Ведьма

"Нет, царевич, я не та,
Кем меня ты видеть хочешь,
И давно мои уста
Не целуют, а пророчат.

Не подумай, что в бреду
И замучена тоскою
Громко кличу я беду:
Ремесло мое такое.

А умею научить,
Чтоб нежданное случилось,
Как навеки приручить
Ту, что мельком полюбилась.

Славы хочешь? – у меня
Попроси тогда совета,
Только это западня,
Где ни радости, ни света.

Ну теперь иди домой
Да забудь про нашу встречу,
А за грех твой, милый мой,
Я пред Господом отвечу."
                (Анна Ахматова, 1915 г.)



В тесной, пропахшей травами избе было темно. Из угла прошамкал низкий старческий голос:
– Какой красивый, молодой. Давненько ко мне такие, как ты, не приходили.
Василий, немного помедлив, сделал пару шагов вперёд. Присел на старый скрипучий табурет и, затаив дыхание, всмотрелся в темноту угла. И не выдержал, вздрогнул – потому что оттуда на него взглянули два злых красных глаза.
– И дорогу ко мне нашел, голубчик. Молодец какой… Видать, сильно надо…
– Надо бабушка, надо… – прошептал Василий, отводя взгляд – слишком уж пугали его два красных зрачка, которые, не мигая, смотрели на него.
– Какая я тебе бабушка… – скрипнуло из-за угла. И, словно в насмешку над этими словами, из темноты выглянуло лицо: белое, как воск, застывшее, будто мертвое. Лицо было все изборождено морщинами, и сомнений в том, что перед ним – действительно старуха, у Василия не осталось.
Она выглядела настолько пугающей, что он невольно отшатнулся от нее. И мысленно проклял тот момент, когда искал эту, затерянную в лесу и, кажется, в самом времени, избу с ведьмой.
Как продирался сквозь заросли высокой травы и утопал по колено в болоте. И как по этой же причине оставил свою дружину около леса, в который боялись заходить даже самые смелые охотники царя. В котором не цвели цветы и не пели птицы.
– Да, глупо ты себя повел, – будто прочитав его мысли, сказала старуха. – А может и мудро. Лес не любит чужих. Пошел бы ты не один, а со своей дружиной – и что? Хвать! – один пропал, на следующий день – другого не досчитались, – ведьма хитро посмотрела на Василия и засмеялась высоким скрипучим смехом.
Из темноты угла вдруг вынырнули две руки. Длинные, белые и сухие, с закрученными желтыми ногтями на пальцах, они, кажется, стремились прямо к шее Василия.
Тот сдавленно булькнул, вскрикнул глухо и, вскочив с табурета, подбежал к двери. Старуха захохотала на всю избу, и ее смех громом зазвучал в ушах Василия. Он прислонился к стене избы и украдкой, наощупь, начал искать дверь, ведущую на свободу. Но вот изумление! – ее не было на том месте, где он помнил!
– Да ты успокойся, – ее голос звучал снисходительно. – И прости старушку за эти детские шалости. Давненько ко мне не захаживал, вот я и соскучилась по вниманию, – в голосе послышалась насмешка, а Василий, едва стоящий на ногах от страха, вдруг с удивлением понял, что в комнате стало как будто… светлее?..
Теперь он мог полностью разглядеть старуху, сидящую в глубоком кресле за старым дубовым столом; ее длинные седые волосы, в полном беспорядке змеящиеся по плечам, бесцветное водянистое лицо, покрытое морщинами; старость, отпечатавшуюся на ее челе и теле; дряхлость тех лохмотьев, в которые она была одета. Ее руки оказались не такими длинными, как показалось Василию сначала, но они были настолько тонкими, что крупные синие вены просвечивали сквозь тонкую, как пергамент, кожу.
"И кого я так испугался?" – подумал Василий. – "Этой жалкой старухи?.."
