История путешествия по Десне, закончившегося благо

Каждое путешествие начинается с мечты, а  заканчивается, если повезет, воспоминаниями и размышлениями.
 Что значит везение вы еще узнаете из этого рассказа.
А еще каждое путешествие предполагает приключения. Ради этого и пускаются в  путешествия, а иначе к чему все это?
Мой друг Витя на этот вопрос ответил в свое время не задумываясь:

        - Зачем путешествовать? А чтобы помучиться!

Наверное, меня это должно было насторожить, ведь раньше мои путешествия были связанны только с отдыхом и получением готовых удовольствий.
Таким был мой опыт, обеспеченный моими родителями. Другого я просто не знал. Ну, разве что некоторое представление о  путешественниках и их приключениях, сопряженных со всякими там трудностями и даже опасностями, было почерпнуто мной из книжек и кинофильмов.
Непосредственного отношения это ко мне до поры до времени не имело, потому путешественники казались мне или героями, или романтическими чудаками.

Путешествовать, чтобы мучиться? Мне показалось это тогда смешным, но позже, пройдя походы и пробеги, я понял, что имелось в виду некое испытание, преодоление своих страхов, сомнений, слабости и обретение себя в ином качестве. В каком? Это у каждого по-разному.
В конце концов просто что-то у тебя меняется в ощущении твоего окружения и самого себя на этом этапе путешествия по жизни. 
Много ли мне лично нужно было мучиться, чтобы увидеть разницу? Да нет, конечно. Хотя есть еще одна важная вещь во всем этом – возможность убедиться в своих друзьях-товарищах и увидеть себя в их глазах. И это остается навсегда.
Я не буду доказывать, что в каждом из нас сидит путешественник, и что каждый должен помучиться  ради обретения этих ощущений. Приходит время и ты сам начинаешь понимать кто ты, и что для тебя важнее. Время уходит, но  путешествия и приключения остаются в заголовках твоей жизни.

Нашу историю путешествия по реке Десне, закончившегося благополучно в Крыму на берегу самого синего в мире Черного моря, можно было бы начать рассказывать даже с конца, потому что каждый день похода не был похож на предыдущий.
И еще нужно заметить, что конкретным был  только конец путешествия, в то время как начало расплылось в деталях, поскольку включало какую-никакую подготовку, сравнимую с зачатием ребенка, без чего это путешествие было бы немыслимо.
Это сравнение я использовал с надеждой, что многие смогут иметь некоторое представление о нашем тогдашнем томительно желанном начале мучений.

Наш маленький экипаж трехместной разборной прорезиновой байдарки оказался на удивление дружным. Нам сопутствовала удача, а главное - мы сами захотели этого и шли к тому, когда нам наконец удалось вместе осуществить этот, вобщем-то  не очень сложный и не очень опасный сплав по Десне - одной из красивых и спокойных рек Брянщины и полесской Украины.
Для нас, уже имевшим некоторый опыт путешествий на суше в предыдущих путешествиях, он был первым в своем роде. Навыков сплава мы не имели, и это накладывало на все определенный отпечаток. Короче - тогда этот поход казался нам не скучным событием.

Мы были очень разными во всем и по возрасту тоже.
Я был самым молодым,  Леша старше меня года на три, а Вите  лет  тридцать с гаком.
 Из нас семьянином был только Леша. Он женился сразу после срочной службы в армии  и, как-то неожидано для самого себя, одного за другим родил троих детей.
Это на нашем институтском курсе тогда выглядело феноменально, за что сокурсники дали ему уважительное прозвище «Отец».
Виктор работал в исследовательском институте врачем-травмотологом и, не смотря на большой выбор молодых симпатичных коллег-медичек, жениться не торопился, как я подозревал, просто избегая семейных обязанностей.
Отговоркой ему, при непременных распросах на эту тему, служила некая абстрактная  формула о свободе, которую он ни на что и ни за что не променяет.
Вообще отношение к обязанностям, кроме дружеских и врачебных, которым он тогда отдавал всего себя, у него было самое простое – как можно меньше каких-либо обязанностей.
Вот экспромт – это дело! Под экспромтом им подразумевалось в общем-то:
ну придет само - хорошо, а не придёт - так и не больно хотелось!
Внешне он соответсвовал своему спортивному прошлому. Весь его вид, особенно в движении, при ходьбе, выдавал в нем боксера тяжеловеса.
Немалое впечатление производили также его круглая, большая, всегда наголо остриженная голова и смотрящие изподлобья в прищуре глаза.
Когда он, к примеру,  слегка косолапя  и характерно размахивая руками в такт ходьбе спешил к автобусу, народ на остановке, завидя Витю,  раступался и покорно освобождал проход.
 На самом же деле Витя вне ринга никогда не был агрессивным, друзья и коллеги даже считали его немного стеснительным.
Когда на работе он водружал на свой голый череп белоснежную шапочку и облачался в такой же белоснежный халат, происходило превращение - его крупная, бугристая фигура приобретала округлые, мягкие очертания, а взгляд - ласковость и участие.
      Леха - парень роста чуть ниже среднего, сухощав, белобрыс и белозуб в своей неизменно широкой улыбке. Рода крестьянского, он обладал характером простым и открытым, хотя не без практичности и даже своего рода житейской мудрости.  С ним хорошо было советоваться по разным насущным вопросам. Только на какой-то момент сосредоточась на ответе на поставленный вопрос, он в двух-трех словах выдавал подходящий рецепт.
 Его уверенность и простота изложения казалась весьма убедительными. А напоследок, обычно дружески хлопнув ладонью по моему плечу, он подкреплял свои доводы фразой: «А чего раздумывать, Саня? Я тебе говорю!» - при этом его серые глаза смотрели холодно, твердо, решительно. 
Его увлечение тяжелой атлетикой тоже наложило на его фигуру своеобразный отпечаток. При его небольшом росте, широких плечах и выпирающей грудной клетке,  характерно оттопыренные от туловища руки, делали его немного похожим на морского краба.

 Обо мне скромно можно было бы сказать, что я человек  далекий от риска всерьез заниматься каким-либо спортом, сложения был вполне астенического, хотя амбиции заводилы часто не давали мне и другим людям покоя, что нередко приводило меня как к внутренним, так и внешним конфликтам.
 При всем этом, как Леха, так и Витя, оказались понимающими товарищами, не принимавшими всерьез мою экстремность и вместо адекватной  моим амбициям ответной  реакции, всегда мне помогали и вообще относились ко мне по-дружески, впрочем, как и я к ним, когда обретал равновесие духа.
Во всем остальном, каждый из нас чем-то был по-своему незаменим и полезен в путешествии.


 Вторая  неделя путешествия подходила к концу,  но мы не ощущали усталости, напротив, даже у меня вырос порог выносливости, поднакопился опыт и сноровка, приобрелась настоящая уверенность.  С улыбкой вспоминались казавшиеся поначалу досадными промахи,  которые мы расценили как полезные уроки.
 Короче говоря, настроение  и самочуствие было у нас хорошее, как у космонавтов, которых мы регулярно слушали по приемнику с их репортажами с орбиты по программе новостей и прогнозов погоды.
    Мы многое открыли в самих себе. Как выяснилось, мы любили петь, и даже Леха, мягко говоря, не обладавший музыкальными способностями, с удовольствием приобщался к этому занятию.
Когда мы запевали, Леха обычно «сидел на «боме», что значило,  в прямом смысле, не петь, а выкрикивать в такт мелодии что-то типа «Эх-ма!».
Возникло это выражение, наверное,  под впечатлением фильма «Калина красная», сделаного Василием Шукшиным.
В начале фильма показан был документальный фрагмент - мужской тюремный хор исполнял «Вечерний звон».
Стриженный наголо молодой заключенный солировал чистым тенорком, а стоявшие за его спиной мрачные братки, подражая ударам колокола,  торжественно и угрюмо вторили каждой строке куплета басами: «бом-бом!»

      -Вечерний звон ... бом-бом!
      -Вечерний звон...  бом-бом!
      -Как много дум...  бом-бом!
      -Наводит он...     бом-бом!

Витя, обладая густым баритоном, взял на себя руководство нашим вокальным трио:

«Ты, Сань, слухай меня,- внушал он мне, подражая приблатненным кумирам его далекого детства, - значица, ты тянешь, предположим, первым голосом, я подхватываю вторым, а Леха сидит на боме и ловит момент.
Как только я и ты, к примеру, куплет заканчиваем, тут Леха сразу делает свою партию. Усекаешь?!»

Желание запеть у нас возникало исподволь. Чаще к  закату наступал чарующе-волшебный промежуток времени полного умиротворения природы, когда все вокруг окрашивалось в теплые тона уходящего за горизонт солнца.
 Движение реки успокаивалось, ветер стихал, даже листья на деревьях казалось переставали шелестеть, а небо очищалось,  лишь слегка золотясь чешуйками перистых облаков.
Лес по берегам реки осторожно вступал в надвигающуюся пелену сумерек, образуя контраст с пока еще ярким небом в таинственном смешении голубого и солнечно-оранжевого света.
Души наши разворачивались и сливались в общей гармонии с окружающим пространством.
Резонанс был настолько силен, что это требовало выхода, и мы начинали напевать. Лодка скользила стрелой по густой воде, а мы, стараясь не шлепать веслами, пели русские и украинские песни, слова которых, к счастью, хорошо знал Виктор.

      - Вечерний звоо-ннн... бом... боммм...


Эта  песня была у нас распевочной. Хотя считалось, что пришла она в наши славянские края с прохладных ирландских холмов, мы однозначно поставили её в ряд самых задушевных русских песен.
Ландшафты сменялись один другого краше, да и погода благоприятствовала. Во всяком случае, налетавший дождик только избавлял от солнечного перепека и привносил разнообразие.
 Можно было пристать к берегу, или выгрузиться на речной островок и насобирать ягод, имевшихся в это время года в изобилии. Котелок с черной и красной смородиной пересыпанной сахаром, малина не переводились и даже набили оскомину.
 Вот чего мы не могли, так это вдоволь полакомиться свежей рыбкой.  Удить, или брать рыбу на спининг не удавалось.
Местные жители объясняли это относительно высокой водой в реке. Рыба в этом году  мол сытая, ни на какие приманки-насадки не идет. Вот если сеткой реку процедить, тогда может и возьмете рыбки.
Сеток своих у нас не было, шарить по чужим сеткам и садкам днем мы не решались, а ночью спать хотелось. В общем, как все интеллигентные люди, мы были слегка суеверны, то есть побаивались попастся на воровстве, да у нас просто на это и  времени не было.

Благодаря коротким летним дождикам, в перелесках и даже на лугах полно было грибов. Особенно поражали дождевики, иногда попадались экземпляры размерами с мяч, килограммов по два весу, с плотной, отдававшей густым грибным духом сердцевиной.
Есть мы их, впрочем, опасались. Мало ли что, а вдруг ядовитые?
Заприметив однажды местного пожилого грибника мы поинтересовались, что же это за грибы такие необычные.

       - А это не грибы, - коротко ответил он.
       - А что же это?
       - Не грибы,-  спокойно повторил он.
       - А что же тогда, по вашему, грибы?
       - А вот, - дед вытащил из своего лукошка, прикрытого сверху листом лопуха,  красивый, свежий, как с картинки  белый гриб и повертел им у наших носов.
       - А где же такие берут? - наивно поинтересовались мы.
       - А там, - старик махнул рукой в сторону леса. - Вон, у лесе, - и, не вдаваясь в пространные объяснения, пошел своей дорогой.

Кстати, Витя был вообще категорически против употребления грибов, подробно объясняя нам ужасные последствия от действия грибных ядов. Он предпочитал не рисковать, несмотря на почти полупудовый  запас лекарских припасов, включая  хирургический инструментарий и перевязочный материал, от которых мне с Лехой не удалось при подготовке к походу отбиться под мощным напором его доводов и страшилок.
Я издевался над ним, возражая с серъезным видом:

      - Витя, ну, а как быть? Вот чувствую моему организму грибного супчика не хватает.
      - Ты чего? Таво?! – И Витя, чтобы подчеркнуть мою возмутительную глупость, выразительно хлопал себя по лбу подошвой кеда, который всегда держал под рукой, чтобы отбиваться от слепней, которых невыносимо боялся.
      -  Вить, ну смотри какие красавцы! - указывал я на пологий откос берега реки, где на изумрудной траве выделялись, подобно белым черепам, огромные дождевики. - Ну, если вдруг появятся симптомы  отравления, ты же поможешь? Тебе  что сложно вызвать рвоту? Ну расскажешь снова свой любимый анекдот, или сделаешь что-нибудь равноценное этому,  например, поставишь клизьму.

