Театр глазами Андрея Голова

Герасимова Светлана Валентиновна,
 доцент Московского политехнического университета,
кандидат филологических наук
ЗАБЫТЫЕ И НЕИЗВЕСТНЫЕ ИМЕНА: ТЕАТРАЛЬНО-КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ РЯД ПОЭЗИИ АНДРЕЯ ГОЛОВА
      
Славное дело – ославить так умело
Чье-то мздоимство и непоклонный нрав.
Даже Фелица и то не утерпела,
Ворох лукавых комедий намарав…

Так начинается стихотворение Андрея Голова «Театральных действ сочинители», где Фелица – Екатерина Великая, немка, ставшая русской императрицей и прославившаяся в качестве писательницы прежде всего благодаря своей сказке о царевиче Хлоре, в которой действует царевна Фелица, осмысленная как автобиографическая героиня уже Г.Р. Державиным, посвятившем Екатерине II оду «Фелица». 
Прошлой осенью мы отмечали десятилетие со дня кончины автора этих строк – поэта Андрея Михайловича Голова (13.02.1956 – 2.09.2008).

 

Каждое стихотворение Андрея Голова требует в качестве комментария культурологического трактата. В его поэзии переосмыслены мотивы как античности, так и культуры постмодернизма, как Японии, так и Православной Руси. Однако всеотзывчивость русской души, о которой говорил Ф.М. Достоевский, не сделала его безликим всечеловеком. Поэт пришел к Православию и жил им, особенно последние годы.
Хотя незадолго до кончины Андрея Голова появился интернет, поэт не пользовался им, предчувствуя, что тот может породить одну из форм зависимости, но его лирика словно создана для прочтения в интернет-пространстве, где вся мировая культура может служить комментарием к подборке его стихов.
Итак, в виршах Андрея Голова речь идет о том, что Екатерина Великая «намарала» пять «лукавых» комедий: «О, время!», «Именины госпожи Ворчалкиной», «Передняя знатного боярина», «Госпожа Вестникова с семьею», «Невеста невидимка» (1771—1772), причем написала их в период «примирения» с Новиковым, то есть после 1770 г.. Поэтому К. Валишевский считает, что Н. Новиков их и написал, поскольку в созданной позднее комедии «Горе-Богатырь» (1789) пробивается пошлость, которой не было в предшествующих пьесах.
Произведения Екатерины ставились с максимальной помпезностью, особенно оперы, либретто для которых написала сама императрица.  Известны оперы «Февей», «Новгородской богатырь Боеславичь», «Храброй и смелой витязь Ахридеичь», «Горебогатырь Косометович», «Федул с детьми, однако самая важная постановка — «историческое действо» «Начальное управление Олега».
Испанец Висенте Мартин-и-Солер — или «валенсийский Моцарт» (1754;1806) написал оперу «Горебогатырь Косометович» на либретто Екатерины Великой. «В этом оперном либретто императрица сделала настолько толстый намек на шведского короля Густава III, что потом пришлось на представления иностранных послов не приглашать — на всякий случай» .

Объять необъятное невозможно – поэтому сегодня мы остановимся на анализе стихотворения «Замоскворецкие свахи», которое легче будет воспринять после комментария.
Одним из любимых фильмов Андрея Голова была комедия «Женитьба Бальзаминова» (1964 г.)  Константина Воинова с Георгием Вицином в главной роли, снятая по мотивам трилогии А. Н. Островского «Праздничный сон до обеда», «Свои собаки грызутся, чужая не приставай!», «Женитьба Бальзаминова (За чем пойдёшь, то и найдёшь)». Именно сквозь призму этого киношедевра он увидел образ замоскворецкой свахи – Акулины Гавриловны Красавиной, роль которой в картине исполнила Лидия Смирнова (1915 – 2007), впервые прославившаяся благодаря фильму «Моя любовь» (1940).

