Дементьевское золото. Глава I

Эта книга не опубликована и не дописана до конца. Уже почти 15-ть лет.
Её тут трижды удаляли со всем тем, что я вообще написал.
Я принял решение - заново опубликовать первые пять глав, которые были опубликованы. И если получится, то - добавить ещё пять уже давно написанных.
И те, что пока в набросках, но будут дописаны, вне зависимости ни от чего.
А вот будут ли опубликованы? Поживём и увидим.



Текст произведения «Дементьевское золото, глава I», восстановленное.

Памяти отца



Пятьдесят процентов описываемых событий
происходили в реальной жизни.
Остальные пятьдесят – фантазия автора.
И важно ли, что есть правда, а что нет…



Глава I.



Перейдя на зелёный свет улицу Дзержинского, крепкий, выше среднего роста мужчина повернул на улицу Литвинова и, не торопясь, пошёл вдоль тёмного здания времён сталинского монументализма. Шёл уверенно, покуривая. В слегка вытянутой левой руке держал перед собой небольшой листок желтоватой бумаги. Было очевидно, он знает дорогу и немного дальнозорок. Дойдя до центрального входа в мрачное здание, он остановился, ещё раз внимательно разглядел бумажку, спокойно стал докуривать сигарету. Докурив, бросил окурок в помпезную урну, беглым взглядом оглядел слегка поношенные брюки, рубашку, черные кроссовки. Убедившись, что все чистое и идеально отутюжено, открыл двери и вошёл внутрь здания. У входа осталась висеть значимая содержанием, но неброская вывеска – «Управление федеральной службы безопасности по Иркутской области».

Проследовав по небольшому входному коридору, мужчина поднялся на несколько ступенек, остановился справа от турникета. Затем он протянул дежурному лейтенанту листок бумаги. Рыжий лейтенант молча взял повестку, неторопливо прочитал, поднял взгляд на посетителя, и процедил сквозь зубы:
– Документы имеются?
– Какие? – также, но сквозь наличие отсутствия зубов ответил посетитель.
– Не умничай. Любые.
– Не умничайте. Это первое. Второе – вот права.
Лейтенант взял голубые корочки и очень долго изучал их содержание. Снова поднял взгляд на посетителя и опять без интонации процедил:
– Они просрочены.
– У меня все документы просрочены. И что?

Никакой реакции со стороны дежурного не последовало. Он ещё раз внимательно осмотрел права, положил их на стол справа от себя и поднял трубку внутреннего телефона. Набрав номер, ждал, не меняя выражения лица. Как ни странно, хорошо прослушивались зуммеры вызова. После третьего звонка трубку на другом конце подняли, но голоса ответившего уже не было слышно.
– Товарищ полковник, к вам пришли по повестке № 050.
Кто и что отвечал, посетителю по-прежнему не было слышно, но лейтенант заметно напрягся.
– Никак нет. Я ничего не фиксировал.
Последовавший ответ снова остался неслышимым, хотя скулы лейтенанта сжались ещё сильнее. Через минуту напряжённого вслушивания он чётко ответил:
– Так точно. Все принято. Разрешите выполнять?

После чуть заметной паузы он аккуратно положил трубку аппарата на место. Поднял взгляд, но на этот раз посмотрел не на посетителя, а обвёл прищуренными глазами холл и лестницу, ведущую на второй этаж. Быстро взял со стола права посетителя, разблокировал турникет и сказал, указывая рукой на дверь первой слева комнаты у себя за спиной:
– Пройдите в эту комнату, пожалуйста. Придётся немного подождать. За Вами придут через пять минут.
Посетитель хотел что-то спросить, но, посмотрев на лейтенанта, молча взял протянутые права, вложил их в нагрудный карман рубашки и, не оглядываясь по сторонам, прошёл к указанной двери, открыл ею, вошёл внутрь.

Комната была пуста. Гардинные шторы, тюль, длинный стол с крышкой побитого зелёного сукна, десять старых стульев по обеим сторонам. На стене невнятный, порядочно выцветший горный пейзаж маслом. Слева от входа вытертое кожаное кресло, маленький журнальный столик, на нем большая и чистая хрустальная пепельница.
Оглядев комнату, посетитель сел в кресло, достал пачку сигарет, зажигалку. Поколебавшись несколько минут, он вынул из пачки сигарету, закурил. По его лицу было видно, что уровень спокойствия, с которым он вошёл в здание, стал заметно уменьшаться, уступая место задумчиво недоуменному выражению лица. Он выкурил сигарету практически до конца, что означало, прошло не менее пяти минут, а никто так и не пришёл. Посетитель усмехнулся. Ему удалось вернуть уравновешенное психологическое состояние. Достав новую сигарету, он прикурил ею от первой, непотушенной. Откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, стал не торопясь курить. Когда до фильтра второй сигареты осталось два сантиметра, дверь открылась, и на пороге возник седой, лет пятидесяти пяти, высокий мужчина в приличном, но неаккуратно отглаженном костюме светло-кремового цвета. Увидев, что посетитель открыл глаза и внимательно его разглядывает, мужчина, не поздоровавшись и никак не обратившись персонально, коротко бросил:
– Пройдёмте.

Посетитель усмехнулся, встал и молча пошёл за высоким. Они весьма быстро поднялись на третий этаж, повернули налево, пошли по длинному коридору, в середине ещё раз повернули налево и прошли ещё метров двадцать. Остановились у массивной двери. Высокий, не постучав и не спрашивая разрешения, открыл дверь и первым стал входить, буркнув через плечо:
– Проходите.

За полутораметровым тамбуром и второй такой же массивной дверью располагалась большая, где-то шесть на шесть метров комната с задёрнутыми шторами, мягким искусственным освещением. В начале правой стены, через просторную арку, виднелась вторая комната с рабочими, явно дорогими офисными столами, красивыми поворотными креслами, пристенными шкафами, забитыми под завязку книгами и большими органайзерами, картами и схемами на стенах. В противовес смежной, комната, куда вошёл посетитель, больше напоминала гостиную в дорогом люксе шикарной гостиницы. Низкий массивный стол из стекла и резного дубового основания стоял в центре. Шесть удобных стилистически неординарных очень дорогих кожаных кресел разместились с обеих сторон. Дизайнерские по стилю и материалам осветительные приборы (два торшера и четыре бра) горели неярким светом. Огромный домашний плазменный кинотеатр стоял у окна. Великолепная горка с подобранной посудой и техникой для приготовления напитков вытянулась вдоль первой трети левой стены. Качественная темперная живопись украшала обе стены.

В дальнем левом кресле нога на ногу сидел крепко сбитый коротко стриженый мужчина чуть за сорок. В идеальном темно-синем костюме, сверкающих ботинках. Все необходимые аксессуары присутствовали в строго необходимом количестве и соответствующего качества. Он курил темно-коричневую сигарету, вероятно французский «Житан», слегка из подбровья смотрел на вошедшего посетителя, который на его фоне выглядел совершенно поношенным. Смотрел цепко, жёстко. Продолжая курить, молчал.

Вошедший первым уверенно прошёл к дальней части стола, вальяжно уселся в правое кресло и, указав жестом на ближнее к посетителю кресло, отрывисто сказал:
– Присаживайтесь, будем знакомиться.


Посетитель, ещё раз оглядев хозяев комнаты и её саму, вздохнул и глубоко сел в кресло, положив руки на очень удобные подлокотники.
Достав пачку сигарет «Дукат», высокий положил её на стол. Выпрямился и, сделав доброжелательное выражение лица, начал говорить:
– Меня зовут Семён Семёнович. Представьтесь, пожалуйста. Да, вы можете курить. И так, мы вас слушаем.

Посетитель посмотрел в глаза высокому, перевёл взгляд на продолжающего молчать крепыша и, выдерживая его пристальный взгляд, выдохнув, одновременно приподнявшись в кресле, начал спокойно, подчёркнуто членораздельно отвечать:
– Так, пока я вас ждал, накурился. И ещё, если вы – Семён Семёнович, то ваш коллега, как минимум – Иван Иванович. Простите, но я вас не знаю, и для начала мне будет проще – товарищи майор и полковник.
Подчёркнуто церемонно, но без фамильярства, кивнул каждому из собеседников.

– Далее, раз я у вас в кабинете и по вашему вызову, то вы и так прекрасно знаете, кто я и что я.  Любой диалог с вами мне бы хотелось начать с главного для меня вопроса,
–  Чем, товарищи офицеры, я обязан чести быть вызванным в ваше не всегда уважаемое, а в наше время  открыто неуважаемое учреждение? Да ещё и по такой странной повестке: ни фамилии следователя, ни кабинета, ни статуса вызова, но с жёстким предупреждением о принудительной доставке в случае моей неявки. Для начала у меня – всё.

Реакция собеседников оказалась разной. Высокий помрачнел и явно стал приобретать всем своим обликом черты нарастающей агрессивности. Крепыш же наоборот – расправил морщинки лица и чуть-чуть улыбнулся.
Крепыш продолжал молчать. Высокий, уже совсем другим тоном, резко сказал:
– Не умничай. Не забывай, куда вызвали.

Реакция посетителя была мгновенной:
– Типичное – «Un et aussi». Видимо, это ваш фирменный стиль, товарищ майор?
Высокий слегка побагровел, а крепыш, снова усмехнувшись, продолжая курить свой «Житан», тихо, но красиво поставленным баритоном, спросил:
– Почему вы, Олаф, так сказать, «рассортировали» нас по званиям именно таким образом? И бросив взгляд на высокого, закончил, – Про языки, или хотя бы их подобие, я всегда тебе говорил, майор.

Олаф, не торопясь, явно снова напрягшейся рукой, вытащил сигарету из пачки своего «Бонда-лайт», прикурил и, обращаясь уже к крепышу, сказал:
– Товарищ полковник, я давно не мальчик. При этом бит по жизни более чем это мог представить для себя даже в страшных снах. Все происходящее – очевидно. Игра на дурака в «плохой-хороший». Зачем здесь объяснения – не пониманию. Это излишне. Мне понятней, когда игра прямая, честная. Вот и всё.

Крепкий полковник, сделав предупреждающий жест в направлении майора, затушил свою сигарету, помолчал, не глядя ни на кого, потом, видимо принял решение:
– Майор, поставь коньяк… Вы же, Олаф, предпочитаете «Otard»? Класс «VSOP»? Интересно, а почему не «XO», но об этом позже. Приготовь лимончики, включи аппаратуру и, сделай одолжение, будь выдержан. И так, действительно для начала: что вам понятно и почему, включая и разбивку званий? Вы успокоились и готовы – это явно. А к чему вы готовы и почему успокоились? Это ведь действительно – ФСБ. В вашем положении, и такая реакция – почему!? В чем наша ошибка? И есть ли она? И, пожалуйста, не кратко. Чётко, но не кратко. От этого зависит, – уйдёте ли вы, не поняв все до конца и в недоумении, или мы все-таки поговорим серьёзно. Прошу вас, не торопитесь. И, детально, подробно, пожалуйста.

