Сашка сразу отказался. Его и так не раз уже уговаривали доставать «колёса», он не соглашался. Он даже предположил, что ванночку украли, чтобы обломать его с другой стороны.
Мы стали перебирать сотни самых фантастических вариантов, как достать денег – ничего так и не придумали. Разошлись, чтобы каждый придумал что-нибудь сам.
Мы разошлись, и до меня стало доходить, что я должен предпринять.
Расскажу всё по порядку.
Отец ушёл от нас, когда мне было пять лет. Он работал тогда водителем на вещевом складе, где получали обмундирование городские ГПТУ. Я подрос и меня тоже стали одевать с этого склада. Когда я очередную форму донашивал настолько, что бабушка уставала ставить заплатки, мама созванивалась и отправляла меня на склад. Я до сих пор помню запах от больших квадратных ящиков с ботинками. Там же работала новая папина жена, поэтому, когда я ещё подрос, на склад ходить перестал. На алименты мама не подавала, отец обычно в день рождения приносил деньги. С зубами у меня были проблемы, и в шестнадцать лет нужно было ставить «мостик». Отец дал деньги на золотой.
А на «малолетке» с зубами тоже постарались, и надо было опять протезироваться. На КВНе между отрядами я хорошо выступал и в качестве награды мне разрешили вставить на больничке железные зубы. Я и подумал, что нет никакой разницы, сколько железа будет у меня во рту, а сколько золота. Саньке я решил ничего про свой мост не говорить, а то бы он не принял этой жертвы.
Утром, после построения, я отвел Макара в сторонку и раскрыл рот. Он улыбнулся и велел найти санитара зубопротезного кабинета Вахулу, чтобы тот снял мост. Я просил Макара ничего не говорить Сашке. Тот промолчал.
Здоровый рыжий Вахула назначил мне прийти после обеда.
Я сидел в библиотеке и ждал своего часа. Там меня и нашёл сияющий Сашка и сказал, что пропавшую ванночку подбросили!
После обеда Макар спросил меня, принёс ли я мост.
– Нет ещё, сейчас пойду к Вахуле.
– А я слышал, что нашлась ванночка…
– Ну да… Я думал…
– Не думай, носи свой мост драгоценный.
– Спасибо, Макар!
– На здоровье, паря!
После этого случая прошёл месяц и однажды на построении нам объявили об амнистии. «Лёгкие» статьи отпускали в честь Дня Победы. В один из последних моих дней на зоне мы с Сашкой бродили по территории.
– А ты знаешь, почему я к тебе подошёл? Ну, тогда… На футбольном поле?
Я молчал.
– Ты как-то с Макаром спорил, что и на зоне друзей иметь можно, а он не верил.
И тогда я рассказал Сашке, как Макар оставил мне мост золотой.