 Виктор, уловив издевку, в отместку мне в том же тоне отвечал:

       - Вот Лехе, если надо будет, поставлю. А тебе, заразе такой, ни в жисть!
       - А мне-то зачем? – удивилялся Леха.

А Виктор, вопреки врачебной этике, сладостно-приятным,  бархатисто-ехидным голосом продолжал:

       - Ты, Санёк,  коли хочешь, можешь жрать эти грибы хоть сырыми, тебе, дистрофику, все-равно уже хуже не станет. А концы отдашь - только отмучаешься.
      
       - И никто не узна-иии-ить, где могилка яво... Бом...бом...бом...боммммм, -
фальшиво пропел Леха, заливаясь раскатистым смехом.

       - А если, к примеру, к грибам "лимонки" подсыпать?- не сдавался я, намекая как в начале путешествия Виктор демонстрировал нам, как он пьет воду прямо из реки, подсыпая в свою кружку лимонную кислоту.
 
Он рассказывал, что когда-то ему пришлось на военно-полевых сборах в какой-то средне-азиатской республике инструктировать солдатиков по безопасному употреблению воды, кишашщей возбудителями кишечных заболеваний.
 Имеющийся опыт, он пытался тогда передать и нам. Но какой бы ни казалась вода в Десне чистой, я и Леша брезговали пить прямо из реки, чем явно выказывали в глазах Вити слабину.
Водой обычно мы запасались  из деревенских колодцев и везли ее с собой. А бравада с питьем речной воды закончилась просто.

    - Вить! Водички испить  не желаешь?- без всякого видимого повода спросил как-    то вдруг Алексей, продолжая грести.
    - Не-а, только попил,- бодро ответил Виктор.
    - С какого борта?
    - Что, с какого борта? - не понял Виктор.
    - С правого, или с левого зачерпывал?
    - Какая разница?
    - Взгляни-ка, что там в камышах с левого борта.
    - Тьфу, зараза!-  в камышах покачивался на волнах распухший труп дохлого              животного.

Так вступая, в  зависимости от конкретного случая, в разные коалиции - я с Лешей против Вити, или Витя с Лешей против меня, мы подтрунивали друг над другом, но иногда решали и принципиальные вопросы.
Например, я вынужден был сидеть в нашей лодке спереди, в носовой части, которая была наполовину забита вещами и аварийным поплавком, поэтому я не мог распрямить ноги. Мне приходилось поджимать их, согнув  в коленях.
После многочасового пребывания в такой позе они ужасно ныли, и я завидовал черной завистью сидящим за мной Виктору и Лехе, свободно размещавшими свои ноги вдоль бортов лодки.
 Мои попытки опротестовать ситуацию под лозунгом: «А почему только я должен страдать?!» - были разбиты веской аргументацией Лехи и Вити.
  Их умозрительные доводы и последовавшие затем эксперименты, убедительно доказали, по крайней мере им самим, что оптимальное место для меня именно спереди.
В этом была доля правды, Витя с его стодвадцатью килограммами веса, сидя спереди притапливал лодку на нос, кроме того он там просто не помещался.
Неоспоримо было и то, что основной силовой потенциал составлял он с Лехой, поэтому мое предложение поменяться местами с Лехой уперлось на возражение: «А где ты видел, чтобы мотор на лодке спереди цепляли, а?».
В общем, пришлось мне в конце концов смириться.
Как бы в компенсацию за мои мучения, мне была дана привилегия время от времени не грести и в позе пациентки в гинекологическом кресле, протянуть ноющие в коленях ноги поверх носовой деки.
В эти сладостные моменты я чувствовал себя просто персидским падишахом.


В первый  же день мы обогнали большой, капитально сооруженный плот из сосновых брёвен, с дощатым помостом, на котором стояла палатка и даже имелось место для костра, над которым что-то уже варилось в котелке.
На плоту сплавлялись такие же ребята как и мы, наши ровесники, возможно студенты. В те времена такой плот был по комфорту сравним с нынешним путешествием на яхте, потому в выражении лиц «плотогонов» чувствовалось снисходительное превосходство над нами, втиснутыми в скорлупу байдарки.
Поприветствовав друг друга, мы разошлись, но ненадолго. Нам практически одновременно с ними «повезло» упереться в нашу первую преграду и, вероятнее всего, последнюю для них.
Поперек всей реки был протянут почти притопленный вантовый  пешеходный мост. Даже на нашей низкосидящей в воде посудине нельзя было под ним пройти, а уж о плоте и речи быть не могло.
Почертыхавшись, мы  перетащили лодку по берегу и пустились было дальше.
Каково было нам, когда через несколько километров пришлось еще раз перетаскиввать лодку только уже под большим мостом, поскольку пройти под ним по воде не давала плотина с бурлящим водосбросом и бетонные блоки ледоломов.
Планируя поход, мы не могли предвидеть и совершенно оказались не готовы к тому, что на реке могут быть наведены сезонные, в том числе понтонные мосты. На эти сведения мы не натыкались, а возможно, просто проморгали их. Таким образом, они намного повысили категорию сложности нашего почти безкатегорийного похода.
Путешествие, с видом на такую перспективу, переставало быть томным.
Правда, забегая вперед, скажу, что непроходимых препятствий нам больше не попадалось.
У деревень и хуторов нам встречались самые разные мосты и переправы. Сооружали их своими силами колхозные умельцы - кто во что горазд, из того, что под руку попадется и, что в хозяйстве имелось.
Сколько их было на нашем пути, сказать трудно, мы просто сбились со счета. Запомнились только те, проход под которыми связан был с особым риском для здоровья, а может быть и жизни.

Были ли у нас такие ситуации? Да, запомнилось несколько.
Однажды мы подходим к одному селу, а это верный признак скорой встречи с «понтоном» и, хотя на собственном горьком опыте мы уже отработали технику прохода, все равно нужно какое-то время, чтобы успеть соориентироваться и сконцентрироваться, река ведь не стоит на месте.
 Габариты створа между понтонами, на которых лежит настил моста, как правило, не позволяли работать веслами. Поэтому, моя задача, как рулевого, состояла в том, чтобы до того как убрать вёсла, точно направить лодку в створ и попасть в срединную струю течения.
 Кроме того, важно было не допустить, чтобы скорость лодки была ниже скорости течения реки – иначе она теряла управление, ее могло снести в сторону, или развернуть поперек течения и тогда столкновение с опорой моста и переворот были неизбежны. Поэтому, нам нужно было разогнать лодку, поднять из воды руль, за что был ответственен Леха, и в последний момент, один за другим, начиная с меня, сложить весла вдоль бортов лодки. Я, в принципе, в этот ответственный момент брал на себя командование действиями экипажа. А дальше – пронесет не пронесет, надеяться приходилось только на удачу.

В тот раз все шло вроде нормально, но когда до створа оставались считанные
метры, вдруг из-за поворота у нас на глазах колесный трактор с прицепом прытко въезжает на этот плавучий мост, который проседает на притопленных под его тяжестью понтонах, едва не придавливая нас.
Краем глаза вижу, как в нескольких сантиметрах над моей головой проплывают толстенные концы проволочных бандажей, металлические скобы и ржавые гвозди, скрепляющие элементы моста.
Угнувшись, на сколько было возможно,  я с ужасом, но стойко ждал конца, представляя, как на каком-то из этих ржавых крюков останется мой скальп.
Когда после всего я оглянулся, то не сразу понял куда подевались Витя и Леша, а они просто сложились на дне лодки. Вот что может человек со страха!
Зато потом, когда опасность остается позади, наступает будоражещее облегчение и чувство веры в свою счастливую судьбу.   

Но самую опасную и отягощенную имущественными потерями неудачу потерпели мы под понтонным мостом, годным даже для свободного прохода моторных лодок.
Он вообще не вызвал у нас малейшего опасения, поскольку выглядел весьма солидно, покоясь на высоких, сваренных из листового металла понтонах в виде огромных прямоугольных корыт с вертикальными стенками. 
Случилось это на третий день сплава по Десне, в полусотне, а может и больше  километров от Брянска.
Был прекрасный жаркий солнечный день, настроение было прекрасное. Приближалось время обеда и пора было присмотреть  подходящее место для привала.
Вначале перед нами показалась деревня, как оказалось - староверческая, настоящая, с потемневшими, почти черными бревенчатыми домами, на высоком, оканчивающемся обрывом правом берегу, излучиной  упиравшимся в реку.
Почти на краю обрыва мы заметили сруб колодца и решили причалить, чтобы набрать свежей воды, кроме того, нам нужно было прикупить картошки и свежих овощей. Взобравшись по склону к колодцу, мы заглянули в него, опуская ведро на вороте. В жизни никогда больше не видел такого глубокого колодца. Но вода из него была необыкновенно вкусной.
Леха пошел в деревню на разведку, но вскоре вернулся ни с чем, никто ему ничего не продал.
Мы отплыли, и обрывистый берег сменился пологим лугом, по которому, почти у края воды гуськом  шли одна  за другой строго по росту, все в длином до пят черном одеянии, с покрытыми черными платками головами: впереди старуха, за ней женщина помоложе, а потом мал мала меньше девочки, человек семь–восемь. Старуха в руке держала прутик, которым подгоняла впереди себя нескольких гусей.
Мы громко поздоровались, но они даже не обернулись к нам.

Продолжая высматривать подходящее место для стоянки, мы прошли по реке еще немного, как вдруг на другом берегу увидели хуторской дом.
В общем, решили мы причалить и попытать счастья разжиться хотя бы картошкой.
Прежде чем пройти к дому, мы отчаяно пытались докричаться до хозяев, стоя у ограды. Убедившись в бесполезности наших усилий, рискнули продвинуться дальше. Дверь в дом оказалась не запертой, и прямо с порога мы оказались в горнице, по городскому значит – зал.
На противоположной от нас стене была еще одна дверь, распахнутая настежь, через которую виднелся внутренний двор.
Наконец, на наш зов со двора прибежала приземистая женщина средних лет, всем своим видом оправдывающая бытующее значение слова «баба».
 Смущенные, мы спросили у нее, нимало не удивившейся нашему появлению в ее доме, продаст ли она картошки. Узнав, что нам всего-то пару килограмм нужно, кажется и денег не взяла.
Пока она отлучилась за картошкой, в горницу зашло и в нерешительности потопталось перед нами несколько хозяйских кур, а потом пожаловала молодая свинка и поцокав копытцами по грязным половицам, убежала снова во двор.
Пользуясь паузой, мы огляделись по сторонам.
Жилище, по нашим понятиям, мало походило на жилище, его не убирали, наверное, со дня постройки. На фоне закопченных стен только большая русская печь просвечивала побелкой из под осевшей на нее сажи.
Тем не менее, мы были благодарны хозяйке, кстати, поинтересовавшейся мимоходом не нужно ли нам самогона, и в хорошем настроении, хоть и жаль было огорчать  ее отказом, отправились восвояси.