После столь неожиданно длинного монолога полковника посетитель, который уже высказано «приобрёл» на фоне Иван Ивановичей подлинное имя, напрягся ещё сильнее, но говорить, сразу не стал. Он приподнялся, поправил своё кресло, сдвинув его ближе к столу. Чуть развернул его по оси, так чтобы его прямой взгляд мог видеть обоих одновременно. Внимательно посмотрел на рюмки, уже выставленные майором. Затем медленно оглядел майора, который весьма умело, пластал великолепный лимон и тонюсенькие кружочки посыпал пополам с обеих сторон сублимированным растворимым кофе, крупно гранулированным сахаром. Перевёл взгляд на горку с посудой, подумал, и встал, предварительно забрав со стола рюмки полковника и свою. Подошёл к титановой полированной мойке, опустил в неё обе рюмки, ещё раз посмотрел на горку, и, открыв дверцу, достал два классических коньячных бокала. После этого он поставил их под струю горячей воды. Выждал минуту, закрыл воду, вытер бокалы досуха посудным хрустящим белым полотенцем и поставил их на стол – один рядом с полковником, один рядом с собой. Рюмка майора, теперь уже на фоне бокалов, тарелки с лимоном, и большой, минимум в литр, бутылки коньяка, смотрелась, как и положено – идиотизмом. Завершив все эти действия, Олаф сел в своё кресло, достал новую сигарету, прикурил и, после очень чувственной затяжки, начал:
– Майор! Налейте, но, пожалуйста, как это принято делать с таким коньяком. Теперь, если я скажу, что меня не испугала ваша повестка – это будет заведомым враньем. Да, испугала. Простите, но непредсказуемые возможности вашей конторы  я помню ещё со студенчества, со времён моей бывшей любимой. Вы же, господин полковник, просили чётко и подробно? Что ж, понимая, что я не уйду, пока вы не достигнете своей цели, буду подробным, по пунктам. Тем паче, я действительно давно не пил мой любимый коньяк и уточнений, откуда вы это знаете – мне не надо. За что-то же вам должны платить зарплату. Повестка на моё имя – это не удивило, я ж достаточно много написал против существующей власти воров.  Да, это сначала это сильно испугало, а затем вызвало злость. Сильную злость. Вот в этом вы и ошиблись. Слава Богу, что хоть этого вы не знали, про мою злость. И так, повторим знакомство? Ваш ход, полковник.

Олаф, закончив высказывание, переложил бокал с коньяком в левую руку, при этом поместив его ножку между средним и безымянным пальцами, обняв его геометрически выверенное тело всей ладонью снизу. Правой рукой взял сигарету и, посмотрев в глаза полковнику, затянулся, замерев в ожидании…

Полковник, взяв свой бокал, жестом джентльмена, что-то приказав поворотом головы майору, приподнял красивый хрусталь на достаточно уважительную высоту, и начал:
– Олаф, можно просто по именам? Меня зовут – Александр, мой коллега – Михалыч. Точнее – Александр Иванович и Сергей Михайлович. Эту тему я закрыл. Далее, я не знаю тоста для нас, тем более здесь. Но вы не ответили на мои вопросы никак. Поэтому тост прост – за начало или конец начала. Годится?

Три мужика на разных пространственных диспозициях подняли бокалы и рюмку. Не имея возможности придать звон стекла стеклу, приподняв руки и обозначив созвучие – выпили. Александр и Олаф томным движением отпили по трети содержимого, а Сергей, пфукнув, выпил полную рюмку коньяка залпом и, уже громко выдохнув, поставил её на стол. Первые двое, отсмаковав треть, оставили бокалы в ладонях.

– Спасибо за имена полковник Александр. И за коньяк. Не знаю, зачем я вам, но посижу от души. Такого никогда не было. По крайней мере, пока за фук наливают, и не где-нибудь, а в ФСБ, и «Otard», я  готов. А ответы? Хорошо, мелочи потом, суть моя, – пожалуйста! Теперь серьёзно. Да, я Олаф Юхансон.

Майор Сергей, оживившись, выкрикнул:
– Саня! Я же говорил, что он – еврей, мать его! И фамилия! И картавит!

Олаф, резко дёрнувшись, чуть подался вперёд и предматовым голосом продолжил:
– Майор, ты ублюдочен. Первое и самое страшное для тебя – мне повезло, а тебе – нет. Все мои лучшие люди по жизни, все люди, которых я любил и люблю – они евреи. А что касается моей фамилии, то я не то, что устал.  Морду бил в детстве, боксом занимался. Слава Богу, главное что понял, был неправым от силы. Понял – убогие душой, не стоят даже праведного гнева. Но тебя майор – с удовольствием положу. За грязь страны моей в лице тебе подобных. За Веру, за имена великие, за друзей, за то, что ты не читал в детстве сказки. Даже если Андерсен – еврей? Стивенсон – еврей? И что? А шведская сборная по хоккею – все евреи? Даже вот так говорить для меня унизительно. Очень. А если я и еврей? И что? Ты, майор, сука недоделанная, ты вообще за кого евреев и меня считаешь? И я не картавлю, я не Ленин. Я – грассирую и не по своей воле. Так что лучше молчи, и не вякай.

Вспышка гнева была такой молниеносной и визуально реальной, хотя Олаф даже не сдвинулся с места, что майор неожиданно и неконтролируемо самим собой, выпрямившись, вжался в спинку кресла. Но это был не испуг. Это была реакция тренированного бойца. Бойца готового отразить надвигающуюся физическую атаку.
Олаф же, напротив, полностью расслабившись, очень аккуратно и медленно допил коньяк, поставил бокал на стол, затушил сигарету и, сжав руки на коленях в замок так, что побелели косточки и покраснели кончики пальцев, продолжил монолог. Примечательна была реакция полковника – никакая! Он как смотрел на Олафа – подчёркнуто внимательно, так и продолжал смотреть.

– Мда, извините, но как-то с возрастом надоело молча все это ненавидеть. Все это быдлячество, снова заполонившее страну. Особенно в данный период жизни. Ну да ладно,  он прикурил новую сигарету и продолжил,
– Представиться я успел. Далее. Родился в нашем городе, мне сорок семь лет, образование высшее. Это то, что реально было, то, что реально есть и сейчас. Геолог, научный сотрудник, кандидат наук, преподаватель, бизнесмен, семьянин, отец и прочая-прочая – все это только с определением  бывший. Бывший, так как первое из главного в жизни по жизненной же необходимости бросил пятнадцать лет назад, остальное – пять лет назад. Ни причин, ни виноватых, при избыточном количестве и того и другого – нет. Да, где-то и что-то проигрывал или выигрывал, но окончательно все и вся – бросил сам и сознательно. Последние пять лет живу уединённо. Изредка, по денежной необходимости, куда-нибудь выбираюсь, а потом живу сам с собой и делаю то, что считаю для себя единственно важным и возможным до конца, то есть думаю, мечтаю, и пишу. Все остальное – несущественно, детали считаю излишними.

Пока Олаф говорил, майор по визуальному приказу полковника снова разлил коньяк. Замолчав, Олаф взял свой бокал, скупо отпил, блаженно улыбнулся и продолжил:
– Теперь о том, как я вас ранжировал по званиям. Первое звание огласил дежурный в своём ответе по коммутатору, а то кому оно из вас принадлежит, и какое звание у второго – это вы подсказали сами как манерой поведения, так и вашими визуально-психологическими типажами. И последнее, как я определяю цель моего вызова. Это мне так же представляется простым. Последние годы, после того как я сам окончательно отказался продолжать какие-либо попытки работать в каких-либо бизнес направлениях, я выезжал только в старательские артели, включая и одну частную авантюру. А с учётом того, что в своё время со своими друзьями я продвигал новые принципы золотодобычи совместно с одним НИИ, то мне понятно – вызов связан с золотом. Правда здесь есть варианты: или я понадобился как свидетель чего-либо, о чем сейчас не догадываюсь; или я нужен для поставки индивидуального оборудования через своего друга в Америке; или – что-то также связанное с золотом и крайне неожиданное для меня. Последнее наиболее вероятно, так как вызов хоть и по повестке, но носит, что очевидно, как бы частный характер. Варианты юридического, бандитского и прочего разбора со мной – исключаю. Я, безусловно, более чем далеко не ангел, но относительно буквы закона и понятий – чист. Свои личные грехи готов обсуждать в церкви, но не здесь и не с вами. До уточняющих вопросов, если они возникнут, у меня все.

Олаф откинулся на спинку кресла и замолчал. Буквально через несколько секунд он снова достал очередную сигарету, закурил и уже практически откровенно стал разглядывать своих собеседников. Полковник оставался таким же невозмутимым, как и в начале встречи, а вот майор раздражался все более и более.

– Вы очень много курите, Олаф – неожиданно сказал полковник.
– Это, правда, что есть, то есть, товарищ полковник. Ныне уже стабильно, как минимум пару пачек в день. Хотя меня это пока не пугает.
– Александр! Кончай сантименты разводить. Он же над нами издевается. Наговорил с три короба, а по сути ведь ничего и не сказал – крайне раздражённо начал майор, – Он что о себе возомнил, умник хренов?
– Да нет, Михалыч, он действительно сильнее, чем мы думали, да и поумней, наверное. И что для меня более всего неожиданно – так это очевидная самодостаточность в его-то положении. М-да, вот что – давайте-ка, выпьем коньячку и попробуем начать разговор иначе. Так мы действительно ничего друг другу не объясним, а меня такой поворот дела не устраивает. Ну, как в кино – «За взаимопонимание!»

Полковник в один глоток осушил свой бокал, взглянул на Олафа и откровенно расхохотался:
– Я согласен! Солдафонски получилось! Правда, я, частично, действительно солдафон. И так, попробую иначе, и учту пожелание – буду более открыт. Первое – я рад, что вы поняли самое главное – это действительно вызов частного характера. Частного с учётом статуса нашей конторы. Я думаю вам не нужно уточнять, что в случае даже якобы просто разговора его суть должна остаться в этой комнате. Второе – действительно, прежде чем вас пригласить, нам понадобилось достаточно много времени, чтобы узнать о вас все или почти все. Поймите, это было необходимо для нашей встречи, а тем более для разговора, который нам предстоит. Я знаю действительно все: как учились в школе и институте; где, кем и когда работали; как влюблялись, женились и разводились; как и с кем занимались бизнесом, выставками, производством; как и на что, существуете последние годы и прочая, прочая, прочая. Скажу откровенно, мне понравилась ваша биография. Какая-то гремучая смесь событий, ситуаций и поступков. Детали упущу, а вот главное, что понравилось более всего и благодаря чему вы здесь – это то, что вопреки череде фатально-последовательных для вас событий, вы, допуская огромное количество личных ошибок, осуждаемый зачастую почти всеми, не стали скотиной. Если скаламбурить – то, став никем, вам удалось остаться всем. Поэтому задам вопрос, который определит, что у нас далее получится.

Полковник улыбнулся, пригубил коньяк, немного помолчал, глубоко вздохнул и, глядя прямо в глаза Олафу, сказал:
– Олаф, что вам известно про дементьевское золото?
– Что вы сказали, Александр Иванович? Дементьевское золото? И поэтому меня вызвали в ФСБ? Да ещё таким образом? Ну, мужики, вы даёте! Я даже не знаю, как мне реагировать.

Олаф выглядел явно растерянным. Он, молча пожестикулировал руками, опять достал сигарету. Отпил коньяк, прикурил и, приговаривая, – «Невероятно, просто невероятно!»,   снова пригубил коньяк.

