12. Конфликт

     СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).

     Часть четвёртая: УЧИТЕЛЬ ОРЛОВ.

     12. КОНФЛИКТ

     Я никогда не думал, что в Ямышево у меня произойдет конфликт с заведующим школой. Никаких претензий у меня к нему не было, он казался мне хорошим парнем, компанейским. Я уважал его.

     Однажды Антонина Павловна сказала мне, когда зашла речь об учителях и их авторитете:
     - Он ценит вас. И даже немного побаивается.
     - Почему? - удивился я.
     - Что вы можете уйти из школы, а ему не хочется этого.
     - Странная логика.
     -  Без вас наша школа не прославилась бы так.
     Она имела в виду рапорт в районной газете и то, что мы заняли первое место по условиям социалистического соревнования и получили первую премию в сумме семьсот рублей.

     По работе мы с ним заметно сдружились. Но у нас были слишком разные характеры и слишком разное поведение в быту, на почве этого появились и первые трещины в наших дружественных отношениях. По-моему, вот с чего начал назревать конфликт.

     По приезде в школу, я сразу понял, что мой шеф слишком увлекается "зеленым змием". Каждое малейшее событие он старался отметить выпивкой. Помните, когда мы начали учебный год, первый день встречи всех учителей в школе закончился вечером на дому у Ивана Михайловича. Там была выпивка, нельзя сказать, что она была обильной, но кто желал, тот нагрузился достаточно, и в первую очередь сам хозяин. Он не мог даже проводить гостей.

     За этой выпивкой последовали другие, то у него именины матери, то юбилей отца, то дядя приехал, которого он десять лет не видел, то где-то сестра умерла, а он тут расстроился и выпил за помин ее души. В сельпо привезли новую партию вина - как не снять дегустацию? Даже в обязательном порядке. Весть эту принес Черный, значит ему идти за бутылкой. Моисей Терентьевич с удовольствием выполняет это важное поручение. Он как Санчо Панса  при своем господине. Выпьют, потрут покрасневшие носы - кому какое дело, мы пьем на свои, а не на чужие, и не кричим на улице, а тихо-смирно сидим дома.
    
     С первых дней я обратил внимание, как он грубо, неуважительно обращается с учениками, особенно с мальчиками старших групп. За малейшую провинность обзывал их свиньями, дураками, паразитами, мерзавцами. Однажды я не вытерпел и заметил ему (конечно, не при учениках, а с глазу на глаз), что так делать не педагогично, мы учителя, воспитатели, чему они научатся у нас, ежели мы так обращаемся с ними. Он криво улыбнулся и ответил: "Виктор Васильевич, с ними нельзя иначе. Будешь вежливо обращаться, они сядут тебе на шею. А когда катнешь как следует, его словно током пронзит. Следующий раз не подумает так делать". Я конечно, не согласился с ним, но он остался при своем мнении.

     Третий существенный недостаток - вольность, недисциплинированность. Он считал, что если он начальник, заведующий школой, ему все позволительно. Захотел выйти на занятия - вышел, не захотел - пропустил урок. Этакий дошкольник-несмышленыш, который еще не знает границ, что можно и что нельзя делать. Часто бывали такие случаи: сидит на уроке, дает задание школьникам - прочтите "отсюда - досюда", они читают, он в это время выходит на улицу, запрягает лошадь или дает сено своей корове, или берет колун и трудится над дровами, или сметает снег с собачьей будки. Один раз даже собрался в баню, но выйдя на улицу с веником под мышкой, вспомнил, что у него занятия - зашел в класс прямо с веником.

     Школа имела свой небольшой учхоз, этому хозяйству он отдавал больше внимания, чем занятиям. А ребят старших групп замучил своими поручениями, они были у него на побегушках. Я делал ему замечания, он отмахивался от них, или превращал все в шутку.

    Первое полугодие мы закончили хорошо. Было решено для ударников учебы организовать экскурсию в Павлодар. Эту экскурсию пришлось возглавить мне. Колхоз предоставил нам две подводы. Хотя морозы стояли не так сильные, но ехать надо было более пятидесяти километров, поэтому ребята оделись тепло. Каждый взял съестного на два дня и денег на мелкие расходы.

     С нами собралась ехать Антонина Павловна, но в последние минуты отказалась, так как Шмарченко попросил ее срочно переписать какие-то бумаги, связанные с полугодовым отчетом школы. Я уехал с ребятами и Черным. Жаль было, что Антонина Павловна не составила с нами компанию. Она тоже огорчилась.
     - Мы завтра приедем, - пообещал Шмарченко. - Где вас искать?
     - Наверное, в доме колхозника, - ответил я. - Вам заказать номер, Иван Михайлович?
     - Да нет, не стоит.
     - А мне обязательно, вот вам деньги, - сказала Антонина Павловна, роясь в сумочке.
     Заведующий покосился на нее и сказал:
     - Номера у них всегда есть свободные. Потом, завтра мы может быть еще не управимся.
     - А вы сказали, что работы на полдня, все равно, закажите.