Надо заметить, что мы как настоящие туристы, старались придерживаться писаных и неписаных правил, в том числе и порядка поведения на воде. Все вещи были надежно закреплены и подвязаны к лодке. Но в тот раз доставая рюкзак с провиантом перед заходом на хутор, поленились снова все подвязать и упаковать. Кроме того, я выложил для просушки на нос лодки свои кеды и вязаные носки, что-то из одежды.
В предвкушении заслуженного отдыха и сытного обеда, мы прошли еще пару километров, пока из-за крутого поворота реки, огибающей справа очередной обрывистый выступ берега, не показался упомянутый ранее понтонный мост, не предвещавший с первого взгляда никакой опасности.
Вот на этом месте могу утверждать, что поговорка: «Не ошибается тот, кто ничего не делает» не оправдала себя.
Мы настолько расслабились, что только за пару десятков метров от моста заметили, что резко убыстрилось течение реки, лодка начала терять управление, и ее потащило прямо на угол понтона.
Изо всех сил мы налегли на весла, но было поздно. Через мгновение нас втянуло в водоворот, лодку мощно развернуло и бросило левым бортом на лобовую стенку понтона. Инстиктивно мы уперлись в нее веслами, желая оттолкнуться, чего ни в коем случае не стоило делать.
Лодка накренилась и, зачепнув бортом воды, перевернулась. Я отчетливо помню, что до того как с головой уйти под воду, успел сказать: «Ну, кажется, приплыли!»
Мне, сидящену спереди с поджатыми ногами, подфартило. Я просто вывалился из перевернувшейся лодки, а вынырнув, ухватился за нее, почувствовав вдруг как за мою ногу что-то цепляется. Это была лямка неподвязанного рюкзака, идущего ко дну. Свободной рукой я подтянул его к себе и тут увидел  вынырнувшего Виктора.
Вместе мы каким-то невероятным образом оттащили  от понтона лодку, лежащую на воде вверх дном,  и направили ее по течению вдоль боковой стенки понтона за мост.
Помню, по ходу удалось еще выловить кое-что из одежды. Все это мы набросали сверху на выпирающее из воды днище лодки.
Я не знаю сколько времени прошло с момента переворота лодки. Сейчас все это проворачивается в памяти,  как в замедленном кино.
Но я точно слышал глухие звуки, похожие на удары кулаком в металлическое корыто с секундным тактом: бум! бум!
Как потом выяснилось, это были удары Лехи головой о днище понтона. Мне показалось их было пять.
При перевороте ему меньше всех повезло. Он сидел в кормовой части, а ноги его были протянуты вперед по бокам от сидения Виктора, поэтому ему было труднее чем нам  выбраться из лодки, и водоворотом его затянуло под понтон.
Ни я, ни Витя в этой стрессовой ситуации не то что предпринять что-то – даже предположить не могли где Леха, и что нужно было делать кроме того, что мы почти на «автомате» делали в тот момент.
Конечно, его естественным желанием было поскорее вынырнуть, поэтому Леха в полном недоумении где он и, что с ним происходит,  стукался головой о днище понтона, пока его не вынесло на чистую воду.
Длина понтона была не менее шести метров, скорость течения  реки в этом месте где-то 15-20 км/час, значит, прикидываю я,  Лехе понадобилось самое меньшее пять-шесть секунд, чтобы преодолеть это расстояние. Судя по всему, именно столько длилась наиболее острая фаза от переворота до момента, когда я увидел голову вынырнувшего Лехи.
До сих пор я удивляюсь, как мне с Виктором удалось за эти секунды,  борясь с водоворотом и течением, оттащить лодку от понтона и направить ее к берегу!
Что было потом?
Я с Лехой дотолкали перевернутую лодку к левому берегу, и только почувствовав под ногами твердую почву, смогли перевести дух.  А Виктор бросился догонять уплывшие по течению весла.
Потом перед нами встала проблема как вытащить лодку на невысокий, но с крутым уклоном глинистый берег.
В этот момент мы увидели мужичка на мосту. Он стоял, оперевшись на перила и безучасно наблюдал за нашими лихорадочными телодвижениями. В уголке рта у него дымился окурок сигареты.

    - Мужик, помоги! – заорали мы, забросив на берег конец швартовочного шнура,     привязанного к носу лодки. -  Помоги вытащить лодку на берег!

    - Но вместо ожидаемой нами, естественной в таких случаях помощи, или хотя бы посильного участия, мужик пробормотал что-то типа:

    - Делать мне больше нечего, – оставаясь в той же позе на мосту.

Затем он, явно не дооценив трагизма нашего положения, лениво сплюнул в реку окурок. А возможно, его глубоко разочаровало то, что мы не утонули, кто же его знает.

Когда мы поняли, что помощи ждать неоткуда, мы сами вытащили себя и лодку на берег и, развернув на полянке верх дном палатку, начали раскладывать на ней вещи, остатки провизии и все прочее для просушки.
А просушивать пришлось практически все, что не утонуло. К тому времени вернулся Витя, к счастью с веслами, схватил  швартовочный  шнур, привязал  к нему крюк, скрученный им из стальной толстой проволоки, а в советские времена на дороге в радиусе десяти метров можно было найти все что угодно, и начал с моста тралить дно, в надежде выудить утонувшие вещи.
Но течение было настолько сильным, что даже привязаный в дополнение к крюку кирпич,  всплывал не достигая дна.
Действия Виктора возбудили у скучающего мужичка интерес к процессу, и тот начал приставать к нему со своими советами. Правда, все оказалось напрасным.
Новый импульс интереса к нам мужичек проявил, когда Леша начал раскладывать для просушки подмоченные купюры. Вид денег, лежащих просто под ногами, как мне показалось, побудил его к общению. Приблизившись, он как бы оправдываясь, поведал нам интересные истории про этот участок реки.

        - Так здеся кажный год топнут. Вот только в этом годе двое уже утопло.
        -  Что, тоже перевернулись?
        -  Не, необязательно.
        -  А как же?
        -  А одного тама в буруны затянуло, - мужичок ткнул пальцем в предпологаемое место нахождения каких-то бурунов ниже по течению. – А вон тама энтой весной ещё один со своей бабой, - добавил он и перевел палец на высокий обрыв с противоположного берега.
        - Так это уже три получается.
        - Ну, получается, что три. Вот так стояли на крае и обрушились. Прям в сапогах под воду ушли.
        - Что значит в сапогах?
        - В сапогах обутые, - удивляясь нашей непонятливости пояснил мужичок.

Мы не стали расспрашивать его о значимости сапог в данном конкретном случае, время бежало, солнце склонилось за деревья, и на нашу полянку с сохнущими вещичками начала наползать тень, а с ней и влажная вечерняя прохлада. Пора было что-то предпринимать для обустройства стоянки на ночлег. Однозначно оставаться на этом месте мы не собирались.
И снова нам повезло. В двухстах метрах от моста по течению Десны, к нашему счастью, располагалась база отдыха, как позже выяснилось, принадлежавшая Брянскому городскому троллейбусному управлению.
По сути, у самой реки, под кронами кряжестых, в несколько обхватов, старых раскидистых вязов стояло несколько списаных троллейбусов, внутри которых были убраны сидения и расставлены кровати.
Рядом, в центре обширной поляны было устроено большое кострище, вокруг которого были расставлены шезлонги. Пожалуй, из обстановки это было все. Ну разве что ближе к лесу  виднелись еще какие-то строения, вроде столовки или кухни.
База была безлюдна, и только сторож, долговязый, поджарый старик с угловатыми чертами лица встретил нас на вверенной ему территории.
После, познакомившись, он разрешил нам разместиться для ночлега в одном из троллейбусов и даже дал нам одеяла, поскольку наши спальники не успели полностью просохнуть.
 Я не помню, что мы ели и пили в тот день, на чем готовили и как.  Зато запомнился прекрасный вечер в шезлонгах у большого костра. К ночи у реки обычно бывало прохладно, но у костра было тепло и уютно. Я, оставшись без теплых носок и кед, которые, возможно, унесло течением уже за многие километры, сидел как и все, развалясь в шезлонге, протянув босые ступни к огню.
Искры от костра взлетали в совершенно черное, усыпанное яркими звездами небо. Было безветренно и тихо.
Мы о чем-то раговаривали, старик рассказывал о себе, о том что он потомственный пасечник, держит пчел и, соответственно, потребляет продукты пчеловодства, благодаря чему обладает даже в свои немалые года большой мужской силой, а в молодости вообще в этом смысле не было от него спасу женскому роду. В заключение он поведал, что у него сейчас четвертая жена, на тридцать лет моложе его, и очень довольна им.
Наверное, наша размеренная мужская беседа продлилась бы далеко заполночь, но в  какой-то момент Леха, предупредив,  что не надолго, отошел по каким-то надобностям.

Ничто не предвещало ничего плохого. Но после его ухода раздался какой-то странный  звук, не сразу, и совсем не с той стороны, куда удалился Леха.
Он возник как будто из под земли и напоминал удар по боксерскому мешку.
С полминуты, озадаченные, мы прислушивались не повторится ли он снова, когда вдруг раздался громкий треск и огромный вяз с грохотом повалился на землю, стволом накрыв то место, где только что в шезлонге сидел Леха.
Крона дерева огромным опахалом опустилась на костер, практически никого из нас не задев ветками. В небо поднялся столб искр.

Тут уместно будет пофилософствовать. Я уже упоминал, что как интеллигентные люди, мы были слегка суеверны, а значит, верили по мере своей интеллигентности в существование непроявленных сил, существ и даже миров, прямо или косвенно влияющих на Результат.
На результат чего – это уже не так важно. Так или иначе, даже слабые убеждения, а суеверия – это и есть своего рода убеждения, они обязательно чем-то себя выдают.
Если вникнуть, то можно найти этому массу доказательств.
Например, перед самым началом сплава мы выпили спирта за удачное  путешествие. Кстати, бутылочку спирта прихватил с собой Витя, настоящий хороший медицинский спирт. Чем это не суеверие? На кого, на что, на какие такие силы мы при этом уповали?
Кто-то возразит - да это просто традиция. А я скажу, что любая традиция – это суеверие. Еще пример?
Далеко ходить не нужно. Взять хотя бы первые мгновения после падения дерева.  В тот момент каждый из нас воскликнул, произнося вслух то, в силу чего он подсознательно суеверил.
Переводя это на бытовую медицинскую терминологию, скажу, что все мы упомянули тогда то, что можно назвать половой страстью в извращенном виде и много других непристойностей.
Конечно, бывает, что что-то происходит помимо каких-либо убеждений - вот идешь по ровной дороге, а навстречу какая-то неприятность.
Поэтому, вывод из всего этого не будет неожиданным - на Результат влияет сила наших убеждений, или их отсутствие, и с этим приходится считаться. Знать бы только, что лучше.
 
Прибежавший на шум Леха, увидев в приглушенных отблесках костра Результат,  принял все на свой счет. Он был почему-то уверен, что именно его должно было придавить упавшим деревом. Хотя, по моему и Виктора мнению, дерево должно было придавить то, что оно придавило.
Настроение друга не понравилось мне. Я взялся отвести его мысли в рациональное русло, хотя привык, что обычно всё было как-раз наоборот – всегда Леха помогал мне преодолевать трудности, как  моральные, так и физические.
Аргументом для уговоров мне служило одно бытующее суеверие – что, мол, если два раза удалось избежать опасности, значит, в дальнейшем все  будет хорошо.
По-моему, это на Лешу подействовало успокаивающе. Не знаю как он спал в ту ночь, я спал как убитый.
Утро следующего дня встретило  нас ярким солнцем и сильным порывистым ветром. С одной стороны, это было хорошо - разложенные и развешанные вещи, недосушенные накануне, быстрее просыхали.
Настроения это, впрочем, не особо прибавляло. Подсчет убытков не радовал, хотя всегда есть за что и чему сказать спасибо.
Мы лишились кое-чего из провианта, спасибо хоть банки с тушенкой и сгущенкой были в другом мешке. Я оказался совершенно босым, спасибо хоть не голым.
Утонул Лехин примус, моя любимая туристическая лопатка, «коногонка» - шахтный аккумуляторный светильник, кстати  вместе со спинкой от моего сидения, к которой он был подвязан.
 Спасибо, что все это было чем заменить: пищу мы готовили на костре, туристический топорик служил теперь еще и лопаткой, свою спинку от сидения мне отдал Леха, подмостив себе под спину  рюкзак.
А сколько вещей пострадало от воды и стало непригодным для использования! Прежде всего это мои фотоаппарат и кинокамера, лехины часы, по которым он вел отсчет темпа движения. Что это такое, потом расскажу.
 Эти предметы хоть и были подвязаны, но во время переворота оказались вне непромокаемого мешка. Но что об этом горевать! Тем более теперь. Практически мы остались без фото и киноаппаратуры, соответственно о походе остались только воспоминания, что сохранились в памяти.
Пострадал и Виктор, у него утонул кед, которым он отбивался от наседавших на него слепней.
Правда, у него была еще запасная пара, а кед парный утонувшему, стал для Вити не просто орудием борьбы с насекомыми, а талисманом и оберегом.
В последующем, на привалах и стоянках, он водружал его на шест, или цеплял на стойку при входе в палатку, вероятно, как символ непотопляемости и удачливости.
Я с Лехой против этого не возражал.  Так суеверия прочно входили в наш туристический быт.

 Как я уже говорил, в тот день меня все ещё тревожило состояние Леши - ему втемяшилось, что пришла пора использовать дармовую энергию ветра.
Пока сушились вещи, он где-то нашел длиную деревянную рейку и взялся остругивать ее ножом. Оказывается, из этого должна была получиться мачта для паруса.
Я был против, но Леху поддержал Виктор. Может, как опытный врач он лучше понимал как в этот период для нашего друга важен был этот парус. Для этого Леха решил даже пожертвовать простыню из своего спальника.
Тут я не возражал - все  лучше, чем если бы они решились распороть палатку.