– Олаф! Чёрт побери, почему такая реакция? Я ведь действительно серьёзно вас спросил. В чем дело?
– Александр Иванович, не обижайтесь. Я действительно крайне удивлён. Дело в том, что в разговоре с любым другим человеком и в любом другом месте я бы сделал две вещи: рассказал бы сам все, что знаю об этой легенде, а затем отправил бы за деталями к Борису и Рудику Савчикам, они более детально интересовался этим вопросом. Но вам, в ФСБ, мне рассказывать о золоте Дементьева? Просто нонсенс! Всегда считалось, что если и есть какие-либо подлинные документы и источники, то они именно у вас. Как же я могу рассказать вам более того, что знаете вы сами? Нереально! Да, это, правда, я знаю все основные детали, кроме этого – я знаю площадь, не точку, а именно площадь, где это может быть расположено, но на этом мои знания и кончаются. И ещё – об этой легенде знают сотни, если не тысячи людей. И что? И, абсолютно непонятное и нелогичное для меня – почему именно меня вы связали с этой легендой? Почему? Я действительно несколько раз бывал в тех местах, почти в тех, так точнее, но, ей Богу, никогда даже не предпринимал ни единой попытки искать это золото. Полковник, это честно.

– Наконец-то! Зацепило! – явно оживившись, Александр Иванович встал с кресла и подошёл к окну, – Все правильно, вы действительно не пытались решать эту проблему. Я верю вам, Олаф. Да, кстати, какого черта мы все так подчёркнуто выкаем? Мы все тут плюс минус одногодки – мне сорок четыре, Михалычу – пятьдесят два, тебе – сорок семь. Так как разговор начинает выруливать на рельсы взаимной заинтересованности, то предлагаю перейти на «ты», это раз. Второе – давайте будем нормально пить коньячок, а он действительно отменный, вкус у тебя, Олаф, что надо. И последнее – нам надо обязательно довести наш разговор до логического конца. Олаф, ты ведь никуда не торопишься? А до дому я тебя на своей машине подброшу – и, увидев удивление, отразившееся на лице Олафа, добавил, – На служебной, соответственно с водителем! Все, за это точно надо выпить, за лёд, который все-таки тронулся!

Мужики снова выпили. И на этот раз полковник выпил все до дна и с радостным выражением лица, которое очень резко контрастировало с его совсем недавно непроницаемой маской, продолжил ходить из стороны в сторону вдоль окна. Майор же, раскрасневшийся, с томным и счастливым выражением лица, осушив рюмочку, с нескрываемым наслаждением поглощал дольки лимона одну за другой. Олаф, также допивший свой бокал, сразу же закурил сигарету, даже не попытавшись закусить коньяк лимоном.

– Ты че не закусываешь? – обратился майор к Олафу, – Это не лимон – это сказка! Да, кстати. Это правда, что в артели тебе погоняло прицепили – Доцент?
– Это правда. Если интересно, его мне прицепил Владимир Александрович Смирнов. Погоняло – Фантомас. Недавно ему прицепили ещё одно – Фунтик.
– Уж не тот ли Смирнов, который проходил по забайкальскому делу ещё в советское время? – пробурчал майор, продолжая давиться слюной, поглощая очередной ломтик лимона.
– Тот самый, – ответил Олаф и добавил, – Вы и про него то же все знаете?
– А то! – рассмеялся майор, – И притом считаем его настоящим мужиком и артельщиком. По тому делу только восемь директоров, включая и Фантомаса, загремели. Все от пяти до десяти потянули, а один вышку схлопотал. И все паровозом по паре замов и инженеров с собой утопили. Один Смирнов никого не сдал и, мало того – он так огрызался, что вместо пятнашки всего восьмерик схлопотал. Но сидеть ему пришлось до упора, ни под УДО, ни под амнистию он не подпадал.
– Я знаю про все это. С ним я познакомился в Иркутске, и он меня затащил в артели, в Закаменск. Там же я с ним и расстался при весьма грустных обстоятельствах. Все-таки система его тогда подломала. Неприкаянным он остался, зависимым и одиноким. Все вокруг себя завертит, народа куча вокруг с разинутым ртом бегает, все заметит и подгребёт, все знает и умеет, а все равно – одинок. Он мне после звонил один раз, в тот день я не в духе был, видимо обидел его ответами. С тех пор вот уже два года ничего про него не слышал. Жаль, как ни крути – он очень неординарный и интересный человек, такие вот пироги.

Олаф затушил очередную сигарету, взял пепельницу в руки, встал и подошёл к стойке с раковиной. Открыл дверцу и выбросил окурки в пакет для мусора. Затем сполоснул пепельницу, вытер её насухо и вернулся к столу. Он поставил пепельницу на стол, сел, посмотрел, сморщившись, на тарелку с лимоном и обратился к майору:
– Сергей Михайлович, майор, будь человеком! Ты когда лимон резал, я у тебя в холодильнике маслины без косточек видел, да и орехи. Если не ошибаюсь: миндаль, фундук и грецкий. Поставь на стол, пожалуйста. А то от твоего лимона у меня уже все челюсти свело. Так уж я устроен - физически пытать бесполезно, могу зубы без наркоза сам себе удалять, а вот если зеленоватый лимон целиком очистить и этот же лимон целиком мне в рот затолкать – все скажу. Родину продам!

– Ну, Доцент, даёшь. Глазастый, оказывается! – радостно захохотал майор, – Вот уж не думал, что твоя крыша не на месте до такой степени! Лимонные «николашечки» – и не по вкусу? Да под такой коньячок? Не, Доцент, ты точно – больной!

– Знаешь, Сергей Михайлович, будь любезен, называй меня по имени, ладно? Не люблю я все эти погоняла, даже, несмотря на то, что мне дали вполне приличное, хотя немного двусмысленное. Есть в нем у нас на родине лёгкий оттенок ироничности. Ведь зачастую не любят, точнее – не уважают у нас ни учёных, ни просто умных людей. Но мне кажется, мы немного отвлеклись? Александр, господин полковник, будь любезен, объясни – ну почему я? Ведь я там был всего три раза и то практически проходом. Да и по времени разброс огромный. Тем более я был в районе Шумака, а это всего-то восточная граница предполагаемой площади, на которой Дементьев нашёл своё золото. Я понимаю суть разговора: вы решили найти это золото. Это верно? Сразу же скажу, что саму постановку задачи я считаю просто глупой, но об этом потом. Так почему же именно я вам понадобился?

– Слышал, Михалыч? Учись у умных! Никаких тебе соплей, а каждый раз прямо в точку. Давай, наливай очередную, выпьем, и будем объясняться.

Пока майор разливал коньяк, полковник быстро вышел в соседнюю комнату и также быстро из неё вернулся. В руках у него была небольшая, где-то шестьдесят на шестьдесят сантиметров карта, выполненная на основе великолепной космической цветной фотографии. Цвета карты были чуть приглушены, но очень чистые, слегка пастельные. На реальный фоторельеф наложены чёткие светло-коричневые изолинии, гидросеть приподнята, отмечены основные вершины. Топонимика полностью отсутствовала. Полковник положил карту на свободную половину стола. Взял с другой половины стола свой бокал, сел напротив карты и, обращаясь к Олафу, сказал:
– Бери свой коньяк, садись и смотри. Вот, видишь? Это Китой, это стрелка Шумака, сам Шумак. Это его верховья, соответственно Правый и Левый Шумаки. Вот здесь Самарта, где ты работал, вот здесь Саган-Сайр. То есть основные ориентиры тебе понятны. А вот и интересующая нас площадь. Эдакий прямоугольник двадцать пять на шесть километров. Длинная восточная граница идёт по левому берегу Шумака, северо-северо-восточная граница идёт по правому берегу Китоя, от устья того же Шумака до верхнего начала Машиных щёк. Западная граница – первый безымянный правый приток выше щёк. Ну и замыкает участок линия, соединяющая западное и восточное ограничения через водопад на Левом Шумаке. Именно на этом участке Дементьев, после побега из Александровского централа, скрывался около пяти лет. Именно где-то здесь было его зимовье, так никем и не найденное. Именно здесь бесследно пропали четверо его спутников. И именно на этом участке он и нашёл своё золото. Причём в реальности этого факта у нас нет никаких сомнений. Это не только изучено, но и доказано документально. И это мне представляется первым из самых значимых моментов!

– Александр, извини что перебиваю, – Олаф выдохнул дым, пригубил и продолжил, – Но все эти факты я знаю. Я знаю, что в конце позапрошлого века из Александровского централа сбежали пять пожизненных каторжников. И насколько известно, то кроме фамилии непосредственно Дементьева установлены имена и других фигурантов той истории. Хлопчики переправились через Ангару, по Оноту поднялись до верховьев, перебрались в верховья Китоя, спустились через Машины щеки к устью Шумака и там зазимовали. Причём по дороге Дементьев сначала, ещё на Оноте, прикончил одного спутника, на зимовке ещё двоих, факты именно убийства не доказаны. Жил зиму с напарником мышкуя по окрестностям. К весне пропал и его напарник, а Дементьев на время исчез из поля зрения местных охотников. Где он построил зимовье так никто и не смог выяснить. Одно время бытовала версия, что он жил над Пионерским рудопроявлением, там есть остов зимовья. Но это маловероятно, так как на Пионерке рудное золото и в момент её открытия никаких признаков разработки обнаружено не было. Так вот, жил он на Шумаке более трёх лет. Кормился, выменивая продукты у бурят сойотов на пушнину. Говорят, что сдавал отличного соболя и белку. О золоте речи и не шло. Суммарно через пять лет, он объявился в Тункинской долине, в районе Шимков. За два пуда почти червонного золота в не окатанных самородках купил у представителя губернатора Иркутской губернии вольную. Думаю, эти документы ваша контора и нашла. Женился, народил трёх сыновей и дочь. Завёл хозяйство, но небольшое, а жил безбедно. Каждые три года в начале осени исчезал в горах на два-три месяца. Приходил опять с золотом, но много не приносил, только на жизнь. Умер дома, своей смертью. Через год после его кончины сыновья предприняли попытку найти его закрома. Видимо он им что-то все-таки рассказал. Удивительно, сыновья его заходили в район не со стороны Тункинской долины, что и проще и короче, а также как и отец – со стороны устья Онота. Старший погиб при переправе через Машины щеки, остальные, намаявшись, и едва живые, выбрались в свою долину и никогда больше не предпринимали попыток найти золото отца. Ну, а далее и того проще – специализированные поисковые экспедиции «Лензолота», плановые геологоразведочные работы, открытие Пионерки, Зун-Холбы и прочее. Регионально сближено были найдены и ураганные содержания, и открыт целый золотоносный узел, где сейчас работает крупная фабрика и ещё одна законсервирована, но золото Дементьева так и осталось на уровне легенды. Это кратко, но это правильно. И причём здесь я? Ни в одном месте этой истории я не могу найти себе место. И именно поэтому мне уже крайне интересно – я-то каким боком оказался причастным и тем более необходимым? А, Александр?

– Вот уж действительно, слава Богу! Не просто разговор пошёл, а ещё и заинтересованный. Именно то, что мне и нужно было. Ну, так вот, господин Неудачник или Loser! Кажется, именно так ты себя прозвал в своей незаконченной поэтической пьесе? Мне…
– А вот это уже слишком! А об этом-то как вы, поганцы хреновы, узнали? Никаких разговоров далее пока не объяснитесь.