     Тогда еще существовали образцовые школы, Мы побывали в одной из них, расположенной на углу Первомайской площади, осмотрели кабинеты, школьную мебель, мастерские, познакомились с организацией трудового обучения (так тогда называлась политехнизация), вечером сходили в кино и заказали билеты в драмтеатр на завтра.

     Как и следовало ожидать, Шмарченко не приехал в тот день. Он явился только на третий, притом с купеческим шиком - на паре лошадей, на хорошей кошеве - где только раздобыл! - черные тулупы были на нем и на Антонине Павловне.(Потом ученики рассказали мне, что все это он взял у знакомого ветеринарного фельдшера.) Шмарченко намеревался остановиться в городе у знакомого, но Антонина Павловна воспротивилась этому, она настояла на том, чтобы ее отвезли в дом колхозника.

     Номер для нее я не мог заказать, не было свободных, но девочки, увидев свою учительницу, обрадовались и уступили ей одну кровать. Мы с Черным занимали двухместный номер. Оставляли ночевать Шмарченко, но он был явно не в духе и уехал к своему знакомому. Даже не пожелал с морозу обогреться. Я то не особенно настаивал на этом, но Черный из себя выпинался, предлагая рюмку. "Обиделся. Плохое дело", - сказал он, когда Шмарченко уехал.

     Утром мы снова пошли на экскурсию. Был последний день нашего пребывания в городе, наш уважаемый заведующий пообещал провести его вместе с учениками, но не явился. Не явился он и проводить нас домой, где он был - неизвестно.

     Перед отъездом я побывал в редакции районной газеты и узнал ошеломляющую новость: Черный оказывается из бывших духовных лиц - дьячок. Вот почему его заметки не стали появляться в газете. Редакции сообщил об этом надежный товарищ, приехавший с Украины, из одной местности. Он даже показал вырезку из газеты, где тот отрекается от духовного сана.
     - Теперь мы воздерживаемся от заметок этого активного селькора, - сказали мне. - Как он там живет?
     - Хорошо. А разве он не был у вас?
     - Был. Но мы ему не сказали об этом. И вы не говорите.

     На обратном пути я всю дорогу думал о разговоре в редакции». Мы ведь взяли Чёрного в школу учителем пения. Правда, это была не моя инициатива, а самого заведующего, но я поддержал ее.
     "Вот так влипли. Скажу Шмарченко об этом", - решил я.

     Еще в городе, выбрав удобную минуту, я имел разговор с Антониной Павловной. Я спросил, как они доехали.
     - Ехали мы хорошо. Лошади отличные были...
     - Иван Михайлович постарался для вас.
     - Но он отвратительно вел себя. Во-первых, он пил и никакого отчета мы не составляли. Во-вторых, он пытался и меня напоить. Но я даже в рот не брала. Он страшно сердился, из себя выходил. И в-третьих, - она усмехнулась, помедлила и с улыбкой тихо спросила меня, - не знаю, как ты посчитаешь это: может я наговариваю на него, может "завожу" тебя, но он сильно приревновал меня... Ты знаешь к кому...
     - Еще что?
     - И сватал меня, нахал.
     - Даже сватал?
     - Говорит, скажи только одно слово: "Согласна" - и я завтра брошу жену. - Помолчав, она добавила: - Я очень покаялась, что поехала работать в эту школу...
     Нас прервали и мы не закончили разговор.
     После каникул занятия в школе начались как обычно.

     Приехала жена Шмарченко, я впервые видел ее: весьма не симпатичная женщина - чернокожая, скуластая, толстогубая, причем тощая, как кузнечик. Она вяло пожала мне руку, извинились, что так долго задержалась у родной мамы.
     - Я ведь болела тяжело. Вам, наверно, рассказывал Ваня. Да и сейчас еще чувствую себя не совсем хорошо.
     - Болеть, конечно, неприятно. Я по себе знаю. Возьмите еще отпуск, если неважно чувствуете себя.

     Она непринужденно засмеялась и толстые ее губы на выпуклой подковке зубов растянулись чуть не до ушей, узкие глаза закрылись, как будто она что-то глубоко обдумывала, и тут же открылись.
     - Куда уж отдыхать. Я и так почти полгода отдыхала.. Ваня уже ругает меня.
     - Тут он не прав. Я запрещаю ему ругать больную женщину, - шутливым тоном сказал я так, чтобы слышал и Шмарченко. Она опять засмеялась и, закрыв на мгновение глаза, попросила:

     - Вы уже извините меня. Я постараюсь наверстать упущенное. Моя группа не будет отставать. Слышишь, Ваня? - обратилась она к мужу, сидевшему на жестком диване с опухшим лицом и подбитыми глазами. Лоб у него был забинтован.
В таком виде он явился из города, на занятия, конечно, не ходил, сославшись на недомогание и чтобы лишних разговоров не было про его вид. Уроки его я заменил.

