13. Чем кончилось дело

     СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).

     Часть четвёртая: УЧИТЕЛЬ ОРЛОВ.

     13. ЧЕМ  КОНЧИЛОСЬ ДЕЛО

     На другой день я написал объяснительную записку в район.
     Антонина Павловна в знак протеста против неправильных действий Шмарченко не хотела выходить на работу, я с большим трудом уговорил ее не делать этого, ибо тогда действительно будет саботаж.

     Прошло больше недели. Из сельсовета нам сообщили: завтра приезжает ко-миссия, быть всем на месте. Мы обрадовались, но Шмарченко опечалился. Утром, отзанимавшись свои часы, он куда-то ушел из дому. Некоторые ученики видели его в сельпо, потом на маслозаводе, который стоял на окраине села, у самой дороги, ведущей на Лебяжье.

     Я был в сельсовете, когда приехала комиссия на черной райисполкомовской автомашине. Из трех ее членов я знал только двоих: маленького бритощекого заведующего районо, в черном бобриковом пальто и высокого крупнолицего заместителя председателя райисполкома, третий был незнакомый мне пожилой казах в круглой шапочке и белых бурках. Они зашли в помещение, поздоровались, сели - кто на жесткий диван, кто на лавку, кто на стул. Заместитель председателя райисполкома сел поближе с председателю сельсовета, повернул к нему голову.

     - Чо тут у вас случилось? - спросил он и по этому "чо" я сразу определил, что он коренной сибиряк, возможно даже из бывших прииртышских казаков.
     - Да ничего страшного не произошло, - сказал председатель сельсовета Проненко. - Был бы я дома, ничего б не случилось. Люди молодые, горячие - вот и пошумели. Хорошо, что вы приехали, разберемся.

     Послали за Шмарченко, но его не оказалось дома, не было и школе, и в интернате. Секретарь сельсовета, уже пожилой лысый человек, ходил на обед и видел, как он садился в автомашину, идущую в Лебяжье, где живет его теща. Председатель сельсовета удивился.
     - Вот тебе раз! Он же знал, что приезжает комиссия.
     Поручили мне собрать всех учителей.
     - Ничо, без него разберемся, - сказал заместитель председателя райисполкома. - Может это лучше, что он не будет присутствовать.

     Случайно у меня сохранилась запись тех лет. Вот она:
     "Три часа ночи. Только что вернулся с заседания педсовета. Битва была яростная, как на Куликовом поле. Образовалось два стана, в одном - я, Антонина Павловна и Михаил Михайлович Цирюлик, в другом - Смакотина, Черный и Мельников, потом к нам еще присоединился председатель сельсовета Проненко, а к ним - заместитель председателя райсовета. В начале заседания я, по всем правилам, сделал обстоятельную информацию о положении дел в школе, рассказал об успеваемости, о дисциплине, о том, что она катастрофически падает, привел пример: за один месяц только в одной пятой группе было пропущено 350 уроко-учеников. После этого развернулись прения. Выступающих не ограничивали временем, кто сколько хотел, столько и говорил, некоторые выступали по три и по четыре раза".

     "Они обвиняли нас, мы обвиняли их. Учебы почти не касались. Комиссия, которая кстати сказать называла себя не комиссией, а бригадой, не обследовала постановку учебной работы. Говорили в основном о моральном облике советского учителя. Когда я делал информацию, то в конце ее остановился на систематическом пьянстве Шмарченко и Черного, о непосещении ими уроков, рассказал о перегрузке некоторых учителей и привел пример с женой заведующего: она болела все первое полугодие, а за нее работали другое, не получая вознаграждения за свой труд. Меня поддержал Цирюлик. Но выступила жена Шмарченко и заявила, что я возвожу поклеп на ее мужа, что муж ее трезвенник, пусть докажут, что он ходил по улице пьяный. Если он пропускал уроки, так только потому, что по своему предмету прошел материал по программе за целый месяц вперед".

     "Антонину Павловну она обвинила в том, что та якобы была связана с чуждо-классовым элементом. Это было тяжелое обвинение. Когда Проненко, как представитель советской власти, попросил ее уточнить свое обвинение, она сказала: "Живет на квартире у кулака" - "Какой же он кулак, если не репрессирован советской властью, - сказал председатель сельсовета, - А не репрессирован потому, что у него сын в Красной Армии. А кулаков, как вы знаете, не берут в Красную Армию". - "Все равно, хозяин ее - кулак, - твердила Смакотина. - И если бы он не умер перед коллективизацией, его бы раскулачили". - "Но это ваше личное мнение", - усмехнувшись, заключил председатель сельсовета".

