Об именах. Андре Шенье

В неполные тридцать два года он лишился головы за то, что выступил против той жестокости, которую несла с собою Великая французская революция, в частности, якобинцы во главе с Максимилианом Робеспьером (фр. Maximilien Fran;ois Marie Isidore de Robespierre, 6 мая 1758, Аррас — 28 июля 1794, или 10 термидора II года Республики, Париж).

Андре Мари де Шенье (фр. Andrе Marie de Ch;nier; 30 октября  1762, Константинополь — 25 июля 1794, Париж) — французский  поэт, журналист и политический деятель.

О нём и его судьбе я узнал из стихов Пушкина. Умер царь Александр Первый, члены тайных обществ выступили на Сенатской площади. Восстание декабристов было жестоко подавлено и вот на этом фоне Пушкин пишет стихотворение «Андре Шенье», пишет о французском поэте, а в подсознании выступает образ России и собственная судьба сосланного в Михайловское.
Меж тем, как изумленный мир
         На урну Байрона взирает,
         И хору европейских лир
         Близ Данте тень его внимает,
         Зовет меня другая тень,
         Давно без песен, без рыданий
         С кровавой плахи в дни страданий
         Сошедшая в могильну сень.
         Певцу любви, дубрав и мира
         Несу надгробные цветы.
         Звучит незнаемая лира.
         Пою. Мне внемлет он и ты.

Это как бы пролог, написал в июле 1825 года, это было до смерти русского царя, до восстания декабристов, до преследования декабристов, до казни пятерых. Стихотворение немалое по размеру, оно отразило многое из того, что происходило в России, а время было напряжённым. Пушкину хотелось многое сказать. Он говорил о Франции, но цензура усмотрит некоторые моменты опасными и отдельные строки вычеркнет. Не хочу уподобляться цензорам, воспроизвожу целиком. Интересный приём – говорить о чужбине, а думать о родине. Пушкину это удалось.

 Подъялась вновь усталая секира
         И жертву новую зовет.
Певец готов; задумчивая лира
         В последний раз ему поет.

 Заутра казнь, привычный пир народу;
         Но лира юного певца
О чем поет? Поет она свободу:
         Не изменилась до конца!

«Приветствую тебя, мое светило!
         Я славил твой небесный лик,
         Когда он искрою возник,
         Когда ты в буре восходило.
         Я славил твой священный гром,
Когда он разметал позорную твердыню
И власти древнюю гордыню
Развеял пеплом и стыдом;
Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,
         Я слышал братский их обет,
         Великодушную присягу
И самовластию бестрепетный ответ.
         Я зрел, как их могущи волны
         Всё ниспровергли, увлекли,
И пламенный трибун предрек, восторга полный,
         Перерождение земли.
         Уже сиял твой мудрый гений,
         Уже в бессмертный Пантеон
Святых изгнанников входили славны тени,
         От пелены предрассуждений
         Разоблачался ветхий трон;
         Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
         И мы воскликнули: Блаженство!
         О горе! о безумный сон!
         Где вольность и закон? Над нами
         Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
         Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, — не виновна ты,
         В порывах буйной слепоты,
         В презренном бешенстве народа,
Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
         Завешен пеленой кровавой:
Но ты придешь опять со мщением и славой, —
         И вновь твои враги падут;
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
         Все ищет вновь упиться им;
         Как будто Вакхом разъяренный,
         Он бродит, жаждою томим;
Так — он найдет тебя. Под сению равенства
В объятиях твоих он сладко отдохнет;
         Так буря мрачная минет!
Но я не узрю вас, дни славы, дни блаженства:
Я плахе обречен. Последние часы
Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою
Палач мою главу подымет за власы
         Над равнодушною толпою.
Простите, о друзья! Мой бесприютный прах
Не будет почивать в саду, где провождали
Мы дни беспечные в науках и в пирах
И место наших урн заране назначали.
                Но, други, если обо мне
         Священно вам воспоминанье,
Исполните мое последнее желанье:
Оплачьте, милые, мой жребий в тишине;
Страшитесь возбудить слезами подозренье;
В наш век, вы знаете, и слезы преступленье:
О брате сожалеть не смеет ныне брат.
Еще ж одна мольба: вы слушали стократ
Стихи, летучих дум небрежные созданья,
Разнообразные, заветные преданья
Всей младости моей. Надежды, и мечты,
И слезы, и любовь, друзья, сии листы
Всю жизнь мою хранят. У Авеля, у Фанни ,
Молю, найдите их; невинной музы дани
Сберите. Строгий свет, надменная молва
Не будут ведать их. Увы, моя глава
Безвременно падет: мой недозрелый гений
Для славы не свершил возвышенных творений;
Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,
Храните рукопись, о други, для себя!
Когда гроза пройдет, толпою суеверной
Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный,
И, долго слушая, скажите: это он;
Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимо и сяду между вами,
И сам заслушаюсь, и вашими слезами
Упьюсь... и, может быть, утешен буду я
Любовью; может быть, и Узница моя ,
Уныла и бледна, стихам любви внимая...»