Дальнейшие события развивались просто прекрасно.
Распрощавшись с хозяином, давшим  нам приют, мы продолжили сплав, наслаждаясь ландшафтами, открывавшимися с причудливо извивавшейся в своих берегах реки.
Резво вспарывая водную стихию, мы продвигались вперед, с каждым синхронным махом весел отгоняя от себя дурное настроение и мысли. 
Окончательное облегчение пришло, когда нам снова повезло. Это был очередной мост, который тоже не представлял собой никакой видимой опасности, тем более, что при подходе к нему мы полностью собрались и сконцентррировались.
Как обычно, в момент прохода под мостом я брал команду на себя.
Вот мы соориентировали лодку, разогнали ее, следующая команда – поднять руль!  Я первым укладываю свое весло слева на борт. Полная концентрация, остаются последние метры, Виктор укладывает свое весло с противоположной стороны, последним эту операцию производит Алексей, и нос лодки входит в створ моста.
Я, насколько возможно, пригибаюсь ко дну лодки, то же самое должны проделать сидящие за мной Виктор и Алексей.
И вдруг я вижу, как нос лодки вздымается рывком вверх. Одновременно со дна лодки слышится угрожающий скрип трапа и еще более выразительный треск за моей спиной, завершившийся знакомым хрустом сломанного дерева.
Нос лодки с размаху опускается снова на воду, и её выносит на полном ходу из под моста.
Я оглядываюсь и вижу за спиной торчащий обломок так называемой мачты, закрепленной накануне, а также почти глупые выражения на лицах друзей, их растянутые, виноватые улыбки.
Мне даже расхотелось катить на них бочку – ладно я, который мог забыть об этой струганной рейке, расположенной за моей спиной, но эти оба!
Короче, действительно все забыли про эту мачту, сконцентрировавшись на проходе под мостом, и она, естественно, уперлась в настил моста, едва не переломив лодку пополам.
Слава богу, все обошлось.
Но что главное – мне показалось, что все почувствовали облегчение, окончательно стершее гнетущее напряжение предыдущего дня, и мы, следуя своим суевериям типа: если три раза удалось избежать опасности, значит, в дальнейшем все  будет хорошо, продолжили наше путешествие.

«Пищу надо презирать»,- как-то изрек Витя, и эта крылатая фраза долгие годы имела постоянный успех.
Ничего подобного в отношении подразумеваемого им сокращения,  или, не дай господь, полного отказа от пищи на самом деле с ним никогда не случалось.
Это лишний раз доказывало мне и Лёхе, что личные его убеждения, припудренные изощренными философскими высказываниями, не могли преодолеть могучих инстинктов его тренированного организма.
«Пищу надо презирать» - повторял он резиново-растянутым голосом, чуть ли не брезгливо кривясь, в то же время без заметной суеты и нервозности, слегка поводя плечами, примащивал свой торс поближе к столу или, если это было в полевых условиях, просто поближе к наготовленной пище и, как бы нехотя и почти незаметно для всех и, часто даже для самого себя, подчищал все съестное в радиусе его досягаемости.
Это полное несоответствие собственному убеждению его никогда не угнетало, просто за собой он этого не замечал.
Быстро уловив эту его способность, мы не теряли бдительности и держали  ситуацию под контролем, хотя это нам не всегда удавалось.
Однажды этот его невиный порок был наказан.
Помнится, на четвертый день путешествия пред нами предстал славный старинный город Трубчевск.
Славным он показался нам уже тем, что ему в те года исполнялось тысячу лет, о чем сообщалось чуть ли не с каждого забора. Но даже без плакатов это было понятно.  Дома и улицы Трубчевска вполне соотвествовали его возрасту, да и весь он представлял собой этакий музей под открытым небом, классический образец российского провинциального захолустья.
Цель нашего посещения города была вызвана прежде всего необходимостью подзакупиться продуктами, а мне приобрести хоть какую–нибудь обувку.

Мы оставили Витю с лодкой на берегу, а сами пошли по магазинам. Вскоре мы набрели на универмаг, где я смог наконец купить кеды и носки своего размера, ибавившись от мучений, сравнимых с пытками «испанского сапога» - чтобы дойти до магазина мне пришлось натянуть на себя на два размера меньшие кеды Лехи.

Кто бывал на Брянщине в те времена, тому не надо обьяснять, что можно было купить из сьестного в магазине. И тем не менее, нам повезло. Кроме соли, макарон и круп, нам еще удалось купить свежайшего копченного венгерского шпика, или, попросту говоря, свинного сала густо обсыпанного красным  молотым перцем. Сало нежно пахло и возбуждало аппетит.
В надежде купить свежего хлеба, которого не оказалось в этом  магазине, и может чего-нибудь еще, мы решили пойти в другой магазин, но прежде вернулись к лодке, чтобы оставить покупки и  не тащиться с ними через весь город.
Моросил дождь, было прохладно и Витя, дожидаясь нас, вытащил лодку на берег,  перевернул ее вверх днищем, подперев один борт дрыном, лежал под ней вместе с рюкзаками в позе влюбленной русалки.
Оставив свертки, мы тут же ушли, а вернувшись через час, застали его все в той же позе.
 Было уже время обеда, а мы еще даже не завтракали.
Каково же было наше удивление, когда он вяло отказался от предложения перекусить салом со свежим, еще теплым хлебом и зеленым луком.
Вначале мы заподозрили его в каком-то тактическом ходе, к которым он иногда прибегал.
 Излюбленным и самым надежным его приемом было сыпануть в котелок горсть соли, после чего есть это мог только он сам.
Но когда Леха, побуждаемый дурным предчувствием проверил запас сала, то оказалось, что от куска минимум с пол-килограмма было отъедено.
Обнаружив это, мы даже не сильно возмущались, потому что на Витю жалко было смотреть. Проглоченный натощак, без хлеба, хорошо проперченный кусок сала лег, видимо, комом в его желудке и вызывал у Вити периодические приливы сильной дурноты.
Мы помогли бедолаге выбраться из под лодки, и он, наконец, смог разрешиться от бремени своего невоздержания стародавним врачебным способом, засунув поглубже в рот пару пальцев.
Положение окончательно поправил горячий, круто завареный чай. Выпив пол-котелка и оросившись обильным  потом, Витя почуствовал себя значительно лучше, и мы смогли продолжить наше путешествие.

Вообще отношение к пище и все, что было связано с ней, заметно отличало нас.
На первый взгляд, можно было предположить, что самым прожорливым в команде был я.
Я быстрее и чаще других начинал испытывать голод. Если наступление момента приема пищи по какой-нибудь причине отодвигалось, это приводило меня к повышенной нервозности, вплоть до полной потери самообладания.
Виктор, как было уже выше описано, хоть при еде и обладал умеренной скоростью, в то же время проезжался основательно.
Но непревзойденным, настоящим едоком, без всякого преувеличения, был, конечно, Леха.
Никто и никогда не стал бы утверждать, что он обжора. Но он мог спокойно съесть пол-ведра какого-нибудь варева и после этого, как говорится, еще и ложку облизать. Так же спокойно он мог удовлетвориться кружкой крепкого чая и парой сухарей.
Как бы он ни был голоден, он никогда не торопился побыстрее насытится и из его рук никогда не выпадала горячая картофелина, и не проливался на парусиновую штормовку суп.

Купленная в трубчевском магазине чечевица была для нас диковинкой. В наших краях ее не было.
Мы только что-то слышали о этой разновидности бобовых, но никогда не приходилось ее есть, тем более готовить. Нам показалось, что неплохо бы сварить из нее похлебку –мелкие зерна быстро сварятся.
К нашему разочарованию и через добрых три четверти часа она все еще казалась непроваренной, и даже заброшенная к котелок банка пахучей мясной тушенки не могла перебить горклый привкус полусырого чечевичного варева.
 
    -  Как же это есть? - я нерешительно взглянул на проголодавшихся друзей.
    -  Да так,- невозмутимо отозвался Виктор,- берешь ложку, зачерпываешь  похлебку и закладываешь ее в голову, а дальше все идет согласно натуральной программе. Давай, пробуй!

Я, следуя наставлениям Виктора, первым снял пробу. Приложив плотно к моему темени свое ухо, Виктор прислушался:

     - О, пошло, жернова работают! Теперь, глотай! Смотри, Леха, как у него бугры по спине пошли! Ты скажи ему, чтоб за раз так много не заглатывал, пищевод не выдержит. Ну как, еще ложечку?

Лишившись примуса, теперь мы чаще готовили еду на костре, а к ужину варили еще компот из свежесобранных ягод. Виктор иногда добавлял в него немного спирта, и  это называлось пуншем.
Вечерами, когда мы, установив палатку, устраивались у костра отужинать, Витя завершив свой ритуал водружения кеда на шест и приготовления пунша, отчерпывал его немного своей литровой кружкой и, зайдя по щиколотку в реку, в позе паломника достигшего святых мест, выплескивал напиток в набегавшую речную волну.
 Только после этого он примащивался к котелку с кашей заправленной тушенкой и принимался за трапезу.
Я никогда не замечал, чтобы Виктор произносил молитвы или осенял себя крестным знамением. Я вообще был уверен, что он не верующий, но его каждодневный ритуал  с кедом и последующим возлиянием пунша в речку наводил на некоторые мысли.
Заметив  наши недоуменные взгляды, он дал нам короткое и емкое объяснение своим действиям – стихию мол нужно задабривать приношениями. И  еще что-то вроде того, что мы дети природы, что мы де должны не только пользоваться ее дарами, но хоть малую толику возвращать.
Тогда же, заподозрив Витю в склонности к идолопоклоничеству, про себя я подумал - да ладно, в самом деле, лучше добровольно малую толику, с нас же не убудет.

Однажды под вечер, при моросящем дожде, мы долго не могли найти подходящее место для стоянки на ночлег. Смеркалось, когда мы, рассмотрев на густо поросшем осокой берегу  прогалину, причалили в предвкушении долгожданного отдыха.
Место оказалось вполне подходящим. Мы быстро поставили палатку, развели костер и едва успели приготовить ужин, как совершенно стемнело и начался сильный холодный дождь.
В этот момент мы заметили в кустах приближающиеся проблески света от фонарей, и на нашу полянку вывалились голые по пояс серъезные парни. От них не слабо шибало  перегаром.  Лично мне их вид показался вполне бандитским.
В полутемноте, застигнутые врасплох, мы пытались угадать их истинные намерения. В руках у них были то ли большие ножи, то ли палки.

Не поздоровавшись и не представившись, они обратились к нам в недружественном тоне, отягощенном отборным, я бы сказал даже свирепым матом. Смысл сказанного в приблизительном переводе можно представить в следующем диалоге:

        - Эй, а вы кто такие?  Это наше место, давайте, убирайтесь!
        - Да куда, ночь уже, – вступили мы в переговоры, пытаясь объяснить кто мы и почему здесь оказались.
        - Так вы туристы? А мы подумали тоже сети ставить. А вы, случайно, не  рыбнадзор? А это что, ваша лодка? Да ладно! Ну, тогда оставайтесь. Костер только потушите.

Похоже, вид нашей безобидной туристической байдарки был намного убедительнее наших уверений и объяснений, но милостивое разрешение аборигенов остаться здесь до утра нас не очень успокоило. Соседство с вооруженными браконьерами, а их было не два и не три -  слышались неподалеку еще голоса, портило нам настроение.
 Хотя конфликт как бы был замят, тревога не оставляла нас. Витя поспешил установить шест с кедом и, прежде чем приступить вместе с нами к ужину, пошел к реке задабривать стихию.
В ту ночь, обуреваемый смутными предчувствиями, Леха вызвался ночевать в лодке с топориком в руке, укрывшись от дождя под пленкой.
А я с Виктором полезли в палатку, держа наизготовку ножи и, настроившись не расслабляться, проспали счастливо до утра.
Утро обещало хороший день. Мы растолкали дремавшего в лодке Лешу. Браконьеров не было слышно. Видно, уже убрались. Так мы и не узнали каков есть настоящий улов.


Река, как и ветры, всегда находятся в движении, и создается иллюзия, что они свободны в этом. Ан нет! Как и сама жизнь, река петляет, приспосабливаясь к ландшафту местности, смиренно огибая твердь, потихоньку слизывая подножье берегов.
 А ветры настолько подвержены разным природным факторам, что вообще невольны в выборе направлений, хотя молва приписывает им нечто вроде – свободен, как ветер!
Может быть кто-то, читая эти строки решил, что мы тогда думали обо всем этом? Да ну, делать больше нечего было!

Вот за поворотом открылась типичная картина: на правом берегу, на склоне холма как на ладони появилась деревня, которую мы запомнили как «пьяная деревня», а с левого берега простирались луга. Река в этом месте довольно широкая, но течение сильное, что не очень характерно для Десны.
Было еще довольно рано, мы отдохнув после обеденного привала, шли бодро под команды Леши, который задавал определенный темп и ритм гребли. Не знаю где он этому научился, но  эффект от его системы был. Это позволяло нам не переутомляться и держать синхронную работу веслами.
Не один раз мы замечали, как наша слаженность обращала на себя внимание редких зрителей с проплывающих мимо нас берегов и проходящих мимо лодок. Они восхищенно махали нам, что-то кричали. И это нас подбадривало.
Раз-два, раз-два, держим темп минут десять, потом темп гребли снижался, и снова мы налегали на весла, а еще через пятнадцать минут мне позволялось пару минут не грести и распрямить затекшие ноги.
Сама деревня ничего особенного из себя не представляла, только вместо моста через реку, видимо, сооружена была паромная переправа. На левом берегу на пригорке золотилась в лучах солнца избушка, сложенная из новых бревен, а внизу у воды - мостки, служащие паромным и лодочным причалом. В общем,  переправа.