Полковник довольный произведённым эффектом расхохотался. Мимолётом сказав майору, – Михалыч, разлей бутылочку до конца и сообрази закуску посущественней, а то упьёмся, не договорив, – радостно продолжил, обращаясь уже к Олафу:
– Проще простого! Когда меня твоя персона заинтересовала, то факты биографии мне надёргали обычным оперативным путём. Как я уже говорил, забавная и прелюбопытнейшая картина получилась, особенно с учётом того, что тобой и РУБОП и ОБЭП занимались, да и в авантюры ты не слабые попадал. Одна история с министром МПС Аксененко и железнодорожным тарифом в Москве чего стоит. Тебе ведь всего два дня не хватило, до того как на него дело открыли? Но суть не в этом. Я уже только собрался тебя вызывать, а ты – бац, и на базу к Ивановскому слинял. А через неделю ещё и компьютер забрал. Вот и возникла у меня мысль, – компьютер увёз, а бумаг с собой никаких не взял, значит можно дома тайком пошукать, вдруг да что интересное ты в комнатке отца оставил. Так оно и оказалось! Не переживай и, вообще-то, извини. Но очень уж хотелось! Ты же у матери живёшь, а она у тебя несколько больна. Вот мы с Михалычем и припёрлись под видом проверки состояния газовой плиты. Пока Михалыч плиту проверял и бабушку отвлекал я быстренько бумажки твои взял, тем более человек ты аккуратный – все в папочки сложено было. Не бойся, копий я не снимал, но все внимательно прочитал. А через неделю, таким же макаром, все на место и положили. Извини, я понимаю, что это как-то беспределом отдаёт, но мне честно понравилось, то, что ты пишешь, как я понял только для себя, ну и раз я проговорился, то видишь, – правду говорю, иначе честный разговор далее не получится. Вот так…

– Да, полковник… Правдой на правду – были вы все сучьей конторой, такой и остаётесь. Пакостно все это, хотя чего теперь. Будем считать, что проехали. Что-что, а это точно надо запить, а то ведь и стошнить может…
– Ну, это-то ты точно зря. На сучью контору, между прочим, и обидеться можно. Мы на государство серьёзно работаем. Пользы от нас больше чем ты думаешь.
– Полковник, как говорит мой двоюродный брат, опер-важняк по «синякам» в отставке, между прочим, – Мужик, ты баню с камерой не перепутал? – Как и на любой другой работе, как и в любом обществе и сообществе среди вас много порядочных людей делающих порядочно порядочную работу. Я с этим не спорю. Ну, а вот, как мне относится, например, к вашим блатным автомобильным номерам на машинах, за рулём которых сидят просто бандюги – они у вас в штате? К крышеванию наркоты, серьёзного бизнеса, особенно когда он залетает по-крупному, с теми же налогами? Да что там говорить, а золото, мы ведь его обсуждаем? Как чуть не половина годовой добычи в стране мимо кассы государства идёт? Или это не сфера государственной безопасности? Пахнет все это, полковник…, понимаешь, просто пахнет… Дурно очень. Да и наш разговор… Он мне очень интересен, особенно выявляемыми деталями, но по сути ведь речь идёт о золоте, которое изначально интересует тебя или твою контору явно ведь не с точки зрения государственных интересов? Ведь если его найти – сливки снимите, остальное государству вручите, да ещё и ордена нацепите. Так на что же тут обижаться? Лучше давайте прикончим эту бутылку и продолжим нашу все более и более занимательную беседу. И вместо тоста я повторюсь, – Полковник, а я-то здесь причём?

Олаф, как ранее майор, а позднее полковник, залпом осушил свой бокал, резко поставил его на стол и стал делать себе бутерброд из тоста, слезящегося сливочного масла и красной икры. Пока Олаф и полковник бодались, Михалыч успел выставить на стол новую бутылку коньяка, тосты, масло, красную и чёрную икру, нарезку из слоёного бекона, копчёной сёмги, отваренных и уже почищенных королевских креветок. Картину завершала небольшая конфетница полная ломанного на небольшие дольки горького шоколада и ваза с абхазскими мандаринами.

Полковник молча выпил свой коньяк, достал и очистил маленький мандарин от пупырчатой кожуры и целиком отправил его в рот. Не торопясь, разжевал сочный плод и уже миролюбиво продолжил:
– Ты прав. Извини, Олаф. Я сам виноват, нечего было трепать лишнего. Вот уж действительно камеру вспомнишь – за базар надо платить. Нет, честно – извини. Я реально облажался. Ничего тут уж не изменишь. Так вот, почему именно ты, спрашиваешь? А вот почему… смотри-ка на карту... Последний раз ты был в этом районе в конце июля 2002 года и заночевал где-то в этом районе. Где-то вот тут – посередине Шумакских щёк, на левом берегу Шумака. Ты был один, вечером ты залез на какую-то верхнюю толь террасу, толь площадку. Там поужинал, выпил как сейчас коньячку, а ночью, когда началась гроза, чуть не помер со страху. Утром ты не смог спуститься и, памятуя ночные кошмары, ты вышел на гребень, по нему спустился к Китою, сделав вывод, что в высокогорье лучше вообще ничего не пить. Вот поэтому-то ты мне и нужен!

Олаф замер. Он молчал и смотрел на полковника широко раскрытыми от удивления глазами. Затем, также молча, сделал обильный бутерброд из тоста и подкопчённой сёмги (один тост и три пласта рыбы), взял бокал, немного отпил и стал, молча, есть шикарный бутерброд. По лицу Александра Ивановича блуждала довольная от произведённого эффекта улыбка. Он также молчал и, продолжая блаженно улыбаться, смотрел, как Олаф поглощает деликатес. Бутерброд кончился. Олаф взял вилку и стал поддевать сочные и крупные креветки. После пятой его лицо просветлело, и он облегчённо вздохнул:
– Тьфу ты, черт! Ну и напугал же ты меня поначалу, Александр Иванович. Чистое очко в твою пользу. Даже отличный коньяк иногда пить вредно. Реакция притупляется, а эмоции, наоборот, распирают. В таком состоянии впору стихи писать, а не на приколы реагировать… Никак не мог сообразить – откуда!? Я ведь не только никого не предупреждал тогда, я и после никому не говорил, что две недели решил пошляться по местам мне дорогим. Ни матери, ни друзьям, ни даже Лёпе моему любимому – ни слова. Да, купил ты меня, полковник, купил. Но теперь я понял, как ты на меня вышел, хотя пока так и не понял почему? Блеск, надо ж так попасться!

– И как же я на тебя вышел? – сквозь смех выдавил Александр Иванович, сохраняя вид довольного мартовского кота.
– Ты прав, я не сразу выстроил логическую цепочку. Потому и вид дурацкий имел. Но вспомнил – единственный вариант, когда я мог эту историю озвучить – это разговор двухгодичной давности у костра в верховьях ручья Водопадного на Хамар-Дабане. Сейчас рассказывать про эту классную авантюру, в которую я попал как «кур в ощип», я не буду. А вот разговор там про эту мою ночь, да и про легенду о дементьевском золоте, действительно был. Просто одному из компаньонов стало плохо от выпитого, а мы были в высокогорье, вот я и вспомнил тот случай. А присутствовали при этом разговоре кроме меня ещё четверо – Александр Зацепин из Братска, сын и отец Императоровы из Шелехова, конюх Сергей из Байкальска. Им-то я и рассказал о ночёвке на границе дементьевской легенды. А господин Николай Императоров – мало того, что бывший знакомый по Академии, мало того, что бывший судья, так он ещё и имеет кучу отставных или реальных поныне высокопоставленных друзей из вашей конторы. Следовательно, на очередной охотничьей встрече друзей, кои господин Императоров очень уважает, возник типичный охотничий трёп. И вот там-то и всплыл мой рассказ. Остальное – дело техники, или тебе доложили, или повторили в аналогичной ситуации. Это проясняет, правда не очень вразумительно, почему я и нужен. Дело в моей ночёвке на этом месте? Если это так, то тогда двойное – почему? Даже не двойное, а тройное, семикратное – почему???

Полковник, с блаженным выражением лица, не встал, а, что было совсем удивительно, аж подпрыгнул из кресла. Удовлетворённо потирая ладони, он составил вместе бокалы и рюмку Михалыча, взял в руки новую бутылку коньяка, мгновенно её открыл и быстро профессионально разлил. Затем пододвинул рюмку майора к визави. Торжественно поднял оба бокала – свой и Олафа. Подошёл к Олафу протянул ему его бокал, вернулся к своему креслу, сел, поднял руку с наполненным бокалом и торжественно изрёк:
– Господа офицеры! Олаф, ты же офицер в отставке?
– Да вроде, насколько помню – старший лейтенант, командир инженерно-сапёрной роты.
– Да нет! Уже капитан. В военкомат ходить надо бы…, но я не об этом. Так вот! Господа офицеры! Я хочу, чтобы мы выпили за точку разговора, после которой начинается – самое главное! Самое удивительное, если хотите – самое сумасшедшее! Поэтому прошу всех выпить до дна, и к дальнейшему разговору относится спокойно и доброжелательно, каким бы бредовым он не казался обеим сторонам. Итак, господа – за раскрытие тайн и снятие покровов!

Полковник подчёркнуто торжественно, отставив локоть в субгоризонтальное положение, выпил свой бокал до дна. Спиртное – есть спиртное. Хоть за столом и собрались крепкие мужики, а четыреста грамм коньяка на персону, как ни крути – это четыреста грамм. Все стали пунцовыми. Майор так и вовсе красноватым. Речь заполнилась паузами как обусловленными попытками сохранить чёткость изложения, так и перерывами на пережёвывание не столь разнообразной, но весьма и весьма качественной закуски. Ко всему прочему, майор, который явно уже все чаще и явственней смотревший на свою рюмку, чем на беседующих, заварил между делом крепкий чёрный кофе в большой медной турке. Затем разлил его по темно-коричневым керамическим чашкам типично прибалтийского дизайна.

– И так, – продолжил полковник, расправившись с коньяком, – ночь твою пока опустим, а вот в той легенде, которую ты пересказал, даже в твоём варианте – ты, Олаф, умеющий рассуждать логично, покажи-ка нам несоответствия, причём явные! Все слышали эти детали, все вроде бы знают особенности региона, но, как говорится: слушают, но не слышат! Красиво сказал, а? Давай, твой ход, Доцент!

– Просил же по имени, – раздражённо сказал Олаф. Он, уже окончательно успокоившись и освоившись в неожиданной компании, да ещё и под воздействием коньяка, целенаправленно расправлялся с рыбой, креветками и, вопреки правилам, припевал все это кофе без молока и сахара. Свиная нарезка пока оставалась без его внимания, но не без внимания майора. Полковник же упорно специализировался на мандаринах, но также налегал и на кофе. Прикончив очередную креветку и прожевав, Олаф продолжил:
– Мне реально не даёт покоя моя ночёвка. Пить-то – пью, говорить-то говорю, но все время думаю об этом. А что касается легенды, а я много о ней думал, то из явных противоречий, точнее из неясных деталей, меня всегда интересовал такой вопрос: как исчезли спутники Дементьева, и как он добывал пушнину? Ведь сведений об наличие у них оружия не было никаких. При побеге оружия они не захватывали, по предполагаемому маршруту следования никто не заявлял о нападениях и грабежах. Это первое соображение, а вот второе – вообще для меня загадка! Почему они остановились на зимовку именно в районе стрелки Шумака и Китоя? По тем годам место-то пустое, гиблое. Если бы на источниках – я бы ещё понял. Пара зимовий была, вода горячая круглый год, какие никакие, а буряты охотники и паломники заходят. Глядишь, кого и ограбить можно, коня сожрать. И риска-то особого нет. В те-то годы, кто и когда ещё этого паломника хватится. Ан нет, первую зиму на самом неудобном месте зимуют, а в последующие годы он жил вообще непонятно где.