Но все же, несмотря на эти мысли, он все ещё чувствовал опасение, глядя на нее. Старуха сидела на своем кресле, как на троне; всю ее сухую, как тростник, фигуру, закутанную в нищенские лохмотья, облагораживала прямая осанка.
Она исподлобья взглянула на Василия, будто снова прочитав его мысли, и этот тяжёлый взгляд пригвоздил его к месту. В её глазах горели красные огоньки, не так ярко, как ранее, но так же отчётливо и зло, не давая забыть ему, кто перед ним сидит на самом деле.
– Сядь и успокойся, глупый, – старуха вдруг улыбнулась, но её глаза остались холодными. – Старому дому не нравится, как ты себя ведёшь, – кривым узловатым пальцем она указала на лежащий на полу табурет. Василий усилием воли оторвал себя от стены и, медленно подойдя ближе к столу, за которым сидела ведьма, поднял табурет и сел на него.
Старуха некоторое время оценивающе смотрела на него, а затем сказала:
– Какие царевичи нынче пугливые пошли… Так зачем пожаловал, родимый?
– Найти нужно кое-кого, бабушка, – нервно проговорил Василий.
Старуха игриво посмотрела на него, а затем лукаво улыбнулась:
– И ты туда же, голубчик. За славой и золотом бежишь. Ты будь осторожен, золото, оно ведь кровь любит, вон скольких погубило…
Василий прерывисто вздохнул, вытер пот со лба и заговорил быстро, жарко, чуть наклоняясь к старухе:
– Так значит ты тоже слышала?..
– А как не слыхать, – лениво проговорила та, отклонив голову назад. – Ветер нашептал, разбойник. Да только зря ты пришел, не помогу я тебе. У меня давно никого не было из живых. Все боятся. А кто не боится, тот до меня не доходит. Странно, что ты смог добраться, – она внимательно смотрела на него.
А Василий, будто не слыша ее и уже не испытывая того страха, как прежде, вцепился руками в стол и лихорадочно бормотал:
– Так как же… Ведь я что, зря шел?.. Так надеялся… Царь словно с ума сошел, уж сколько лет пропавшую царевну, дочь свою, ищет, и все без толку… Обещает горы золотые да пол царства в придачу… И руку царевны, она ведь, говорят, очень красивая была…
– Да сколько времени прошло, – желчно улыбнулась старуха. – От красоты ее поди уж ничего не осталось…
– Нет, – прошептал Василий горячо. Он смотрел на старуху, но перед глазами у него стоял портрет с изображением царевны, который он увидел, когда был в царском дворце.
– Там, говорят, красоты неописуемой она была такой, что никакой портрет не передаст… Черноброва, глаза – что два агата черных жгучих, говорили: как глянет – так одним взглядом душу вынет. Волосы – воронье крыло, губы красны, стан прям и тонок… Царь в таком горе столько лет, сказал: хоть мертвую, но найдите! Главное – отыщите!
– Да только не удалось это до сих пор никому, – усмехнулась старуха.
– Я потому и пришел к тебе за помощью. Помоги мне! – взмолился Василий. – Что хочешь проси, все для тебя сделаю!
– Вижу, жажда тебя замучила, – оскалилась старуха. – Что с тобой делать, ума не приложу, – она задумчиво прикрыла блеклые глаза и посмотрела на Василия.
А тому вдруг стало не по себе. Грудь какая-то тоска одолела, такая – что не вдохнуть – не выдохнуть. И показалось ему, что на всём белом свете никогда не было и не будет больше никакой радости. Все вокруг – и старуха, и сама изба – стали серыми, ненастоящими, будто нарисованными и вырезанными из бумаги.
И когда ведьма заговорила глухим мертвым голосом, холодные мурашки поползли по его коже:
– Принеси из леса полынь-траву, да чем больше, тем лучше. Желудей набери возле старых дубов, да беладонны сорви столько, сколько в руку уместится. К болоту прогуляйся, осоки нарви. И цветов синих: чем чище цвет у них будет, тем лучше. Понял?
– Да, – прошептал Василий. Он был ни жив ни мертв от страха, который своими скользкими щупальцами опутал все его чресла.