     - Эй! Эй! Сюда! Эй, давай сюда, давай, причаливай, сейчас молоко будет, - с левого берега от избушки отделились две человеческие фигурки, размахивающие призывно руками.
     - Чего они хотят?
     - Молоком угостить нас хотят.
     - Вроде рано отдыхать, только вошли в рабочий ритм. Еще пару часов уверено идти можно.
     - Не, а чего, интересно же, и молока свеженького попить было бы не плохо, а то сгущенка уже надоела, – я был рад любой возможности сделать паузу, да и друзей долго уговаривать не пришлось.

Мы решили подойти, но не надолго, только чтобы слегка размяться и узнать насчет молока.
Оба парня, правильнее даже сказать – мужчины средних лет, один явный деревенский типаж, с рыжей круглой башкой, плотный увалень, а другой вроде как постарше, пониже ростом, темноволосый с некоей хитрецой, толи лукавством на лице, вели себя так, как будто в нас признали космонавтов только что спустившихся с орбиты на Землю.
 А может им просто было скучно и хотелось поразвлечься, или точнее победокурить – хотя, тогда нам это не показалось и, оставив лодку у мостков, мы поднялись к избушке. Правда, как оказалось, никакого молока у них не было.

     - А молоко скоро будет, - уверили парни нас. -  Вот только бабы на дойку соберутся. Там вон Паша пастух уже стадо с луга подгоняет.
     - Так это когда еще будет!
     - Да скоро. Вон бабы уже, смотрите, на том берегу в лодки садятся. Сейчас переправятся и надоят парного молочка.

Оно и правда, на том берегу заметно было какое-то движение, и вскоре мы увидели пару низко сидящих в воде лодок долбленок, отчаливших от берега.
Утром и вечером пожилые женщины на этих долбленках, по шесть-восемь человек в каждой, переправлялись на противоположный берег доить коров, все лето пасшихся на лугах.
 Было забавно, но в то же время неловко наблюдать, как сидя попарно, бабульки беспорядочно загребали с бортов веслами, похожими на выдранные из забора штакетины. Сильное течение сносило лодки, но бабульки с обреченным упорством, короткими частыми гребками изо всех сил направляли лодки против течения к нашему берегу.
  Наш берег - это тот, на котором стояла избушка переправщиков. Оба они, весело комментируя происходящее, восхищенно оглядывались, чтобы убедиться произвело ли на нас зрелище должное впечатление.
 Непонятно было зачем тогда здесь эти два лба, если жительницы деревни сами переправлялись через реку.

Как-то быстро бежит время, когда не гребешь и не сидишь в байдарке с поджатыми ногами. А тут еще эти оба – да подождите, сейчас вот свежее молочко, да куда вам торопиться, заходите в избу.
Из любопытства мы заглянули в крепко сработанную из довольно толстых, отливающих янтарем сосновых бревен избушку, с небольшим окошком, выглядывающим на реку, с двумя широкими скамьями-палатями вдоль стен и крепко сколоченным столом между ними. На полу сушилась крупная, одна в одну картошка.
Как-то получилось, что пока мы переминались в нелепом ожидании неизвестно чего, один из переправщиков мотнулся на своей лодке в деревню и вернулся с двумя бутылками водки. Стало понятно, что нам не отвертеться от гостеприимства наших новых знакомых, активно помогавших затащить наши вещи в избушку и уговаривавших заночевать, тем более, что сами они ночуют в деревне и избушка  остается в нашем распоряжении.
 Видя такое дело, Леха полез в рюкзак с провиантом за тушенкой, а остальные принялись чистить хозяйскую картошку.
За этим занятием и последующим праздником чревоугодия с возлиянием, мы, само собой, пропустили момент возращения старушек с надоенным молоком.
 Вечерело, и хотя солнце еще не село за горизонт, деревня на противоположном берегу погрузилась в легкие сумерки, накрытая тенью от холма.
Наши хозяева ели совсем немного и почти всю водку выпили сами, после чего, еще более расшебуршившись, выйдя из избушки, начали что-то орать через реку кому-то на другом берегу. Мы, осоловев маленько от плотной дозаправки, расслабленно сидели на полатях, когда вдруг кто-то из нас, заглянув в окошко, обратил внимание на странное движение в деревне.
Творилось нечто непонятное – по грунтовой дорожке, светлой петляющей полосой выделяющейся на темном травяном ковре косогора, просматривалось, сдалека похожее на цепь муравьишек, быстрое движение человечков, следовавших вниз к причалу на противоположном берегу. Там вскоре образовалась группка, быстро увеличивающаяся за счет вновь прибывающих.
С нехорошим чувством мы выскочили из избушки, чтобы узнать у переправщиков, что происходит. Однако, те настолько увлеклись, что  мало обращали внимания на наши вопросы. С обеих берегов неслась отборная ругань и ядренный мат с короткими смысловыми вставками, из которых все равно ничего невозможно было понять.   Завораживающее действие, больше похожее на представление театра абсурда, развивалось на наших глазах с ускоряющимся темпом.
Толпа, образовавшаяся на том берегу, настроена была угрожающе воинственно, и как мы поняли, состояла из подростков и детей, причем слышались даже девченочьи голоса.
Вскоре там вспыхнуло несколько костров, осветившх в сгущающейся темноте беснующуюся молодежь. Они поджигали от костров факелы и, то носились с ними по кромке берега, напоминая светлячков, то сбивались опять в кучу, образуя колышащийся факельный рой. Кто-то пытался дошвырнуть горящие факелы до нашего берега, но они не достигали даже четверти ширины реки. Все это очень веселило наших хозяев, а нас напротив, нисколько не радовало.
 Особенно обеспокоились мы, когда вдруг увидели, как несколько наиболее рослых юношей бросились в воду и поплыли к нашему берегу. У наших переправщиков это вызвало просто взрыв восторга. Они орали срывая голос, толи подбадривая, толи наоборот - дразня плывущих.
Опасаясь худшего, мы быстренько спустились к реке и вытащили лодку наверх, поближе к избушке.
Тем временем, пловцы достигли нашего берега и взобрались наверх.  И тут мы увидели, что все они были пьяны, их сильно качало из стороны в сторону, притом, выкрикивая какие-то ругательства заплетающимися языками, они перли прямо на нас, а в руке у одного был настоящий топор.
Честно сказать, мы перетрухнули. Виктор схватил алюминиевое весло от байдарки и встал в оборонительную позу. А я с Лехой, пренебрегая опасностью наступить на свежие лепешки, оставленные в изобилии коровами в густой траве, пятились отступая  в самоотверженном стремлении не допустить эскалации конфликта.
Что удивительно, наши хозяева нисколько не смутились, но перестали дразнить агрессивных представителей юного поколения и, перейдя на командно-увещевательный тон, сумели быстро их успокоить, после чего те, спустившись к реке, бросились вплавь назад.

     - Эй! Так утонут же, ведь еле на ногах держатся! – забеспокоились мы, обращаясь к переправщикам.
     - Не утонут! А утонут - и пусть!
     - А что это вообще было? Что за пацанва такая бедовая?
     - Кто эти? Так это все ж родня, племяши. Балуются. Завтра еще получат на орехи.
     - Ничего себе баловство! А топор откуда?
     - Это наш, там в траве валялся, когда холодает, дрова им колем для буржуйки. Ладно, мы тоже отчаливаем. А вы располагайтесь, на сегодня уже всё, до завтра, покедова!

Переправщики попрощавшись, уселись в свою лодку и погребли на другой берег, невидимый уже в темноте, пообещав утром добыть молока, а лучше, если мы сами просто Паше пастуху скажем, он недалеко где-то со стадом на лугу должен быть.
Паша пастух действительно оказался совсем рядом. Мы сразу заприметили его у небольшого костра.
 Приблизившись, и по туристскому обычаю подкинув в костер вместо дров подобранные тут же сухие коровьи лепешки, а другого ничего на лугу  и не было.
Мы не стали сразу спрашивать у него насчет молока. Нам просто хотелось скоротать перед сном время, просто пообщаться.
Паша был в накинутой на плечи брезентовой  плащ-палатке и, не смотря на летнее время - в шапке-ушанке, надвинутой на лоб по самые брови. Обросший рыжей бороденкой, возраста неопределенного, так что на вид ему можно было дать и сорок лет и шестьдесят, выглядел он, как и положено пастуху, весьма обыкновенно.
 В небольшом отдалении от костра угадывались расположившиеся влежку на лугу невидимые в густых сумерках коровы.
 Вначале Паша, в знакомой уже нам на Брянщине манере общения,  с подозрительной настостороженностью оглядывал нас, прислушивался к нашим расспросам, потом заговорил:

      - А вы кто будете?
      - А мы просто туристы, сплавляемся по реке, – мы коротко рассказали кто мы, чем занимаемся, откуда взялись.

 Но по всему было видно, что Паша не мог ни поверить, ни понять кто мы и зачем сплавляемся по реке.

      - Беглые, что ли? В прошлом годе тут тоже одни, вот как вы, пришли, сидели у костра, один капитаном милиции, а другой сержантом назвался.  Рассказывали складно, водку пили, мне предлагали, закуска была знатная. Только не мог я понять, что и кого они ищут здесь, да и не пьющий я, вот курю только. Ночь они переждали, а под утро ушли. А потом настоящая милиция приезжала, оказывается, то беглые уголовники были, магазин ограбили. Как-то через крышу залезли.

Разговорившись, Паша охотно рассказал о деревенских обитателях и их быте.

      - Да все пьют. От мала до велика. Соску не успеет дитё выплюнуть, а уже того, причащается.
      - Так ты единственный, кто не пьет из здешних?
      - Здесь мужики половина сидят, а половина работать не хотят. Вот эти переправщики цельный день здесь околачиваются, за день может кого и переправят. По два раза уже отсидели. Пьют. Где только берут? На старушках все и держится. Вот вымрут, как деревня выживет? Некоторым уже за восемьдесят, а кому под девяносто.
А молодежь рано мрет, мало что пьют, еще и коноплю шмалят. Пьяная деревня...
То порежут друг друга, то забьют до смерти... Потом новых нарожают... Ээ... Ни родины, ни семьи, ни веры...

Поглядывая на Пашу, я невольно пролистывал в памяти образы литературных персонажей, прикидывая - уж не шолоховского ли деда Щукаря, или, может, попа расстригу из «Хождений по мукам» напоминает он мне.
 Нет, не то и не другое. Не тот темперамент.
Простой деревенский мужичек, безропотно и, похоже, без всякого интереса, без поисков и устремлений проживающий отведенный ему век.

Пообщавшись с Пашей, мы вернулись в избушку переправщиков, на всякий случай затащив в неё лодку и тщательно подперев изнутри дверь, улеглись спать на широких скамьях- полатях, с тем чтобы на следующее утро поскорее выбраться и уйти подальше от этих мест.

Как-то незаметно для самих себя мы оставили пределы России и оказались на территории Украины. В те годы это вообще имело чисто условное значение. Ни окружающая природа, ни какие-то особые приметы ни в чем себя в этом не проявляли. За время путешествия, не задаваясь такой целью, мы замечали много разных различий у городов, деревень и людей. Всё что мы повстречали на своем пути, чем-то отличалось друг от друга, а вот на границе отличий не заметили, да собственно и границы самой тоже.
Зато заметили однажды на обширном заливном лугу,  в обрамлении хвойного леса покосы с копнами свежего сена. Река здесь разошлась многочисленными рукавами, образовав затейливые лабиринты.
Справа по борту на высоком холмистом берегу показалось утопающее в приусадебных садах село. Поодаль,  в лиственном бору, виднелся старинный,  сложенный из белого камня, толи барский особняк, толи монастырь.
Красота была изумительная, и мы решили не упускать возможности разглядеть поближе село и осмотреть местные достопримечательности.
Солнце еще только клонилось к закату, и весь вечер был в нашем распоряжении. Причалив к левому берегу, на лугу мы обнаружили среди копен два стоявших друг  против друга шалаша, сооруженных из жердей, укрытых сверху толстым слоем сена.
 В них, судя по всему, еще намедни ночевали косари, но работа была закончена, луг обкошен, сено просушено и собрано в копны.
 Убедившись, что кроме нас никого здесь нет, мы расположились в шалашах, что избавило нас от необходимости ставить палатку.
 По-быстрому припрятав в сене вещички и замаскировав лодки, мы перебрались по мосткам проброшенным через речные разветвления к небольшому парому на основном русле.  Представлял он собой хлипкое сооружение с ручным приводом - тащишь себе потихоньку проброшенный между берегами канат и подтягиваешь плот, на котором стоишь. Так в скорости мы оказались на другом берегу.
Вид села показался вблизи не такой привлекательный, как  с реки. В глаза  бросалась какая-то запущенность и вопиющая убогость.
Ведущая вверх по склону извилистая дорога, была вся в колдобинах и ухабах. Отходящие от нее кривые улочки уставлены как попало домишками. О таких местах обычно говорят – «богом забытые».
Встретив прохожего, мы осведомились за населенный пункт и где поблизости есть магазин.