     Приходил к нему Черный, они долго о чем-то разговаривали, потом его верный "оруженосец" по каким-то делам ходил в сельпо, оттуда возвращался ни на кого не глядя, поспешно, с оттопыренными карманами узкого пальто. Проходившие мимо дома Шмарченко прохожие слышали, как оттуда доносился плач скрипки. Это играл Моисей Терентьевич.
    
     О Черном я повел речь недели через две после начала занятий. Учитель музыки подряд пропустил несколько уроков. Когда я стал вести с ним разговор по этому поводу, выяснять причины (у меня были сведения, что он бражничал вместе с заведующим), он небрежно слушал меня и улыбался, даже не извинился, что сделал прогулы. Это, конечно, мне не понравилось. И во время разговора с заведующим, я спросил его:

     - Вы знали о прошлом Моисея Терентьевича?
     - Да, знал.
     - А почему не предупредили меня?
     - Какое бы это имело значение?
     - Я бы не согласился на его зачисление в штат учителей. Посудите сами: дьяк преподает пение в советской школе. Позор!
     - Он не лишенец, имеет право на труд. В печати отрекся от своего сана.
     - Так вы настаиваете, чтобы он работал?
     - Ничего плохого не вижу в этом.
     - А я протестую.- Прошу отчислить его. Тем более, он систематически срывает уроки.

     Это задело самолюбие заведующего и он сказал:
     - Я отвечаю за школу, а не вы.
     - В таком случае я слагаю с себя обязанности заведующего учебной частью. 
     Я довел до сведение Черного, что не допускаю его к занятиям. Он бросился к заведующему с жалобой, тот попросил написать ему докладную записку. Мое устное распоряжение было отменено, а мне приказано продолжать выполнять обязанности завуча до особого распоряжения районо, если оно последует.

     И тут разгорелся сыр-бор. Пламя недоверия, отчужденности, вражды запылало во всю силу, как на сильном ветру.
     Шмарченко и Черный почти ежедневно пьянствовали, на занятия являлись в нетрезвом виде, много уроков пропускали. Учитель Капан (он вел казахскую группу) отпросился на свадьбу родственника, уехал и с концом. Жена заведующего больше болела, чем работала.. Учитель первой ступени Мельников страдал меланхолией. Только Цирюлик и я с Антониной Павловной аккуратно продолжали работать, наконец молодая учительница не вытерпела:

     - Да что это такое! Одни - пьют, другие - болеют, третьи - по свадьбам разъезжают, а мы работаем как ишаки за всех, - возмутилась она. - Не выйду завтра на работу. Уеду отсюда!

     Я думал, она шутит, оказывается ничего подобного, как сказала, так и сделала. Я пошел к ней на квартиру уговаривать.
     Тщетно! Она уже собралась, уложила чемодан, завернула постель в чехол, утянула ремнями.
     Собирается и плачет. Разве не дрогнет сердце у мужчины!

     Я решил во что бы то ни стало уговорить ее отказаться от своего намерения. Бегство - позор. Только малодушные люди спасаются бегством. Надо бороться, побеждать. Она еще сильней разревелась: "Не могу я бороться". Мы с хозяйкой едва отводились с ней, все запасы валерьянки извели. Наконец успокоившись она сказала:
     - Только из уважения к вам, Виктор Васильевич, останусь до весны. Золотом осыпьте, ни за что не буду работать здесь.

     За спорами и разговорами, мы просидели с ней до самого вечера. Из школы несколько раз прибегала хозяйкина дочка, Лида, узнать, придет ли Антонина Павловна на уроки. Я сказал, что сегодня я отменяю ее уроки и свои, если остальные учителя не будут с ними заниматься (я имел ввиду Шмарченко и Черного), пусть ребята расходятся по домам. Уловив каким-то чутьем сложную обстановку в доме, Лида тревожно спросила:
     - Антонина Павловна уезжает от нас?
     - Нет, нет. Завтра она выйдет на работу, - успокоил я девочек.

     Воспользовавшись тем, что я не в школе, а на квартире учительницы и что мы вдвоем не явились на занятия, Шмарченко пошел в сельсовет с жалобой на нас председателю, но не застав его на месте (председатель был в отъезде), составил на нас акт, дал подписать учителям Черному и Смакотиной (своей жене), на основании этого акта составил телефонограмму и направил ее в район. В этих документах наши действия он квалифицировал как злонамеренные, саботаж.

     Нечестность заведующего меня крайне возмутила. Надо же додуматься обвинить честных людей в таком тяжком поступке!

     *****

     Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/05/03/349