– Только учти, – заговорила вдруг старуха уже тише и спокойнее, – лес не любит чужаков. Не будь слишком дерзким и всё получишь сполна. Приходи каждый день и приноси постепенно то, что я наказала тебе принести. И тогда может у меня получится тебе помочь.
Василий поднялся со стула, чувствуя, как предательски дрожат ноги. Он, мужчина, добрый воин, на счету у которого было немало битв и побед, был весь в холодном поту. И чувствовал, как стремительно его покидают силы.
– Я понял, бабушка, – прошептал он и, развернувшись, быстрым нетвердым шагом подошёл к двери. На этот раз она легко нашлась и также легко поддалась его напору.
Только выйдя из избы, он смог полностью выдохнуть. Огляделся вокруг: в этом лесу и правда не пели птицы. Лишь ветер гулял по поляне, где стояла изба, да скрипели вековые сосны.
Василий набрал в грудь побольше воздуха и пошел прочь от избы.
Он не видел, как из старого запыленного окошка избы на него смотрели две неподвижные точки красных глаз.


***
Долго думал Василий, как самому не ходить в лес. Возвратился он в свой лагерь и приказал привести к нему мальчишку Николку. Николка был храбрым малым, который прибился к его дружине на одном из постоялых дворов. Сколько ни гнал его от себя Василий, да все без толку было. Николка был маленьким щуплым мальчишкой пятнадцати лет от роду, смышлёным, ловким и услужливым. Каждую просьбу выполнял быстро и с каким-то таким особым удовольствием и рвением, что аж завидно становилось – откуда в таком хилом парнишке столько энергии?.. И все норовил подглядеть за тем, как тренировались дружинники.
– Я пригожусь вам, барин, – говорил он и хитро улыбался.
Как привели Николку к Василию, так тот поклонился и сказал:
– Приказывайте, барин! Все сделаю! – он поднял голову, и Василий увидел, каким воодушевлением горят его глаза.
"Ну", – подумал Василий, – "сейчас ты от меня мигом сбежишь".
И сказал:
– Надо бы сходить в лес тебе да принести полынь-травы.
Но Николка не убежал, а наоборот, просиял:
– Это мигом, ваше благородие! Все сделаю, быстро обернусь!
Согласие Николки удивило Василия, однако вместе с удивлением пришло и беспокойство.
"Что будет, если с мальчишкой что-то случится?.."
– Будь осторожнее, – сказал он Николке. – Я к тебе приставлю кого-нибудь из дружины своей…
– Да не надо, барин! Что я, в лес никогда не ходил что ли? – весело улыбнулся Николка.
И ушел.
А когда заря окрасила небосклон красным цветом, а затем закат сменился черной ночью, то не вернулся Николка.
И глядя на яркие, блестящие, словно алмазы из самой сокровищницы царя, звёзды, которые были разбросаны по ночному небу, Василий думал то о Николке, то о пропавшей царевне. Мысли сменяли одна другую, и волнение за мальчишку смешивалось со странным тянущим чувством в груди, которое появлялось тогда, когда Василий думал о невиданных наградах за царевну.


***
– Что же ты своих людей не бережёшь? – спросила старуха Василия на следующий день, когда он принес ей полынь-траву.
Василий замер у двери от неожиданности. Он и боялся, и жаждал спросить, откуда старуха узнала о том, что случилось. Но промолчал, опустив глаза в пол.
Николку он так и не нашел.
Как только забрезжил слабый рассвет над деревней, Василий вышел с постоялого двора, пришпорил коня и помчался в лес. Дружинники провожали его тягостным молчанием; полный мокрого холода воздух бил Василия по щекам, а он все ехал и ехал до леса. А затем спешился с коня, привязал его к старому дубу и зашёл в тёмную чащу.
Долго искал он мальчишку, с муторной поганой тяжестью на душе звал его, но так и не дозвался.
Николки нигде не было.
