Б. Глава пятая. Главка 7

     Неторопливое августовское солнце стояло ещё высоко, и оранжевые его лучи только начинали золотить кроны деревьев за оградой, когда рабочий день в дежурном детском саду подошёл к концу. Шум детских голосов, доносившийся с площадки, затихал постепенно, как замирает песня жаворонка в небесной выси. Родители забирали одного ребёнка за другим, и всё вокруг погружалось в утомлённую, спокойную тишину. Сидя в своём кресле, Анна некоторое время ещё прислушивалась, пытаясь уловить какое-нибудь движение внизу, на первом этаже, или во дворе, но напрасно – голоса стихли, шаги замерли, здание опустело. Что ж, пожалуй, пора и ей собираться домой.
     Собираться, впрочем, не очень хотелось. В последние дни она начала с удивлением замечать, что ей нравится задерживаться на работе. Казалось бы, никаких особенных причин для этого не было. Просто… просто здесь бывало удивительно тихо. Так тихо, как не могло быть дома. Всё-таки, когда живёшь в семье… Тут Анна оборвала себя. Не стоит думать об этом. В конце концов, глупо жаловаться на то, что ты сознательно выбрала. Да, у неё действительно мало возможностей для того, чтобы побыть в одиночестве. Иногда ей этого недостаёт. И с возрастом всё чаще.
     Хотя одиночество – такое трудноуловимое слово. Его можно испытывать даже в самом тесном семейном кругу. Потому что за столько лет научаешься видеть, когда о тебе думают, а когда – нет. И чем дальше, тем появляется всё больше вещей, о которых думать интереснее или проще, чем о тебе. И любовь тут совершенно ни при чём. Право, любовь даже усугубляет ситуацию. Потому что становится удобным и универсальным оправданием. “Ну я же люблю тебя, ты ведь знаешь. А теперь дай мне подумать о своём”. Любимого человека гораздо легче научиться не замечать, чем того, кто вызывает неприязнь. Любимый человек подобен ласковому морскому бризу: поначалу ты радуешься его деликатным прикосновениям, но со временем, когда он пропитывает твою кожу и становится словно частью тебя самого, просто перестаёшь его замечать. И бризу нужно превратиться в настоящий шторм, чтобы всё-таки обратить на себя внимание.
     Стоило признать, что она уже давно была для Бориса таким вот ветерком, лишь едва трепетавшим на его лице. Он погрузился в работу, ушёл в неё с головой. Да и не только он один… Разве со своими детьми, с тех пор, как они выросли, она поддерживала нормальные отношения? Разве знала она, что их волнует, чем они живут? Конечно, теоретически знала (да и то не всё, конечно), а по-настоящему, глубоко? Вряд ли. Они мало говорили по душам, и вообще мало говорили. Полина была занята своей музыкой, Влад – своим баскетболом. Конечно, они любили мать, но им не было интересно с ней. Да и почему бы им могло быть интересно с ней? Она ведь тоже, если называть вещи своими именами, погружена в работу. Занимается чужими детьми, их проблемами с куда большим желанием, чем проблемами своих собственных детей. Да, наверное, со стороны это смотрелось не слишком хорошо. И отбивало желание делиться с ней переживаниями, чувствами, мечтами… А она сама? Когда в последний раз доводилось ей рассказывать Борису или детям о чём-то, что её действительно волновало? Трудно припомнить… Настоящие, сильные эмоции, Анна уже давно научилась прятать за ничего не значившими фразами. Говорить о себе казалось неприличным. Давеча, когда Влад возмутился их желанием указывать ему, как поступить со своей жизнью, она испытала стыд – стыд за него, за его откровенность, за то, что он не испугался озвучить своё отношение к подобному вмешательству. А потом, на следующий день, Анне стало стыдно уже за эти свои мысли, за осуждение, на которое она не имела никакого права. Но почему в первый момент всё её существо восстало против открытости, против возможности говорить именно то, что думаешь? Не был ли это страх перед новыми, непривычными отношениями? Отношениями, в которых каждый может без опасений рассказать о том, что живёт внутри него? Ведь к таким изменениям она вряд ли смогла бы приспособиться.