Но, песни нежные мгновенно прерывая,
Младой певец поник задумчивой главой.
Пора весны его с любовию, тоской
Промчалась перед ним. Красавиц томны очи,
И песни, и пиры, и пламенные ночи,
Все вместе ожило; и сердце понеслось
Далече... и стихов журчанье излилось:


«Куда, куда завлек меня враждебный гений?
Рожденный для любви, для мирных искушений,
Зачем я покидал безвестной жизни тень,
Свободу, и друзей, и сладостную лень?
Судьба лелеяла мою златую младость;
Беспечною рукой меня венчала радость,
И муза чистая делила мой досуг.
На шумных вечерах друзей любимый друг,
Я сладко оглашал и смехом и стихами
Сень, охраненную домашними богами.
Когда ж, вакхической тревогой утомясь
И новым пламенем незапно воспалясь,
Я утром наконец являлся к милой деве
И находил ее в смятении и гневе;
Когда, с угрозами, и слезы на глазах,
Мой проклиная век, утраченный в пирах,
Она меня гнала, бранила и прощала:
Как сладко жизнь моя лилась и утекала!
Зачем от жизни сей, ленивой и простой,
Я кинулся туда, где ужас роковой,
Где страсти дикие, где буйные невежды,
И злоба, и корысть! Куда, мои надежды,
Вы завлекли меня! Что делать было мне,
Мне, верному любви, стихам и тишине,
На низком поприще с презренными бойцами!
Мне ль было управлять строптивыми конями
И круто напрягать бессильные бразды?
И что ж оставлю я? Забытые следы
Безумной ревности и дерзости ничтожной.
Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный,
         Ты, слово, звук пустой...
                О, нет!
         Умолкни, ропот малодушный!
         Гордись и радуйся, поэт:
         Ты не поник главой послушной
         Перед позором наших лет;
         Ты презрел мощного злодея;
         Твой светоч, грозно пламенея,
         Жестоким блеском озарил
         Совет правителей бесславных; 
         Твой бич настигнул их, казнил
         Сих палачей самодержавных;
         Твой стих свистал по их главам;
     Ты звал на них, ты славил Немезиду;
    Ты пел Маратовым жрецам
         Кинжал и деву-эвмениду!
Когда святой старик от плахи отрывал
Венчанную главу рукой оцепенелой,
     Ты смело им обоим руку дал,
         И перед вами трепетал
         Ареопаг остервенелый.
Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,
         Моей главой играй теперь:
Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
         Пей нашу кровь, живи, губя:
         Ты все пигмей, пигмей ничтожный.
     И час придет... и он уж недалек:
         Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец. Отечества рыданье
         Разбудит утомленный рок.
Теперь иду... пора... но ты ступай за мною;
Я жду тебя».

                Так пел восторженный поэт.
И все покоилось. Лампады тихий свет
         Бледнел пред утренней зарею,
И утро веяло в темницу. И поэт
         К решетке поднял важны взоры...
Вдруг шум. Пришли, зовут. Они! Надежды нет!
         Звучат ключи, замки, запоры.
Зовут... Постой, постой; день только, день один:
         И казней нет, и всем свобода,
         И жив великий гражданин
         Среди великого народа .
Не слышат. Шествие безмолвно. Ждет палач.
Но дружба смертный путь поэта очарует .
Вот плаха. Он взошел. Он славу именует...               
Плачь, муза, плачь!..

Конечно, столь  длинное стихотворение можно было бы дать и в отрывках, объяснить отдельные моменты, имена, но слишком уж оно современно, чтобы что-то упускать. Оно о нашем времени. К тому же нынешний мир жесток, в нём справедливость затаптывают, международное право не признают, социальные государства расчленяют или просто уничтожают. В общем, Андре Шенье зовёт к сопротивленью и его пример сегодня очень актуален.