– Отлично, Олаф! Нет…, мы точно с тобой сработаемся. Верные выводы, но не до конца логически осмысленные. И в случае легенды и в случае своей ночёвки ты не до конца все осмыслил. И я знаю почему. Это рационалистический подход и он действительно не даст ответов на возникающие вопросы. А ты попробуй подойти к этой проблеме с точки зрения психа, сумасшедшего! Хотя нет, рано. Давай-ка все, что ты сказал, прокрутим заново, но будем фиксировать опорные точки, которые очень чётко высветят главные вопросы. Вот на них то и будем отвечать, используя состояние ненормального человека. Ибо, к тому моменту мы под коньячок дозреем, а это поможет смириться с тем, что искать нормальное объяснение – бессмысленно! Вот и начнём совместно сходить с ума!

– А вот это без меня – буркнул прилично осоловевший Михалыч, – Я тебе, Саня, и до этого говорил, что ты псих и идея твоя дурацкая, и генерал тебе это подтвердил, а ты – настоял? Настоял! Вот и хлебай без меня. А я послушаю… с рюмочкой настороже. Моё дело маленькое…, я по приказу живу…, вот прикажете мне с генералом – я готов! А вот под такую замечательную закусь, под такой выпивон… и такие разговоры? Это ж дурдом… форменный! Нет уж, увольте, я – пас… Ничё, что я сбоку посижу…?

– Сиди, сиди, дорогой! – ничуть не смутившись, продолжил полковник, – То ли ещё будет! Так вот, Олаф, смотри, что у нас получается. Они по осени потопали в горы. Сбежали они из прачки. Дали охране Александровского централа по голове, но действительно – оружия не взяли. Шли почти напрямую. Маршрут-то очевиден – через Саяны, Тунку, Хамар-Дабан в северную Монголию, а затем, видимо, в Манчжурию. Там бы их и черт не нашёл. По дороге не светились, не грабили, хотя и поселений крупных хватало, да и хозяйств богатых одиночек отдалённых по пути было немало. Убежали восемнадцатого июля, и уже ближе к двадцать пятому были на стрелке Шумака. Один по дороге погиб. Его нашли в предгорьях на Оноте, недалеко от староверческой деревни Куртуй. Причина смерти была непонятна: сам ли упал, иль башку проломили, но, ни ножевых, ни огнестрельных ранений не обнаружили. Причём при нем была котомка с приличным запасом продуктов. Следовательно, можем сделать первые выводы: побег готовился, были помощники, были продукты, кто-то прилично знал географию, видимо сам Дементьев, и маршрут передвижения, и – главное – продуктов у них было более чем достаточно. Почему? Да потому, что никто их не гнал, а они бросили часть провианта. Что это значит? А значит, что своя ноша была полна, брать лишний вес не имело смысла. Знали цель, знали маршрут, всего хватало. И на ниточку маршрута, а другой маршрут маловероятен и нелогичен в той ситуации, у них и времени было более чем навалом. И вот тут-то и возникает главный вопрос: почему остановились? Да ещё и на зимовку? Да ещё и где? Ты правильно сказал – место-то по тем временам абсолютно гиблое. Так почему остановились? А, Олаф?

– Здесь пока противоречий не вижу. Если учесть, что мы сегодня знаем, значит, вывод может быть только один – они или увидели, или нашли нечто, что не могло не изменить их планы. А так как говорим о легенде, то, следовательно, они нашли золото, хотя…– Олаф замолчал, снова пригубил коньяк, пару раз затянулся. Взглянул на закимарившего Михалыча и, обращаясь уже к Александру, продолжил, – Хотя, понимаешь, тут что-то не так…, ну не так… Они же мышковали в первую зиму, значит, продукты кончились, пришлось грабить охотничьи зимовья, а ведь таковых в этом районе нет. Следовательно, минимум километров за тридцать в радиусе шастать приходилось. На источниках не пакостили, странно. И в долину к людям не пошли.  Да ещё и к весне, Дементьев вообще один остался. Остальные просто пропали. Их же видели охотники. И они ведь, когда клянчили продукты, никакого обмена тогда не предлагали – ни золота, ни пушнины. Но не уходили ведь! Странно…

– Вот, вот! Странно! Более чем странно! Продолжи-ка в этом духе, интересно: куда тебя это занесёт!? Давай ещё по чуть-чуть коньячку хлопнем… и продолжай.

– М-да…, далее…, поговаривали, что они друг друга ели и самый сильный, Дементьев, остался один, но это нелогично. Во первых, появлялись они у охотников всю зиму… последовательно – троём, потом вдвоём, потом один Дементьев… но, опять-таки, не уходили к людям… Нет, тут действительно, что-то не так… Людоедство я отвергаю… Жили в зимовье на Китое… Охотники, наверняка, из любопытства их навещали… Скрыть у маленького зимовья, да ещё зимой, когда земля не просто мёрзлая, да ещё когда снега немерено, да ещё остатки аж от трёх взрослых мужиков от охотников, умеющих жить, и охотится в тайге? Абсолютно нереально! Если бы охотники, хоть что-то подобное заподозрили…, они бы их просто положили, как собак бешеных…, даже хоронить бы не стали…, а они, наши беглецы? Пропадали один за другим и… не уходили! И ещё раз подчеркну – ни пушнины, ни золота для бартера у них в первый год не было. А раз попрошайничали, значит и оружия не было. А они все не уходили, и не уходили…, но что-то же их держало там? И крепко держало! Да так, что даже смерти не убоялись? Так что ж…?

– Молодец, Доцент! В точку! – Александр неожиданно икнул. Тут же очистил очередной мандарин и опять целиком отправил его в рот, жуя и чуть причавкивая, продолжил – Это правда! Их что-то держало почище мёртвого якоря! Ну, сопоставь свою ночёвку и этот вопрос! Это же так близко! Ну…

Олаф выпил коньяк, съел последнюю креветку и замолчал. Через пару минут он неожиданно поднял глаза на Александра, сконцентрировался и сказал:
– Александр, ей Богу, ну, не вижу я пока связи…, не вижу…! Дай я немного подумаю… Просто буду, если не возражаешь, в слух вспоминать все детали той ночёвки… А ты, если не трудно, Михалыч-то, слышишь – храпит, достань, коли есть, что-нибудь из морских животин… Не хочу сало… Люблю, грешным делом, морскую пищу…
– Креветок больше нет… и прочего. Есть только сёмга, но только солёная, копчёную мы уже кончили. Да! Ещё есть куча улиток, никто их не жрёт! Будешь?
– И сёмгу давай всю, и улиток давай. Только нужны щипчики и вилка для них. Надо же, улитки им не нравятся. Ничего у вас тут не понимают. Улитки – это же деликатес! Давай, давай! У нас, видишь, ещё две трети от литра и отпавший Михалыч – умрём без закуски. И Михалыча пинай. Пусть кофе варит.
– Не надо меня пинать… Я вас внимательно слушаю. Давно такой ахинеи за застольем не слышал. Сидим? – хорошо сидим! Тут бы и беседу душевную…, а тут? Одно по одному. Я аж тупеть начинаю…– неожиданно чётко и трезво сказал Михалыч, – Кофе сейчас будет, а вот коньяк без меня допить – это вигвам! Тем более это не последняя бутылка…!

Олаф и Александр, поначалу вздрогнув от неожиданности на реплику Михалыча, рассмеялись. Все стали двигаться. Александр подошёл к стойке и стал возиться с рыбой и улитками. Олаф вычистил пепельницы и сполоснул бокалы, вытер со стола. Михалыч занялся приготовлением кофе. В конце концов, особенно с учётом выпитого, стол был почти прибран и заново сервирован. На этот раз в центре стола стояло фарфоровое блюдо, на котором большой горкой лежало весьма приличное количество разогретых великолепных улиток. Сбоку лежали щипцы и вилки для них. Скукожившийся бекон сдвинули в сторону, а на его место поставили такое же большое блюдо с крупно нарезанной сёмгой. Ваза пополнилась новыми мандаринами. Маленькие чашки под кофе были заменены чайными парами приличного объёма. Несмотря на возражения Олафа и Александра, рядом с недопитой бутылкой коньяка, Михалыч выставил новую, такую же большую, спокойно и торжественно резюмировав:
– Мужики, спокойно! Раз пошла такая пьянка…! Олаф, я тебя уже люблю и уважаю! Не…, серьёзно… Я тут уже столько лет служу, сказать страшно, а вот, чтобы такой кайфный допрос свидетеля – даже вспоминать…, не буду…
Михалыч разлил коньяк и стал внимательно разглядывать улиток.
– Доцент, и как эту гадость есть? Ужас какой-то…

– Михалыч, а ты что – боишься? Ты хотя бы раз пробовал? Я думаю, что тебе стоит съесть хотя бы одну, а дальше у тебя будет только одна проблема – научиться их держать щипцами и вилочкой доставать эту волшебную мякоть! Давай пригубим, по улиточке отсмакуем и я буду дальше вспоминать…,

Мужчины выпили, Олаф моментально прикончил пару улиток, Александр прикончил очередной мандарин, а Михалыч, сосредоточенно сопя, пытался выковырять мякоть из очень большой улитки, которую он держал левой рукой.
– Ну…, давай, Олаф! Вспоминай, что ты помнишь о том вечере! – сказал Александр и принялся за новый мандарин.

– Хорошо…, попробую последовательно…, с начала. Так… Жизнь моя…, сами знаете, какая была тогда…, да и сейчас… Короче, чтобы снова хоть немного захотеть жить, я решил на пару недель смотаться в Саяны. Решил пройтись по кольцу Ниловка – Шумак – Китой – Федюшка – Аршан. Этим маршрутом много лет назад я ходил с одноклассниками.  Вот…, прибыл я рейсовым автобусом в Нилову Пустынь двадцать пятого июля в пять вечера. Поужинал в кафе на курорте. Затем, от восстановленного дацана, пошёл вверх по Ихегеру и, где-то около десяти вечера остановился ночевать в зимовье на берегу реки у самых предгорий. Встал рано, ещё не было и пяти часов. Да, мужики, я, конечно, извиняюсь, но мы уже три часа сидим. Где тут у вас удобства? – и, следуя глазами за молчаливым жестом жующего улитку Михалыча, сказав, – Все понял…, в тамбуре…, – вышел.

Олаф вернулся через несколько минут. На лице и на волосах виднелись небольшие капли воды. Было понятно: он не только выполнил терпимое, но и вымыл лицо, смочил волосы и причесался. Олаф подошёл к своему креслу и стал аккуратно усаживаться. В процессе, бросив беглый взгляд на Михалыча, он уже рухнул в кресло не в силах сдержать хохота. На салфетке перед Михалычем лежало уже более десятка пустых раковин, а Михалыч, так и не воспользовавшись щипцами, сосредоточенно потрошил очередную улитку! Заметив реакцию Олафа, Михалыч обиженно буркнул, продолжая жевать нежную мякоть:
– Что, смешно тебе? Да? Смейся, смейся…! Мне больше достанется! Саня, они у нас два месяца болтаются, ужас! Если бы кто раньше сказал…, если бы я знал…! Фиг бы вам сейчас, а не улиточки. Не, Олаф, ты мне определённо нравишься!

