Письмо члена Думы

Письмо члена городской Думы города Старая Грязьма Оренбургской губернии своей возлюбленной. 1911 год
(из Старогрязьменского городского архива, автор неизвестен)

Дорогая моя Жоли,

С большой горестью и грустью узнал я о прискорбных событиях в нашем родном городе. Но, к сожалению, обстоятельства выше нас. Не знаю, что сказать в утешение этим несчастным матерям, замечу лишь, что лишить бедных детей законной пятикопеечной каши – это самое гнусное свинство (excusez ma brutalite), которое могли придумать наш генерал-губернатор со своими чиновниками. Ах, Вы помните, как мы все боролись за эти малые крохи, и сколько потратили на это сил.

Как сейчас, помню тот день. После позднего завтрака и нескольких чашек кофею я, по своему обыкновению, выехал прогуляться в коляске и около полудни встретил приятеля Н., сестра горничной жены которого работает кухаркой в нашей Думе. С возмущением тогда я узнал, что в тот день в Думе проходили первые слушания об отмене довольствия бедных детей из церковно-приходских школ бесплатной кашей. Мое негодование было столь велико, что я исполнился самых высоких гражданских чувств и даже собрался немедленно ехать в Думу, однако ж, поелику время было обеденное, отправился в ближайший трактир, где застал своего приятеля нашего депутата П., с которым мы вместе отобедали. Пока трактирщик и двое лакеев хлопотали о столе, я поделился с П. горестной новостью, которая начисто отбила у нас аппетит, потому мы ограничились салатом со свежей лососиной, супом из гусиных потрошков, и едва притронулись к семге в маринаде. На десерт съели лишь по небольшому куску сладкого пирога и совсем отказались от пироженых к кофею. Затем мы заказали аперитива и перешли в гостиную. Там за сигарами и рюмкой абрикотина, мы неспешно и вдумчиво прочли в местных газетах все последние сообщения о возмутительном происшествии в Думе и довольно долго проговорили о положении простого народа. После сего мы в прескверном настроении направились к мадам Жизель, а затем, как всегда, скоротали вечер в офицерском клубе за игрой в бильярд, причем мой приятель проигрался в пух и прах, а мне все же удалось немного выиграть, хотя и тут не обошлось без desagrement – расплачиваясь поручик М. пытался подсунуть мне обгоревшую сторублевую ассигнацию.

Надо ли говорить, что во всех присутственных местах, где нам довелось бывать после полудня, мы встречали сочувствие и самое искреннее участие. Одна из девиц мадам Жизель, с которой я проводил время (прошу, не смей ревновать меня, mes seules amours, и прости мне мою невинную мужскую слабость), сразу же вызвалась пожертвовать на бедных детей часть своих сбережений, но я, зная ее материальное положение, не позволил ей этого сделать и за ее доброту и отзывчивость отблагодарил золотыми серьгами, которые купил по дороге в нашей любимой ювелирной лавке Гриневича.  По прибытии в клуб и объявлении нами вслух новостей, всех присутствующих охватило крайнее негодование, а несколько благородных офицеров конно-гвардейского уланского полка, которые уже четвертый день отмечали именины своего ротного командира, выразили желание немедленно драться на пистолетах с самим генерал-губернатором, но, в силу непреодолимых обстоятельств, не смогли подняться. Лишь виновник торжества ротмистр С. попытался добраться до двери, но упал и тут же уснул, так как был мертвецки пьян.
 
Жаль, что и второй день слушаний по этому злополучному делу, как ты помнишь, Жоли, я снова вынужден был пропустить, так как встречался с тобой, ma petite. Будучи раздираем между гражданским долгом перед моим народом и любовью к тебе, моя несравненная Жоли, я был вынужден подчиниться тому, без чего я не могу дышать. Помнишь, как мы славно провели день в уездном городке. Это наше посещение аукциона, на котором ты пришла в такой азарт, что мне пришлось купить тебе сразу две французские картины для твоей новой гостиной. Ах как я хотел бы вернуть тот день!.. Мне никогда не забыть ни золото апартаментов, ни ванну, наполненную твоей любимой розовой водой, ни шелковые простыни, пропахшие французскими духами. А помнишь наши ребячьи шалости, как ты подбрасывала тарелки вверх, а я палил в них из револьвера? Я тогда изрешетил весь потолок. А как мы с тобой, совсем потеряв голову от любви, поливали французским шампанским проезжающие мимо экипажи? Мы тогда так веселились, что кто-то из прохожих даже вызвал городового. А как ты во внезапном припадке ревности бросила в меня огромную хрустальную вазу, но промахнулась и разбила венецианское зеркало? Ах, nous avons admirablement passe le temps!..

Однако я слишком отвлекся, погрузившись в воспоминания. Ведь сердце сжимается, как я только представлю несчастных детей и их матерей, и я постоянно думаю об этом. Уверяю тебя, я этого так не оставлю. Я уже направил генерал-губернатору ноту протеста, и отписался в городскую управу и лично председателю Земского собрания. Собираюсь с духом, чтобы писать самому государю (пожелай мне удачи, mon ami). На сим закругляюсь. Нежно целую тебя. Как жаль, что я не могу сейчас быть с тобою, mon chere – обнимать твою тонкую талию, целовать твои нежные плечи и играть твоими чудными локонами.

С любовью припадаю к твоим ножкам и страстно целую их,
Твой Мими

14 генваря 1911 года от Рождества Христова

PS Обстоятельства заставляют меня задержаться с женой в Баден-Бадене еще на две недели.

PSS Получила ли ты платья, заказанные мною в Париже по твоим меркам?