Шут

Он выложил себя на обозренье людям,
Сказав, вот, режьте просто  без ножа,
Будто в анатомичке на расхвате,
По маленьким частичкам,  но меня.


Он препарировал свои утробные мечтанья,
Всё вновь и вновь,  всё отдавая в  растерзанье
Свои кишки, и печень, почки,
В котором  лишь сердца не было внутри,



Его отдал при той он  встрече, сделав признания в любви,
Когда  порвал  рубаху на груди,
С тех пор кусочки его сердца распались на мелкие  куски,
Он раскидал их по безжалостному миру,



Став шутником, шутом для окружающей толпы,
Которой разрешил порезать себя на мелкие  кусочки,
Вынув из внутренностей   печень, часть кишки,
И кровью он дозволил всем омыться, своею кровью, не толпы.


Сказав про родственные души, которые давно  не с ним.
И их он тоже отдавал на поруганье, безжалостной толпе,
Готовой растерзать любого, придав огласке и  суду.
Сказав, что это просто юмор.



Ведь он был шут и шутки его были плоски,
Для обывателя, который   только ждёт,
Когда откроются ворота и толпище баранов внутрь зайдёт,
Чтобы топтать те человечьи души,
Что пред людьми раскрылись без прикрас,



Чтобы могли они с шутом на пару над миром посмеяться,
Не поняв, что только что,
Он разложил на части ту половину родственной души,
К которой он приблизился когда-то, порвав рубаху на груди.



Но то была любовь, теперь осталась только шутка,
Когда смеяться дозволяется другим,
Но не над тем, кого он предал, предав огласке свой же мир,
А над шутом, что был как прежде глупым,



Как прежде веселил людей, ту  самую толпу баранов,
Которых  он за изгородь пустил,
Чтобы они втоптали в грязь его  анатомированное тело,
Чтобы потом,  упившись его  кровью, выбросили вон.



И даже его  жалкий  лепет, что то бывал  лишь юмор,
Уже и за душу их не возьмёт, ведь той души там, что в помойке
Остатки  мусора от тех веков, когда позволил он порвать рубаху,
Потом отдал на растерзание свой же  труп, на нём же потоптались  люди,
Испачкав грязью всё нутро, не погребя растерзанное тело,
Как то положено у всех людей.


Он был ведь шут, без сердца, без печали, а об такого только ноги трут,
Он сам позволил, когда сказал:  возьмите, терзайте мучайте мой труп,
Он был живой на тот момент, когда признанье делал,
Теперь же это полностью мой тлен.


Без той души, что каждому в начале дается богом  и людьми,
Без той начинки что порвали те  гиены, что вроде бы, сказалися людьми,
Оставив в память  его шапку, и даже колокольчики на ней,
Которые давно умолкли, поникли, словно голубой цветок,
Поняв, что тот носитель  этой шапки,
Был мёртв,  когда сказал, что был  ещё живой.

03.05.2019 г.
Марина Леванте