– Спасибо, Михалыч, за комплимент, но я здесь, не причём. Я и сам их первый раз в Питере попробовал лет тринадцать назад, тоже тёмный был… Точнее…, не то что тёмный, а их же просто никогда в стране не было. Это то же самое, как я нормальные бананы в Германии первый раз увидел… Стыд и позор, как мы жили. Стояли мы тогда с Андреем Степановичем Ескиным у овощного прилавка на базаре в Бабельсберге… Взрослые люди: мне уже тридцать, Степанычу за пятьдесят…, а на полках лежат фрукты – бананы, киви, манго, фейхоа и… на них смотрят балбесы из Сибири. Кошмар, как вспомню, так снова вздрогну. Стою, смотрю и даже половины фруктов не то что не знаю, а даже не знаю, как они называются! – Олаф опять потихоньку пригубил, распотрошил три улитки и продолжил уже по теме, – Ну так вот… Действительно, встал рано…, налил кофе в термос, упаковал рюкзак и пошёл к Шумакскому перевалу. Шёл не просто тяжело, очень тяжело. От Ниловки до источников всего-то шестьдесят километров, крепкие ребята за день осиливают. Да и перевал, хоть и самый высокий в Тункинских гольцах, но простой – пеший, даже конный. Но возраст, детренированность, курево… Короче…, ближе к ночи кое-как дополз до водопада, вон он на карте, на Левом Шумаке за перевалом…, там раньше зимовьюшка была. Дополз, а от неё роги да ноги… Палатку я не брал, только спальник, посуду, продукты и кусок полиэтилена. Устал так, что даже к водопаду, к воде не спускался. Кофе попил и в спальник, полиэтилен сверху накинул. На следующий день встать-то встал… и рано, но как! Ни рук, ни ног и вообще…, только мозги мои, все остальное – не моё. Но эта ситуация знакомая, поэтому – рюкзак на спину и вперёд. Часа через два разошёлся и, что было для меня совсем неожиданным, уже в час дня дошёл до Шумакских источников. Помню, что очень огорчился произошедшим там изменениям – новые не зимовья, а прямо-таки дома, куча народу и прочая. В связи с этим – помылся в источниках, сварганил супчик, поел и пошёл дальше, вниз по Шумаку. Не люблю я в тайге толпу…, ну и… Отлично набитая тропа идёт там правым бортом…, по ней туристы толпами ходят... До сих пор не понимаю: почему я решил идти по левому борту? Не торопясь, часа через два подошёл к Шумакским щёкам. Классический речной каньон, практически прямой, несколько километров длиной. Высота вертикальных щёк местами достигает пятидесяти метров. Надо отметить, места там – великолепные! Речка волшебная, русло и надпойменные террасы выложены прекрасными валунами из кристаллических сланцев, гнейсов, карбонатов, кругом голубые природные ели, причём иногда огромного размера, трава с изумрудным отливом, крупная земляника, голубика, грибы, кедрач… Сказка! Да и чему удивляться – зона пересечения разломов с более чем сотней источников. Не просто источников, а любых! Сероводородные и радоновые. Карбонатные и сульфатные. Горячие и холодные. Грязи и пиявки! Даст Бог, когда-нибудь я поподробней расскажу вам об этом уникальном месте. С этим местом много легенд, помимо дементьевской, связано…

Олаф прервался, чтобы раскурить сигарету. Михалыч мирно подрёмывал в кресле. Александр сидел, откинувшись на спину, держал в руках бокал с так и не отпитым коньяком, дымил своим «Житаном», всем своим видом показывая: он отслеживает каждое слово. Олаф прикурил сигарету, снова пригубил немного коньяку и продолжил:
– Ну и вот… Я уже говорил – тропа, и действительно отличная, идёт над щёками по правому борту реки. А так как я попёрся по левому берегу, то в самом начале упёрся в прижимы. Огибать их поверху не хотелось, время до темноты ещё позволяло рисковать. Короче – надел я бродни и пошёл вдоль скал, по кромке берега… надеясь, что не попаду на глубокий, непроходимый прижим… Точно не скажу, сколько прошёл, но думаю что ближе к середине. Там-то я и упёрся в прижим, серьёзный такой прижим. Стало понятно, что надо или возвращаться, или искать обходной путь поверху. А тут ещё и тучки подоспели, дело явно шло к грозе. Огляделся я, идти-то назад не хотелось, и вижу: прижим высокий, метров двадцать, вертикальный, а наверху что-то типа субгоризонтальной площадки шириной эдак метров в восемь. Выше же идёт относительно пологий склон. Прикинул – на площадку можно подняться. Перед самим прижимом была такая боковая каминообразная не очень крутая выемка. Такие обычно образуются по системам так называемых оперяющих разломов. Вот я и решил: поднимусь на площадку, а там видно будет. Если дальше не получится пройти, то заночую на площадке, а утром вернусь назад. Ну и полез. Тут я первый раз страху натерпелся, правда, не того, что после. Переоценил прошлую подготовку. Пару раз просто чуть, как говорят альпинисты, не слинял. Нет бы, остановиться, так нет. Вылез, дурак. Площадка оказалась замечательной – где-то восемь на двадцать, пологая, травка кругом, пара упавших сверху сушин, кедры молодые. Главное – идти дальше под гребнем в сторону Китоя вполне возможно. Но так как дело уже было к семи и начало темнеть, плюс надвигающаяся гроза, я решил переночевать прямо на этой площадке. Дрова есть, маленький родничок из скалы течёт…, все вроде есть. Соорудил я себе классный навес из полиэтилена под торцевой с отрицательным уклоном скалкой, дров прилично нарубил, ветки с кедрушек маленьких наломал, постель сделал, ужин начал варить. Сварил суп погуще, сала нарезал, чай замечательный заварил, а тут и гроза началась. Залез я под навес, он получился где-то два на три метра, класс! Сухо, суп, чай, сало – красота! Все вокруг грохочет, а у меня эдакий раёк в горах. Было у меня с собой две бутылки «Арарата» по пол-литра. Вот и решил – одну сейчас приговорю, отосплюсь как человек, а вторую уже на Федюшке, перед Аршаном.

– Вот! С этого места – максимально подробно! – перебил Александр, – Мы или найдём зацепку, или разочарованию моему не будет границ, – почти выкрикнув последнюю фразу, Александр залпом выпил свой коньяк и нервно закурил.

– Да и так вроде стараюсь… М-да, ну и вот… Картина была феерическая! Как и всегда в горах – потемнело очень быстро. В ущелье темень, внизу гремит Шумак, несутся огромные черно-свинцовые тучи, всюду грохочет, молнии бьют прямо в скалы, дождь – то польёт, то остановится – короче, картина хоть и величественная, но страшная! А так как я вроде не мальчик, всякого в геологии навидался, то, не торопясь, супчик ел, салом коньячок закусывал, чайком крепким припевал. Примерно через час супчик я доел, бутылку на половину опорожнил и залез в спальник. Лёг я по наклону, головой к скале, ногами к каньону. Так как преобладающие порывы ветра дули в сторону Китоя, то костёр я развёл слева от себя. Заложил цельные бревешки, что-то типа надьи получилось. Закурил, вылил оставшиеся двести грамм в кружку и решил покемарить. Ещё раз повторюсь: картина как визуально, так и по звуковому оформлению была феерической! Прошло в таком состоянии минут тридцать. Я за это время успел пару сигарет выкурить, половину коньяка отсмаковать. Вот тут-то и начались мои первые неприятности. Стало меня сильно поташнивать, но как-то не так, как это бывает, когда хочется вывернуть все наружу. Глаза стали слезиться…, волнообразно стала меняться острота зрения. Поначалу меня это сильно не смутило. Я же знал, что в высокогорье, ночевал-то я на высоте где-то на 1 600 – 1 700 метров, чуть ниже границы леса, алкоголь часто приводит к крайне неприятным ощущениям. Коньяк-то я почти прикончил... Короче, отнёсся я к этому философски, сигаретку новую закурил, чайку хлебнул…, а потом мне стало резко хужеть…, и стал я себя, мужики, чувствовать очень даже неуютно… Тошнота усилилась, появился сильный звон под всей черепной коробкой…, именно под черепом, а не в ушах… Дальше – хуже…! Все тело как-то оцепенело, появился какой-то внутренний, леденящий страх… Со зрением вообще начались чудеса… То все темнело в глазах до состояния полного мрака, то, наоборот – зрение обострялось, и я видел противоположные скалы каньона как днём. Костер и разлетающиеся искры приобрели не красно-жёлтый, как обычно, а ядовито-малиновые с фиолетовой каймой цвета… Воздух стал колебаться. Вы же видели, как воздух искажает видимость над поверхностью в пустынях…? Так и здесь, только колебался он не волнообразно по вертикали всей плоскости видимой картинки, а как бы поперёк к ней…, параллельными плоскостями… Эдакая зебра…– полоска резкая, полоска нерезкая. Все бы ничего, да к этому ужасу добавились ещё и слуховые галлюцинации. Мало того, что все грохочет, сверкает, воет и стонет… так ещё и отчётливо, но как бы издалека стали слышаться вой, точнее глухой рёв, переходящий в рык и, что душу вообще приводило в трепет, истошные панические человеческие вопли, – Назад! Назад! Он же разорвёт…! – Если честно…, я весь холодным потом покрылся, а ознобом било так, как никогда в жизни… Ей Богу, никогда со мной ничего подобного не было. Человек вроде взрослый, что такое страх знал, даже мог им иногда управлять, а тут... Жуть полная, да ещё и понарастающей…, и тошнит все сильнее и сильнее. Ну и в конце кошмара: эта вот зеброподобная нерезкость по самому центру эдак раздвинулась и сформировала, если так можно сказать, что-то типа тоннеля – от берега до берега. Видели же железнодорожные тоннели в перспективе? И этот такой же… только маленький, где-то два на два метра…, и ещё… весь такой полосатый и по «дну», и по «своду»… Резкая полоска, нерезкая полоска…, а звон в башке вообще стал почти нестерпимым. Ну, думаю, все – горная белочка. Сам себя с этим и поздравил. И черт меня дёрнул: беру с земли камень где-то под полкило и…, почему, до сих пор не понимаю…, взял и кинул его в этот тоннель. И тут совсем одурел…! Камень не упал в каньон, а покатился по «дну» тоннеля…, ударился о противоположную щеку… и… исчез! Вот тут моя сущность, разум…, как хотите, так и понимайте, взбунтовались по полной программе. Думаю, все что угодно, но только не самосумасшествие. Взял кружку, в один глоток хлопнул последнюю сотку и… залез в спальник с головой…, и сам себе… криком внутренним приказал…– спать. Спать и плевать на все! Как провалился в сон…, через какое время…, не помню, но помню, что все вокруг продолжало грохотать. Уф…, даже сейчас, когда вспоминаю…, просто начинаю осязать это ощущение беспредельного ужаса…, липкого, холодного, обволакивающего…, тьфу…

И, действительно, лицо Олафа побледнело, на висках и на руках вздулись крупные вены, на кончиках губ высыпали бисеринки пота… Олаф протянул руку и взял свой бокал коньяка…, немного посмотрев на него потухшими глазами, и резко выпил до дна…, закурил последнюю сигарету из пачки…