 

Затем была война, и одно из военных впечатлений помогло актрисе исполнить роль свахи, казалось бы, идущую вразрез с ее данными и амплуа и вызывающую необходимость загримироваться до неузнаваемости, перевоплотиться:
«Роль свахи в фильме "Женитьба Бальзаминова" была для меня серьезным творческим испытанием. Волновалась очень! Ведь это Островский! Я никогда раньше в кино не играла роли классического репертуара. Работала с увлечением, интересом. Очень долго искала характеристику персонажа. Когда я начала говорить своим нормальным голосом, получалось какое-то неправдоподобие. И вдруг я вспомнила случайную встречу во время войны. При бомбежке поезда я выскочила из вагона и вдруг увидела тетку, которая свои телом пыталась прикрыть чемоданы и что-то бессвязно бормотала. И вот, вспоминая эту тетку — неумную, шепелявую, трясущуюся над своими вещами, я вдруг поняла, как надо играть сваху, и все у меня появилось — и выражение глупости, и шепелявость, — мне стало легко играть. Оказывается, давние впечатления не забылись, отложились в памяти, помогли в работе.»

 

Если актриса подчеркивает глупость свахи, то Андрей Голов говорит скорее о ее практическом опыте и смекалке, знании человеческой натуры, ибо сваха – ходячая энциклопедия, помнящая без числа имена и суммы прописью, осведомленная в такой массе дел, «что в пору бы новейшему компьютеру». Кроме Бальзаминова, поэт упоминает героя комедии А.Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты» (1968) с говорящей фамилией Глумов, жизненное кредо которого – «теплое место и богатая невеста». Вскоре Глумов появится вновь не только в комедии Островского «Бешеные деньги» (1970), но и в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия» (1877 – 1883). Отталкиваясь от своего читательского опыта, Андрей Голов продолжает перечислять женихов и невест, пополняя копилку художественны образов, опираясь уже на творческое воображение.
Визитной карточкой свахи становится ее манера пить чай из блюдечка, аналогичный жест встречается у купчих Бориса Кустодиева:

 
Купчиха за чаем (1918). Русский музей.
Лянсин, что пьет из блюдечка сваха, - это дорогой китайский зеленый чай «колодец дракона», или «лунцзин».

А теперь познакомимся с самим стихотворением:


ЗАМОСКВОРЕЦКИЕ СВАХИ

Разбитые или напоказ истовые
Замоскворецкие свахи времен Островского,
Сторонившиеся нищих,
с городовыми раскланивавшиеся
И обходившие стороной за целый квартал
Всяких там Бальзаминовых и Глумовых,
Знали наперечет всех бесприданниц и вдовушек,
Женихов сановных, и второго разбора. И так себе,
И даже заштатных кабинетских регистраторишек –
А про запас, в чаянье особого куша,
Берегли камергера с двумя звездами и подагрой
Да дебелую купецкую дочку, считающуюся
Завидной невестой осьмой год сряду
И храпящую до поры на сундуках со своими
Двумястами тысяч на серебро. –
Да, все это
Они крепко и назубок помнили, проходя
Мимо расфранченных особняков и хмурых хоромин,
Долго и церемонно отнекиваясь
От зазывания в гости – а уж зайдя в дом,
Сосредоточенно крестились на образа
Или с улыбочкой не замечали их –
смотря по хозяину –
Присаживались к столу,
отхлебывали лафитник анисовой,
И, уставив на растопыренную пятерню
Блюдечко со свежезаваренным лянсином,
Заводили речь издали,
для начала во всем поддакивая
Хозяину – и кивая ему головушкой,
Хранящей под чепчиками и даренными шалями
Столько имен и адресов, чинов и сословий,
и сумм прописью,
Что впору бы новейшему компьютеру. А они
Неторопливо перечисляли все это так, к слову,
Прислушиваясь, как в доме напротив плачут
И ходят на головах дети их недавних клиентов,
И умело делая вид, будто не слышат,
Как восьмипудовый урядник
до хрипоты урезонивает
Сцепившуюся во второй раз на дню молодую пару
(Тоже их стараний дело…) – и уж, конечно,
 Они не помнят, кому там по поговорке,
Полагается первый кнут – нет, не помнят
Эти замоскворецкие свахи… И все же:
Почему я вспомнил о них?
А просто
Неподалеку опять ломится от желающих
Новенький клуб «Кому за тридцать»,
Где так уютно и празднично
и куда можно ходить,
Пока тебе не будет ну хоть под восемьдесят.
Вот я и подумал…