      -  Город Новгород-Северский,  - был ответ,-  А магазин там наверху, у райсовета.

Мы уткнулись в карту. Действительно город, да еще старинный, хотя открывшаяся перед нами панорама не вызывала из подвалов  наших скудных исторических знаний никаких ассоциаций с древней Киевской Русью.

      -  А что за дворец белокаменный виднеется вдалеке? – спросил кто-то из нас у нашего попутчика.
      -  Да какой там дворец! Может, когда и был дворец, теперь богадельня.
      - Чего, чего?
      - Богадельня, дом престарелых. Пенсионеры, инвалиды, старичье, в общем.
      - Откуда же столько стариков набралось?
      - Так ведь со всего района.
      - Вот бы посмотреть, наверно, старинный?

Но наш собеседник явно сам не интересовался и вряд ли понимал тягу пришлых к приобщению к исторической ценности архитектурного наследия предков.

      - А чего там смотреть!? Богадельня, она и есть богадельня, хуже тюряги. Кто беспритульный, не помер покудова – туда!  - С глубоким безразличием отвечал наш попутчик, зацикленный на реалиях современности.

Мы начали подниматься по разбитой дороге наверх. Взбираться пришлось до небольшой площади. Вероятно это и был центр.  Вокруг стояли легко узнаваемые по стандартной советской архитектуре обшарпанные здания местной администрации и магазины.
Площадь была не более тридцати метров в диаметре, но городских бюджетных средств, видимо, хватало лишь, чтобы подремонтировать самую большую выбоину, поэтому асфальтовое покрытие напоминало лоскутное одеяло.
Самый давний кусок асфальта, похоже, был положен еще в начале прошлой пятилетки, а самый свежий, выделяясь антрацитовым пятном - совсем недавно.
Прямо на нем был сооружен высокий деревянный постамент, обитый транспарантным кумачем.
Наверху постамента стоял, сверкая лаком и никелем, новый мотоцикл с коляской. Надпись на постаменте поясняла, что это приз, который достанется будущему победителю соревнования в уборочной кампании.
Мелом на черной доске, тоже пригвожденной к постаменту, приводились итоги повседневной битвы за новый урожай.
Мы стояли, задрав головы, пытаясь получше разглядеть чудо наглядной агитации, гадая зачем нужно было городить такой высокий постамент.
В конце концов, мы сошлись в общем мнении на том, что это было вызвано не столько агитационной целесообразностью, сколько для того, чтобы мотоцикл не сперли, или не раздрючили на запчасти какие-нибудь злоумышленники.

Но больше всего нас поразил памятник Ленину. Он находился тут же рядом, как положено - лицом к зданию партийного комитета. Такое размещение, вероятно, соответствовало тогдашним партийным стандартам. Правда, народ в своих анекдотах исказил смысл задумки партийных идеологов, и Ленин своим местоположением как бы говорил:

     – Я своему народу доверяю, потому не боюсь стоять к нему спиной, а за вами глаз да глаз нужен!

В целом, это был самый обыкновенный монумент размером чуть более человеческого роста, на оштукатуреном кирпичном постаменте,  вымазанный сверху донизу серой масляной краской.
Такие культовые произведения из бетона стояли на каждом полустанке, в каждом мало-мальски значимом населенном пункте.
Между тем, всех их отличало хотя и стандартное, но разнообразие. Реализовать это позволяла тонко продуманая блочная конструкция, благодаря чему памятники могли иметь различные повороты головы, в кепке, или без кепки, или, например, рука произведения могла быть воздета вверх, или опущена вниз.
Но не это поразило нас, привыкших к бетонной непритязательности советской массовой архитектуры.
 Уж не помню кто первый из нас заметил, что бетонные фрагменты Ленина были небрежно подогнаны, в результате образовались сдвиги на стыках, грубо и неумело замазаные цементным раствором.
Больше всего потрясла нас голова.  Похоже, при монтаже она раскололась, а может была отлита  из двух половинок.
 Трудно поверить, но шов проходил вертикально через голову, причем обе половинки как разъехались, так и застыли на цементном растворе.
Сраженый наповал, я стоял и размышлял над увиденным: «Таки бытие ли определяет сознание, или наоборот? И сколько водки для этого понадобилось?»

На этом наша экскурсия завершилась. Практически мы больше ничего интересного не увидели, да и не хотелось. Поход к белокаменному дворцу откладывался до лучших времен. Магазины были закрыты, солнце стремительно падало за холмящийся горизонт, а нам нужно было поторапливаться - в темноте переправляться на другой берег было не в кайф, да и к ужину успеть что-нибудь приготовить было бы неплохо.

Ночевать в стоге сена было здорово! Шалаш практически мало отличался от стога – такое же сено со всех сторон, мягкое, пахучее, напоённое солнцем, оно действовало как снотворное. Завалив вход охапками сена, можно было не бояться комаров, которых не переносил Виктор.
Обычно, перед сном он изгонял их из наших временных жилищ, что удивительно, взяв добровольно на себя эту обязанность.
С хирургической тщательностью, обычно вооружившись кедами, он вприсядку перемещался из одного угла в другой, охотясь за последним обреченным, пока не прихлопывал его.
Мне, от усталости едва заползавшего в свой спальник, было не так важно укусит меня комар или нет. Меня не беспокоил ни свет фонарика, ни хлопки кедами, но полностью отдаться в объятия Морфея не давала опаска -  что будет, придави меня Витя своим коленом, гоняясь за комаром. Поэтому спросонья я даже мог нецензурно возразить ему, призывая наконец угомониться. 
А вообще, грубая брань и, тем более нецензурная, у нас была табу. Как туристы, мы понимали, что общение в этом роде приносит разлад, тем более в экстремальных ситуациях. 
Утром нас разбудили гуси.  Мы еще накануне видели их вдалеке пасущихся на лугу. Теперь, проткнув сквозь стенки шалаша свои длинные шеи, они разбудили нас ни свет ни заря, да еще и напугали, шипя подобно змеям и канстаньентно клацая клювами.
 Было действительно очень рано – едва только забрезжил рассвет.  Так рано мы никогда не просыпались. Но гуси, вероятно принявшие нас за косарей, которые вставали до восхода солца на покосы, становились все агрессивнее.
Делать было нечего, мы вылезли из шалаша, и только тогда птицы успокоились и, немного подождав в сторонке, ушли. Как мы потом догадались, они, видимо, привыкли получать подачку от завтрака косарей, но ничего не дождавшись от нас, пошли сами добывать себе пропитание. А, может, просто исполнили свой долг как ответственные и аккуратные птицы, что известно было людям ещё с незапамятных времен.
Так оно, или не так – долго мы этим не заморачивались, быстро собрались и, по свежей росе протащив лодку к реке, пустились наперегонки с восходящим  солнцем навстречу новому дню.

Уже где-то во второй половине дня, обычно в такое время была наиболее активная гребля, когда после  обеда и короткого отдыха при каждом нашем мощном синхронном гребке лодка чуть ли не выпрыгивала из реки, а с её носа отлетали по сторонам косы вспененной воды, из-за очередного поворота  показалась байдарка с одиноким гребцом. С кормы лодки торчали пару спинингов с заброшенными в воду лесками, а с борта развивалась как вымпел сетка рыбацкого сачка.
 Нам было не привыкать обгонять лодки, не обращая особого на них внимания. Иногда, под настроение,  кратко поприветствовав выкриком «гип-гип-ура!» проходящее мимо по борту плавсредство, мы браво уходили вперед, но в этот раз у полудрейфующей байдары мы бросили весла.
Мне запомнилось,  как сидящий в ней, с виду лет под тридцать - тридцать пять парень, зачерпнул кружкой воду прямо из реки и с наслаждением сделал несколько глотков.
Лодка была точно такая как наша, только двухместная и, в отличие от нашей, она  практически была пустой. Кроме расшнурованного рюкзака, рыбацской снасти, запасного весла и кружки, в лодке практически ничего больше не было. Правда, она как-то небрежно была собрана. Верхняя обшивка закреплена была не аккуратно, борта обвисали и выглядели раскаряченными. Но это не помогло мне справиться с возникшим искушением нормально устроиться в ней.
Перекинувшись приветствиями, уже через несколько минут мы, познакомившись, решили продолжать путешествие вместе.
Поначалу я немало обрадовался возможности пересесть в более просторную лодку нашего нового знакомого, однако, выглядела она непривлекательно не только снаружи. Внутри  под сиденьями и узким дощатым килевым трапом плюхалась желтая дурно пахнущая протухшей рыбой вода, а на бортах налипли  кое-где толи гусинные, толи утинные перья и рыбья чешуя. Но с этим можно было еще мириться.
Совсем плохо было то, что мой напарник, несмотря на неплохие физические данные, оказался, мягко говоря, не большим любителем интенсивной гребли.
 Восхищенно рассказывая мне как хорошо вчера шла ему рыба на спининг, он  сосредотачивался на снастях, любезно предоставляя мне самому упражняться в бесполезных попытках держать равный  с Виктором и Алексеем темп движения.
Я сидел спереди, спиной к моему напарнику, и практически не мог видеть ни его самого, ни его отвратительной голубой майки с растянутыми шлейками и провисшими подмышками, тем не менее, с каждым гребком весла у меня накапливалась к нему жуткая неприязнь.
 Уходившие вперед ребята вынуждены были поджидать нас и, конечно, все насмешки от них доставались мне. Так долго продолжаться не могло.
Сначала по моей инициативе мы попытались образовать своего рода катамаран, закрепившись борт о борт.
Также были попытки ребят подталкивать нашу лодку сзади. При этом, Виктор орал на всю реку:

     - Держи курс, Санек! Правее, правее, еще пол-румба, еще пол-градуса и две секунды,  правее! Теперь греби прямо!
     - И за борт ее бро-са-ет, в набежавшую волну-у-у! – заливался Леха.

Мне же стало совсем не до песен. Естественно, ничего толкового не получалось. Выбившись из сил, я попросил взять нас просто на буксир. Ребята снизошли таки, и в виде предоставления мне гумманитарной помощи, последние километры до привала тащили нас на буксире.

     - А чем ты вообще питаешься? – поинтересовался я у своего напарника.
     - А чё добуду. Всё идет:  и грибы, и ягоды, где гуся приловлю и зашмалю на костре, где на огороде чего разживлюсь, рыба опять же в реке. Жить можно.
     - Да что-то рыбы не видать пока, целый день с удочками возишься.
     - Сети мужики ставят, вот в них рыба. Местные места знают, не сразу заметно где ставят, да я уже приловчился.
     - А гусей как ловил?
     - Да проще простого, они сами подходят, шею скручу – и все дела. А вот утки, тех только на спининг ловил. Они же дурные.

Я жутко жалел о своем решении пересесть в эту лодку и к концу дня почти возненавидел своего напарника, напряженно обдумывая план возвращения к ребятам. Мне было противно все - и затрапезный вид самой его байдарки, и его рассказы о похищении гусей и рыбы. Вот оно откуда пух и перья! Вот откуда рыбья чешуя!