– Дальше, Олаф! Дальше… – лицо полковника было не менее бледным, руки тряслись, с висков стекали струйки пота…

Олаф посмотрел на Александра, взял бутылку и плеснул себе толику в бокал…, также сходу выпил, глубоко затянулся и продолжил:
– Ну, а что дальше. Как спал…, не помню. Проснулся аж в десять часов следующего дня! Встал, вокруг красота…, та самая, что и накануне. Никаких тебе страхов, никаких тебе воплей, никаких следов от галлюцинаций… Горы, тайга…, но вот голова гудела сильно. Разогрел чай, перекусил. Затем вылез, что оказалось совсем нетрудно, под гребень…, вдоль него спустился к Китою, а ближе к вечеру был уже в устье речки Белёты. Через три дня вышел в Аршан и уехал на маршрутке домой. Вот и вся история…, и пока рассказывал, так и ничего не придумал…, ну в смысле, как это можно связать с Дементьевым…

Олаф замолчал и посмотрел на полковника. Тот сидел, откинувшись на спинку кресла, такой же бледный, как и пять минут назад. И молчал. Олаф вздохнул и стал делать себе очередной бутерброд. Неожиданно тишину нарушил голос Михалыча:
– Никогда я не понимал этих психов: геологов и всяких там альпинистов. Честное слово, мужики. Ну, зачем лазить по этим дурацким горам? Зачем? Олаф, пока ты весь этот бред рассказывал, я вот здесь, не в горах, а в кресле, и то чуть со страха не помер. Это ж надо додуматься – жить он захотел дальше. Сам, своими же руками можно сказать чуть психом себя не сделал. Зачем вот такое-то нужно? Это же дурдом!

Олаф усмехнулся, дожевал бутерброд, посмотрел на Михалыча и сказал:
– Михалыч, на твой недоуменный вопрос ответов нет. Может ты и прав, а, может, и нет. Я вот считаю, что ты ошибаешься. Да, в горах трудно, но трудно ведь не только в горах…, не так ли? Особенно трудно тем, кто не обучен там жить. Именно – жить, а не выживать. Если ты это умеешь, то тебе все равно трудно, но не так как всем. Ты уже можешь не преодолевать сквозь силу тот мир, а жить в нем, видеть его! И как результат, ты, взамен обывательского бытия, получаешь нечто такое, что не описывается, не взвешивается…, не оценивается. Ты получаешь состояние…, нет, даже не состояние, а возможность почувствовать себя другим человеком… настоящим, что ли… более самозначимым. Понимаешь, Михалыч, там, как вот здесь, ты себе не соврёшь…, сам себя не утешишь. Там ты точно будешь знать, кто ты… и чего ты вообще стоишь в этой жизни реально. Да и небо там ближе…, другое…, огромное такое…, затягивающее…, особенно по ночам…

– Стоп, мужики! Кончай лирику – полковник открыл глаза и сел очень прямо. – Олаф, спасибо. Ты все чётко описал и я, кажется, понял, точнее, утвердился в правоте моих первоначальных идей. Это то – чего мне не хватало. Это то самое место. Именно оно! За это предлагаю провозгласить очередной тост!

– Ну…, вот теперь точно…! Нас ждёт, окончательный дурдом, – тихо проговорил Михалыч и поднял свою до краёв наполненную рюмку, – Господи! Прости меня грешного. Спаси и помилуй. Я не виноват, что у меня такой друг. Был один идиот в моей жизни, а теперь их видимо будет двое – печально и подчёркнуто театрально вздохнув, Михалыч выпил рюмку до дна.
– Не скулить! Мы переходим к завершающей фазе нашего замечательного разговора! – увидев заново недоуменный взгляд Олафа, Александр отправил в рот пару кусочков подёрнутого сединой шоколада и, жуя и посмеиваясь, продолжил – Спокойно, Олаф. Спокойно! Я не псих! Ты вот лучше скажи: а как у тебя с Богом, теоретической физикой, космологией, а? При этом про геологию я тебя спрашивать не буду…
– Вот это поворот! – удивился Олаф, – Ты что, полковник… Ты что, хочешь воедино связать дементьевское золото, мою ночёвку и симбиоз научных знаний? Я правильно понял?
– Я же говорил? Я же говорил! Маразм начинает крепчать! Тупых просим занять места в партере… – с очень ехидно удовлетворённым выражением лица вмешался Михалыч.
– Молчи, убогий…! Олаф, ты совершенно верно все понял. Именно так и не как иначе! – весело ответил Александр.
– Тогда подожди…, надо подумать. Рассказывать о том, что я знаю по всем этим дисциплинам на уровне широко образованного дилетанта…, особенно в данном состоянии пьяного всезнайства – крайне глупо. Вот попытаться понять твою логику надо попробовать…, не идиот же ты…, действительно…
– Спасибо, что не начинаешь ёрничать. И ты не пробуй, пожалуйста. Ты давай! Давай, как с рассказом о ночёвке – рассуждай вслух. Я с удовольствием послушаю!

В комнате стало тихо. Михалыч принял прежнюю позу и моментально стал посапывать. Александр терпеливо ждал, покуривая свою ароматную сигарету. Олаф, молча, поёрзав на кресле, достал из кармана брюк новую пачку сигарет, распечатал ее, упаковочный целлофан и бумажный клапан смял в комочек и положил в пепельницу. Затем раскурил сигарету, взял в руки бокал и откинулся в кресло, закрыв глаза. Он курил, пригублял коньяк и молчал. Так продолжалось минут пять. Наконец он открыл глаза, выпрямился, поставил бокал на стол, отпил большой глоток кофе из чашки и обратился к Александру:
– Александр, я все рациональные соображения отбросил в сторону сразу. Я понимал, что ты говоришь о мистическом, потустороннем. Также я понимал, что при всей кажущейся глупости в постановке вопроса, таким образом, отбрасывать это нельзя…! Особенно с учётом того, что ты упомянул странный, но только на первый взгляд и для необразованного человека, симбиоз – Бог, теоретическая физика, космология… Я не знаю, как и по какому принципу, ты объединяешь эти понятия, но… Я часто думаю об этом! Так вот…, для меня все эти понятия связаны одним: если честно, то страшным определением – они конечно, точнее – прижизненно непознаваемы! Абсолютно и конечно непознаваемы для любого живого человека, кем бы он ни был.
– Мамочка! Куда я попал? Мама, забери меня обратно… – простонал, не открывая глаз Михалыч.
– Цыц! – мгновенно прореагировал Александр, – Пей! Спи! Но молчи, умоляю! Продолжай, Олаф…
– Да… дальше. В списке, который ты озвучил, только Бог занимает доминирующее по важности положение. Физика и космология, да и все остальные научные дисциплины, по Гамбургскому счёту, то есть без учёта их текущей важности для физиологического существования человечества на земле, нужны для точного ответа всего на один главенствующий вопрос: есть ли Бог? Значимость и величие этого вопроса – трудно переоценить. В нем всё! Все ради чего живёт и должен или не должен, так или иначе, жить человек. Не человечество, а именно каждый человек…, каждый! Это очень сложный вопрос. Я не буду сейчас его расшифровывать…, это не к месту… Достаточно, что он просто озвучен. Теперь физика, не теоретическая, а вся физика и космология. Александр. Ты правильно выбрал научные дисциплины. Именно они ребром поставили ребром вопрос о Боге! Ведь, несмотря на все реальные, то есть те, которые, грубо говоря, можно пощупать руками, достижения, вся физика, включая и космологию, как одно из её направлений, уткнулась в два главных момента. Всего в два! Мы опёрлись в абсолютную, даже с чисто энергетической точки зрения, не говоря уже ни о чем другом, невозможность: а) получить полный набор первокирпичиков любого вещества, даже такого «примитивного» как водород; и б) не долететь, а хоть как-нибудь пощупать и изучить «экран», перекрывающий всю видимую вселенную. Скажу условно грубо: главное достижение человечества, это вывод – начальные и конечные границы всего мироздания непознаваемы для живущего человека.
– О…! О…! – снова застонал в кресле Михалыч, даже не пытаясь открыть глаза, – Господи, я-то думал, что наш Александр – псих из психов психованней которого быть просто не может. А наш псих притащил психа, который и не псих даже…, как и сказать-то не знаю. Это – гиперпсих! Эй, вы, чудовища, давайте срочно выпьем, а не то мне каюк… Олаф! Какой Бог, какой экран??? Ой…, о…! Даже школьники знают, вселенная – бесконечна!
– Выпить – это ты правильно сказал, Михалыч, а вот насчёт вселенной…, уж извини, но Олаф – прав. Мы не физики и прочая, поэтому я тебе объясню популярно – прими как факт, что доказано – вся наша вселенная со всеми её планетами, звёздами, созвездиями, галактиками и прочая, прочая, болтается внутри некоего шара, как пыль в футбольном мячике. И свет не прямо летит, а вылетев из ряда галактик в них же и возвращается. А из черных дыр даже свет вылететь не может. Бедненький ты наш! Знаешь, как это интересно!
– Интересно? Да психи вы реальные. Золото в руке – вот это интересно! Саня, ты уж прости, но ты про золото Дементьева хотел говорить? Ведь так? Так какого хрена! Как вся эта хренотень с золотом связана? Каким образом вы к золоту Бога за хвост тянете? Все, давайте выпьем, может… я и доживу…
– Александр, он, конечно относительно, но прав… – Олаф протянул руку и взял свой бокал. – Слишком издалека я начал. Действительно, давайте выпьем и я продолжу чуть иначе…

Мужики выпили, Олаф вернул бокал на стол, чуть передёрнул плечами и продолжил:
– Михалыч, извини. Начал я правильно… Я ведь догадался, куда клонил Александр. Это трудно понять и принять, но это может быть… Мне даже частично обидно: информацией владели плюс-минус одинаково, причём Александр был как бы в метре от возможного объяснения, а я прямо на нем сидел и даже не подумал в нужном направлении. Так вот, Михалыч…, давай действительно физику опустим, а вот о геологии, которую Александр отбросил, немножечко скажу. Ты знаешь, Михалыч, что в совокупности мы про космос знаем больше, чем знаем о том, как наша планета Земля в реальности устроена? Ты не думал о том, что Земля может быть живой?
– Ребята, вы допились? Да? – жалобно вставил Михалыч.
– Да нет, дорогой. Это правда! И загадок на ней ничуть не меньше чем в космосе. И мы действительно, кто бы и что бы из самых умных геологов не говорил, реально о том, как она сформировалась, как устроена, как развивается и прочая, – знаем не просто мало, а мизерно мало! А она живёт своей жизнью. И иногда мне кажется, что у неё есть душа!
– Мужики! – лицо Михалыча приобрело восстановлено серьёзное выражение, – Может я врача вызову, а? Я, между прочим, классного нарколога знаю. Из глюков на раз выводит. Давайте, мужики? Я серьёзно.

Олаф захохотал, взял немного орехов и, сотрясаясь от смеха, стал их жевать. Александр же корчился в кресле, махал руками, из глаз катились крупные слезы – Михалыч! Михалыч! Я же просил, – молчи, дорогой! Нет…, я сейчас помру! Определённо помру! Нарколога вызовет! В ФСБ! Вот ужас-то!