Андре Шенье из семьи французского дипломата,  родился в Константинополе, где отец служил, воспитывался в Париже.  Его мать содержала салон, куда приходили для общения многие литераторы, учёные и художники. Они и сформировали интересы и характер Андре.

Шенье  страшно увлёкся  античностью, потому и стихи его о привольной молодой жизни в Париже, о любви, о путешествиях по  Швейцарии и Италии. В стихах звучат отчётливо античные мотивы, что дало основания позднее назвать его поэтом эллинизма.

В студенческие годы я читал много стихов Шенье, но они меня не особо вдохновили, не моё, не отражают настроя моих чувств, но задели строки о Венеции в переводе Александра Пушкина.

Близ мест, где царствует Венеция златая,
Один, ночной гребец, гондолой управляя,
При свете Веспера по взморию плывет,
Ринальда, Годфреда, Эрминию поет.
Он любит песнь свою, поет он для забавы,
Без дальных умыслов; не ведает ни славы,
Ни страха, ни надежд, и, тихой музы полн,
Умеет услаждать свой путь над бездной волн.
На море жизненном, где бури так жестоко
Преследуют во мгле мой парус одинокий,
Как он, без отзыва утешно я пою
И тайные стихи обдумывать люблю.

Перевод Пушкина написан 17 сентября 1827 года, мне кажется, что это не столько перевод, сколько пушкинское восприятие событий в самой России. Для Пушкина это было непростое время, он ощущал своё одиночество и ему, находящемуся под наблюдением в Михайловском, приходилось оправдываться  перед цензурой, перед шефом корпуса жандармов Александром Бенкендорфом. Последняя строчка «И тайные стихи обдумывать люблю» относится к самому Пушкину, ведь к этому времени он уже сжёг часть своего архива. Вот бы взглянуть на сожжённое…

В этом стихотворении меня зацепило словосочетание «парус одинокий». Я с детства люблю лермонтовское стихотворение про парус одинокий и даже себя ассоциировал с таким парусом. С парусом и факелом. Под настоящим парусом никогда не ходил, но изображение паруса пытался сделать символом своего бытия, настроя мыслей. Я нередко рисовал парус и факел, вырезал на линолиуме и резине, на торце деревянных кубиков, пытаясь сделать гравюры, создать свой экслибрис. Но гравёром не стал. Экслибриса до сих пор не имею, хотя позднее возможностей было много. А в молодости я  много чем увлекался, искал себя.

После поездки по Италии Андре Шенье путешествовал по Англии, когда в 1789 году он вернулся во Францию, там всё было наполнено духом революции. Многие опасались «аристократического заговора», при котором правительственные войска могут кровью залить страну.

В воскресный день 12 июля после полудня толпы народа высыпали на улицы. Напряжение нарастало, слухи пугали, и кто-то призвал: «К оружию!»  Начались стычки с войсками, с полицией. Войска отступили. Группа высокопоставленных офицеров перешла на сторону народа.

13 июля восстание разрослось. С раннего утра гудел набат. В ратуше (фр. H;tel de ville) собрались парижские выборщики, создали новый орган муниципальной власти — Постоянный комитет, начали формировать  «гражданскую милицию» и национальную гвардию. В ожидании атаки правительственных войск начали возводить баррикады, начали поиск оружия. Люди врывались в оружейные лавки, захватывая там всё, что могли найти.

К 14 июля толпа захватила 32 тысячи ружей и даже пушки,  мало было пороха, но много энергии для организации перемен. Потоки народа направились к Бастилии.

Эта крепость-тюрьма была символом жестокой мощи государства. Реально же там было семь узников и чуть больше сотни солдат гарнизона, в основном инвалидов. После нескольких часов осады комендант капитулировал, но  его вместе с семерыми солдатами растерзала толпа. Кровь пьянит и часто лишает людей разума.

4 августа во время заседания «ночи чудес» (фр. La Nuit des Miracles) было провозглашено равенство всех перед законом в уплате государственных налогов и в праве занимать гражданские, военные и церковные должности.

26 августа 1789 года Учредительное собрание приняло «Декларацию прав человека и гражданина».