Голов вписывает свое творчество в метатекст русской культуры и литературы не с целью иронической деструкции художественного пространства, как случается в текстах постмодернизма, а наоборот – ради актуализации старины, поскольку патина времен словно смыта, когда понимаешь, что аналогом старинных свах становится современных клуб «Кому за тридцать».
Поэт развивает образ свахи, разработанный не только Островским, но и такими классиками Золотого века, как М.Е. Салтыков-Щедрин («Пошехонская старина»):
«От времени до времени с раннего утра у нас проходила целая процессия матримониальных дел мастериц.
      - Савастьяновна в девичьей дожидается, - докладывает горничная.
      - Зови.
      Входит тоненькая, обшарпанная старуха, рябая, с попорченным оспою глазом. Одета бедно: на голове повойник, на плечах старый порыжелый драдедамовый платок.
      Матушка затворяется с нею в спальне; сестрица потихоньку подкрадывается к двери и прикладывает ухо.
      Начинается фантастическое бесстыжее хвастовство, в котором есть только одно смягчающее обстоятельство: невозможность определить, преднамеренно ли лгут собеседники или каким-то волшебным процессом сами убеждаются в действительности того, о чем говорят.
      - Опять с шишиморой пришла? - начинает матушка.
      - Вот уж нет! Это точно, что в прошлый раз... виновата, сударыня, промахнулась!.. Ну, а теперь такого-то размолодчика присмотрела... на редкость! И из себя картина, и имение есть... Словом сказать...
      - Кто таков?
      - Перепетуев, майор. Может, слыхали?
      - Нет, отроду такой фамилии не слыхивала. Из сдаточных, должно быть.
      - Помилуйте, посмела ли бы я! Старинная, слышь, фамилия, настоящая дворянская. Еще когда Перепетуевы в Чухломе имениями владели. И он: зимой в Москву приезжает, а летом в имениях распоряжается.
      - Стар?
      - Нельзя сказать. Немолод - да и не перестарок, лет сорок пять, не больше» .
Сцены сватовства есть и в очерке «Путем-дорогою» М. Щедрина, в рассказе А.Чехова «В овраге», сватовству посвящена басня И. Крылова «Разборчивая невеста». Даже у В. Маяковского есть стихи:
С блюдца пить -
привычка свах. («Плюшкин»).
Но Золотой век мы знаем, поэтому завершить выступление лучше стихами Андрея Голова, посвященными теме театра.

ТЕАТРАЛЬНЫХ  ДЕЙСТВ  СОЧИНИТЕЛИ

Славное дело - ославить так умело
Чье-то мздоимство и непоклонный нрав.
Даже Фелица и то не утерпела,
Ворох лукавых комедий намарав.
Значит, и прочим нисколько не досада
Складывать акты и с рифмами чудить.
Слезной тражедии к празднику не надо -
Лучше комедией кума подкузьмить.
Пусть там светлейший сажает на запятки
Важных арапов столицам напоказ -
Ты ж представлением свеженьким на святки
Нос всемогущий утрешь ему как раз.
Нет, с Сумароковым спорить не годится,
Но ведь приятно: в блаженном забытьи
Слушать, хлебая ботвинью и ушицу,
В собственном доме творения свои.
Дворню актерскую выряди сначала
В модный камзольчик, в роброны да скуфью.
Мудрых речений почтенное мочало
Благонамеренность выкажет твою.
А под конец, дабы гости не зевали,
Девкам-плясуньям догадливым шепнешь,
Чтобы повыше подолы задирали
Перед лорнетами ахнувших вельмож.
Впрочем, и так всем понравится отменно
Сей винегрет, где всего - как раз чуть-чуть.
Ужин и занавес ждут - и непременно
Надо еще поучение ввернуть.
Надо забыть про мошну свою пустую,
Хмель и чернила мешая в три ручья,
И на прощанье вписать хоть запятую
В эту забавную пьеску бытия.

Есть также в творчестве Андрея Голова вирши, хотя в целом и не посвященные театру, но содержащие имена русских драматургов и их героев.

ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ – XIX.

До сиреневой изморози слив
Петрову далеко еще покуда,
А крыжовник уже пошел в налив,
Бальзаминовых радуя. Остуда
Богомольной душевной теплоты
Начинается с утучненья лона
И с привычки не чествовать кресты
Уважительным росчерком поклона.
Мнихи в мрачном от головы до пят
Поборают отчаянье от чая,
А качели порхают и скрипят,
Над крещеным язычеством взлетая.
Стайка певчих метет дорожный прах,
Чуть охрипнув от спевок и от спивок
И спесивится в штофах на столах
Забубенная радуга наливок.