А сейчас, когда пришел к старухе, злой и усталый, с пучком злосчастной травы, зажатой в кулаке, она сразу задала ему этот вопрос.
– Что? – растерянно переспросил он.
Старуха зло сощурилась:
– Сядь! И смотри в окно, родимый. Может то, что ты увидишь, научит тебя слушать то, что тебе говорят.
Василий прошёл к окну, сел на табурет и посмотрел туда, куда велела старуха. И обмер.
Из-за пыльного стекла на него смотрел Николка. И Василий уже было хотел вскочить с табурета, отворить дверь избы да отругать мальчишку за то, что тот заставил его так волноваться… Как вдруг понял – с Николкой было что-то не так.
Тот пустым взглядом смотрел на Василия и от этого его глаза казались неестественно огромными и чёрными. Черты его юношеского лица странно обострились, так что казалось, что это и не Николка вовсе. А когда мальчишка открыл рот, то из него вывалился длинный синий язык, достающий до конца подбородка. Он прислонился лицом к стеклу, так что язык мазнул по нему, оставляя серые разводы… И замычал глухо, но громко, и заскребся черными сломанными ногтями в окно.
Василий с ужасом отпрянул назад, от Николки, и с отчаянием обратился к старухе:
– Да что ж это такое?!
А старуха зло рассмеялась:
– Смотрите-ка, и после смерти он хочет к тебе на службу! Примешь? – она зло рассмеялась, а затем посуровела:
– Ты зачем свою работу на чужие плечи переложил? Я тебе говорила, что лес чужих не любит? Говорила? – она смотрела на него немигающим взглядом.
– Говорили, – прошептал Василий.
– Так вот струсил ты, а ответил за это он, – неприятно улыбнулась она.
Василий закрыл глаза. Он чувствовал боль и вину за то, что своими руками отправил мальчишку на смерть.
Старуха тем временем встала с кресла и прошаркала мимо него к окну.
– Ну что ты, голубчик, так мучаешься... – проворковала она, постукивая пальцами по стеклу. Николка перевел на нее взгляд мутных глаз и снова что-то промычал.
Василий открыл глаза и снова посмотрел на мальчишку. Только сейчас он заметил, что лицо и шея Николки были покрыты серо-фиолетовыми пятнами. Мальчишка бестолково таращился на старуху, а та вдруг рассердилась:
– Не слушаешься, значит? А ну вон! – и хлопнула по стеклу так, что оно громко затрещало.
В то же мгновение изба ожила: заскрипела, будто застонала мучительно, словно оживая от столетнего сна. Вокруг Василия все завертелось-закрутилось быстро-быстро: стол со стоящими на нем мутными бутылями дребезжал, чучело совы, висящее в темном углу на нитках, моталось из стороны в сторону, а с полок на стене сыпались какие-то дурно пахнущие травы. Старый резной буфет распахнул свои створки, и оттуда, пронзительно звеня, выпадали медные миски и ложки. Подпрыгивал на своих коротких ножках и тяжёлый большой котел, стоящий на полу.
Изба вращалась вокруг своей оси, старуха хохотала, ее смех хриплым карканьем разносился, казалось, на весь лес… А затем все прекратилось.
Василий шумно выдохнул и перевел измученный взгляд на старуху. Та довольно улыбалась, глядя в окно. Николки нигде не было. Василий хотел было спросить ее, куда он делся, но замер. Свет из окна, слабо пробивающийся через мутное стекло, скользнул по голове старухи, по её седым волосам… Василий моргнул несколько раз, присматриваясь внимательнее – они вдруг показались ему более темными, чем раньше.
Старуха резко повернулась к нему и быстро приблизилась.
Василий снова поморгал, и иллюзия исчезла. Старуха и впрямь была вся седая. Она приподняла голову Василия холодными пальцами, а тот, совсем обессилевший, покорно взглянул в ее злые глаза.
– Голубчик, –- вкрадчиво сказала она. – Приходи завтра, приноси то, что велено было. Да никого не проси об этом, а сам все делай, – она холодно улыбнулась ему, а у Василия мурашки по спине побежали от этой улыбки.