Андре Шенье, приехав из Англии, поддержал революционные перемены, вступил в «Обществе Трюдэнов», основанное его друзьями и товарищами по Наваррскому коллежу, начал печатать журнал общества: «Journal de la soci;t; de 1789», в котором  по сути характеризовал  царившие  в стране и Париже настроения.

Брат Шенье Мари-Жозеф сближается с якобинцами, но сам Андре считает их деятельность очень жестокой.   

28 августа 1790 года опубликована первая политическая статья Шенье: «Совет французскому народу о его настоящих врагах». Потом аналогичные статьи и пламенные речи Шенье  будут чаще. Под врагами народа Шенье подразумевал якобинцев; он продолжал критиковать их в своих статьях,  обличал и  демагогов, в которых увидел новую породу льстецов. Сам же чувствует себя, как парус,  одиноким.  «Хорошо, честно и сладостно, — пишет он в одной из статей, — ради строгих истин подвергаться ненависти бесстыжих  деспотов, тиранящих  свободу во имя самой свободы».

А ещё Шенье написал «Письмо Людовика XVI к французскому народу» и  предлагал даже произнести речь в защиту короля. Он добивался согласия перед разными слоями общества. Его не понимали. Якобинцы же его откровенно ненавидели.

В 1792 году Шенье оставляет шумный революционный Париж и живёт в тиши Версаля, отдыхает, гуляет по окрестностям, пишет стихи. А потом в самый разгар террора 1793 года Шенье вернулся в Париж. Зачем? На этот вопрос уже никто не ответит.

Его арестовали 7 марта 1794 года по подозрению в сношениях с роялистами,  и 25 июля 1794 года (8 термидора II года)    Шенье был казнён на гильотине вместе с  поэтом Жаном Руше.

Жан-Антуан Руше (фр. Jean-Antoine Roucher; 22 февраля 1745, Монпелье — 25 июля 1794, Париж) — французский поэт. Прославился тем, что по случаю брака Людовика XVI написал поэму  «La France et l’Autriche au temple de l’Hymen» («Франция и Австрия в храме девственной плевы»), ещё у него была дидактическая поэма «Les Mois» («Месяц», 1779): её хвалили, пока она не была напечатана. Поэт призывал к согласию и добрососедским отношениям, когда всё бурлило и негодовало. Кстати, сегодня поэтов и журналистов снова преследуют, садят и убивают…

Не известно достоверно, как встретил смерть Шенье, но Александр Пушкин восполнил этот  пробел, напомнил, что он боец за справедливость, способный сказать правду в глаза, но верен и своей пламенной музе любви.  Шенье казнён за двое суток до падения режима Робеспьера.

Ни Пушкин, ни Лермонтов за границей нигде и никогда не были, но, похоже, оба о Венеции писали через те образы, которые прочитали у Андре Шенье. Стизотворение Пушкина я уже привёл, а то написано Михаилом Лермонтовым.
1
Поверхностью морей отражена,
Богатая Венеция почила,
Сырой туман дымился, и луна
Высокие твердыни осребрила.
Чуть виден бег далекого ветрила,
Студеная вечерняя волна
Едва шумит вод веслами гондолы
И повторяет звуки баркаролы.
2
Мне чудится, что это ночи стон,
Как мы, своим покоем недовольной,
Но снова песнь! и вновь гитары звон!
О, бойтеся, мужья, сей песни вольной.
Советую, хотя мне это больно,
Не выпускать красавиц ваших, жен;
Но если вы в сей миг неверны сами,
Тогда, друзья! да будет мир меж вами!
3
И мир с тобой, прекрасный Чичизбей,
И мир с тобой, лукавая Мелина.
Неситеся по прихоти морей,
Любовь нередко бережет пучина;
Хоть и над морем царствует судьбина,
Гонитель вечный счастливых людей,
Но талисман пустынного лобзанья
Уводит сердца темные мечтанья.
4
Рука с рукой, свободу дав очам,
Сидят в ладье и шепчут меж собою;
Она вверяет месячным лучам
Младую грудь с пленительной рукою,
Укрытые досель под епанчою,
Чтоб юношу сильней прижать к устам;
Меж тем вдали, то грустный, то веселый,
Раздался звук обычной баркаролы:
Как в дальнем море ветерок,
Свободен вечно мой челнок;
Как речки быстрое русло,
Не устает мое весло.
Гондола по воде скользит,
А время по любви летит;
Опять сравняется вода,
Страсть не воскреснет никогда.