Голь цыганская празднует навзрыд,
Вавилонской блудницей пуча взгляды,
И котельная с прачечной шипит
Мятым паром уваровской триады.
А Ивановский купол с высоты
Льет октавы безоблачно-святые,
И невесты и церковки – чисты,
Аки Божии горлицы России.

Если архитектоника стихотворения, напоенная темами Колумба Замоскворечья – Островского, задана ритмичным чередованием тем торжества и гибели русской цивилизации, но завершается катарсисом – победой святости и чистоты, то мир Чехова – в восприятии поэта – апокалиптичен.

ЧЕХОВСКИЙ СЮЖЕТ

Кухарка до обедни рубит фарш,
Пока Морфей расплёскивает в блюдца
Стремление коллежских секретарш
Советницами тайными проснуться.
А старый муж, вполголоса речист
И веря, что столоначальник - гений,
О святках по алтыну любит вист
И лепит из полтинных подношений
Приданое для дочки, что отца
Надеется порадовать гусаром,
Но в двадцать восемь выйдет за купца,
Торгующего тюлевым товаром.
Он, обожая студень в летний зной,
Ботвинью и скоромные закуски,
Гостей привыкнет угощать женой,
Лепечущей, как немки, по-французски.
И внуки подрастут, как на дрожжах,
И будут гордо презирать ливреи,
А давний спор о двух и трёх перстах
Решат, снимая крестик с дерзкой шеи,
Чтоб брюсовские клясть календари
И видеть зло в правительстве и в водке
И двадцать восемь умереть в Твери,
Народнической покорясь чахотке.
И бабушку, пришедшую на гроб
Взглянуть и покичиться пред амвоном,
Приветит нигилистовласый поп,
Как тайную советницу - поклоном.

Перенасыщенное образами пространство стихотворения исчерпывается материльностью, над которой не веет духа, не слышно дыхания. Как в плоть без духа приходит смерть, так в историю без его веяния – апокалипсис.
В следующих стихах появляется тема темной спиритической духовности, ставшей атрибутом времени безвременья, одним из культурных доминант которого также становятся Чехов и Станиславский. Но в стихотворении совершается прорыв из замкнутого круга предчувствий апокалипсиса: логике истории противопоставлен личный выбор, и если история стекает в безвременье, то личный порыв возводит к памятованию об Оптинских старцах и об их предстоянии за Русь, - возводит к вере.
На теме нонконформизма как лекарства от апокалипсиса позвольте закончить сегодняшний рассказ о творчестве Андрея Голова. Итак, …

ИЗ  ВРЕМЕНИ  БЕЗВРЕМЕНЬЯ

      Из времени безвременья, из воли,
Темницей обернувшейся, из смеха
Очередного fin de siecle’я над
Толстовством захудалым по уездным
Гимназиям;  из жажды милых дам
Преодолеть античность в одеяньях,
Но прелесть Каллипиги подчеркнуть
Курдючностью турнюров; из Ваалов,
Анапестами Надсона бескровно,
Но властно приглашенных к той эпохе,
Когда “Победоносцев над Россией”
И далее по Блоку;  из псалмов,
Воспетых над всемощными мощами
Учительного старца Серафима
На государевом плече; из шкивов
Морозовских мануфактур, натерших
Добротные мозоли на хребте
России, дружно взявшейся за гуж
Державного прогресса;  из спиритов,
Вздремнувших над доктриною Блаватской
И волей плоти к избавленью от
Десятословья, государств, семьи;
Из рвенья пар и пара на экран
Синематографа;  из станиславских
И чеховских прищуров; из линкоров,
Надраенных на карнавал Цусимы,
И столпотворчества, и обреченной
Пасхальной феерии Фаберже -
Я выбираю слово Иоанна,
Да страсти по Софии Соловьева,
Да оптинцев предстательство за Русь,
И влажный след России уходящей,
Набухший кровью, славою и - верой...

1. Константинова Г. Русская музыка: какой она была? Екатерина Великая как оперный драматург удовольствия [Электронный ресурс] URL: https://shkolazhizni.ru/culture/articles/51570/
2. RU_KINO Кино - видимые удовольствия [Электронный ресурс] URL:https://ru-kino.livejournal.com/5209571.html . Дата посещения: 21.01.2019.
3. Салтыков-Щедрин М. Е.: Пошехонская старина, С. 461 и далее.Русская литература: от Нестора до Булгакова, С. 75718 (ср. Салтыков-Щедрин: Избр. соч. т.2, С. 410 Словарь)]