Он кивнул, встал со стула и уныло побрел прочь.


***
Все следующие дни шёл дождь. Он темной завесой окутал лес, который своими черными ветвями тянулся в серое плачущее небо. Василий мок под моросящим ледяным ветром, который кидал мелкие капли дождя ему в лицо; продирался сквозь мокрые колючие заросли и тяжёлый вязкий туман, вяз по колено в болоте, и будто на плечах тяжёлую ношу таскал.
Порой под ноги ему попадались кости, слишком крупные, чтобы принадлежать животным, а один раз он даже нашел человеческий череп. Тот скалился ему изломанной линией челюсти, в которой не хватало нескольких передних зубов. Приглядевшись внимательней, Василий разглядел в темноте пустой глазницы маленького спящего ужа.
Дождь, не прекращаясь, все лил, а Василию уже начинало казаться, что он не в этом, Богом забытом месте ищет непонятно что, а находится около своего дома, где его ждет та, которую он оставил, польстившись на чужие богатства.
И тогда вспоминались ее русые волосы и то, как он любил гладить её по голове; а ещё большие голубые глаза. Они почему-то плакали, эти глаза, и смотрели с немым укором. По-другому и не вспоминалось, по-другому и быть не могло, ведь Василий помнил почему-то лишь их расставание.
А затем все воспоминания и миражи рассеивались, и он приходил в себя. И понимал, что стоит на зелёной поляне, полной растений, грибов, и ему осталось собрать совсем немного.


***
И вот настал момент, когда Василий собрал все травы, которые наказала собрать ему старуха. Он с удовольствием вдохнул в лёгкие влажный вкусный запах леса; ощутил на языке горечь растущих полыни, кедра и болотных мхов.
И эти запахи показались ему самыми чудесными на свете.
Василий посмотрел на небо. Оно, спокойное и тихое после пролившегося дождя, безмолвно внимало его взору и было совсем безучастным и к его горестям, и к радостям. Однако теперь, когда отчаяние, преследовавшее его ранее, отступило, Василий улыбнулся равнодушному небу и пошел прочь от этого места, навстречу царевне и богатствам, которые за нее сулил царь.
О голубых глазах и русых волосах той, которую он оставил, Василий больше не вспоминал.

***
В избе было светлее, чем обычно. Горел огонь, и тени от него лизали стены избы; в огромном котле бурлило ядовито-зеленое варево. Старуха сновала между котлом и буфетом, доставая из последнего какие-то неведомые Василию травы; подносила их к носу, нюхала и что-то тихонько бормотала. Время от времени она хихикала и потирала руки.
Что-то в ее фигуре показалось Василию новым. Какая-то быстрота и проворность появились в её движениях. Вот старуха повернулась к нему лицом - и в её глазах, в которых блестели отсветы пламени, он разглядел какое-то непонятное ему ликование.
Он сглотнул вязкую слюну во рту и облизал пересохшие губы. Волнение заставило его сердце забиться быстро и нервно, сковало все его члены и почти оглушило. Василий увидел, как ведьма помешивает черпаком варево, кипевшее в котле. Теперь оно меняло цвет с зелёного на малиновый, с малинового на синий, а после стало чёрным.
Василий перевел взгляд на ведьму.
Та зачерпнула из котла чёрного варева в большой медный кубок и поднесла ему.
– Пей, – приказала она.
И Василий, будто заколдованный, медленно взял кубок. Тот был тяжёлым и горячим. И зелье Василий пил – будто кипящую лаву в себя заливал.
А старуха в нетерпении смотрела на него и шептала:
– Пей, пей, пей…
И когда он, выпив до дна, поднял глаза на ведьму, то увидел, как ликующе блестят красные точки ее глаз.