Но, видно, небеса услышали мои безмолвные стенания до того, как могло лопнуть мое последнее терпение (где-то приходилось слышать это выражение) и, за очередным поворотом реки вдруг, словно мираж в пустыне открылась завораживающая  картина
 - на левом высоком берегу  стояло несколько брезентовых туристических палаток. Река в этом месте разветвлялась, уходя в тихую затоку, или старицу слева, а основное русло, огибая «палаточный мыс», красиво и полноводно катилось своими водами дальше.
В первые мгновения даже не верилось, что это то, что я вижу наяву. Но это был не мираж, это был действительно небольшой палаточный лагерь и место волшебное – прямо за палатками виднелся лиственный лес, а на противоположном берегу чуть ли не к воде подступали высокие красноствольные мачтовые сосны.
Не успел я подумать, что это прекрасный повод сойти на берег, как ребята, тянущие нас на буксире, резво заработали веслами, направляя лодку к берегу в затоку, где угадывались причальные мостки. Это была «Аркадия».
 Чуть позже мы  узнали историю этого места и познакомились с тем, чье имя закрепилось в его названии.
«Хозяином» этих мест был Аркадий. Именно так он нам и представился, знакомясь и предлагая нам, как старым знакомым, располагаться на отдых в его хозяйстве. Был он шебутной, подвижный, очень разговорчивый и гостеприимный.  Не успели мы  затащить свои вещи, как он уже приглашал нас отведать его фирменного чаю.
Чай действительно был хорош. Готовил и заваривал его Аркадий прямо при нас в большом казане под крышкой. Это был взвар из пахучих трав и листьев с кустов смородины, плодов шиповника, каких-то черешков и корешков. За чаепитием завязалась беседа, в продолжении которой мы занялись приготовлением ужина. За этим занятием я не сразу заметил как из лесу на полянку, где мы расположились у костра, вышел мужик в плащ-палатке и с ружьем, держа под узцы лошадь.
Оказалось, это был местный лесник, друг Аркадия. Он передал ему котомку с провиантом, а забрал два мешка пустых водочных бутылок, которые позже, покидая нас, водрузил на хребет лошади. Но это было потом, а до этого они, ударившись в воспоминания, дополняя друг друга, с юморком поведали нам как много лет назад возник этот лагерь.
Все началось с того, что Аркадий тяжело страдая почками, был  списан врачами, разводившими беспомощно руками,  из больницы домой помирать.
Это было в самом начале весны, когда солнце, проглядывая скозь еще холодные тучи, уже роняло на землю первые яркие лучи.
Помирать дома Аркадию ужасно не хотелось, а человек он был компанейский, друзей у него было много, которые выполняя его предсмертную волю, недвижимого вывезли из города в лес, а затем на носилках принесли на то самое место, где мы тогда пили чай.
 И всё! Дело пошло потихоньку на поправку. Этому способствовали целебные силы природы, чистая вода, ягоды, березовый сок, который по весне здесь собирают ведрами, чаи из лечебных трав и желание жить.
 Аркадий вспоминал еще свою добрую подругу, или жену, которая была все время с ним.
Те же врачи, когда он сам пришел осенью на прием, не поверили своим глазам.
С тех пор место осваивалось, рос палаточный лагерь, превращаясь в базу выходного дня, когда наезжает основная масса знакомых и малознакомых любителей природы и просто пар влюблёных. Для них вот наготовлены эти палатки, а ему, Аркадию, достаются радости общения, благодарности и вот – пустые бутылки.
Но особая гордость Аркадия -  это были, как он выразился, рыбные грядки. Пока еще не стемнело, он потащил всех нас к речной затоке показывать свои аквотехнические сооружения. Там в воде действительно  просматривались какие-то запруды, отводы и перегородки.

    -  Вот здесь у меня карасики, здесь окуньки,  там лещики и подлещики. А вот там отдельно, видите? Там у меня карпы. – Аркадий не скрывал довольства собой. –
А теперь пошли варить уху! Вам повезло, я для лесника натаскал рыбы, так теперь есть повод ему по такому случаю не тащиться с ней домой.

По этому же поводу нашлась к ухе и высокоградусная настойка на целебных травах.
А когда Аркадий узнал, что Виктор еще и врач, то пошла такая взаимная уважуха, что не описать.
Ночь мы провели в палатках, любезно предоставленных Аркадием. Палатки были двухместные, укреплены на хороших дощатых помостах и в каждой было еще по два матраца, от которых крепко отдавало запахом человеческого пота, перебивавшим сосновый настой воздуха «Аркадии». Но это все равно не помешало нам хорошо выспаться.
Наутро мы стали собираться в путь, когда за легким завтраком наш попутчик объявил, к величайшей моей радости, что он остается погостить у Аркадия. Надо сказать, что он умел чем-то спонтанно нравиться. Его манера общения располагала.  Располагали так, что Алексей и Виктор заняли ему денег, под его честное слово, что при первой возможности он сразу же вернет переводом.
Видимо, такой возможности у него не возникло до сих пор. Он и ко мне обращался с той же просьбой, но я его знал уже получше, короче – денег не дал.
Жаль было покидать гостеприимную «Аркадию», но впереди был Чернигов и мы таки через пару дней достигли его. Это был наш конечный пункт, так мы решили, хотя время еще позволяло идти дальше до слияния Десны с Днепром.
Мы  разобрали байдарку, запаковали ее в чехлы, уложили вещи в рюкзаки и навьючившись всем этим хозяйством, потащились к вокзалу.


Да! Я забыл рассказать о самом начале путешествия по Десне, то есть о том, что ему предшествовало. А предшествовало то, что в последний момент на работе Виктору передвинули отпуск на неделю позже.
Но экспромты были нашим коньком. Я и Леша решили ехать и дожидаться Виктора уже в Брянске.
Дорога на поезде заняла у нас сутки. Мы выехали из Донецка ночью и на следующую ночь выгрузились на платформе железнодорожного вокзала Брянска.
Видели бы вы на что мы были похожи! Спереди у каждого из нас был нацеплен рюкзак,
на спинах - по здоровенному чехлу с частями лодки, а в руках еще спальники и палатка. Итого по шестдесят килограмм негабаритной поклажи на каждого. Хорошо, что река была всего в двухстах метрах от вокзала.
 Полночная луна мертвенным светом заливала спуск по крутому откосу к отсвечивающей селедочным отливом Десне.
Где-то на середине откоса мы решили остановиться, заприметив в зарослях  шиповника, или чего-то тоже очень колючего и непролазного небольшую площадку, как раз годную, чтобы поставить палатку.
Уже забравшись в спальники, мы еще раз огляделись – перед нами открывалась панорама ночных огней незнакомого нам города с несколькими мостами через реку.
 Что мы будем делать следующим днем точно мы еще не знали, но кое-какие идеи все же были.
Полную свободу действий нам не давали два обстоятельства – непомерный груз,  пришедшийся на нас двоих, и ещё срок до прибытия Виктора, поэтому, мы приняли вариант, обдуманный еще дома, решив углубиться в дебри брянских лесов и обратно вернуться, сплавившись по реке Снежеть - притоку Десны, слияние которых происходило прямо в черте города Брянска.
Снежеть манила меня ещё потому, что в старших классах у меня появился первый мой катушечный магнитофон «Снежеть», аппарат надежный, как танк, и приблизительно такого же дизайна - моя первая и нержавеющая любовь, послуживший мне тогда ключём в мир музыкальной рок-эпохи.

Углубиться в дебри мы решили все же цивилизовано, на электричке. С этой целью мы вернулись на вокзал и влезли в общий вагон поезда следующего, как нам показалось,  в нужном направлении. Нам хотелось подъехать поближе к истоку реки, но так, чтобы от остановки поезда добираться до нее было не так далеко.
Во всяком случае,  оказавшись в вагоне, мы, не имея представления где и когда нам выходить, могли почувствовать себя счастливыми, свалив с себя поклажу. В вагоне было немало пассажиров, и мы рассчитывали, что кто-нибудь да подскажет где нам лучше сойти.
Правда, характер местного населения отличался от нашего определенным своеобразием. За эти несколько часов пребывания здесь, нам приходилось уже замечать эти своеобразия.
 Например, у стоявшего рядом на платформе вокзала мужчины я спросил тот ли это путь, к которому должна подойти нужная нам электричка. Самое малое, чего я мог ожидать – хоть какую-то реакцию на мой незатейливый вопрос. Но ее не последовало. Я повторил вопрос, человек повернул голову в мою сторону, но взгляд его устремлен был мимо меня, как вроде он что-то рассматривал на горизонте. В третий раз я не стал его спрашивать и со смешанным чувством, что называется, отвалил, подыскивая к кому бы еще обратиться.
 Не успел я сделать пару шагов в сторону, как мой визави заговорил. Я давно уже все понял, а чувак все что-то говорил и говорил, пока не подошла наконец электричка.
Кстати, за пол часа до этого, торопясь к поезду, мы уже что-то подобное пережили, поинтересовавшись у встречного прохожего который сейчас час.
Руки  у нас были заняты поклажей и задрать манжет штормовки, чтобы взглянуть на собственные часы было затруднительно.
Его реакция была приблизительно такой же, только вместо рассматривания горизонта, прохожий впялился взглядом в меня, как вроде я не время у него спросил, а попросил отдать мне его часы.
Не дождавшись ответа, мы отошли уже метров десять, и только тогда он начал говорить, а по мере нашего удаления, все громче и громче, чтобы мы слышали сколько времени сейчас показывают его часы.

В вагоне мы присели рядом с одним стариком. В руках он держал рыболовные удочки, что навело нас на мысль, что он тоже едет к реке. Усвоив предыдущие уроки, я и Леша не стали сразу приставать к нему с расспросами, а развернув карту и тыкая в нее пальцами, завели между собой разговор, рассуждая где бы нам лучше сойти с поезда.
Мне уже показалось, что из нашего хитрого плана ничего не выйдет, время шло, а дед молчал как партизан.
И вдруг он заговорил, вначале поинтересовавшись кто мы и что мы. Мы охотно поведали все что знали о себе и о наших планах на будущее, заодно поинтересовались зачем у него рыболовные снасти.
Вот последнее не нужно было спрашивать, это было роковой ошибкой, поскольку дед ударился во воспоминания и даже перешел на философско-медицинскую тему, далекую от того, что нас интересовало.
Все началось с того, что в результате какого-то профессионального заболевания он начал терять зрение, так что врачи не успевали прописывать ему все более сильные очки, а потом, как он  выразился - и самые сильные «перестали брать».
 Короче, дед потерял зрение и пошел на пенсию по инвалидности. Жизнь для него почти потеряла смысл, но однажды летом старые приятели уговорили его поехать на выходные с ними на рыбалку, а потом упросили до следующих выходных остаться присмотреть за палатками, чтобы им не таскаться со всем хозяйством туда-сюда.
 Ну, деду так понравилось на природе, что он согласился остаться, да на беду по их отъезду упустил в воду очки, в которых хоть как-то что-то различал и всю неделю обречен был обходиться без них. Вслепую он готовил себе еду и даже от нечего делать пробовал удить рыбу, наощуп насаживал приманку и забрасывал удочки, а к концу недели заметил, что стал различать в воде поплавки.
И тут старик поведал нам свое открытие, позволившее ему восстановить зрение.  Назвал он его «Вблизь-вдаль». Как я понял, основной смысл практического восстановления зрения заключался в тренинге глазного аппарата путем длительного активного перевода фокуса зрения с ближнего на дальние объекты, а также через смену их освещенности.
Через несколько лет я встретил в популярной, а затем и в научной медицинской литературе статьи, описывавшие подобный метод, названый тогда остроумным стариком очень емко - «Вблизь-вдаль».
Тогда же в вагоне электрички дед так заболтал нас своими рассказами, что мы забыли чего от него хотели. Минут за пять до нужной остановки он нам напомнил об этом, и мы в спешке пробираясь к выходу слушали как и куда нам дальше двигаться, чтобы достигнуть реки. Сам старик выходить не собирался, ему нужно было на какое-то озеро.
Стоянка поезда была короткой, но платформа остановки оказалась еще короче, в то время как наш вагон остановился далеко от нее. Нам пришлось в буквальном смысле десантироваться, сбросив вначале груз, а затем уже самим спрыгнуть с подножки на насыпь железнодорожного полотна.
 Наш недавний собеседник активно помогал нам и, высунувшись из проема открытой двери вагона удалявшегося поезда,  долго еще что-то кричал и махал нам рукою на прощанье.

Со всех сторон нас обступил густой лес. От остановки в глубь леса вела извилистая тропинка, по ней мы и пошагали, сгибаясь под тяжестью поклажи, и через пару километров вышли на летнюю базу отдыха, по всем признакам построенную еще до развитого социализма, а может, это был лагерь, возможно пионерский.
 Все это располагалось на берегу водоема,  в котором бултыхалось немало ребятни и взрослых.
Заприметив на территории помещение похожее на столовку, мы изрядно уже проголодавшись, а время было послеобеденное, нагло проникли  на кухню, где мелькала  белая косынка девушки, явно имевшей отношение к этому пункту питания. Напрягши все свое обаяние, мы поинтересовались у нее насчет того чего бы нам красавцам поесть.
Как и положено, девушка смутилась и, не скрывая взаимного интереса к нам, с сожалением сказала, что обед давно закончился и даже ведра с помоями уже забрали.
Тогда мы спросили не могла бы она нам, естественно за деньги, продать хотя бы картошки и овощей.
Девушка снова смутилась, куда-то ненадолго убежала и вернулась еще более огорченая тем, что свежих овощей нет, а только вот кое-что не очень свежее, если желаете – берите даром.
Мы два дня сидевшие на консервах, были рады и этому. В благодарность мы пригласили девушку к нам на ужин, если, конечно, она найдет нас в лесу. На что девушка подсказала нам, что можно договориться переночевать в одном из пустующих фанерных домиков на территории. Мы так и сделали, хотя, конечно, лучше было бы в лесу, настолько загажены были эти домики.
На следующее утро нам пришлось с удивлением наблюдать на площадке тренировку малолетних акробатов. Их тренер, молодой мужчина в трениках, с недельной щетиной, всклокоченными волосами и красной рожей, что явно указывало, что он с бодуна «после вчерашнего», не давал своим подопечным никаких поблажек, спортивная дисциплина – есть дисциплина.
 На детей же жалко было смотреть, на вид им было по пять-шесть лет, они были с ног до головы искусаны комарами, и их худенькие тельца были все в расчесах от этих укусов, а испуганные и затравленные выражения глаз малолетних спортсменов красноречивее всего говорили о дисциплинарных строгостях.
Как чуть позже выяснилось, это были так называемые спортивные сборы, организованые областным олимпийским комитетом, или комитетом олимпийского резерва.  Кто доверил детей этим придуркам?