Михалыч обиженно надул губы, взял свою рюмку, наполнил ее до краёв, выпил, закурил и пробурчал:
– Я же вас, правда, жалею…, и хотел как лучше… Живые камни! – и почему же это я больной, а не вы?
– Эх, Михалыч, Михалыч… – спокойно и грустно сказал Олаф, – Ты пойми, дело и не в тебе и, в тоже время, в тебе…
– Час от часу не легче! Это как же? Это я есть не я? Не… Вы точно психи! Вам точно к врачу пора, – вставил Михалыч.
– Да подожди ты…! Не спеши! Пойми, – нет в мире и в жизни простых вещей. Их просто нет. Есть упрощения, допущения, примитивизм, в конце концов. Но это не означает, что в мире нет того, что мы не понимаем, не принимаем, не стараемся познать и постигнуть. Это касается вообще всего. Всего! Вот тебе как бы «примитивный» пример – музыка. Музыка – это ведь самое высшее достижение, на которое способен человеческий разум. И много ли людей понимают музыку? Именно музыку, а не три аккорда и голые задницы, под которые балдеет девяносто пять процентов населения планеты? Более того, – а много ли людей на планете вообще могут писать настоящую музыку, а не эти долбящие шлягеры на час? Часто это всего один человек на все поколение и не страны, а мира! Это пример простой – он на виду у всех. Земля же – совсем другое дело! Она действительно живёт своей жизнью: она рождает и уничтожает горы, рождает и уничтожает океаны, моря, реки, формирует новые и вдребезги разбивает старые континенты. Но все это происходит в другом масштабе времени. В масштабе, который человеку – недоступен! Жизнь человека – всего несколько десятков тысяч дней. Жизнь планеты Земля – миллиарды лет. Несопоставимые величины даже на уровне порядков! Я тебе самый примитивный пример приведу. Вот смотри, вот сюда на карту. Это фотокосмическая основа, правда? Вот горы, а вот их залесённые склоны, видишь? Ты всю жизнь ездишь мило этих склонов, так? Так. А теперь скажи: ты видишь, что эти склоны живут? Ты видишь, как они живут? А, Михалыч?

Михалыч сурово посмотрел на Олафа, затем на Александра, который, увидев взгляд Михалыча, опять загнулся в беззвучном хохоте на своём кресле, и мрачно сказал:
– Так… Камни живые, потом земля живая, теперь вот склоны ожили… Доцент, ты уже все? Ты уже окончательно – Доцент? Ну, психи…, ну, психи…
– Михалыч, а я ведь более чем серьёзно. Слушай, когда я работал в академическом институте, у нас один очень скрупулёзный мужик, фамилия замечательная – Ружич! – решил реально измерить скорость развития денудационных процессов на примере скорости сползания разрушенных коренных пород по склонам Хамар-Дабана. Сделал он это очень просто и гениально! Он забил репера на вершине в коренную скалу и в деревья стоящие на склоне, но на разном расстоянии от скалы. После этого он, почти двадцать пять лет, измерял расстояние между реперами на деревьях и скалой. Заешь, какие результаты он получил? Обалденные! Оказалось, что деревья вместе с грунтом, разумеется, сползают по склону вниз со скоростью от пятидесяти сантиметров до двух метров в год. То есть постоянно идёт процесс, который человек не замечает! Дерево может родиться на вершине границы леса, расти сто пятьдесят лет и умереть уже у подножия горы. Грубо говоря, деревья помогли оценить реальную скорость процессов седиментогенеза – процессов, благодаря которым горы уничтожаются, а в реках, озёрах, морях, океанах образуются новые осадочные породы. И после этого ты скажешь, что земля не живая? Не просто живая, дорогой Михалыч, а настолько живая, что только одним своим огнедышащим пульсом – вулканы, вулканические дуги, в случае, не дай Бог конечно, сильной «аритмии» может за считанные мгновенья стереть с лица самой себя все живое. Все, даже бактерий, а не то, что человека. Вот так то! Ну, а теперь, по заявкам трудящихся, вернёмся к золоту. Но опять, уж извини, с небольшим отступлением. Я уже говорил, что понял, – в какую сторону клонил Александр, так вот – я думаю, что он клонил в сторону так называемых геопатогенных зон. Зон с различными геоструктурными, геовещественными и геофизическими аномалиями. Эти зоны – реальны! Очень многие из них изучены даже не только чисто геологически. Например, – Курская магнитная аномалия, Йелоустонский национальный парк, Главный Саянский разлом, Байкальский рифт и многие, многие другие. Самое неприятное в этом, что даже как бы изученные зоны, по сути, остались непонятыми ни с точки зрения их генезиса и эволюции, ни с точки зрения, – а что же с ними будет дальше? Ведь глубинное строение земли для нас полная terra incognito, забурились-то мы в одном месте всего-то на двенадцать с небольшим километров и то зря. Все остальные данные – не более чем разнокомпонентные геофизические модели и интерполяции. Это же относится и к ложу океанов. Реально об их строении до сих пор мы знаем крайне мало. Совсем плохо обстоит дело с областями, которые не охвачены хоть каким-либо более или менее представительным геологическим, геофизическим, геохимическим изучением. Результат – таким зонам приписываются всевозможные мистические особенности. Возьмите хоть знаменитый Бермудский треугольник, хоть мистическую Шамбалу. Вот я и думаю, что наш полковник и решил связать золото Дементьева с такой вот геопатогенной зоной. Но и это…

– Люди! – снова раздалось из кресла Михалыча, – Люди, а вы не могли бы быть ближе к народу? Ни фига себе выпил, называется! Это сколько же мне пива завтра понадобится!?
– Михалыч! Что-что, а пиво тебе завтра гарантировано! Впрочем, как и нам… – полковник встал и подошёл к холодильнику. Достал большую бутылку минеральной воды, открыл и жадно отпил чуть не пол-литра. – Да! Хорошо сидим! Но все равно – мы сегодня и коньяк докончим и тему добьём. Михалыч, мы уже почти у цели!
– Ах, – ещё почти у цели!? Пять часов по мозгам долбите… и у цели? Инквизиторы вы средневековые, вот вы кто…!
– Молчи, Михалыч! Я же просил. Выгоню ведь! Ну и что же за «но» у тебя, Олаф! – Александр взял бутылку и разлил всем коньяк, посмотрел на свет на оставшуюся треть от третей бутылки, сказал – Нормалёк! – и сел в своё кресло.
– Какое «но»? Александр, дементьевская зона, как аномальная известна давно. Тут тебе и зоны пересечений разломов, и геотермальная активность, и золотоносность региона, ну и много чего ещё. Одно здесь мешает – степень изученности и исхоженности! Когда было найдено золото, а тем более такое, как на Пионерском месторождении – более двухсот грамм на тонну породы, то есть практически визуальное коренное золото, были даже жилки из сплошного металла, то все эти площади не просто выходили – их «вылизали» и… Ничего! Никакого дементьевского золота в данном районе не обнаружили. Никакого! В тех самых щёках, где я ночевал, нашли небольшое рудопроявление в кварцевых жилах, и все, больше ничего. Именно это ставило меня в тупик…, потому так долго и думал. То есть рационального решения я не нашёл. А так как ты просил быть психом и приплёл и физику, и астрологию, и Бога – у меня не осталось никакого другого выхода, как только заняться чистой фантастикой. Когда говорят – «Найди то, не знаю что» – остаётся одно – мистика!

– Ну почему мистика? Олаф! Почему? – Александр опять выскочил из кресла и стал ходить вдоль окна. – Золото-то Дементьев реально сдал! Реально! И был только в этом районе! Только в этом!

– Не нервничай, Александр. Я же не договорил. Выпили мы более чем прилично, так что можно глупости смело городить. Так как ты физику помянул… я вот…, вот такую абракадабру придумал. Как бы это связно…? Если о физике говорить, то аномалии могут, хотя бы теоретически, быть не только вещественного, геологического, геофизического, но и…, так сказать…, временного порядка…, что-то подобное описывалось в том же пресловутом Бермудском треугольнике, если память мне не изменяет. Да и ведь во многих работах, посвящённых многомерности мира…, ну там двух, трёх, четырёхмерного. Так вот, в последнем измерении…, в качестве четвёртого…, фигурирует именно время…! Мы ведь про время, как и про гравитацию, не знаем ничего. Вообще ничего! Самолёты летают, камни падают, планеты вращаются – да. Есть она гравитация – да. А что она такое? Что это за волны? Ничего мы не знаем. Ничего! Так и время… Год, час, минута… – ведь это все относительные единицы, которые мы выбрали, изучая наше бытие, мир вселенной, физику твёрдого тела… и… не более того. А в принципе, – что оно – время…? Кем или чем оно является в жизни и эволюции вселенной? Сколько его? И одно ли оно? Прибавьте к этому теорию Эйнштейна, где на скоростях близких к скорости света одной из главных переменных является изменяющееся, то замедляющееся, то ускоряющееся, – время! Отсюда бредовый вывод – если правы некоторые теоретики, утверждающие, что одновременно может существовать несколько, если не бесконечное количество, как бы разновременных миров, причём в одном и том же месте и, опять таки, в одно и тоже время…, то…

– Не…е…е…, все – сщас точно спою! – на Михалыча было жалко смотреть. Действительно, более умильно-глупого зрелища в образе мужика с рюмкой коньяка в руках было невозможно придумать.

– Все! Олаф! Более не надо ничего! – Александр решительно сел в кресло, – Ты дал ответ. И золото – есть! И зона аномальная есть. И в ней одновременно существуют разновременные миры. И Дементьев как-то, и нам неважно как, натолкнулся на узел, или как это по-другому назвать не знаю, через который он попадал в другую реальность и именно оттуда он и приносил своё золото. А ты, пусть случайно, натолкнулся на тот же самый узел, но ничего не понял и все проспал, а потом ушёл. В связи с этим, Михалыч, разливай все остатки. Будет главный тост! И так, мужики. Возражения не принимаются! С генералом я уже договорился. Сегодня у нас десятое июля, значит, время есть. Завтра все пьём пиво и спим. Послезавтра ты, Олаф, составляешь список всего необходимого и с Михалычем едешь закупать все что надо: снаряжение, продукты и прочее. Двадцатого вертолётом залетаем на Шумак. Начинаем искать, этот чёртов узел. Диспозиция ясна? Да, чуть не забыл – Олаф. Не переживай, зарплата будет… и хорошая, если золото найдём, то и доля твоя будет значимой. Все уже обговорено. Летим трое – я, Михалыч и ты. Кроме нас в тему посвящён только генерал, у него будем за день до отлёта. Соответственно – не трепаться. Секретность – абсолютная. А теперь встали, встали! Встали…! И…, давайте до дна. За замечательную идею! За замечательную авантюру! За удачу!

– Погоди, Иваныч….! Погоди. Это что же получается? Мало того, что я этот кошмар пережил, так вы с генералом меня хотите ещё и во временную дыру запихать? Ты че, с ума совсем сбрендил?

– Пей, Михалыч! Пей! Приказ тебе генерал зачитает. Так что пей! Можешь даже с горя! А ты, Олаф? Как, ты согласен?

Олаф встал, внимательно посмотрел на Александра и Михалыча, вздохнул, выпил и тихо сказал:
– Много у меня в жизни было бреда…! Даже слишком…! Но такого! Что ж, как поётся – Let it be… – пусть будет так! Я еду!