Страх взвился в нем, ледяной стрелой прошёлся по позвоночнику, когда Василий почувствовал, что не может пошевелиться. Кубок выскользнул из его ослабевших пальцев и со звоном покатился по полу. А старуха запрокинула голову назад и захохотала громко. Ее смех громыхал в ушах Василия колокольным звоном, и он вдруг с ужасом увидел, как стремительно старуха начала молодеть.
С жутким хрустом расправлялась ее низкая, сгорбленная фигура и обретала формы. Её седые волосы потемнели до цвета вороньего крыла, а бледная пергаментная кожа расправилась словно лист бумаги и обрела здоровый розовый оттенок; старческое лицо наполнилось жизнью и на нём разгладились все морщины; глаза, со временем потерявшие свой цвет, обрели живую глубину и стали темно-карими, почти черными, а тонкие губы приобрели злой красный цвет.
От ужаса у Василия перехватило дыхание. Он снова попробовал сдвинуться и не смог.
А ведьма, молодая и красивая, склонилась над ним и проговорила глубоким низким голосом:
– Ну что, голубчик? Попался.


***
– Сколько вижу таких, как ты, – сладко выдохнула ведьма, – всё не устаю удивляться, как на свете много глупцов, – она тонко улыбнулась, сверкнув злыми глазами, и наклонилась к Василию. Его сразу обдало травяным горьким запахом. И если бы он мог двигаться, то отшатнулся бы от нее. Но Василий, застыв на месте, даже говорить не мог. И лишь смотрел, смотрел, смотрел в безумные глаза ведьмы, в которых плескалась сама тьма.
Она выпрямилась и тяжёлым шагом прошла к креслу, затем села в него. Василий вдруг вспомнил, как увидел в царских хоромах портрет юной царевны. Как любовался ее красотой.
И сейчас, глядя на ведьму, он вдруг все понял. А ведьма, будто прочтя его мысли, широко улыбнулась:
– Догадался? Молодец.
Василий почувствовал, как от ужаса у него поползли холодные мурашки по спине.
Если на портрете царевна была красива той холёной красотой, которую всегда добавляет художник, желая польстить государю, то сейчас перед Василием сидело воплощение ночи, живая красота которой и притягивала, и отталкивала своей дикостью.
Ведьма была страшно красива. Красива именно той поистине дьявольской красотой, которая даётся лишь единицам из людей в один год из столетия. И эта ее дьявольская красота была дьявольской именно потому, что граничила с уродством. У колдуньи были острые черты лица: высокие скулы и длинный нос с горбинкой, но больше всего бросались в глаза ее тонкие красные губы, змеящиеся в злой улыбке. А черные глаза… такими и правда душу можно было выжечь.
Василий отвел взгляд от неё, а ведьма тихо рассмеялась:
– Чем дольше живу, тем больше удивляюсь тому, какими слепыми могут быть люди. Потому что поверить в то, что говорит этот выживший из ума старик, может только слепец или глупец. Он свято верит в то, что я вернусь, даже не зная, жива я на самом деле или нет... Посылает ко мне всяких... Уж сколько ко мне таких, как ты приходило за эти года, не счесть… И ты, родимый, стоишь из всех вместе взятых. Ты не только слеп и глуп, но и жалок в своей алчности. Бросить свою невесту и отправить на смерть человека, который тебе доверял и был готов идти за тобой… Браво! Я восхищена, – ведьма хищно улыбнулась.
– Ну что ты? Боишься? Правильно делаешь, родимый. Да только не выбраться тебе отсюда. Поздно. А уж пока ты сидишь тут, недвижимый, и зелье мое действует, я расскажу тебе, как все начиналось.


***
– Давным-давно, лет так пятьдесят назад… Ну что ты смотришь так на меня? Да, я совсем не молода. Итак, давным-давно жил… дак он и сейчас живёт, и правит, – царь. И была у него дочь. Красоты такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Звали ее Серафима Прекрасная. Ужасное имя, ей оно никогда не нравилось, поэтому она всегда запрещала даже отцу называть себя по имени.