     "Окончательно обнаглев, Смакотина начала плести такие небылицы, что сама от них краснела до ушей. Будто бы Антонина Павловна во время октябрьского праздника напилась пьяной, вышла на улицу и орала песни и выражалась неценурно. - "Как вы могли слышать ее песни и брань, коли сами в это время были в Лебяжьем, у матери, притом болели, не вставали с постели?" - "Мне люди рассказывали". Вот ее правдивая информация: "Мне люди рассказывали", ложь росла подобно грибной плесени. Я была в интернате и мне девочки передавали: Антонина Павловна одного мальчика обозвала вшивым, а другого - вонючкой". - "Вы были в интернате?" - спросили Антонину Павловну. - "Всего один раз, и то вместе с Иваном Михайловичем, то есть с заведующим. Как раз был банный день и Иван Михайлович посылал ребят мыться, они не хотели идти, он сильно разгневался и одного мальчика обозвал вшивым, другого вонючим поросенком".
     Все стало ясно.
     "Антонина Павловна держала себя с достоинством, не наговаривала на других, не пускала крокодилову слезу, чтобы разжалобить начальство, как это делала Смакотина, ее речь не дышала ревностью и местью. Она спокойно и кратко высказала свою точку зрения: дисциплина в школе упала, это никто не будет отрицать, ребята не стали учить уроки, опаздывали на занятия, а по субботам вообще не являлись, считая ее первым воскресным днем. О пьянках она так сказала: "Когда учитель смотрит на ученика мутными глазами и думает о том, как бы ему опохмелиться - это уже не учитель, не воспитатель, а одно недоразумение", имен она не назвала, но всем было понятно о ком идет речь. Цирюлик сказал: "Нет ладу между учителями, и это очень плохо. Это отражается на учебе", против меня никто не заикнулся, ни одного компроментирующего факта. Удар быв направлен против Антонины Павловны, и понятно почему - она была неугодна Шмарченко. Члены бригады, выступая самыми последними с просторными и гладкими речами, пытались примирить стороны, но ничего изв этого не вышло, каждый оставался при своем мнении. Нас попросили работать и не ссориться".

     На другой день бригада уехала, пообещав что на днях будет прислано нам решение.
     Не успела, что называется, бригада выехать за околицу, как с другой стороны в село въехал Шмарченко. Он был очень любезен, сокрушался что без него прошел педсовет. Мы с Антониной Павловной молчали, нам не хотелось с ним разговаривать.

     Прошло две с лишним недели, а вестей из Павлодара никаких не было, бригада словно забыла про наше существование. Антонина Павловна собралась и покинула Ямышево. На этот раз я не стал ее уговаривать. Чтобы не было различных толков, мы заранее простились и я не пошел ее провожать. Это было восьмого марта, в международный женский день. Младшая сестра очень уважала молодую учительницу и, естественно, пошла ее провожать. Вернулась она с заплаканными глазами и поцеловала меня в щеку.
     - Так просила Антонина Павловна,- сказала она.

     Ровно через месяц меня вызывают прямо с уроков в сельсовет. Оказывается снова приехала бригада, но не в полном составе, а только заместитель председателя райисполкома, тот, который раньше был, и заведующий районо. Последний ждал меня в сельсовете, а заместитель куда-то отлучился, мой высокий начальник был любезен со мной, подал руку, спросил, как работается. Я ответил. Потом подал мне бумагу, совместное решение райисполкома и районо.

     Я прочитал и покраснел, мне было стыдно знакомиться с таким документом. Что ни слово - ложь, враньё, наговор, настоящий пасквиль. Мне больше всего досталось - строгий выговор, Шмарченко - только выговор, Антонине Павловне приписывалось морально-неустойчивое поведение. А сам конфликт расценивался как бытовое явление - склока.

     Возвращая решение в руки заведующего районо, я сказал:
     - Работаю у вас только до конца третьей четверти.
     На это он ответил:
     - И не думайте, мы вас не отпустим.
     Тогда я прямо сказал о чем думал.
     - Наплевали в глаза, теперь заставляете работать? Где правда? Я не пил, не пьянствовал, уроки не срывал, на учителей не клеветал, дисциплину в школе не разваливал, наоборот - укреплял, и оказался во всем виноват, а Шмарченко - прав. Я считаю выводы бригады неверными. Факты искажены.

      Заведующий покраснел и не мог мне ничего возразить. Белые холеные пальцы его, державшие бумагу, слегка дрожали. Он попросил меня расписаться, что я получил копию решения. Я ответил, что мне не нужно такое решение и расписываться не буду в его получении.Тогда напишите, что читали, - робко попросил он. Это я сделал для него.

     Когда кончились занятия в школе, бледный и расстроенный Шмарченко подошел ко мне и с заискивающей улыбкой пригласил меня к себе, на мой вопрос, зачем я понадобился ему, он ответил:
     - Нужно. Я очень прошу вас, Виктор Васильевич.
     Взял меня под руку и против моего желания повел к себе в дом. Дома у него никого не было. Старик тут же оделся и ушел, мать начала накрывать на стол. Я сказал, что обедать не хочу, но он настоял на своем, мы сели с ним вдвоем. Из-за ящика он достал пол-литра и разлил в два стакана.