Собрав лодку и испытав ее на водоеме, который оказывается был запруженной Снежетью, мы пустились далее вниз по её течению.
 Река Снежеть удивляла нас своим поведением. Бывали участки, когда она сужалась и мелела, становясь как ручей, и мы вынуждены были вылазить из лодки и тащить ее по-бурлацки за собой, а где и перетаскивать по мелководью на глубокое место.
 Лес, обступавший речку, иногда казался нам совершенно глухим и безлюдным, а то вдруг открывалась полянка, на  которой резвилась детвора и загорали на подстилках бабушки.
Однажды в лесу показался мемориальный комплекс, посвященный брянским партизанам. Там были стенды с описаниями событий, реставрированные землянки и все, что составляло быт боевого партизанского отряда времен Отечественной войны, Похоже, комплекс был часто посещаем школьными экскурсиями.  Это было заметно по многочисленным свежим кучкам-минам, расставленным в самых неожиданных местах.

Погода была прекрасная, вода в реке теплая и непривычная для нас, городских, тишина.
Запомнился еще один интересный эпизод, когда вдруг на довольно полноводном участке реки лес раступился, обнажив с обеих берегов поле похожее на выгоревшую под солнцем донецкую степь.
 На правом берегу стояло множество шатров цыганского табора. Заприметив нашу лодку, к реке рванула вся таборная пацанва,  сходу бросаясь в воду за нами вдогонку. Один взрослый цыган прискакал верхом на лошади и сопровождал нас по берегу что-то радостно горланя, а цыганята достигнув нас вплавь, стали цепляться за борта и корму лодки. Это нас стало беспокоить.
 Слов увещеваний смуглолицые детишки явно не понимали. Мы пытались отгонять их, но самый нахальный уцепился за рулевую колонку на оконечнсти кормы и не думал отлипать. Тогда я решил пугнуть его и с сердитым выражением лица замахнулся на него веслом. В этот момент он рассмеялся и я увидел у него полный рот золотых зубов. Я обалдел – у двенадцатилетнего полный рот золота!

Мы прошли по Снежети не торопясь весь маршрут дня за три и достигли Брянска к вечеру. Почти до темноты мы ходили по затейливым водным лабиринтам городского аквапарка, присматривая местечко для ночевки, пока кто-то из прогуливавшихся на берегу не посоветовал нам идти на один из островов на Десне. Мы так и сделали.
Остров можно было назвать райским. Безлюдный, он густо порос деревьями и кустами, на нем был даже родник, но больше всего порадовала нас земляничная полянка. Лесная земляника – ягода мелкая, но очень  сладкая и пахучая, такой в магазине или на грядках не встретишь. 
До приезда Виктора оставался еще один день, и мы провели его просто наслаждаясь бездельем и хорошей погодой.
 На следующий день мы встретили Виктора. Он шел по перону вокзала с ящиками тушенки и сгущенного молока на плечах. Уж не знаю кому, или чему мы больше обрадовались. Во всяком случае, все подготовительные мероприятия закончились и теперь мы могли начать сплав по Десне.

 А что нам это дало? Если отбросить романтику - то просто возможность помучиться.           А, может, убедиться в том, что каждый поворот реки - как поворот судьбы, ведь никогда не знаешь, что именно тебя ожидает за ним, за этим поворотом. И всё?
 Да, всё. Река течет и будет течь дальше, а за этим поворотом, будет другой и так до конца, пока река не сольется с другой рекой, которая приведет тебя к морю.
В своих планах мы не ставили цель достичь моря. Но в результате так получилось, что пройдя за две с небольшим недели почти четыреста километров по Десне до Чернигова, уже через сутки мы выгрузились из вагона скорого поезда со всем своим хозяйством на вокзале Симферополя в Крыму.
Случилось это спонтанно, просто на Донецк поезд уже ушел, а на Симферополь еще только подходил и, хотя билетов на него в кассе не было, кассирша посоветовала нам просто договориться с проводницей.

Вообще-то о полуторонедельных приключениях в Крыму требовался бы отдельный рассказ. Все-таки имелась разительная разница во всем с чем встречаешься на Десне. Но если коротко, то приключения начались еще в поезде. Нам сравнительно быстро удалось уговорить проводницу взять нас без билетов. Заплатить конечно пришлось, но без всяких гарантий, что нас не вышвырнут где-нибудь на полпути.
Нам очень не хотелось, чтобы нас вышвырнули и потому, когда прибежала перепуганная проводница сообщить, что на поезд нагрянула бригада контролеров и что она не собирается отвечать за нас, мы поняли, что мы должны немедленно куда-нибудь исчезнуть.
А где можно исчезнуть в движущемся поезде? Конечно, в туалете. Идея спастись именно в нем в наших головах возникла одновременно. Может, это было через чур, но мне показалось, что нас могут засечь, заглянув через нижнюю вентиляционную решетку в двери туалета, за которой могли быть видны три пары спортивной обуви. Рассуждать было некогда, нам уже слышались требовательные голоса контролеров и мы втроем влезли с ногами на унитаз, придерживаясь за стенки и потолок туалета, чтобы не упасть.
Картина даже в наших глазах была комичной. Первым не выдержал Виктор и начал роптать, вспомнив что он врач, уважаемый человек, бывший чемпион теперь должен зависать над унитазом, обливаясь потом от духоты и стыда. Впрочем, мы не столько боялись унизительного разоблачения, сколько официальных писем по месту работы и учебы с требованием принятия к нам общественного и административного воздействия.
Но нам повезло, кто-то требовательно подергав дверную ручку, как нам показалось, ушел восвояси. Выждав еще время, мы открыли дверь, с достоинством представ перед испуганной супружеской парой, дожидавшейся своей очереди у туалета. К этому можно добавить, что унитаз тоже достойно выдержал испытание под общим весом почти в триста килограмм.
В Симферополе мы сдали большую часть своего багажа в камеру хранения и были обременены только одним – где бы поесть и попить, ведь в Чернигове, не успев ничего купить, сутки уже обходились без еды и питья.
 В потоке городских пешеходов, рассуждая между собой на эту тему, мы вдруг со всех сторон стали получать советы где и как можно поесть. Несколько поотвыкшие от подобного темперамента, мы маленько прибалдели.
Следующее, что нам предстояло решить – куда двигаться дальше, чтобы скорее к морю.
 Ну, чтобы не утомлять читателя длинными описаниями, скажу - путь к морю был не прост и извилист. За сутки мы и на попутках покатались, и оказались на совхозном поле, где нажрались пахучих и мясистых крымских помидор, и переночевали в стоге соломы на убраном пшеничном поле, пока не достигли поселка Черноморское.
Битый час мы уныло тащились по улицам одноэтажного Черноморского в поисках где бы можно было снять на неделю-полторы хоть какое-нибудь жилье, но в разгар сезона даже на отшибе мы видели только вывешенные на калитках  и заборах отпугивающие картонные таблички типа «Мест нет!». Но мы не теряли надежды и вскоре оказались у ограды, на которой не было таблички.
  В доме жила женщина средних лет с дочерью и внучкой. Мы очень хотели обрести крышу над головой, но еще больше, как мне показалось, хотела этого дочка хозяйки, пританцовывавшая от нетерпения впустить нас скорее на постой.
Хозяйка же сразу категорически отказала нам, но всё-таки выслушала наши просьбы и аргументы, что сделало ее немного мягче.
Решающим фактором, сломившим ее сопротивление, стал Виктор. Своим опытным эскулаповским зором он определил какое-то нарушение в опорно-двигательном аппарате хозяйки и сразил ее наповал, пообещав лично проделать ей необходимые манипуляции для поправки здоровья.
 Правда, от неё был еще ряд условий. Во-первых мы должны были вести себя очень прилично и не приставать к её дочери, которая, по ее выражению, не успела после школы поступить в высшее учебное заведение, как оторвавшись от мамы, тут же забеременела.
 Вторым категорическим условием было непременное омывание ног в тазике перед тем как войти в дом, с тем чтобы не таскать с собой песок с улицы. Нас конечно все устроило и мы, оставив рюкзаки, поспешили к морю.
И снова нам повезло! Почти у самого берега моря мы натолкнулись на объявление о сдаче отдыхающим жилья в новых отдельных летних «бунгаловах» со всем необходимым для нормального отдыха, а также с душем, кухней и остальными удобствами во дворе, и плата была вполне для нас приемлемая. Постройки частично были уже заселенны молодежью, что тоже ободряло, а главное - никаких категорических условий.
Мы не долго размышляли и почти бегом вернулись, чтобы забрать свои рюкзаки у прежней хозяйки, к огромному огорчению ее дочери.
Мы уже хорошо загорели на Десне, но теперь расчитывали на настоящий, с бронзовым отливом загар, который можно было приобрести только в Крыму у Чёрного моря.
Утром мы вставали и начинали с многокилометровой пробежки за поселком по тропинке на высоком берегу, обрывом срывавшегося к морю. Местность была абсолютно пустынной и хорошо просматривалась вся панорама залива, у которого в легком утреннем туманном флере расположилось Черноморское.
Через несколько дней заштормило на целые сутки, а вода в море стала очень холодной. Вот тогда мы открыли для себя «нирванны».  Что это такое?
А это действительно были ванны, образовавшиеся в каменистой береговой кромке между морем и обрывистым берегом, за поселком где мы делали пробежки.
 Штормовой прибой заполнил их морской водой, и днем на солнце она быстро прогревалась. Погрузиться в такую  ванну было настоящим наслаждением.
Вечерами мы прогуливались в центре Черноморского среди куротной публики, шумных кафе и питейных заведений. А днем на пляжах полно было веселой и радостной молодежи. Единственно - солнце уже к обеду пекло нещадно, а кроме того деньги у нас подходили к концу, так что было уже не до девушек.
Правда, я познакомился с одной симпатичной студенткой из теперешнего Санкт-Петербурга, но к своему изумлению засек её флиртующую с Виктором. Такого я простить  ей не мог и, уединясь в нашем «бунгалове» написал первые строчки будущей песни:

            Все может быть, отцветут цветы
            Цветы моей и твоей любви...

И еще припев:           Но милая, пойми
                Что без тебя пуст огромный мир
                Лишь для тебя я пишу стихи
                И только ты снишься мне!

Мелодия песни уже звучала в моих ушах - ... Все может быть!


Может, тогда же я набросал и первые строчки этого рассказа, пытаясь понять смысл жизни. Я писал:

Ты можешь сплавляться по реке, но можешь сойти на берег и всю жизнь оставаться на нем, наблюдая за проносящимися мимо водами. Кому-то в голову не приходит даже думать об этом, а кому-то кажется, что он сам определяет свои берега. Иллюзия!
Но иллюзия может стать началом мечты.  Кажущаяся действительность? Но её можно достигнуть, преодолев себя. А если это не сразу удается, то просто был неверно выбран путь и нужно что-то менять.
     А можно не раздумывая пуститься в другое путешествие. Банально, но жизнь - это движение. Хотя, если перед рекой встаёт непреодолимое препятствие – образуется или полноводное озеро, или болото.
Юность и молодость можно сравнить с бегом рек, а потом наступает старость-озеро, или  старость-болото, когда кажется, что исчезают мечты и рушатся иллюзии.
И вдруг случается половодье, река вздымается и прет напролом, разрушая вставшие на ее пути препятствия, убыстряясь течением в новых берегах!

Как в те годы хотелось движения! Как легко было до поры что-либо менять в своей жизни!
А как изменилась сама жизнь! Прогуглив маршрут, который мы прошли в те годы, убедился в этом. И города и веси – все стало другим. Ну, а как иначе?!