Шло время, царевна росла, а царь подыскивал ей женихов. Только вот не нравился ему никто, никто не был достоин его прекрасной дочери, для которой он построил неприступную высокую башню. Царевна сидела там в окружении нянек и мамок. Башня была такая высокая, что девушку было видно всем приезжим царевичам, князям, боярам да простым странникам. А ей были видны восходы и закаты солнца, и дивный дремучий лес, который окружал королевство её отца. Она мечтала хоть раз выйти из башни и прогуляться на свободе в этом лесу, но отец, который страшно любил свою дочь, не выпускал её из башни.
Только мамки да няньки приходили туда. Да ещё учителя, которые учили её наукам разным. А приезжие всё шли и шли к царю, да все её руки просили. И он отказывал, потому что никто из них не был мил ему.
А потом объявился в их царстве-государстве один учёный. Был он кровей заморских, богат и знатен, и слава о нём впереди него на семь вёрст шла.
Царь сразу же пригласил того к себе во дворец. Учёный оказался очень умён и начитан, а царь, очарованный его знаниями, попросил его научить принцессу всему тому, что он сам умеет. И обещал за это тридцать сундуков золота. Однако учёный отказался от награды и сказал, что коли царевна сама пожелает, то сама наградит его по всем его заслугам.
Шло время, учёный учил царевну тому, что знал сам. Но не заморские знания это были, а тайные знания, взятые предками из самых глубин земли в те времена, когда ещё не было никаких царств-государств, когда ещё не было и самого времени.
Показывал он ей чудеса такие, что от восторга у неё кружилась голова: то радугу создавал по щелчку пальцев, то огонь в руках держал и ей давал держать. Пламя было холодным как лёд и сверкало так ярко, что слепило глаза и разум.
Принцесса наградила колдуна, подарив ему своё сердце. А он обучил её всему тому, чем сам владел.
Когда царь узнал об этом, он в страшном гневе заточил колдуна в темницу, а свою дочь заточил в башне под строгим надзором мамок и нянек. Но невдомёк ему было, что наученная колдуном царевна опоит всех сонным зельем и придёт на помощь к своему возлюбленному.
Когда царевна спустилась в темницу, то не узнала она его: колдун был озлоблен и черен лицом, и казался старше. Едва она приблизилась к нему, тот схватил ее за руки и начал упрашивать освободить его. Но у царевны не было ключа и она не была так искусна в колдовстве, как её возлюбленный.
Тогда она спросила:
– Разве ты не можешь наколдовать себе свободу?..
Но колдун ничего не ответил ей на это. Лишь его лицо искривилось в злобе, а царевна отшатнулась от него.
Понимание озарило ее ослеплённый от любви разум: заморский колдун вовсе не разделял ее чувств, он хотел лишь власти.
Тогда вспыхнули его глаза ярким пламенем, и в отчаянной злобе притянул колдун к себе царевну за шею, поцеловал в губы красные жгучим, наполненным колдовством поцелуем. В поцелуй этот он вложил всю злобу свою и ненависть, и может, даже частичку души своей, я не знаю точно.
Сверкнула молния. И осветила она всю ту проклятую ночь белым ослепительным светом. Царевна со страшным криком пыталась оторваться от крепкой хватки колдуна, но никак не могла этого сделать. Только тогда, когда сам колдун оторвался от неё и с диким хохотом бесследно растворился в воздухе, только тогда она отлетела от клетки и увидела застывшего в дверях темницы царя. А он, похоже, видел лишь её шею, на которой черным пятном отпечаталась рука колдуна.
Со временем это черное пятно исчезло, но начало действовать странное проклятие: куда-то подевалось здоровье царевны, потускнела и поблекла её красота. Но силы и знания, которые дал ей колдун, увеличились.
Серафима Прекрасная превратилась в никем не известную старуху. А царь, то ли слишком напуганный, то ли слишком обиженный на то, что она ослушалась его воли и влюбилась в того, в кого ей не стоило влюбляться, прогнал её прочь.