     - Ты не сердись на меня, Виктор Васильевич. Давай жить дружно. Без ссор.
     - Я кажется, не ссорился с тобой, это ты меня обвинил саботажником.
     - Извини, я погорячился. Хочешь, на колени перед тобой стану и попрошу прощения?
     - Этого еще не хватало!
     - Тогда давай пить! - он схватил мою руку, долго и горячо пожимал, тряс и даже питался облобызать, но я не дал ему этого сделать.

     В это время пришел к нему знатный гость - заместитель председателя райисполкома, а через пять минут появился отец, мне подумалось тогда, что он за ним ходил.. Сын и отец очень радушно встретили гостя, как старого знакомого. Пригласили его за стол. Молодой Шмарченко сразу набулькал ему полный стакан водки. Гость не отодвинул стакан, но и не торопился пить.
     - А мы тут с Виктором Васильевичем уже помирились, - похвалился молодой Шмарченко. - Я извинился перед ним. Будем жить теперь в мире и согласии.
     Его отец улыбался и поглаживал седую бороду.
     - Так-то лучше. Ссора, она к добру не приводит, - сказал он.

     Выпили за дружбу, стукнула наружная дверь и в проеме второй двери, ведущей в комнату, где мы сидели, остановилась жена Шмарченко, она была в шубе, фетровой шляпе, как городская дама, и в руках держала пузатый портфель.
     - О, кого я вижу! - удивленно произнесла она, называя по имени и отчеству заместителя председателя райисполкома. - Часто бываете в селе, а к нам хоть бы раз зашли. А еще называете себя "Я ваш бывший сосед". Именно - бывший, а не настоящий!

     Вероятно они давно были знакомы, потом я узнал: они - односельчане, даже бывшие соседи.
     Молодой Шмарченко заюлил перед женой. Взял из ее рук беременный портфель, бережно поставил его рядом с комодом, потом снял шубу с ее плеч и, схватив ее руки, начал неумело целовать их.
     - О, какие холодные пальчики, - отогревая их дыханием, говорил он - А мы, душенька, заждались тебя! - посадил ее рядом с собой, налил полную рюмку. - Выкушай, душенька, и сразу согреешься, вот помидорчиком закуси.
     Противно было смотреть на их показную вежливость и заботливость, как они ухаживали друг за другом.

     Начался оживленный разговор на житейские темы. Шмарченко снова похвалился перед женой, что мы с ним помирились, потом, обращаясь к гостю, добавил, что мой отец - замечательный рыбак, когда-то в Иртыше поймал пятипудового осетра, и сейчас ловчит красную рыбу, а мать моя печет прекрасные пироги. Мне даже стало стыдно от его похвал. Возможно, он рассчитывал, что я приглашу заместителя на пироги из красной рыбой, но я только слушал его угоднические речи.

     От выпитой водки у гостя заблестели большие коровьи глаза, он внимательно смотрел на жену Шмарченко, шутил с нею, говорил намеками, скалил зубы, крупные как тыквенные семена. Хозяйка весело смеялась, щурила и так узкие глаза, она даже забывала есть. Потом схватила карандаш, тетрадку и начала с ним переписываться! Это было совсем некстати и неприлично, однако муж делал вид, что не замечает их переписку.

     Я находился у Шмарченко недолго, немного более двух часов, и, сославшись, что мне надобно готовиться к занятиям, ушел. Я торопился, полагая, что дома меня ждет письмо от Антонины Павловны, но его не было. Вот уже две недели, как она уехала, и никаких вестей.

     В жизни много непонятного случается. Так произошло и в наших отношениях с Антониной Павловной. Мы любили друг друга, но клятв не давали всю жизнь быть вместе. Я предлагал ей свою руку, она отказалась, сославшись, что мы якобы не пара. Больше я не стал настаивать на своем, как говорят: вольному - воля.

     Читатель, вероятно, помнит тот день, когда моя младшая сестра, проводив молодую учительницу в город, пришла домой и поцеловала меня в щеку со словами: "так просила Антонина Павловна", тогда же она передала мне записку.

     "Я уезжаю. Жаль, конечно, тебя, но не могу больше оставаться здесь. Всю вину, что случилось, я беру на себя, ты ни в чем не виноват, я нарушительница покоя твоего. Прости и пойми меня, как женщину. Лучше бы нам не встречаться. Горячо целую последний раз. Твоя Тоня".

     Я ждал и не ждал от нее письма. Записка эта говорила о глубоких ее чувствах, и в то же время последний поцелуй все разрушал. Она ничего больше не писала мне, уехала - и с концом. Конечно, я мог бы разыскать ее, но зачем?
     Так кончился наш роман.

     *****

     Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/05/03/383