     Анна встала из-за стола, подошла к окну, быстрым взглядом окинула игровую площадку. Никого, все разошлись. Пора собираться домой, больше сидеть здесь не имеет смысла. Может быть, ей удастся сегодня поговорить обо всём с мужем. Вполне возможно, он даже сумеет её понять.Вот только как приступить к подобному разговору? За многие годы она просто разучилась это делать.
     Стук в дверь прервал размышления Анны и заставил её слегка вздрогнуть. Она кинула взгляд на часы: в садике не должно было остаться никого из персонала, кроме ночного охранника, а он бы никогда не стал беспокоить её по собственному почину.
     – Войдите! – громко сказала она.
     Дверь резко отворилась, и взору заведующей предстала Нина. Сегодня на ней было длинное платье до пят, закрытая тёплая блузка, а волосы были собраны в пучок на затылке. В первый момент Анна даже не узнала её, настолько разительной оказалась перемена.
     – Нина, вы? – было первой реакцией заведующей, которой она тут уже устыдилась. – Вы ещё не ушли?
     – Нет, Анна Семёновна, – ровным голосом ответила девушка, сделав пару шагов вперёд. – Я хотела с вами поговорить.
     – Что ж… пожалуйста, говорите.
     Нина взяла небольшую паузу. Казалось, она собирается с мыслями.
     – Сейчас я работаю три дня в неделю, – сказала она затем. – Мне кажется… этого недостаточно. Я прошу вас перевести меня на пятидневное дежурство.
     Анна изумлённо взглянула на неё.
     – Вы хотите пятидневку? Но… но почему?
     Нина посмотрела в окно, затем сосредоточила взгляд на полу.
     – У меня появилось больше свободного времени. И потом, я поняла, что мне нравится работать с детьми.
     – Поняли? Поняли только сейчас, спустя… три месяца?
     – Да, Анна Семёновна, на это мне потребовалось время. Я знаю, что одна из наших нянечек собирается уволиться, потому что не сможет совмещать работу и учёбу. Если возможно, я бы хотела получить её нагрузку. 
     Она говорила совершенно серьёзно и совершенно спокойно. Анна была в полном недоумении. Уж от кого-кого, а от Нины она никак не ожидала подобного заявления.
     – Что ж, если… если вы действительно так настаиваете, я рассмотрю ваше предложение, – сухо сказала она. – Хотя мне бы хотелось знать и о причинах такого решения.
     Нина поджала губы и ещё ниже опустила голову.
     – Простите, Анна Семёновна, но о причинах я говорить не стану. Они сугубо личного характера.
     – Вот как? В таком случае действительно не стоит. В общем, я посмотрю, что можно сделать.
     – Спасибо вам, – всё таким же ровным голосом промолвила Нина. Однако покидать кабинет начальницы она не спешила.
     – У вас ещё какой-нибудь вопрос? – слегка подняла брови Анна.
     Няня как будто засомневалась, повисла неловкая пауза. Затем Нина сделала движение уйти, но передумала и, подняв глаза, произнесла вдруг очень чётко и раздельно:
     – Я прошу у вас прощения, Анна Семёновна.
     Заведующая воззрилась на неё в ещё большем изумлении.
     – Прощения? Вы просите у меня прощения? Но за что?
     Нина слегка покраснела.
     – За ту… сцену, которую вы тогда наблюдали. И за мою реакцию на справедливое замечание, которое вы мне сделали.
     Анна молча смотрела на неё, стараясь понять, всерьёз это всё или тут есть какая-то тонкая ирония. Но нет, вряд ли Нина шутила. С таким выражением лица не шутят.
     – Хорошо, я принимаю ваши извинения, – сказала она наконец. – Надеюсь, что больше вам не придётся их приносить.
     – Да, я тоже на это надеюсь.
     – Ещё что-нибудь?
     – Нет, Анна Семёновна, больше ничего. Доброго вечера!
     И с этими словами Нина выскользнула из комнаты, без щелчка притворив за собой дверь.
     “Мир, кажется, сходит с ума, – уныло подумала Анна. – И начать решил с нашего садика”.