Шли года. Старухи и след простыл, она, то есть я, ушла далеко-далеко, на окраину того дремучего леса, в котором так долго мечтала прогуляться. Колдуна так и не нашли, но я верю, что он жив до сих пор. А царь наконец прозрел и захотел меня вернуть, но увы, теперь слишком поздно. Быть может, если бы он тогда дал мне больше воли гулять на родных просторах и общаться с людьми, я бы и не влюбилась в того колдуна и встретила бы прекрасного принца, и жили бы мы долго и счастливо… Кто знает.
Со временем я научилась пользоваться своими силами, голубчик. Нашла избушку, в которой меня никто не тревожил. Но мне стало тяжелее выходить на свет белый, потому что моё тело, разрушенное неведомыми мне чарами, слишком слабо для больших путешествий. Но к моей радости, находятся такие дураки, как ты, которые готовы продать все, лишь бы достичь своей цели, заплатить за нее любую цену. Так вот, голубчик, я не назвала цены за свои услуги. Принцессу ты нашел, а платой за это будет твоя жизнь, - ведьма улыбнулась и встала с кресла, на котором сидела.
А Василий в ужасе замычал и задёргался.
– Ш-ш-ш… – приложила к губам палец колдунья. – Будет не больно. По крайней мере не так больно, как было больно твоему слуге…
Она склонилась над ним, положила ледяные руки ему на лицо и поцеловала. Василий мычал и дёргался, объятый неведомой силой, которая забирала его жизнь. Наконец сипло вдохнул в поцелуй и затих.
Колдунья оторвалась от него, запрокинула голову назад и, закрыв глаза, прошептала:
– Наконец-то.
Безжизненное тело свалилось со стула на пол, ведьма перешагнула через него и толкнула дверь избы. Та медленно и тяжело поддалась властной руке, будто не желая выпускать колдунью наружу.
– Ну тише, тише… – прошептала ведьма и погладила дверь. – Я уже не твоя, отпусти.
Изба заскрипела, будто выражая свой гнев этому. А Серафима наконец толкнула ее в полную силу. Дверь распахнулась настежь, и ведьму обдало прохладным свежим воздухом. Она с наслаждением вдохнула его в себя и пошла дальше, мягко ступая по зелёной траве.
Затем посмотрела на небо. Оно было беспечного светло-голубого оттенка, спокойное и вечно молчаливое. Светило яркое солнце, ведьма улыбнулась, подставляя лицо каплям. И тихо произнесла:
– Ты можешь выйти. Не бойся меня.
Сбоку раздалось негромкое мычание. Ведьма повернула голову на звук.
Он прятался за берёзой, которая скрывала его, что-то мычал и, похоже, никак не решался выйти.
– Ну же, иди сюда. Я не причиню тебе вреда.
Мычание стало громче.
– Я бы тоже после такого не доверяла людям. Но я – уже давно не человек, мальчик.
Он шагнул вперёд, и солнце осветило его лицо и фигуру. Синие пятна на шее и челе, и грязь были давно омыты дождём. Мальчишка стоял перед ведьмой, чуть качаясь. Синий язык свисал на подбородок, а стеклянные, лишённые всякого выражения, глаза, прямо смотрели на ведьму. Та улыбнулась:
– Хочешь ко мне на службу? Я щедро награжу тебя и не обижу, клянусь!
Николка замычал, а ведьма усмехнулась:
– Отлично. А теперь давай-ка кое что сделаем для тебя…
Она взмахнула рукой и что-то прошептала: черные глаза на мгновение полыхнули красным. Поток ледяного ветра окутал фигуру Николки, и через мгновение на его месте оказался больший кипенно-белый лис. Он сощурил свои голубые глаза, глядя на ведьму, а та склонилась над ним и тихо засмеялась:
– Надо же, не думала я, что из тебя выйдет это… Что же, идём, – она пошла из леса прочь, а лис потрусил за ней.
Ветер мягко колыхал ее черные волосы и длинные серые одежды, в которые брала облачена колдунья. Она шла и шла навстречу солнцу, приключениям и опасностям. И улыбалась.